Все уговаривали меня не ездить, а просто подождать. Говорили, что сразу после Нового года ее выпустят. Должны были выпустить до Рождества — и я, и отец это знали, — но власти предержащие все решили иначе. Я все-таки поехала к ней в тот ледяной вторник, хоть и знала, что она не выйдет ко мне: за все эти годы она не вышла ни разу. Но я должна была до конца соблюсти наш негласный договор, по которому мне полагалось каждый раз быть там и ждать ее, свидетельством чему были наши письма и моя колонка, уже заждавшаяся ее возвращения и своего конца.

В то утро я не могла согреться даже в такси, которое везло меня от вокзала: в нем не работала печка.

— Такая вот дерьмовая машина, мисс, — пожаловался водитель. — Хотите, подую вам на руки?

— Спасибо, обойдусь.

Я стояла в очереди и держала в руках небольшой пакет с подарками — разумеется, не завернутыми; я успела выучить все их правила. Позади меня молодой человек нервно возился с телефоном, который у него скоро заберут. Я видела, что он здесь впервые, и, хоть обычно старалась избегать контактов, предложила ему кусок шоколадки, который он с благодарностью принял, обрадовавшись не столько еде, сколько компании.

— Первый раз? — спросила я.

— Так заметно?

— Заметно.

— Холодно сегодня, да?

— Мороз, — согласилась я и взглянула на часы.

— А вы к кому? — спросил он.

— К подруге. Она скоро выходит.

— Здорово. А моя сестра здесь на три года, и они только начались.

— Невесело.

— Да, особенно перед Рождеством, — кивнул он и начал притоптывать от холода. — А как они там, не знаете? В смысле, в тюрьме.

— Здесь не так уж плохо. Говорят, есть места гораздо хуже.

— Да? Это хорошо. Не хотелось бы, чтоб она угодила в какое-то отстойное место.

— Все будет в порядке. Она постепенно привыкнет.

Ворота открылись, и все мы двинулись вперед.

— Удачи вам, — пожелала я ему.

Осмотр я прошла легко и без задержек, потому что назубок знала порядок, а они знали меня, иногда улыбались и справлялись о здоровье. Я была местной знаменитостью: посетителем, к которому никогда не выходят, и, наверное, давала им богатую пищу для разговоров. Меня принимали за отвергнутую любовницу. За ненавистную родственницу. За проповедницу, пытающуюся нести Слово Божье.

В зале для свиданий, к счастью, оказалось тепло. Рождественские украшения были те же, что и в прошлом году: полинявшие, старые. Вокруг портрета королевы они обвисли так уныло, что это граничило с государственной изменой. Я вспомнила елку, которую мы поставили в Корнуолле: зеленые душистые иголки от пола до потолка. Накануне моего отъезда мы наряжали ее, и Артур по стремянке забирался наверх, чтобы водрузить на макушку звезду; теперь он уверенно смотрел на мир одним здоровым глазом, и Нельсон из собаки-поводыря превратился просто в собаку, какой и был рожден.

Из дальней двери начали выходить женщины, и я увидела, как к молодому человеку из очереди подошла сестра и как она радовалась ему. Слева, как обычно, сидела Мэгги, а на ее дочери был новый спортивный костюм. Они обернулись и помахали мне. Я улыбнулась. Мэгги была немного похожа на Грейс Мэри Гудфилд с ее мудростью и удобной обувью, и я с удовольствием вспомнила, что она приедет к нам в гости в феврале. Еще я подумала, как подружилась бы она с Рыжиком, с нашим храбрым Рыжиком. Потом, достав ручку, я начала писать список подарков к Рождеству: для Артура — монокль, о котором он всегда мечтал, и в этот момент на листок упала тень, и я подумала, что солнце на минуту скрылось за тучкой, но тень не двигалась, и тогда я подняла глаза и увидела ее.

На смену былой детской пухлости, непокорным волосам, за которыми она прятала свой стыд, и одежде, которая почему-то всегда была велика, пришла спокойная и строгая красота. Только глаза остались прежними; глаза и улыбка.

— Привет, Элли, — сказала она.

Я встала и обняла ее. Она пахла жареной картошкой, как в детстве, и одного этого простого запаха хватило, чтобы прежний мир распахнулся перед нами, и в него можно было войти, и можно было все исправить. Я отстранилась, чтобы еще раз взглянуть на нее, а она протянула мне маленький пакетик в красивой обертке.

— Открой, — сказала она, и я открыла.

У меня на ладони лежал кусок сланца с отпечатком свернутого в спираль существа из другого мира. Ничто не остается забытым вечно.

— Я сохранила его для тебя.

Солнце стояло совсем низко и заливало оранжевым светом древний силуэт города, густо сдобренный современностью. Мы сидели, закутавшись в одеяла, а горящие на столе свечи сильно пахли туберозами. Я смотрела на нее, а она смотрела на крыши, на мясной рынок, на людей внизу. Я думала о дороге, приведшей нас сюда, о странном дне нашей новой встречи шесть лет назад, когда пришедшая от нее открытка позвала меня в этот путь. Она повернулась ко мне и улыбнулась. Показала на горизонт.

— Смотри, Элли, оно сейчас скроется.

— Ты готова прощаться? — спросила я.

— Готова.

Я пододвинула к ней компьютер, и она начала печатать.