СЕРДЦЕ ПОД ПЕПЛОМ
— Знаешь, крестная, ты вовсе не обязана играть в поддавки…
Собирая валетов и тузов, мальчик в вишневой футболке ласково взглянул тетушке в глаза. Она передернулась от полунаигранного-полуискреннего возмущения:
— Поверь, я не нарочно. То ли я сегодня не в форме, то ли ты в ударе.
Йонас недоверчиво улыбнулся и принялся снова тасовать карты.
Альба с любовью смотрела на подростка, сидевшего по-турецки на ковре из некрашеной шерсти, — на его хрупкий торс, худые плети рук, бесконечно длинные кисти и пальцы. Хоть тетка с племянником и частенько перекидывались в карты, у него не развилось ловкости, свойственной заядлым игрокам; движения не были ни быстрыми, ни точными, он не поддавался искушению прибегать к вальяжным жестам, которые так пленяют девчонок, и флегматично тасовал колоду.
За это она его и любила. Он до сих пор не угодил ни в один из бесчисленных капканов, в которые то и дело попадают подростки. Легко и естественно он избегал обычных подростковых приемчиков, желания пустить пыль в глаза и оставался непохожим на других. Да живи он даже с отъявленным мошенником, этот мальчик не подцепил бы его дурных манер.
Она рассмеялась:
— Послушай, а может, ни один из нас не любит этой игры?
Йонас удивленно вскинул голову, тряхнув белокурой шевелюрой. Она пояснила:
— Ну представь: в один прекрасный день выясняется, что мы оба ненавидим играть и в мистигри, и в белот, но каждый притворяется, чтобы доставить удовольствие другому.
Он прыснул, потом вздохнул:
— Во всяком случае, что бы я ни делал только ради тебя, мне это было бы приятно.
Его заявление умилило ее. Как он хорош, этот мальчик с красиво очерченными губами, в цвет своей футболки…
— Я тоже, — вздохнула Альба, пытаясь подавить нахлынувшее волнение.
И почему другие мужчины не похожи на него? Почему бы им не быть такими же чистыми, простыми, внимательными, великодушными — тогда бы их было так легко любить! Почему с племянником у нее взаимопонимание куда лучше, чем с сыном или мужем? Она тряхнула головой, чтобы прогнать непрошеные мысли, и провозгласила:
— Ты волшебник!
— Разве?
— Или колдун.
— Неужели? Я что, выкинул какой-то удачный трюк?
Она качнулась к нему и, ущипнув его за нос, выпалила:
— Ты похититель сердец.
Но в тот же миг ощутила мгновенный тошнотворный укол: она сфальшивила, вымучивая улыбку и преувеличивая восторг.
Глаза Йонаса затуманились, он побледнел и, отвернувшись к окну, прошептал с горестной складкой в углу рта:
— Иногда мне очень этого хочется.
Она вздрогнула. Вот дура! Только сейчас она осознала бесконечный идиотизм своей милой шуточки. «Похититель сердец»! Как раз этих-то слов и следует избегать в разговоре с мальчиком, который…
Она вскочила с пылающими щеками, ей хотелось убежать. Быстро, сменить декорации! Затушевать промашку, он не должен думать о своем несчастье…
Она подбежала к окну:
— К черту карты! Давай-ка лучше прогуляемся!
Он взглянул на нее с удивлением:
— По снегу?
— Конечно!
Она наслаждалась его удивлением. Предлагая ему прогуляться, она поступала не так, как осторожная мать Йонаса, окружавшая его теплым коконом домашнего тепла.
— Крестная, ведь там скользко…
— Разумеется!
— Ура! Ты классная!
Возбужденные, как собаки в предвкушении прогулки, Альба и Йонас перерыли платяные шкафы в поисках подходящей одежды и, напялив анораки, подбитые мехом сапоги и двойные перчатки, выскочили на улицу.
Их охватил мороз, неожиданно крепкий и бодрящий.
Держась за руки, они пробирались по тропинке.
Утро было ослепительным. На ясном, без единого облачка, небе сияло солнце. Снег выровнял холмы, пруды, дороги и луга; земля была укутана пухлым одеялом, белизна которого нарушалась пятнами редких домишек, скрюченными силуэтами карликовых берез и черными нитями ручьев.
А внизу дышало море, обдавая мощным запахом соли и водорослей, насыщенным безбрежностью.
Йонас поежился:
— Как по-твоему, это начало весны или конец зимы?
— Ну, у нас двадцать первое марта — это еще середина зимы. Солнце-то ползет вверх, но о показаниях термометра этого не скажешь. Будут и заморозки, и снегопады.
— Безумно люблю наши края! — выдохнул Йонас.
Альба улыбнулась. И с чем бы ему сравнивать родной остров, ведь он никогда его не покидал? Его восторг выражал совсем иное: он обожал жизнь, наслаждался ею, несмотря на то что она давалась ему непросто и была чем-то сродни суровому здешнему климату.
Зазвонил мобильник. Неловкий в толстых перчатках, Йонас нажал нужную кнопку и поздоровался со своим другом Рагнаром.
Слушая его, он побледнел.
Альба заволновалась:
— Что случилось?
— Эйяфьоль проснулся.
— Что? Вулкан?
— Сегодня ночью…
Йонас продолжал слушать рассказ Рагнара. Альба запаниковала. Их «хижина»! Их родной дом, где они с сестрой выросли, находился как раз неподалеку. Его же могли разрушить подземные толчки, его могло накрыть лавовым потоком, засыпать пеплом!
Пока Йонас говорил по телефону, она нервно топталась на месте, страдая от неизвестности. Вот уже два столетия вулкан дремал, и в продолжение этого долгого сна несколько поколений ее семьи жили в деревянной хижине с дерновой крышей… Конечно, уже для ее матери, а затем и для них с сестрой хижина стала местом летнего отдыха, где можно было провести месяц в году вдали от города, и это были чудесные дни, напоенные прошлым, вековой историей семьи Олафсдоттир.
Наконец Йонас попрощался с другом и поспешил поделиться с тетушкой:
— Объявлено чрезвычайное положение. Произошло извержение на перевал Фимвордухалс. Жителей деревни Фльотсхлид будут эвакуировать из-за угрозы наводнений.
— Наводнений?
— Из-за высокой температуры лавы глыбы льда и фирнового снега растопятся, крестная.
Она перевела дыхание: их хижина была не там!
Осознав это, она тотчас поняла, что ни секунды не думала о фермерах. Ее домишко пустовал почти целый год, и она глупейшим образом распространила свой случай на остальных обитателей тех мест: но они-то жили там постоянно, и их жизни угрожала прямая опасность.
— Есть какие-то прогнозы? — спросила она.
— Вулканологи считают, что ситуация сохранится еще некоторое время.
— Съезжу посмотрю, как у нас там дела. Завтра же.
Она схватила Йонаса за руку, будто увлекая его за собой в путешествие.
Некоторое время мальчик бежал в заданном ею темпе, но вскоре она почувствовала, что он с трудом отдувается и уже не поспевает за нею.
Она обернулась к Йонасу: в лице ни кровинки, губы сжаты, он еле дышал, выпуская легкие облачка серого пара.
— Тебе нехорошо, Ионас?
— Я не могу так быстро.
«У него ухудшение, — подумала она, — уже и это ему не по силам. Наверно, я сглупила, предложив прогуляться. Катрина права, что держит его взаперти. Скорее домой! Нет, не скорее, а как можно медленнее».
Альбе показалось, что Йонас услышал ее мысли: он притих, уцепившись ей за руку. Они вернулись с предосторожностями, без спешки.
Дома она приготовила горячий шоколад. Они уютно устроились на кухне и потягивали дымящийся напиток. Беседа возобновилась.
— Мне не следовало об этом говорить, — заявил Йонас, — но я обожаю природные катаклизмы.
— Ты что, ненормальный?
— Мне нравится, когда природа проявляет силу, унижает нас, напоминает о своей мощи, ставит на место.
— Тогда ты не ошибся с родиной: Исландия тебе как раз подходит.
— Ты думаешь, мы выбираем, крестная? Думаешь, наша душа облетает мир, смотрит сверху, а потом решает: «Спущусь-ка я сюда, на этот клочок земли, в эту семью, они мне подходят»?
— Некоторые именно так и полагают.
— А я и не сомневаюсь. Мы с моим ангелом, с тем, что был ко мне приставлен, решили, что только вы с мамой, и никто другой, можете принять на себя такую обузу, как я.
Альба покраснела. Она не могла понять, нравятся ли ей слова племянника, но он ее огорошил, выбил из колеи. Собственно, он только этим и занимался с тех пор, как явился на свет в акушерской клинике, когда она приняла его на руки от измученной Катрины и он уставился на нее во все глаза. С первой же минуты жизни малыш решил, что у него будут две матери, обе сестры Олафсдоттир. И ни одна из них не возражала. Посторонним было странно, что тетка и племянник так сильно привязаны друг к другу, однако для самих участников, Йонаса, Катрины и Альбы, эта привязанность была самоочевидной. И когда восемь месяцев спустя Альба родила Тора, ее материнские чувства к Йонасу сохранились.
В дверь позвонили. Йонас и Альба насупились: кто бы это так рано?
Ввалилась Катрина, раскрасневшаяся, говорливая, гремящая множеством ключей, рассованных по карманам.
— Моя утренняя встреча отменилась, и следующая тоже. Решила по такому случаю проведать вас. Слышали новость?
— Эйяфьоль?
— Он продрых сто восемьдесят семь лет! Как можно проснуться после стовосьмидесятисемилетней спячки?
— Или, наоборот, как можно проспать сто восемьдесят семь лет? — вздохнул Йонас.
Сестры переглянулись. Альба ответила на вопрос Катрины раньше, чем та задала его:
— Поеду туда завтра. Посмотрю, как там дела и есть ли угроза нашей хижине.
— Спасибо, Альба. Если хижина…
Катрина прикусила язык, повисло молчание. Сестры не решались признаться, что исчезновение их родового гнездышка нанесет символический урон их семье. Тем более что из семьи только и осталось что две сестры, у каждой из которых по одному ребенку, да и то Йонас едва ли…
— Пойдем ко мне в спальню, хочу показать тебе белье, которое я привезла из Парижа.
Работая в Международном комитете Красного Креста, Катрина много путешествовала, особенно по Европе, откуда привозила подарки сестре и сыну.
Йонас заворчал:
— Опять это ваше белье! Девчоночьи штучки, бантики-кружевца!
— Подожди, годика через два, Йонас, ты увидишь, что девчоночьи штучки интересуют и мальчиков тоже.
Они улизнули на другой этаж, в комнату Катрины, и устроились на кровати. На сей раз у Катрины не было пакетиков с трусиками и бюстгальтерами — она просто воспользовалась принятым у сестер кодом, чтобы поговорить с глазу на глаз.
— Альба, я очень волнуюсь. Вчера Йонасу сделали в больнице серию обследований. Сегодня утром я получила от доктора Гуннарсона тревожное заключение: врожденный порок прогрессирует, сердце Йонаса может остановиться в любую секунду.
— Я это вижу. У мальчика пятнадцати лет физическая активность как у старика.
— Гуннарсон говорит, что нужно сделать пересадку как можно скорее. Иначе…
— Катрина, ты твердишь об этом не один месяц! Но что мы можем сделать?
— Йонас стоит на очереди, но доноров нет. Мы живем в Исландии, стране с тремя сотнями тысяч населения!
— Ну так ему пересадят не обязательно исландское сердце. Вспомни, профессор Гуннарсон объяснял нам, что сегодня орган доставляют и самолетом…
— Теоретически да, но на практике все иначе. Я справлялась: органы переправляют в пределах одной страны или из соседней. Но редко на другой континент, а еще реже — на остров, затерянный в океане. Йонас умрет, Альба, он обречен, если мы не вмешаемся. Вот я и думаю…
Альба поняла, что все сказанное Катриной было преамбулой. Она знала сестру, ее умение просчитывать ситуацию. Добрая, великодушная, движимая лучшими побуждениями — но расчетливая. Прирожденный тактик, она вела задушевную беседу как отчетно-перевыборное собрание.
— О чем же?
— Нам надо перебраться в Европу. Обосноваться в Париже или Женеве. Там вероятность получить совместимое сердце будет намного выше.
В тот же миг Альба почувствовала, чего именно сестра недоговаривает:
— Нам? Говори яснее: Йонасу, тебе и… мне?
— Разумеется.
— Ты хочешь, чтобы я отправилась с вами в Европу?
— Да, прошу тебя. Пока Йонас не получит трансплантат. Мне же приходится все время перемещаться.
Альба бросила на нее возмущенный взгляд:
— Тебе кажется, что только ты одна и занимаешься важным делом! Конечно, я не занимаю высокого поста, но и мне нужно работать.
— Но, Альба, ведь художник сам себе хозяин. Ты можешь рисовать иллюстрации к детским книжкам где угодно.
— Это так. Но ты забыла, что у меня есть муж?
Катрина опустила голову. Альба продолжала:
— И к тому же есть сын-подросток, с которым тоже хлопот не оберешься.
Катрина сникла, потом вздохнула и прошептала нетвердым, неуверенным голосом, своим собственным, так непохожим на властный голос чиновницы:
— Но я прошу тебя не по своей прихоти, Альба, и не для того, чтобы продемонстрировать важность моей работы. Дело в том, что одна-то я не справлюсь. Я прошу тебя потому, что иначе операция невозможна. Все от тебя зависит. Это же ради Йонаса, Альба, только ради него!
Альба подумала о Йонасе, и тотчас вечный конфликт, разделявший — и объединявший — ее с сестрой, отошел на второй план. Она остро ощутила необходимость своего согласия: жизнь Йонаса была в опасности.
— Я подумаю.
Альба поцеловала сестру в лоб и встала:
— Обещаю тебе подумать. Если с нашим Йонасом случится несчастье, я…
Фраза осталась незаконченной. В эту минуту Катрина уже знала, что Альба приняла решение.
— Ты не слышишь, что я с тобой говорю?
Застыв на пороге комнаты, Альба обращалась к Тору, своему четырнадцатилетнему сыну, который прилип к экрану компьютера; пальцы его легко и виртуозно летали по клавиатуре, управляя игрой. С головой уйдя в виртуальный бой, он, кажется, не замечал матери. А она продолжала, уже более язвительно:
— В чем дело? Ты оглох? Растерял мозги? В детстве ты умел разговаривать!
Тор по-прежнему не реагировал; он сидел в наушниках, завороженно глядя на экран. Альбе пришло в голову, что уже многие месяцы она только и видит сына с этими призрачными бликами на лице: закрывшись у себя в комнате и погрузившись в очередную компьютерную игру, он освещен лишь синеватым светом монитора.
— А может, ты уже не принадлежишь роду человеческому? Наверно, мутировал и влился в ряды виртуальных существ… Тор, да очнись, наконец!
Она повысила голос, но результата не последовало.
Тут она устыдилась своей несдержанности и заговорила более спокойным тоном, в котором, однако, клокотало недавнее раздражение:
— Тор, ты перестал быть членом семьи. У меня создается впечатление, что я лишилась сына.
Он откинулся назад с воплем:
— Вот дерьмо!
Но тотчас снова уткнулся в экран и еще быстрее забарабанил по клавишам с напряженной и озлобленной гримасой.
Резкость Альбы сменилась иронией:
— Дорогой, что с тобой приключилось? Тебя атаковал монстр с зеленой шерстью? Или средневековый рыцарь? Или солдат с планеты Икс?
Он взял заключительный аккорд и победно хохотнул.
Альба насмешливо поаплодировала:
— Браво, ты заработал несколько очков на пути к бессмертию… Конечно, куда важнее преуспеть в несуществующем мире, чем в нашем грешном, и завалить сотню виртуальных врагов интересней, чем разговаривать с матерью.
Он продолжал мурлыкать себе под нос, довольный своей победой, и тут она взорвалась:
— Жаль, что мы живем не в Штатах, там у меня было бы право носить оружие. Ты под дулом пистолета навалил бы со страху в штаны, и только тогда мы с тобой смогли бы поговорить! Ну да, Тор, а как еще до тебя достучаться?
Знакомая рука обняла Альбу за талию, губы уткнулись ей в шею, а бедро оказалось в привычной ложбине.
Магнус шепнул ей на ухо:
— Альба, ты понимаешь, что ты говоришь?
— Да… ох нет.
Его запах… Зная, что супружеские объятия принесут мгновенную разрядку, Альба выплюнула последнюю порцию яда:
— Во всяком случае, даже когда я плету невесть что, я все же понимаю, что происходит. В отличие от него.
Они посмотрели на подростка, который снова нырнул в виртуальный мир и не обращал на них никакого внимания.
— У нас не сын, а аквариумная рыбка. А я ненавижу аквариумных рыбок.
— Альба, не заводись!
Делая вид, что снимает ей напряжение, он начал массировать ей грудь. Его крупные пальцы мягко задерживались на наиболее чувствительных точках. «Вот эгоист! Это называется успокаивать? Да ему только бы на меня вскочить!» Она хотела оттолкнуть его, но снова покорилась знакомому запаху — спелая груша с перчинкой, — который с первой их встречи приковал ее к крупному, мускулистому и ненасытному телу этого мужчины; к тому же было невыносимо смотреть на Тора, исступленно лупившего по клавишам.
Как дети, которые прячутся от родителей, они проскользнули в спальню. Что бы ни случилось, хоть дом загорись, Тор и не оглянется…
Быстро приняв душ после объятий, Альба ощутила прилив сил для борьбы с повседневностью и бодро объявила, что приготовит обед.
Когда копченая баранина с картошкой под соусом бешамель была на столе, Альба пригласила сына и мужа. Магнус явился тотчас, а Тора было не дозваться.
— Будь добр, сходи посмотри, жив ли твой отпрыск.
Магнус поплелся в конец коридора, велел Тору идти к столу, вернулся и сел, с ножом и вилкой наготове. Альба сидела напротив и медлила с раздачей, ожидая Тора.
— Он слышал?
— Надеюсь.
— Он понял?
— Не знаю.
— Тебя не пугает, что твой сын превратился в зомби?
— Переходный возраст. Классический. Со временем пройдет.
— Откуда тебе знать? В наше время ни у кого не было компьютеров.
— Зато было курево, травка, алкоголь…
— Ты хочешь сказать, что наш сын подсел на виртуальную реальность?
— В каком-то смысле да.
— И тебе наплевать?
Он уклончиво ухмыльнулся, что-то буркнул, потом ему надоело ждать, он взял ложку и положил себе порцию.
— Неужели ты не подождешь Тора?
— Хочу есть.
— А как же наш принцип savoir vivre?
— Послушай, Альба, на Тора мне плевать с высокой колокольни, да и ты начинаешь меня доставать.
С этими словами он принялся за еду.
От такой грубости в голове у Альбы поднялся вихрь самых разнообразных мыслей: «Когда он хочет заняться со мной любовью, он гораздо вежливее», «Ему совершенно плевать на воспитание нашего сына», «Чертов орангутанг, ему бы только брюхо набить и потрахаться», «Иногда я его просто ненавижу», «Тора видеть не могу, так бы и убила паршивца»…
Она встала, пошла к входной двери, открыла стенной шкаф с электрическим счетчиком и решительным жестом вырубила питание.
Квартира погрузилась в темноту. Альба насладилась долгой, плотной, насыщенной секундой, когда это пространство снова принадлежало ей.
Потом раздался плаксивый вопль подростка:
— Вот дерьмо! Ну что там у вас?
«Какой жуткий голос! Гнусавый, то басит, то взвизгивает. Неужели это голос моего сына?»
— У вас там замкнуло!
«Вот слизняк, вопит из своей комнаты, даже задницу не поднимет!»
— Эй! Свет вырубило! Алло! Есть кто-нибудь?
«Мне кажется, нормальный ребенок позвал бы отца или мать. А этот спрашивает, есть ли кто-нибудь, будто он в гостинице».
— Эй, народ! Кто-нибудь починит?
«Да чтоб тебя, дорогой мой!»
Тор вышел из комнаты и двинулся вперед по темному коридору. Увидев мать, он вздохнул:
— Это надолго.
— Что надолго?
— Раз ты чинишь, то долго ждать.
— Ты уверен, что я собираюсь чинить?
Он открыл рот. «Само обаяние и бездна ума». Она взорвалась:
— Да-да, Тор, ты не ослышался: так кто я, по-твоему? Твоя мать или служба энергосбыта? А счет я оплачиваю только для того, чтобы ты мог нажать кнопку и сидеть круглые сутки в своих играх?
Тор так и стоял с открытым ртом. Альба решила воспользоваться его растерянностью:
— За стол! Мне нужно с вами поговорить, с отцом и с тобой.
Он издал непристойный звук, затем упрямо потянулся к зеленой кнопке на счетчике. Она схватила его за руку:
— Не тронь, это мой предохранитель!
— Ты совсем спятила?
— С чего ты взял? Ты уже полгода не смотришь на меня и со мной не разговариваешь!
Тор снова потянулся к счетчику. Альба резко стукнула его по руке. Он отскочил, потирая пальцы:
— Но… ты ударила меня!
— Я рада, что ты это заметил!
— Раньше ты меня не била!
— И это было моей ошибкой! Еще раз попробуешь?
Он покрутил пальцем у виска, давая ей понять, что она свихнулась, и пошел к себе.
— Тор, ты куда?
— Забрать вещи.
— Тор, мне нужно поговорить с отцом и с тобой.
— Ноги моей не будет в доме, где меня бьют! Альба кинулась в столовую, ища поддержки Магнуса:
— Ну а ты что молчишь?
Магнус, нахмурившись, проговорил вялым, не слишком уверенным голосом:
— Тор, куда ты собрался?
— К деду.
Альба вцепилась мужу в плечо:
— Нет! Запрети ему!
Магнус вздохнул:
— Мы с твоей матерью не совсем согласны… Тор промчался по коридору, бросив им на бегу:
— Тем хуже! Пока!
Дверь хлопнула.
Альба и Магнус по-прежнему сидели в темноте.
Вне себя, она разразилась колкостями:
— Браво! Хорош отец! Авторитет на высоте!
— Иди ты к дьяволу, Альба! Сама-то хороша, истеричка! Угрожает сыну, что купит пистолет! Вырубает электричество! Ведешь себя как полная идиотка.
Он встал, опрокинув стул.
— Ты куда? Магнус, я запрещаю тебе уходить! Куда ты идешь?
Он натянул пуховик и процедил:
— В спортзал. Слопаю там сэндвич и буду качать мышцы, пока не выбью из башки весь этот дурдом, который тут у вас.
Дверь снова хлопнула.
Альба тяжело опустилась на стул, схватив голову руками:
— Ах, мой Йонас, как мы с тобой будем счастливы вдвоем, в Европе…
На следующее утро она села за руль, и дорога вдоль моря примирила ее с жизнью. По мере того как ее драндулет преодолевал пространство, ныряя с одного пригорка на другой, Альба проникалась чувством, что она обручена со светом и сливается с природой.
Вокруг звучала симфония в синих тонах: в ней был и ультрамарин океана, и лазурь небосвода, и опалы льда, и кобальт ручьев, и темно-серый гудрон; в нее врывалась сероватая голубизна скал, а лейтмотивом была вездесущая снежная крупка.
Радио сообщало последние новости извержения: оно не прекращалось, возникали все новые лавовые колодцы, но сейсмологи полагали, что ситуация в настоящий момент стабилизировалась.
Съехав с трассы номер один, окаймлявшей Исландию, Альба стала пробираться по дорогам, которые расчищались нерегулярно; несколько раз чуть не увязла в снегу, поднялась как можно выше, лавируя между сугробами, но, сообразив, что обратный путь может оказаться отрезанным, заглушила мотор и продолжила путь пешком.
Пройдя шагов двадцать, она обнаружила, что мобильника в кармане нет. Вернулась к машине, обыскала салон, заглянула под сиденья: ничего.
Вот и чудесно! Приятный сюрприз! Ей никто не сможет сегодня дозвониться. Она свободна как ветер! Ее забывчивость подарит ей настоящий день независимости. Отныне она принадлежит только себе.
Она с легким сердцем продолжила восхождение, вновь ощутив детский восторг от своей малости в бескрайней природе, оторванности, непричастности, беззащитности… Восхитительно.
Сердце радостно билось все быстрее.
Снег, грязь, мох, камни, почва и лавовый щебень откликались на ее шаги многообразными звуками, знакомыми с детства.
Часом позже она увидела хижину, целую и невредимую, приютившуюся как гнездо в расселине скал.
Альба призналась себе, что намеренно преувеличила опасность, которой подвергался их домишко; просто ей нужен был предлог, чтобы вырваться сюда…
Ее ласкал нежный бриз, скорее легкое дыхание, чем порывы ветра. Она остановилась, чтобы насладиться видом. Глубоко дыша, Альба сливалась с этой землей. Исландия вовсе не край света, как полагают американцы и европейцы, — это точка, в которую устремляется весь мир, это земля, питаемая ветрами Северного полюса и Африки, Аляски и России, земля, избранная многими перелетными птицами, полярными крачками, белолобыми гусями, земля, к которой прибиваются упавшие деревья и иной плавник после долгого путешествия из Норвегии.
Хижина замерла в ожидании, ее кроваво-красный фасад был издалека заметен среди угрюмых скал.
Поворачивая в замочной скважине старый ключ, весивший с полкило, Альба отметила, что краска на стенах покоробилась и местами облезла. Будет чем заняться летом… Она попросит Йонаса поехать с ней, они прекрасно проведут время за ремонтом старушки-хижины — конечно, если Йонасу сделают до лета операцию.
Дверь уступила не сразу — дерево было прихвачено морозом, — Альба вошла внутрь; все тот же запах лампового масла, те же окорока над раковиной, сено для набивки матрасов, которые выносили летом наружу, чтобы валяться на них долгие часы, наслаждаясь полярным днем.
Если бы ей не приходилось время от времени снимать нагар с фитиля подвесной лампы, Альба и не заметила бы наступления сумерек. Как обычно, вторая половина дня проходила в этой хибарке незаметно. Быть может, так случалось потому, что она мысленно соединяла вечера с детством, с той мечтательностью, отголосок которой уходит в бесконечность?
Альба замерла в красноватом круге света, за пределами которого простиралась бескрайняя тьма.
В восемь вечера Альба погасила все огни, тщательно проверила, что в пепле не осталось тлеющих углей, потом с сожалением заперла дверь и направилась к машине. Обратный путь оказался труднее, потому что в чернильной тьме она не видела, куда ставит ногу.
В машине она включила радио и тронулась в путь.
Шли новости об извержении, власти объявили введение запрета на доступ в зону вулкана. Знак того, что ситуация неустойчива.
Альба вела машину не спеша, наслаждаясь не скоростью, а мечтами. Им ничто не препятствовало, поскольку окрестность уже полностью погрузилась во тьму. Альба представила, как она живет в Женеве — у Катрины было множество деловых контактов в этом городе, поскольку здесь находилась штаб-квартира Международного комитета Красного Креста, — в комнате с видом на озеро, как она ухаживает за Йонасом после операции. На самом деле ее сестра абсолютно права: у Альбы не возникнет никаких профессиональных проблем и в Швейцарии ей будет работаться не хуже, чем в Рейкьявике. Что касается ее мужа и сына, они совершенно не заслуживают того, чтобы она отказывала себе в путешествиях. Она развлекалась, наделяя их именами Тор Беспечный и Магнус Ленивый.
Вернувшись в город, Альба, чтобы достойно увенчать день независимости, завернула в бар выпить чашечку кофе со сливками. Теперь можно и домой.
Да вот только заметили ли Тор и Магнус ее отсутствие? Ну, Магнус, возможно, и заметил, ведь он сегодня готовит ужин, но Тор…
Она уже входила в дом, когда хлопнула дверь чьей-то машины; она услышала быстрые шаги и свое имя, выкрикнутое из тьмы:
— Альба!
Она развернулась, увидела Катрину в слезах, которая, неловко раскачиваясь, бежала к ней:
— Альба!.. Альба!..
Подбежав, Катрина упала к ней на грудь, не в силах произнести ни слова.
Альба поняла, что с Йонасом что-то случилось. Заболел? Или… умер? Бог мой, только бы его сердце выдержало…
Она сжала сестру в объятиях, утешая ее, бормоча:
— Скажи мне… скажи… пожалуйста… скажи… Катрина, дорогая, прошу тебя…
Катрина, всегда так хорошо владевшая собой, несколько раз пыталась ответить, но так и не смогла.
Альба приготовилась к худшему и стала тихонько плакать… Бедный Йонас… Он не успел стать взрослым… Страдал ли он? Был ли он в сознании? Ах, Йонас, как прелестны были его губы… Йонас, его влюбленная внимательность… Какой ужас…
Катрина отпрянула, перевела дыхание, пристально взглянула на младшую сестру и, сделав огромное усилие, прошептала:
— Тор умер.
— Что?!
Бескрайний холод сковал Альбу.
Катрина продолжила:
— Твой сын сегодня утром попал в аварию. Когда он ехал на мопеде от твоего свекра, его занесло на льду, он вылетел с сиденья и ударился головой о бетонный столб… Он был без шлема… Скончался на месте.
Альба бросила на сестру страшный взгляд. Ее глаза говорили: «Ты ошиблась; если кто-то и должен умереть, то Йонас, а не Тор».
Она толкнула входную дверь, покачиваясь пошла к лестнице и, не дойдя до нее, упала, потеряв сознание.
Три дня Альба ни с кем не разговаривала. Она неподвижно сидела на кровати в спальне с задернутыми шторами, не отвечая на телефонные звонки и запретив Магнусу входить, открывать дверь и пускать каких бы то ни было посетителей.
Магнус несколько раз пытался с ней заговорить, но она всякий раз отворачивалась.
Наконец он запротестовал:
— Послушай, Альба, я ведь тоже потерял сына. Нашего сына. И хочу разделить печаль с тобой.
При слове «печаль» Альба очнулась, пристально взглянула на Магнуса, на его квадратные плечи, мощный торс и бычью шею, по которой змеились толстые вены; она машинально отвела руки, которые прохаживались по ее бедрам, с осуждением отметила красноту мужниных глаз, заключив, что эстетически слезы плохо сочетаются с образом темпераментного брюнета, и огорченно вздохнула:
— Мне нечего с тобой делить, Магнус.
— Ты сердишься на меня…
— За что?
— Не знаю.
— Я на тебя не сержусь, Магнус. Оставь меня.
Этот короткий обмен репликами утомил ее, она закрыла глаза.
Нет, она никак не могла разделить печаль Магнуса, потому что печали она не чувствовала. Она испытывала глубокое потрясение. Ее непреходящее удивление источало парализующий яд, который блокировал все ее эмоции и мысли.
Она согласилась дождаться дня похорон Тора.
Она ждала.
Быть там, проводить Тора в последний путь — вот ее единственная цель.
А потом…
Все эти три дня Катрина подходила к дверям и скреблась в комнату Альбы, умоляя сестру открыть.
И каждый раз, испытывая внезапный прилив сил, Альба кидалась к двери и закрывалась на ключ. Только не Катрина! Альба не могла объяснить почему. Нет, только не Катрина. Тем более что Катрина все время пыталась вести переговоры из-за двери… Впрочем, вдавленные поглубже беруши позволяют отгородиться от любых звуков.
Она то и дело впадала в дремоту; на грани сна и яви ей несколько раз привиделся Йонас. И она тотчас изгоняла его образ. Нет, она должна думать только о Торе.
Но это плохо удавалось ей. У нее будто вынули воспоминания. Можно подумать, у нее никогда и не было сына. Разве не странно?
За три дня ничего не изменилось: ей не удавалось думать о Торе, но при мысли о Йонасе ее всякий раз охватывало неприятное чувство.
Ее поражало, что она испытывает лишь досаду. Ее боль гнездилась за прозрачной стеной, за толстым стеклом, вдоль которого она непрестанно сновала: порой она пыталась разбить стекло и начать страдать в полную силу, а в иные минуты ограничивалась тем, что мирно наблюдала эту боль, доступа к которой у нее не было.
На похоронах, отгородившись от всех платком и огромными темными очками, она молча и бесстрастно отыгрывала свою роль, вцепившись в локоть Магнуса. Она очнулась на один миг, когда служащие бюро ритуальных услуг поднесли гроб к яме: она нашла непристойной эту дыру в черной земле со снежными губами отвалов по краям и забеспокоилась, что Тору будет холодно в этой мерзлой почве. Потом она подняла голову, заметила летящую в небе чайку и больше ни о чем не думала.
Возвращаясь к машине, она остановилась, вдруг сообразив, что на церемонии не было Йонаса. Как могло случиться, что он не пришел проститься с Тором, своим обожаемым кузеном?
Она направилась к Катрине; та стояла с неестественно прямой спиной возле своей машины.
— Где Йонас?
— Дорогая, мне так многое нужно тебе объяснить…
— Да, да. Где Йонас?
Катрина взяла сестру за плечи, обрадовавшись, что восстановила с ней контакт:
— Ну вот, наконец-то ты заговорила!
— Где Йонас?
— Ты действительно хочешь знать, где он?
— Разумеется.
— Он в больнице. Его прооперировали. Трансплантат, похоже, приживается.
Альба почувствовала легкий прилив тепла, будто ее коснулся тот восторг, который она давным-давно, еще в прошлой жизни, надеялась испытать.
— Я очень рада, Катрина. Да, я очень рада, что он спасен.
Слово «спасен» оказалось целительным. Ее чувствительность мгновенно восстановилась, стоило ей произнести эти два слога.
«Спасен» объяснило ей, что Йонас будет жить…
«Спасен» объяснило ей, что Тор умер.
Радость и горе поднялись из ее нутра, сплавившись в сложном переплетении, и разрешились безудержными рыданиями, подобными извержению лавы. Альба была потрясена сразу и горем, и радостью.
Катрина обняла ее, Магнус тоже, и оба они были рады, что она вернулась в страну живых.
Вечером Альба сказала Катрине, что хочет видеть племянника.
Когда они представились в отделении реанимации, усатая медсестра с телосложением кита и частоколом мелких зубов, напоминавшим китовый ус, заблокировала собою вход и попросила подождать двадцать минут, пока медперсонал закончит процедуру.
Чтобы скоротать время, они зашли в кафешку на том же этаже, выкрашенную в развеселый мандариновый цвет, который очень бы порадовал детсадовцев. Катрина поделилась с сестрой подробностями операции:
— Нам позвонили в пять вечера и велели немедленно явиться в больницу. За короткое время поездки мы пытались с Йонасом представить, что его ждет. Но о чем именно ты хочешь знать? Тебе объясняют, что вскроют твою грудную клетку, распилят ребра, вынут сердце, пришьют другое, одним словом, очень рискованное вмешательство. Тебя предупреждают, что, даже если операция пройдет успешно, предстоят несколько недель тревожного ожидания, поскольку заранее неизвестно, примет ли твой организм трансплантат или отторгнет. То есть такая спешка даже благотворна: для мучительных раздумий времени просто нет.
— Как Йонас держался?
— Он был молодцом и вел себя так, будто идет на обычный школьный экзамен. Я подхватила его тон и отвечала ему в том же духе. Мы шутили до конца.
— До конца?
— До анестезии.
Катрина сжала зубы, боясь продолжить рассказ, — во время операции ей было так трудно перенести тревогу, что ее несколько раз выворачивало в коридоре, пока ее не накачали успокоительными.
— Как он себя чувствует?
— Кажется, хорошо. Сейчас он идет на поправку, весь в трубках, в окружении кучи устройств, которые помогают ему выжить, но глаза у него веселые, и он уже произнес несколько слов.
— Каких же?
— Он спросил меня, когда ты придешь.
Альба смахнула слезу. Привязанность Йонаса взволновала ее еще больше теперь, когда у нее остался только он один.
Катрина поняла это и пожала ей руку:
— Пей кофе, дорогая моя. А я схожу посмотрю, как там у них дела, а потом вернусь за тобой.
Альба кивнула и медленно произнесла:
— Не беспокойся, я буду держаться и не зарыдаю.
— Спасибо, Альба.
Уже в дверях Катрина обернулась:
— Тем более что он не знает…
— Не знает чего?
— Насчет Тора.
Альбу передернуло. Видя ее реакцию, Катрина решила объясниться:
— Я… побоялась сказать ему, когда он очнулся после наркоза… Я хотела оградить его… Как бы он отреагировал? Он же такой чувствительный. Мы скажем ему позднее, когда он будет покрепче.
И с мольбой взглянула на сестру, моля ее о поддержке:
— Разве я не права?
Альба откликнулась глухим голосом:
— Да. Конечно.
Катрина исчезла в призрачном неоновом свете коридоров реанимационного отделения.
Оставшись одна, Альба возмутилась: «Неужели они думают, что я буду обниматься с племянником, скрывая от него, что оплакиваю сына? Я должна ему сказать об этом немедленно. Иначе я не войду к Йонасу. Не собираюсь ломать комедию».
За несколько минут она привела мысли в порядок, готовясь к возвращению Катрины.
В коридоре возникло внезапное оживление, оно нарастало лавиной. Четыре медбрата шли очень быстро, почти бежали тесной группой, сбоку от них подпрыгивал интерн; двое впереди, как мотоциклисты в кортеже, третий держал металлический ящичек, четвертый торопился следом. Интерн подскакивал то слева, то справа, глаза его были прикованы к ящичку, будто в нем хранилось бесценное сокровище.
Они свернули в коридор с указателем «Операционный блок».
Альба лишь мельком успела разглядеть эту сцену, но она ее заинтриговала. Она обратилась к санитарке, сидевшей за соседним столиком со стаканчиком морковного сока:
— Что это было?
— Принесли орган для пересадки.
— Откуда он поступил?
— Это хранится в тайне. Переноска органа похожа на олимпийскую гонку. Благодаря жидкому азоту орган можно сохранить несколько часов. Но как бы то ни было, доставляют его всегда как можно быстрей, каждая минута на счету.
Альба поблагодарила санитарку и задумалась. Вот так, один должен умереть, чтобы другой выжил. Горе и радость идут рука об руку. Как и у нее: Тор умер, Йонас получил трансплантат…
Она резко выпрямилась, вздрогнув всем телом; виски покрылись испариной.
— Тор! Йонас!
Ее пронзило озарение: Йонасу пересадили сердце Тора. В замешательстве она так и сяк прокручивала эту мысль, потом попыталась прогнать ее: «Я сочиняю».
Вернулась Катрина:
— Они заканчивают через пять минут. Я только перекинусь парой слов с хирургом и тогда уж вернусь за тобой.
— Секунду! Ты не сказала мне точно, когда была пересадка.
Катрина запнулась, раздраженная вопросом:
— Трансплантация… четыре дня назад.
— В среду?
— Мм… да, в среду.
— В день…
— Что?
— В день смерти Тора?
Катрина кивнула, сказала «да» и исчезла.
Кафетерий утратил цвет и реальность. Стены вдруг стали размытыми, измазанными красной кровью. Альба достала мобильник:
— Магнус, я…
— Ты в больнице? Как там Йонас?
— Еще не видела его. Магнус, я не поэтому звоню. Скажи…
Она не знала, какими словами это спросить.
— Что, Альба?
Она чувствовала, что как только она произнесет их, то шагнет в мир, в котором все будет иначе, чем прежде.
— Альба, я тебя слушаю…
Надо их произнести. Смелее.
— Магнус, у Тора изымали какие-нибудь органы?
Она представила человека, разрезающего тело сына и роющегося в его внутренностях, и содрогнулась.
Повисло молчание. Оно было довольно долгим. Потом прерывистый голос Магнуса с наигранной бодростью произнес:
— Это возможно. Ты же знаешь, Тор подписал договор донорства, после того как один из его учителей заинтересовал учеников этой проблемой. Когда мне задали этот вопрос, я ответил, что таково было его желание.
— И ты со мной не посоветовался?
— Я пытался дозвониться до тебя весь тот день, Альба, с утра до вечера. Вспомни, ты уехала и забыла свой мобильник дома.
— Все же… вопрос такой важности…
— Я раз двадцать тебе звонил, Альба!
— Да, но…
— Но что это могло изменить? Ты бы решила следовать выбору Тора. Ты дала бы такой же ответ, как я, и даже раньше меня. Я знаю тебя, знаю твои взгляды.
— И что дальше?
— Что — дальше?
— Так они изъяли у Тора орган?
Магнус молчал несколько секунд, затем сказал:
— Если подумать, то весьма вероятно. Когда у Тора наступила смерть мозга вследствие черепной травмы, тело его оставалось неповрежденным.
— Значит, они его использовали… Что именно они у него изъяли?
— Не знаю.
— Нет, знаешь!
— Нет, и мы не узнаем никогда.
— Я тебе не верю.
— Таков закон, Альба. Мне задали принципиальный вопрос, я дал принципиальный ответ. Остальное нас не касается.
— Вот еще! Я не имею права знать, изрезали они моего сына на куски или нет? Это кошмар!
Магнус помолчал, что-то буркнул, потом сказал примирительно:
— Где ты, котенок? Я за тобой заеду.
Кроме Магнуса и Катрины, никто не понял, почему Альба несколько недель отказывалась навестить Йонаса. Все недоумевали: прежде и двух дней не проходило, чтобы тетушка не увиделась с племянником, а теперь, в столь важный для него момент, она все оттягивала их встречу. Кто-то предполагал, что тут не обошлось без ревности: один ребенок погиб, другой спасен; близкие же опровергали эту гипотезу и защищали Альбу, возражая, что такая мелочность ей несвойственна.
Тем временем Альба вернулась к работе. «Мне нужно закончить альбом», — ворчала она, когда кто-то пытался втянуть ее в разговор. Хотя ей и впрямь нужно было сделать иллюстрации к сказке Андерсена, она поздравляла себя с тем, что рисование служит ей щитом от назойливых бесед и позволяет жить наедине со своими мыслями.
Обложившись кистями и красками, она пережевывала свою ярость и прокручивала одни и те же картины, сводившие ее с ума. Без устали, с утра до вечера она бередила рану: сердце сына без спросу вынули и вложили в тело племянника. Ее сестра в том и не сомневалась, но не хотела с ней объясняться. С Магнусом еще хуже: ему было просто наплевать. «Принципиальный вопрос», «принципиальный ответ»… Мужики, они все как один трусы, они прячутся сами от себя, цепляясь за свои принципы!
Ночами она рылась в Интернете, наводя справки и перелопачивая разъяснения юристов, задавала вопросы в комитеты по этике, препарировала рекомендации психиатров, зондировала ассоциации больных. Была ли возможность проследить за перемещением трансплантируемых органов? И, несмотря на официальный запрет, имелись ли юридические лазейки, позволившие бы родственнику погибшего нарушить нерушимое молчание?
Магнус скептически наблюдал за ее активностью:
— Зачем тебе знать, что сделали с трупом нашего сына?
— Во-первых, труп моего сына — это по-прежнему мой сын. Во-вторых, когда у него изъяли органы, он был еще жив.
— Ты путаешь остановку сердца и смерть мозга.
— Я ничего не путаю. Его сердце билось, и его вырвали из груди.
К вечеру путем умозаключений она додумалась до того, что Тора убили ради спасения Йонаса.
Магнус сердился и пытался вернуть ее к реальности:
— Его череп был размозжен, а остальные органы продолжали работать механически, но и они очень скоро перестали бы действовать.
— Ты что, врач?
— Уж побольше тебя в этом понимаю.
— Мне плевать на понимание, я хочу знать!
— Этими розысками ты только отравишь себе жизнь.
— Она уже отравлена.
Чтобы положить конец сценам, которые она готова была длить до рассвета, Магнус хлопал дверью и отправлялся в спортзал.
Траур по Тору разрушал их супружество. Понимая, что это разрушение исходит от нее, Альба все же находила повод для гордости: «Во всяком случае, я не вступаю в сделку, я ищу истину».
Однако случались вечера, когда ей удавалось усмирить боль, — или, вернее, это была заслуга упоительного запаха кожи Магнуса, каштановых волосков, мудрых рук, которые так умели ее успокоить, его животной нежности. Но, увы, как только наступала разрядка и их тела разъединялись, возвращалось чувство вины и она вспоминала о сыне.
В чем ее вина?
В том, что несколько минут она жила так, будто ее сын не был мертв.
Так или иначе, она себя винила именно в этом.
Йонас был переведен из реанимационного в отделение реабилитации. Узнав о гибели кузена, он стал ежедневно писать крестной по электронной почте; он забавно описывал больничную жизнь, стараясь развлечь тетушку комическими портретами окружавших его людей — пациентов и медперсонала, — а затем деликатно упоминал о ее горе и делал робкие попытки разделить его. Расчувствовавшись от первых же строк его первого письма, Альба стала удалять не читая все последующие. В ее мозгу крутилась фраза из того письма: «У меня в груди бьется другое сердце, но я не изменился». Это признание преследовало ее как наваждение: казалось, оно вторично убивало Тора, отрицая, что присутствие его сердца что-то существенно меняет в Йонасе. Дрянной мальчишка! Из чистого эгоизма…
После нескольких недель затворничества Альба принесла иллюстрации сказки Андерсена в издательство и по лицам главного редактора и его помощников сразу поняла, что результат их не воодушевил.
— Неужели вам не нравится?
— На наш взгляд, мрачновато. Совсем не в твоем обычном стиле.
— Так я вижу. Раньше было легковесно и слащаво.
— А нас вполне устраивала эта легкость.
— Да и мне нравилось быть легкой. Но теперь с этим покончено.
Развязавшись с бывшими коллегами, Альба смогла посвящать розыскам все свое время. Билось ли сердце Тора в груди Йонаса? Без конца выискивая и просеивая информацию, она не обнаружила истины, но нащупала два пути к ней: один — законный, второй — нет. Первый — договориться о встрече в Центре трансплантации органов, второй — присоединиться к группе активистов «Либерария», которые предлагали нарушать правила.
Навязчивая идея не замутила ей рассудка, и потому Альба решила начать с Центра трансплантации, где за столом с хромированными ножками ее встретил администратор, господин Стурлусон. Стены приемной были увешаны плакатами, прославляющими обретенное здоровье; на каждом помещались фотографии реципиентов в кричащей цветовой гамме, в духе рекламы бюро путешествий.
Когда она села напротив господина Стурлусона, его трехдневная щетина напомнила ей Магнуса — возможно, еще один выходец из Страны басков, ведь все шатены Исландии происходят от баскских моряков, — но то была более тощая и менее привлекательная версия ее мужа, и Альбе сразу сделалось не по себе: «Главное, не слетай с катушек, никакой истерики, в чем тебя вечно упрекает Магнус».
Она без суеты объяснила свою ситуацию: мать погибшего ребенка, который выразил согласие — так же как и она, и ее муж, уточнила она — быть донором органов, и теперь она желает узнать, что в этом отношении было предпринято.
— Вы сделали правильный выбор, мадам, и я вас с этим поздравляю. Общество нуждается в подобных вам людях.
— Но что же именно произошло с телом нашего сына?
— Знайте, что мы разумно распорядились вашим разрешением. Несомненно, чья-то жизнь была спасена благодаря вашему великодушию.
— «Несомненно»… но могу ли я получить подтверждение?
— Мы не имеем права информировать вас в подробностях.
— Но у вас есть доступ к этим данным?
Господин Стурлусон указал на компьютер:
— Разумеется, информация сохраняется. Имеется необходимость отслеживать движение трансплантатов, для медицинских нужд.
— Ну так скажите мне.
— Я не имею права.
— Пожалуйста.
Он отрицательно покачал головой, в результате чего его антрацитовый пиджак припорошился перхотью.
Она коснулась компьютера:
— Послушайте, сведения там, в этом ящике. Вы просто жмете на нужную кнопку, и я успокаиваюсь.
— Почему вы так стремитесь об этом узнать, мадам?
Он не скажет ей. Но почему она стремится узнать? Она не могла ответить. Ей было необходимо. Важно. В ту минуту смысл ее жизни сводился к этой потребности.
— А вы можете ответить, для чего вы живете, мсье?
— Простите?
— Я хочу сказать, что очень часто мы не можем ответить как раз на важные вопросы. И в то же время вы в состоянии мне помочь. Я вас слушаю.
— Я дал клятву, мадам.
Она отшатнулась назад, на лбу залегли морщины, губы дрожали.
— И вы находите нормальным, что чиновник располагает жизненно важной, но ему абсолютно безразличной информацией о моем ребенке, в то время как я, мать этого ребенка, которая родила его, воспитала, любила и теперь оплакивает, не имею к ней доступа?
— Нормально или нет, мадам, но таков закон.
Она почувствовала, что готова растерзать его.
Он тоже это почувствовал.
Глаза Альбы вспыхнули отчаянной решимостью. Все просто: она душит его, затем находит в компьютере то, что ей нужно. Что тут сложного?
На лбу чиновника сверкнула капелька пота.
В груди Альбы закипал восторг убийцы. Еще несколько секунд, и она вцепится этому ужасному типу в горло.
Внезапно вошел охранник:
— Вызывали? Есть проблемы?
Бицепсы двухметрового агента безопасности впечатляли. Она поняла, что чиновник дал сигнал тревоги.
— Нет, Гилмар, все в порядке, — выдохнул господин Стурлусон. — Проводите мадам. Она очень взволнована, поскольку пережила тяжелую утрату. Спасибо за ваш визит, мадам, и еще раз поздравляю вас.
Когда она выходила из кабинета, ей хотелось плюнуть ему в лицо, но она решила, что уделить внимание бездушному винтику административной машины означало себя унизить.
— Могли бы и побриться, — бросила она ему, переступая порог. — Ну и гнусная у вас физиономия!
Отныне ей стало ясно, что заигрывать с пешками бессмысленно, надо атаковать систему.
Вечером она вошла в контакт с сайтом «Либерарии». Клуб несогласных преследовал цели, которые были ей близки: разоблачение правительства, война с бесчисленными запретами, возможность для индивидуума распоряжаться собственной жизнью, борьба со всеми формами секретности.
После нескольких телефонных бесед с шефом группы, который намеревался, как и она, подорвать основы этой системы, ее пригласили участвовать в неформальном собрании в кафе «Две русалки», в понедельник вечером. По словам шефа, Эрика Рыжего, их, бунтарей, было человек двадцать.
Толкнув захватанную дверь таверны, она увидела только четверых: коротышку, красивую рыжую деваху, грызшую ногти, тощего как жердь блондина и девушку-панка с зелеными волосами.
Она глянула на часы: нет, она не ошиблась, но тут поднялся невзрачный человечек, похожий на копченую селедку, и помахал Альбе своей детской ручкой.
— Эрда? — спросил он.
— Да, — кивнула Альба, которая для розысков в Сети взяла себе этот ник.
— Я Эрик Рыжий, — представился он и пригласил ее сесть.
Она устроилась на скамье, и они заговорили, потягивая пиво. Прозвучало несколько общих фраз о диктаторских замашках правительства, потом разгорелся спор. В ходе беседы Эрик Рыжий, напористый и страстный, начал оправдывать свое прозвище; поначалу Альба не нашла ничего общего между этим заморышем и героем десятого века, викингом, изгнанным сначала из Норвегии, а потом из Исландии, который высадился на необитаемом берегу Гренландии; но теперь она признавала, что над ее собеседником витает горделивая тень викинга.
В этой группе у каждого была своя причина, приведшая его сюда. Эрик Рыжий видел, как его отец пустил пулю в лоб после кабального взыскания недополученных налогов, девушка-панк сбежала из приюта и попала в исправительный дом, белокурый ловкач многократно задерживался за кражу документов в поисках сведений о коррупции депутатов. Но больше всего Альбу привлекла рыжая Вильма с фарфоровым личиком, у которой была такая же история — она недавно потеряла дочь и никак не могла разузнать, что произошло с ее органами.
Неожиданное совпадение взволновало Альбу. В другой ситуации она не обратила бы внимания на эту молодую женщину; ее оттолкнули бы безвкусная одежка, обгрызенные ногти, неухоженные зубы; но на сей раз она задвинула подальше свои эстетические взгляды: Альбу интересовала сама Вильма, ее страдание. Когда Вильма вспоминала о своей дочери, ее звучный голос дрожал и срывался и слушатели едва сдерживали слезы. Ну а Альба и не пыталась сдерживаться. Ей казалось, что Вильма говорит и за нее тоже.
Когда очередь дошла до нее, Альба рассказала о своем разговоре со Стурлусоном. Они сочувствовали ей, возмущались, и всем было жаль, что она не успела задушить чиновника. Вильма смотрела на нее во все глаза. Реакция товарищей вознаградила Альбу, которая не решилась пересказать Магнусу сцену в Центре трансплантации.
— Я помогу тебе, — предложил Свисток, белокурый ловкач. — Попробую взломать защиту и зайти на их сайт.
— Неужели ты это можешь?
Вильма и Альба были в восторге. Свисток самодовольно кивнул.
Альба вернулась домой наэлектризованная. Она нашла наконец поддержку, встретила людей, как и она возмущенных несправедливостью.
Вильма была ей особенно близка.
Перед сном она отправила ей сообщение: «Я счастлива, что встретила тебя. Будем вместе?» Через несколько секунд она прочла ответ: «Твоя дружба очень важна для меня. До завтра. Целую».
И Альба зажила параллельной жизнью, не делясь ею ни с Магнусом, ни с Катриной; каждый день она виделась с Вильмой. Женщины понимали друг друга, помогали друг другу, вместе плакали.
Йонас, оставаясь в больнице, явно шел на поправку; трансплантат, похоже, прижился. Озадаченный тем, что крестная так и не навестила его, он слал ей все более настойчивые письма, потом попросил Катрину и Магнуса посодействовать.
— Да в чем же он виноват? — удивлялись сестра и муж.
Альбе было все труднее объяснять свой отказ, тем более что она не могла объявить во всеуслышание, что приговор Йонасу зависит от результата ее расследований: либо он украл сердце Тора, и тогда она будет ненавидеть его до конца своих дней, либо он жив благодаря сердцу незнакомца, и в этом случае она с радостью навестит племянника.
Осаждаемая всеми членами семьи, она решила написать Йонасу, подтасовав свои чувства к племяннику. Оставив на время смутную неприязнь к нему, она вспомнила былую нежную привязанность и, войдя в роль заботливой крестной, написала прекрасное письмо, которое так и дышало любовью, — письмо, взволновавшее и Йонаса, и Катрину, и Магнуса — поскольку она разослала им копии, — да и ее саму.
Получив отсрочку, она тотчас встретилась с Вильмой, своей названой сестрой, с которой одной она только и могла говорить без утайки.
Как-то днем в кафе оказалось слишком много народу, а Вильма хотела поделиться планами, и подруги направились к Альбе.
Вильма разглядывала вытаращив глаза каждую мелочь домашней обстановки, расспрашивала, что откуда и почем, и совсем позабыла, зачем она пришла. Альба самодовольно давала подруге пояснения.
У двери в комнату Тора Альба замялась:
— Я не вхожу туда с тех пор, как его не стало.
Зная, что Магнус прибирал комнату, она боялась увидеть результат; в любом случае она будет страдать: если сохранился обычный кавардак, она войдет в скорбный мавзолей; если же Магнус навел там порядок и стер следы жизни подростка, она потеряет Тора еще раз.
— Странно, — сказала Вильма, — я все время ношу с собой какие-то дочкины вещи. Смотри, вот ее дневник. А ты что, так и будешь жить рядом с запертой комнатой?
Альба вспомнила о «Синей Бороде», сказке Перро, которую когда-то иллюстрировала; в ней молодая супруга не может вынести того, что муж запрещает ей войти в тайную комнату, и едва избегает смерти, жаждая узнать истину.
— Пока что да.
Понимая, что настаивать не следует, Вильма заинтересовалась старым массивным ключом, висевшим на крюке в коридоре.
— Что это?
Возвращаясь в гостиную, Альба с удовольствием рассказала ей про хижину, дом своего детства, на юге, неподалеку от Эйяфьоля.
Раздался неожиданный шум: Магнус вернулся раньше обычного. Они обе встали, краснея, будто застигнутые на месте преступления.
— Привет, котенок.
Альба стояла неподвижно.
— Может, ты меня представишь? — с легким раздражением подсказал Магнус.
Альба помотала головой, чтобы стряхнуть оцепенение:
— Магнус, это Вильма, моя новая подруга.
Магнус заинтригованно посмотрел на хрупкую Вильму, в его взгляде сквозило легкое беспокойство, поскольку он не привык, что дикарка Альба, привязанная к сестре и племяннику, приводила в дом «новых друзей».
А Вильма улыбнулась во весь рот, кокетливо взбила волосы, соблазнительно качнула бедрами. Эти телодвижения так поразили Альбу, что она просто не поверила своим глазам, решив, что ей померещилось.
— Я провожу тебя, Вильма.
— Рад был познакомиться, — буркнул Магнус, направляясь в ванную.
Пока они спускались вниз, Вильма снова превратилась в скорбящую безутешную мать, знакомую Альбе с первой встречи в кафе «Две русалки».
Альба тотчас успокоилась: в конце концов, у нее с Вильмой столько общих точек и вполне нормально, что их привлекает один и тот же тип мужчин.
Наблюдая за удаляющейся фигуркой на фоне серого снега, Альба подумала, что, хотя она и делится с Вильмой своей болью, она никогда не рассказывала о Йонасе и о своем подозрении, что крестник присвоил сердце ее сына.
Вернувшись, она попросила Магнуса:
— Пожалуйста, ни о чем не спрашивай.
— Жаль, — вздохнул он. — Мне хотелось бы знать, где же ты подцепила эту рыженькую мышку.
В другой раз она нашла бы повод для ссоры — какие могут быть шутки после смерти Тора. Но сегодня ирония Магнуса сошла ему с рук, потому что вполне устраивала Альбу.
Утром к ним пришла Катрина. Положила на стол пакет печенья с цукатами, чтобы оправдать свое вторжение, взялась приготовить завтрак, послала обеспокоенную гримаску Магнусу, причиндалы которого, несмотря на расслабленную позу хозяина, самонадеянно вспучивали трусы, и наконец обратилась к Альбе:
— Сестра, я хочу попросить тебя об услуге.
Катрина произнесла эту фразу так, что прозвучало «я хочу дать тебе задание».
— Йонаса завтра выписывают из больницы, а мне как раз лететь в Женеву. Общее собрание. Проблемы мировой стратегии, сотрудничество Красного Креста с Красным Полумесяцем и тэ дэ. О том, чтобы отменить поездку, не может быть и речи: я там председательствую. Тебе придется устроить Йонаса дома и позаботиться о нем. Ну хорошо, я договорюсь с Лив, она займется покупкой продуктов и готовкой. Вдвоем вы справитесь. Лив согласна. Ну как?
Как обычно, лицом к лицу со старшей сестрой Альба цепенела: Катрина безапелляционно ставила ее перед свершившимся фактом и считала себя единственным человеком на свете, который вправе уклоняться от выполнения семейных обязательств; притом она ставила на одну доску повиновение Лив, наемной домработницы, и покладистость сестры.
— А у меня есть выбор? — буркнула Альба, прихлебывая чай.
Вот уже сорок лет это была ее манера говорить «да» старшей сестре.
По пути к кардиологическому отделению Альба со страхом думала о встрече с племянником. Будет ли он настаивать на объяснении и как она оправдает то, что избегала встречи с ним? Поймут ли они друг друга? Удастся ли ей рассеять его огорчение, раздражение, обиду? Она так изменилась после гибели Тора. А Йонас возмужал после перенесенной операции. Встретятся двое незнакомых людей, которым придется делать вид, что они старые друзья.
Но стоило ей перешагнуть порог палаты, случилось чудо: их затопил благодатный свет, всегда озарявший их встречи. Они обнялись и стали шутить, смеяться и болтать, опьяненные радостью.
Йонас не заговаривал ни о каких событиях последних недель, и их свидание оказалось простым, теплым и нежным. Переполненный счастьем быть рядом с любимой тетушкой, Йонас скороговоркой выпаливал вопросы и ответы, говорливый и лучезарный. Альбе же казалось, что она окунулась в прошлое, когда она наслаждалась общением с крестником; на нее даже нашло минутное помрачение: увлекшись забавными рассуждениями племянника, она подумала, что вернется домой и увидит угрюмого Тора, прилипшего к монитору.
Медики готовили Йонаса к отправке домой; он, как и следовало ожидать, очаровал весь медперсонал. «Приходи нас проведать, даже если будешь в полном порядке», — повторяли они. Альба гордилась тем, что приходится тетушкой такому обаятельному мальчишке.
Она осторожно довезла его до дому, который был в получасе езды от Рейкьявика. Йонас чувствовал себя как узник, выпущенный на свободу, он упивался светом, красками, малейшими изменениями в природе, происшедшими после его помещения в больницу. Зима уже отступала, но весна медлила. Время от времени резкие порывы ветра взметали вихри снега.
Они благополучно добрались до дому, и их встретил завтрак, приготовленный Лив: сушеная рыба и ржаные лепешки. Йонас, утомленный волнением и дорогой, забрался с тарелкой на диван и включил телевизор.
На экране показалось извержение над ледником, затем гигантский столб дыма поднялся к небу. Йонас завороженно смотрел, подперев голову руками. Вулкан Эйяфьоль, немного передохнув, опять принялся за свое. Первое извержение не нанесло большого ущерба — не было ни жертв, ни серьезных разрушений, — зато второе крушило дороги, фермы и телефонные кабели.
Йонас и Альба невольно забеспокоились о хижине, но вереница кадров увлекла их воображение вперед, и они отдались гипнозу демиургических сил Земли.
Со вчерашнего дня Природа крутила кино, куда более зрелищное, ужасное и мастерски сделанное, чем лучшие голливудские фильмы катастроф с их спецэффектами.
Вскрылся ледник, потом началось извержение, и жар магмы растопил глубокие слои льда. Стала прибывать вода, запертая скалами и придавленная ледяной шапкой. Давление продолжало нарастать, шапка разрушилась, и огромные массы жидкости вырвались наружу. Выбросы жидкости устремлялись вверх, вперемешку с обломками пород, камнями, газом. Более тяжелые фрагменты и частицы оседали в ближнем радиусе, осыпая щебнем окрестности кратера, а облако пыли поднялось на несколько километров. Над кратером то и дело, сухо потрескивая, вспыхивали молнии.
— Ты заметила, Альба, каждый раз, когда у нас с тобой происходит что-то важное, Эйяфьоль дает о себе знать: он плевался, когда мы с тобой расстались, а теперь извержением отмечает нашу встречу. Между нами действуют космические силы.
Альба ответила ему улыбкой.
И день потек своим чередом. Чтобы избежать отторжения трансплантата, врачи применили препараты, подавляющие иммунитет; поэтому Йонасу надо было особенно беречься от микробов, вирусов и бактерий.
Альба и Йонас вернулись к прежним занятиям: перекидывались в карты, играли на пианино в четыре руки, читали бок о бок и смотрели фильмы.
— А ты сейчас не рисуешь, крестная?
Она мотнула головой. Рисовать означало открывать душу, а на душе было муторно, и Альба предпочитала держать ее взаперти. С Альбой произошла странная история: она разделилась надвое. Но две Альбы, поверхностная и глубинная, мирно уживалась. Снаружи была добрая тетушка, она весело щебетала с любимым племянником, приветливая и уравновешенная; внутри обитала женщина холерического темперамента, которая с подозрением смотрела на подростка, искала подвоха в его простейших фразах, улавливала коварство в незначащих словечках, тщательно готовилась взять реванш и подстерегала час возмездия: как только подтвердится, что он украл сердце Тора, что ради него убили ее сына, она отомстит.
Вот о чем думала Альба-демон, в то время как Альба-ангел мило шутила с племянником. Обе жили в согласии под одной оболочкой.
Но пока приходилось ждать. Свисток собирался сначала выполнить другую миссию. А ожидание становилось невыносимым.
Как-то Йонас заснул над комедией Фрэнка Капры, и Альба склонилась над ним. Есть ли способ увидеть, бьется ли в его груди сердце Тора? Мать наверняка сумеет угадать это. Даже органы чувств тут ни при чем — сработает инстинкт. Надо приникнуть к его груди и настроиться на чуткое восприятие.
Она пристально смотрела на подростка.
Ее затопило сильное чувство близости. Нет, перед ней был не только Йонас, она улавливала нечто большее. В нем было новое, идущее извне движение, оживлявшее очерк губ, шевелившее длинные, девчоночьи ресницы, пробегавшее по тонким венам на молочно-белых предплечьях, поднимавшее и опускавшее узкую грудную клетку. В племяннике просвечивал ее сын. Все, что было лучшего в этом подростке, что было в нем здорового и полноценного, все шло от Тора. И убили Тора для того, чтобы этот заморыш жил. Так и есть.
Альфа решила покончить с этим. Она больше не в силах улыбаться убийце своего сына. Немыслимо продолжать сюсюканье с ним. Ее затянувшееся притворство сродни предательству.
«Не сердись, Тор, я отомщу».
Но как? Да очень просто: устраивать сквозняки, кормить несвежей пищей… Нет, не годится: выяснится, что виновата она. Так что же?
Гениально: детский праздник! Надо пригласить пару десятков мальчуганов, и они станут взводом убийц. Биологическая война! Полчища микробов! Мальчишки, как известно, основные носители всякой заразы. Йонас подцепит бактерию или вирус, против которых его ослабленная иммунная система окажется бессильной. Гоп-ля! Праздник с плохим концом! Никто не виноват — или же виноваты все. С помощью приятелей Йонаса она заразит его и весь дом.
Она уединилась в другой комнате и составила список.
Как успеть осуществить задуманное до возвращения Катрины? Надо поторопиться. Можно приготовить эту человеческую бомбу до шестнадцатого апреля? А точно ли, что Катрина вернется шестнадцатого? Альба не могла вспомнить наверняка. Сегодня уже четырнадцатое.
Утром пятнадцатого апреля Катрина оставила тревожное сообщение на автоответчике:
«Йонас, Альба, я не вернусь завтра, как собиралась. Швейцария закрывает воздушное пространство. Из-за нас, из-за Эйяфьоля! Вот уж повезло! Вам придется еще какое-то время справляться без меня. Не знаю, как долго. Целую вас».
Когда Йонас проснулся, они с Альбой прослушали новости. Вулканический пепел при юго-восточном ветре распространился по Северной Европе. Поскольку эксперты полагают, что частицы пепла могут забить двигатель самолета или привнести ошибку в показания приборов, то близлежащее воздушное пространство закрывается. Сначала закрылись Англия и Польша, за ними последовали Бельгия, Швейцария, Норвегия, Дания и Ирландия.
Тетя и племянник по-разному восприняли новость.
Йонас испытал прилив национальной гордости:
— Представь себе, крестная: наша скромная страна может перекрыть международные перелеты! Классно! Вон уже сколько рейсов отменили!
Альба усмотрела в этом событии перст судьбы: раз Катрина застряла в Женеве, она как раз успеет покончить с Йонасом. Значит, путь ей открыт.
Она объявила племяннику, что готовит ему большой сюрприз, и закрылась, чтобы обзвонить приглашенных. Она назначила праздник на четверг, послезавтра вечером. В течение дня человек двадцать отозвались, что придут.
В среду, когда она изучала расценки заведений, доставляющих блюда на дом, раздался звонок мобильника. Это была Вильма:
— Я нашла!
— Что?
— Знаю, что они сделали с моей девочкой!
— Откуда?
— Стурлусон! В Центре трансплантации. Как и ты, я пошла туда попытаться задобрить его, но мне не пришлось даже разговаривать с ним. Я услышала разговор из-за двери. Он говорил с хирургом об одной операции. В тот день и умерла моя девочка.
— Этого недостаточно, Вильма!
— Я знаю, что говорю!
Альба со страхом узнала себя в этой запальчивости.
— Давай встретимся в нашем кафе, — требовала Вильма.
Альба смущенно пробормотала какое-то объяснение Йонасу, прыгнула в машину и помчалась в Рейкьявик.
Когда она влетела в кафе, Вильма схватила ее за руку. Альба со страхом смотрела на ее птичью лапку, вцепившуюся ей в руку.
— Помоги мне.
— Каким образом?
— Выкрасть ребенка.
— Какого?
— Того, которому достался трансплантат.
Альба в ужасе отпрянула:
— Я думала, ты хочешь только знать подробности.
— Я затеяла все это для того, чтобы вернуть свою дочь!
— Вернуть твою дочь? Твоя дочь погибла, Вильма!
— Нет, ты ошибаешься, — вздохнула Вильма, — если сердце моей дочери где-то бьется, значит она жива. Если ее сердце оживляет чье-то тело, она меня узнает. Если ее сердце бьется, значит я ей нужна. Ей не хватает меня, Альба, ей не хватает меня, она призывает меня, мы будем жить, как жили раньше.
Глаза Вильмы затуманились слезами.
— Если я буду медлить, она подумает, что я ее покинула.
Альба поняла, что Вильма свихнулась. Вот куда завело ее страдание.
— Альба, помоги мне, поедем вместе.
— Нет, я с тобой не согласна.
— Ты не хочешь мне помочь?
— Я хочу тебе помочь, но не собираюсь делать черт знает что. Это бред, Вильма.
— Дай мне твою машину.
— Нет.
— Ну и ладно! Без тебя обойдусь.
Пунцовая, с дрожащими губами, решительная, как воительница, худенькая Вильма вскочила и бросилась к выходу. Альба хотела удержать ее:
— Оставь свою затею, Вильма, это бред! Ты столкнешься с незнакомым ребенком, а не с дочерью.
— Тебе не понять!
С этими словами Вильма вылетела на улицу. Пока Альба оплачивала выпитое пиво, обезумевшая подруга исчезла в снежной пурге, которая поднималась над городом.
Альба растерялась. Надо что-то предпринять… безусловно… но что? Обратиться в полицию? Пока что рано. Остановить Вильму? Но Альба не знала, где та живет.
Она вернулась к себе и написала Эрику Рыжему, шефу «Либерарии». Он тотчас ответил, подтвердив, что Вильма была не в себе, но главный вопрос надо ставить так: кто ее довел до этого? Дальше следовало четыре страницы, на которые он выплеснул свою обычную обвинительную речь, подкрепленную аргументами и гневную, в адрес исландского правительства.
Альба поняла, что оттуда ей помощи ждать не придется.
Вошел Магнус. Впервые за долгие недели ей захотелось близости с ним. Она приникла к мужу.
— Ты вернулась, чтобы увидеться со мной?
— Конечно.
Они обнялись.
— Ты же знаешь, Магнус, я люблю тебя.
Она и не сомневалась, что результат этих слов тотчас оформится в джинсах Магнуса. Ей было приятно сознавать свою власть над мужчиной, она продолжала любовную игру, шепча, что ей его не хватало, что она больше не в силах быть так от него далеко, и удивлялась себе, слушая свой голос со стороны, и спрашивала себя, насколько ее импровизация искренна.
Магнус поднял ее на руки, положил на диван и не торопясь раздел ее.
Они занимались любовью несколько раз; прятаться теперь было незачем: Тора больше не было. А с Йонасом побудет Лив.
Одеваясь, Альба вспомнила о Вильме. Стоит ли рассказать о ней Магнусу? Нет, иначе ей придется открыть и все свои карты.
— Магнус, а может, поедешь со мной к Катрине? Останешься с Йонасом и со мной?
— Как же я завтра пойду на работу?
— Я отвезу тебя.
Согласие Магнуса было выражено таким влажным и долгим поцелуем, что они чуть снова не оказались на диване.
Когда они припарковались у дома Катрины, то сразу заметили подозрительные признаки. Наружный свет был потушен — Йонас всегда оставлял его в пургу, чтобы машины могли ориентироваться. Внутри света тоже не было видно.
Они поднялись на три пролета; дверь хлопала под порывами ветра.
Они поспешили войти.
Магнус вошел первым, чтобы сокрушить взломщика. Но все было тихо. Они подали голос. Ответа не последовало.
— Невозможно! Йонас должен быть дома! — прошептала Альба.
Они покричали, обыскали все комнаты. Йонаса не было. На кухне возле стола лежала без сознания распростертая Лив.
Магнус привел ее в чувство, Альба тем временем звонила в полицию и вызывала неотложку.
Еще до приезда медиков Лив очнулась и рассказала, что произошло:
— В дверь позвонила незнакомая женщина. Я открыла ей, решив, что она заблудилась в пургу. Она спросила, здесь ли проживает Йонас. Это удивило меня. Тогда она назвалась медсестрой из больницы, где Йонасу делали пересадку, и сказала, что ей хотелось бы навестить их всеобщего любимца. Я поверила ей, она была такая милая, похожая на рыженькую мышку. Я проводила ее к Йонасу, и дальше началось странное… Сначала была такая милая и вдруг стала кричать на нашего мальчика, тут я подошла, и она со всей силы мне врезала. Дальше не помню. Боже мой, а с Йонасом что? Она его тоже избила?
— Его здесь нет, — ответил Магнус.
— Она забрала его с собой, — уточнила Альба. — Это похищение.
Магнус и Лив разом обернулись к ней, удивленные ее уверенностью.
До поздней ночи Альба рассказывала полицейским все, что знала, потом все, о чем подозревала. У нее не осталось сомнений, что похитительницей была Вильма.
Магнус сидел рядом и слушал, ведь Альба рассказывала и для него тоже.
К сожалению, о Вильме она всего-то и знала что имя и номер мобильного, который сейчас не отвечал, и локализовать его не удавалось. Для его идентификации полицейским нужно было опереться на дату смерти ее дочери; Альба знала, что эта дата совпадает с днем операции Йонаса.
На мониторе высветился результат: в тот день в Исландии было всего два подростка, которые могли стать донорами органов: некая Хельга Вильмадоттир и Тор Магнуссон.
Альба опустила голову, будто ее уличили в преступлении и ей предстоит суд. Одна бросила взгляд на Магнуса, который уже понял, что за дружба связывала Альбу и Вильму, понял смысл ее фанатичных розысков и ее отстраненности.
Полицейский удивленно спросил:
— Сердце девочки пересаживают мальчику?
— Сердце не половой орган, — ответил Магнус.
— Нет прямого доказательства, что Йонас получил именно ее сердце, — добавила Альба.
— Тут с ума сойдешь! — заключил полицейский.
Альба задумалась о причине ее бегства: Вильма хотела завладеть Йонасом, чтобы любить его, а Альба — чтобы его убить. Как же она могла? Она внезапно поняла, какая страшная глупость претендовать на то, что вам принадлежит чье-либо тело, но еще глупее заявлять права на человека, которому пересадили орган. Казалось, она пробуждается от затянувшегося кошмара.
Да… Но начался другой кошмар: пропал Йонас.
Полицейские ушли. Альба и Магнус обогнули дом и молча вернулись в Рейкьявик. Они думали о хрупком Йонасе, оказавшемся в руках чокнутой.
Вернувшись к себе, Магнус взял два стула и попросил Альбу сесть напротив него. Она было обняла его и пылко к нему прильнула, но он ее отстранил:
— Ты сидишь здесь и слушаешь меня, Альба.
— Но…
— Отойди от меня, а то я тебя свяжу.
Она послушалась и села, понуро опустив голову, как наказанная девочка.
— Я поделюсь с тобой своими мыслями, Альба, а ты меня поправишь, если я ошибаюсь. Ты так раскаиваешься, что бросила Тора после ссоры, оскорбив его, пригрозив ему, ну прямо фурия, что ты стараешься подавить это воспоминание. Ты не хочешь чувствовать себя виноватой. И чтобы защититься от угрызений, твоя злая воля подталкивает тебя забыть Тора, ты начинаешь беситься и направляешь на Йонаса и на всех окружающих агрессию, которая предназначалась тебе самой.
Альба заплакала:
— Я была плохой матерью!
— Вовсе нет. Хотя в тот вечер — да, ты не контролировала себя, тебя понесло. Но были и другие дни, и немало. А Тор был вовсе не ангелом. И любить его было куда труднее, чем Йонаса. И тем не менее мы с тобой оба души в нем не чаяли и воспитывали как умели.
Он опустился перед ней на колени:
— Ты рассердилась на Йонаса, что он жив. Ты выдумала бог знает что, будто Тора прикончили для спасения Йонаса, короче, бред, который тебя устраивал, поскольку мешал тебе заглянуть своему горю в глаза. Хватит заниматься глупостями, Альба.
— Я больше так не думаю.
— Знаю, потому что сейчас ты слушаешь меня.
Он отечески взял ее за плечи и дал ей успокоиться.
Когда она пришла в себя, он встал и открыл дверцу буфета:
— Немного «черной смерти»?
Она вздрогнула, забыв, что «черной смертью» называют местную водку, ароматизированную бергамотом.
Они выпили по рюмке. Магнус налил себе вторую.
— А теперь ты подумаешь и расскажешь мне как можно больше подробностей о Вильме, и мы попытаемся угадать, где она прячет Йонаса.
Альба до рассвета не сомкнула глаз. Ворочаясь с боку на бок, едва дыша, чтобы не разбудить Магнуса, она старалась поставить себя на место Вильмы — и не могла.
В семь утра она позвонила инспектору полиции, который оставил ей свой номер, в надежде, что профессионалы окажутся эффективнее, чем она.
Инспектор, замявшись, сказал, что расследование, конечно, продвигается, но пока еще не удалось выяснить, где Вильма укрывает пленного Йонаса. Выяснилось, что она была безработной, а после смерти дочери не осталось близких родственников и постоянного места жительства.
Альба ужаснулась. Где может быть Йонас? Не иначе, Вильма держит его связанным, с кляпом во рту, чтобы он не мог сбежать или позвать на помощь. А если он и вырвется на улицу, переохлаждение окажется для него роковым.
Она стала бродить по квартире из угла в угол. Ходьба всегда помогала ей думать. Время от времени она доходила до двери Тора, вздыхала и разворачивалась.
Вдруг ее внимание привлекла одна деталь. Что-то не так. Чего-то не хватает. Она осмотрелась внимательнее: не было ключа от хижины.
— Магнус!
Она бросилась к мужу, разбудила его и поделилась своим открытием; вывод очевиден: не иначе, Вильма скрылась в их горном домишке.
— Но как она туда добралась? Ты же сказала, что у нее нет машины.
— Очень просто: угнала. Если крадешь ребенка, то почему бы не угнать машину? Магнус, она увезла Йонаса в самое опасное место Исландии.
Он рывком открыл платяной шкаф и выхватил теплую одежду:
— Одеваемся и вперед!
Пепел преобразил все вокруг, придав пейзажу печальный вид.
Вулканическое облако плыло над их головами, бескрайнее, неизбывное, влекомое ветром, который упорно препятствовал движению машины. То раздуваясь, то сгущаясь, этот шлейф образовывал пугающие фигуры: трубу, возвещающую о начале Страшного суда, демонов, быков, буйволов, троллей и химер — целое воинство чудищ, жестоких и невиданных.
По мере того как машина приближалась к зоне извержения, облако пепла утрачивало формы, спускалось, обращалось в темный свод, застилавший свет. Потом, за перевалом, эта свинцовая крыша стала жаться к земле, видимость резко упала, и машина въехала в хмурую непрозрачную кашу.
Альба и Магнус боялись, как бы путь им не преградил завал. Ввиду опасности посещение региона было запрещено. Они дрожали при мысли, что Йонас вынужден дышать этим загрязненным воздухом.
Они увидели вдали светящиеся точки: власти окружили опасную зону цепью огней. Магнус из осторожности выключил фары и двинулся по проселочной дороге, тянувшейся параллельно шоссе.
— Как Вильма ухитрилась сюда добраться? — спросила Альба, засомневавшись в своих выводах.
— Не забывай, что с ней был Йонас, а он прекрасно знает все здешние лазейки.
— Он бы ей никогда их не выдал!
— Угрозами можно вытянуть все что угодно.
Альба судорожно сглотнула. Йонас попал в настоящий ад. Только бы у него хватило сил…
Их колымагу все больше кидало из стороны в сторону: дорожка была усыпана не только пеплом, но и камнями.
Вдруг Магнус резко затормозил. Дорогу пересекал мощный поток. Дальше ехать нельзя.
Они надели капюшоны, защитные маски и продолжили путь пешком.
Вокруг царил апокалипсис.
Вихрь завивался вокруг них, мешая продвижению; он спускался с вершин, оттачивался на оселке скал и набрасывался на путника, беспощадный и острый как бритва.
Когда они добрались до плато, на котором была построена хижина, вокруг внезапно прояснилось благодаря встречному порыву ветра. Несколько секунд окрестность была погружена в летаргический сон, похожий на агонию; и тут они увидели внедорожник, припаркованный в пяти метрах от дома.
— Ого, они доехали до самого дома! Они наверняка там!
Альба и Магнус бросились вперед, но все было против них. Пепел после недавнего дождя смешался со снегом и превратился в комковатую клейкую кашу, в которой вязли ноги, и каждый шаг давался путникам с большим трудом. Ветер на плоскогорье измывался над ними иначе: он их обшаривал, царапал, нахлестывал, мешал сосредоточиться. Его дикий рев убивал всякую способность мыслить и сметал с земной поверхности все подряд.
Наконец они приблизились к домику. Тощий дымок выползал из трубы, и тотчас ветер растаскивал его клочьями во все стороны.
Магнус дал Альбе знак молчать. Он хотел застигнуть Вильму врасплох.
Резким ударом плеча он распахнул дверь.
Вильма сидела у ног дремавшего Йонаса; она едва успела заметить вбежавшего человека. Ударом по голове Магнус оглушил ее и связал ей руки.
Вильма усиленно заморгала; поняв, что произошло, она взвыла.
Альба бросилась к Йонасу: он осунулся, похудел, дышал с усилием. Она похлопала его по бледным щекам.
Йонас открыл глаза, увидел крестную:
— Я знал, что ты придешь за мной.
Услышав его голос, Вильма с удвоенным пылом заговорила:
— Оставьте нас в покое. Не трогайте ее. Это моя дочь. Я ее узнала. Она не противилась, была со мной ласкова, разве это не доказательство?
Магнус попытался заткнуть ей тряпкой рот. Рыжая мышка куснула его и лягнула в пах. Магнус скорчился от боли:
— Ну что мне делать с этой одержимой?
Альба вклинилась между ними, смерила Вильму взглядом и распорядилась:
— Привяжи ее здесь. Чтобы не путалась под ногами. Пришлем за ней полицию.
— Помоги мне, Альба, — захныкала Вильма. — Ты замолвишь за меня словечко. Ты одна можешь.
— Вильма, ты больна, очень больна, но, надеюсь, врачи помогут тебе.
— Возьмите меня с собой.
Альба с трудом удержалась от того, чтобы дать ей пощечину.
— Я не доверяю тебе. Видишь, до чего ты довела Йонаса? Он еле жив.
Магнус тепло укутал племянника, надел ему маску и без лишних слов усадил себе на плечи.
— Держись, парень, отправляемся.
И они покинули хижину.
Ветер усиливался, упорный и неумолимый. Долго ли еще стихия будет бушевать?
Красный домишко из последних сил сопротивлялся порывам ветра, жалобно поскрипывая и дрожа. Изнутри доносились рыдания Вильмы.
Они двигались наугад, то и дело оступаясь. Ветер, казалось, вознамерился вымести весь сор из головы путников и с окрестных холмов.
Вдруг они услышали странный шум, стремительно нараставшую канонаду. В их сторону несся град камней.
— В укрытие, живо!
Альба махнула рукой в сторону выступа скалы, знакомого ей с детства, где они с Катриной когда-то давно устраивали игрушечный домик. Путники кинулись туда.
Мимо них несся разнокалиберный вулканический мусор, то камни размером с куриное яйцо, то целые глыбы.
Йонас вскрикнул, и Альба с Магнусом в испуге оглянулись, думая, что он ранен.
Йонас указывал пальцем на еле заметную вдалеке хижину.
Громадный осколок скалы пробил крышу, и языки пламени, вырвавшись из дымохода, уже лизали балки.
Несколько минут бушевал пожар, раздуваемый ветром, потом бешеный порыв накинулся на обугленный остов хижины и вмиг разметал ее останки по плато.
* * *
Альба улыбнулась. Этот рассеянный свет и легкий ветерок возвещали рождение весны и новой жизни.
В ясном небе светило солнце. Возбужденно похохатывали чайки. Скоро твердая как камень земля смягчится, проклюнется трава, и нутканские люпины затянут холмы синим покровом.
Альба задумчиво перебирала старые письма в ожидании прихода Свистка.
Он объявил, что прошлой ночью ему удалось взломать сайт больницы и он распечатал важные документы.
Вот он показался на дороге, яростно нажимая на педали и враскачку поднимаясь по склону. Глядя на его тощий силуэт, трудно было сказать, кто из них с велосипедом более сухопар.
Он приблизился к Альбе, победоносно потрясая папкой:
— Наша взяла!
— Как я могу тебя отблагодарить?
— Участием в революции, товарищ! Ну пока, прощаюсь, нас могут увидеть.
Он развернулся и на свободном ходу спустился с холма, быстро превратившись в точку на дороге в Рейкьявик.
Альба вернулась с конвертом в руке в комнату, где спал Йонас; Катрина еще приходила в себя после поездки.
Вынув содержимое конверта, Альба не глядя сунула его в уничтожитель бумаг. По мере того как обрезки измельчались, она чувствовала, как ее жизненные силы возвращаются и крепнут. Она приготовила чай и подсушила в тостере хлеб.
Проснулся Йонас. Он вышел к ней в коралловой пижаме, потягиваясь и улыбаясь. В ореоле русых волос он был прекрасен, как утренняя заря.
— Эх, жалко, что ты отменила праздник в честь моего возвращения! — вздохнул он. — Друзья так бы порадовались.
Альба протянула ему поднос с горячим завтраком:
— Чуть позже. Запомним, что это наша отложенная партия. Ну а сейчас не сыграть ли нам партию в белот?
