Книга: Смешная девчонка
Назад: Первый сезон
Дальше: Третий сезон

Второй сезон

10
Надумай Софи попросить Брайана заполнить пустые месяцы чем-нибудь особенно, по спецзаказу, мучительным, чтобы ей оставалось только с благодарностью вспоминать «Барбару (и Джима)» и всех, кто принял участие в ее судьбе, он не смог бы расстараться лучше. Как оказалось, ей поступило приглашение из Голливуда; она не поверила, и Брайан переслал ей сценарий, озаглавленный «Шмен-де-фер». Она прочла, не поняла ровным счетом ничего и пошла к телефону. Ей доставляло неизменное удовольствие снимать трубку, набирать номер и при этом не опускать в прорезь монету.
– Во-первых, – начала она, – что такое «Шмен-де-фер»?
– Это, можно сказать, баккара.
– А еще как можно сказать?
– Шимми.
– Ну-ну. Следующая попытка.
– Это карточная игра, распространенная в казино.
– Откуда нормальным людям знать, что делается в казино?
– Знают, солнышко, уж поверь мне. Более того, казино теперь узаконены. Ты чересчур наивна.
– Я в казино не хожу.
– Естественно.
– Спорим, Тони и Билл тоже не ходят в казино.
– Зачем на них оглядываться? Тони и Билл – сценаристы Би-би-си. Они вообще никуда не ходят.
Тони и Билл ни за что не написали бы ничего похожего на «Шмен-де-фер». Они всегда стремились к жизненности, к логической связи событий. А этот сценарий напоминал блюдо, состряпанное из залежалых припасов, которые надо употребить, пока не протухли: гора в Уэльсе, казино, пышногрудая блондинка.
– Им ничто не мешает ходить в казино. Деньги у обоих водятся, – упорствовала Софи.
– Разве это деньги? Вот на коммерческом телевидении – деньги.
– Нет, ну, по сравнению с другими британцами. Если взять людей, которые живут на севере страны и работают в магазинах.
– Не понимаю, – сказал Брайан, – почему нас так волнуют другие британцы.
– Разве вы не хотите, чтобы они посмотрели этот фильм? Если он рассчитан только на тех, кто играет в шмен-де-фер, его ждут пустые залы.
– Чушь, – отрезал Брайан. – В пятницу «Крокфордс» был набит под завязку.
Софи сдалась.
– Короче, каково твое мнение? – спросил Брайан.
– Дрянь полная.
– Ребята и сами знают, что дрянь. Переработку текста собираются поручить Джону Осборну. А уж он позаботится, чтобы у твоей героини было вдоволь смешных реплик.
– А как он объяснит, почему финальная перестрелка происходит в Уэльсе?
– Действие происходит на горе, Софи. Ни в Париже, ни в Лондоне, ни в других местах, где бы тебе захотелось пострелять в людей, гор нет. Честное слово. Ну что ты придираешься?

 

Софи поняла, что спорить бесполезно. Либо ты принимаешь сценарий, либо нет. Других предложений пока не поступало, а гонорар предлагался баснословный, и Брайан потерял покой. Если она так рвалась в актрисы, считал он, то сниматься нужно именно в таких фильмах. Она лишь на пару шагов отошла от бикини и баллончика с золотой краской – и уже оказалась близка к покорению мира. В свою очередь Клайв сохранял абсолютное равнодушие по поводу ее возможного отъезда в Уэльс.
– Если ты против, я откажусь.
– Почему я должен быть против?
– Потому что ты будешь по мне скучать.
– Тогда я приеду к тебе в Уэльс.
– Честно?
– Клянусь.
– У меня к тебе просьба.
– Говори, я все сделаю.
– Сможешь заходить ко мне домой, чтобы покормить Брандо?
Этого сиамского кота ей прислали в знак восхищения владельцы зоомагазина в Блэкпуле. Доставили его в специальном фургоне, и водитель наотрез отказался везти животное обратно.
– Без проблем. Я словно буду прикасаться к тебе.
В Уэльс он не приехал. (И кота не кормил. Когда она вернулась, Брандо уже сбежал.)
Джон Осборн, как выяснилось, не взялся за переработку «Шмен-де-фер» по причине занятости. (Софи рекомендовала Билла и Тони, но американские продюсеры не вняли.) Эту миссию взял на себя человек, написавший какие-то сцены для фильма с участием Дина Мартина. В уста героини он вложил ровным счетом три шутки, из которых две вырезали еще до начала съемок, а одну – при монтаже. Режиссера Софи возненавидела.
Зато ее увлек ведущий актер, французский эстрадный певец, носивший имя Джонни Соло, которым, вероятно, был обязан своему менеджеру, а не мадам и мсье Соло. Он был обходителен и необычайно красив; жили они в одной гостинице, и Софи, не в силах вспомнить, почему с самого начала убегает от его преследования, решила остановиться. Нельзя же было сказать – ну, по здравом рассуждении, – что у нее уже есть возлюбленный. Играл Джонни скверно, да и по-английски не понимал ни бельмеса. Софи то и дело просила операторов выключить камеру, потому что не могла подолгу с серьезным видом слушать американский акцент поп-идола. Текст был из рук вон плох, режиссер ужасен, ведущий актер – просто ходячее недоразумение; все это настолько угнетало Софи, что она – к счастью для себя – даже не задумывалась о собственной игре.
Клайв позвонил только за пару дней до начала репетиций.
– Где ты пропадал? – спросила она.
– Где я пропадал? Нигде. А вот ты, между прочим, носилась в нижнем белье по Уэльсу на погляденье Французику Джонни.
– Ты бы тоже мог поглядеть, если бы приехал.
– Тащиться в Уэльс, чтобы только поглядеть? Да еще после кого-то другого?
Ей не хотелось разговоров про очередность, а тем более – про Французика Джонни.
– Так чем же ты занимался?
– Когда как, – туманно протянул он. – Размышлял. Читал. Анализировал.
Лучше бы он назвал какие-нибудь другие занятия: летал, например, в космос, вышивал крестиком или рубил уголь. На мыслителя, читателя и аналитика он никак не тянул.
– С девушками встречался?
– Ой, я тебя умоляю.
– «Я тебя умоляю» и «нет» – это разные вещи.
Ее понесло. Но имела ли она право сыпать упреками, если сама перестала убегать от Французика Джонни? Впрочем, появись Клайв в Уэльсе, она бы и впредь убегала от поп-идола. И нипочем бы не остановилась.
– Между прочим, я звоню пригласить тебя поужинать, – в конце концов сообщил Клайв, давая понять, что дискуссия о точном смысле фразы «Я тебя умоляю» закончена.
Не выпуская телефонной трубки, Софи пожала плечами, но Клайв этого все равно не видел, так что ей в итоге пришлось сказать «да».
В «Тратте» между ними произошла новая размолвка, еще более неприятная. Клайв назвал Софи мещанкой (что бы это могло значить?), имея в виду ее отношение к обручальным кольцам, пеленкам и прочим глубоко безразличным ей вещам. Он так распалился, что Софи на миг показалось, будто он в такой сердитой, неуклюжей манере делает ей предложение. Еще раз спросив его о других девушках, она получила уклончивый ответ и сказала, что ничуть не возражает; тогда он спросил про Французика Джонни, и Софи тоже ответила уклончиво; на обратном пути Клайв с ней не разговаривал. И отказался зайти.

 

Тони – строго говоря, по указке Билла – заказал столик в ресторане «Траттория Террацца», чтобы в зале «Позитано» отпраздновать годовщину свадьбы.
– Где это, на Ромилли-стрит? Меня на порог не пустят. Не там ли они все тусуются? Майкл Кейн, Джин Шримптон и прочие?
– Не «они», а «мы», – поправил Билл.
– Кто такие «мы»?
– Ты, я, Майкл Кейн, Джин Шримптон.
– Брось, пожалуйста.
– Люди нас знают.
– Нас знают люди в договорном отделе Би-би-си. А также двое-трое рецензентов. Не будем обольщаться. Мы – сценаристы.
– Этого достаточно, чтобы для тебя зарезервировали столик.
– Еще не хватало туда звонить и объяснять, что я, как знаменитый сценарист, имею право на обслуживание.
– Поручи это Хейзел.
Так звали их новую секретаршу. После «Барбары» сценаристов замучили телефонные звонки, главным образом с предложениями работы, и они наняли Хейзел, чтобы та сидела на телефоне. В общей сложности девушка была занята примерно полчаса в день, а чем еще можно ее загрузить, они пока не придумали. В однокомнатном офисе работать в присутствии постороннего человека стало невозможно, вот они и вернулись в знакомую кофейню.
– И что она сделает?
– Объяснит, что ты, как знаменитый сценарист, имеешь право на обслуживание.
– А потом я туда приеду, все увидят, что это всего лишь я, – и выйдет конфуз.
– Какой день недели тебя устроит? – спросил Билл.
– Годовщина у нас во вторник. А отметить хотелось бы в субботу.
– Это плохо.
– Почему?
– Для субботнего вечера ты еще недостаточно известен. Переиграй на вечер вторника – и все дела.
Даже во вторник вечером в зале «Позитано» присутствовали знаменитости. Пока Тони и Джун ждали, когда их проводят к столику, на них пристально посмотрел сам Теренс Стэмп, и Тони сразу задергался.
– Может, пойдем в другое место?
Джун ничего не поняла.
– С какой стати?
– На меня только что посмотрел Теренс Стэмп.

 

Мик Джаггер в ресторанном зале «Позитано»

 

– А куда еще ему было смотреть?
– У него на лице все было написано. Он думал: как таких сюда пускают – ни тебе внешности, ни славы?
– Ну спасибо.
Правда, Джун тут же рассмеялась. Тони не приходилось беспокоиться, что жена станет злиться, придираться или дуться. Просто чудо, что их брак, несмотря ни на что, длился уже сто недель и Джун все еще полагала, что новые неприятности создавать не нужно – их и так в жизни предостаточно. В иронических совпадениях и непреднамеренно обидных выпадах она всегда старалась видеть смешное.
Официант, эффектный итальянец в матроске, открывавшей безупречную смуглую кожу, провел Тони и Джун к боковому столику. Их ближайшими соседками оказались две юные светские львицы, слишком прелестные, чтобы переговариваться или есть. Не притрагиваясь к деликатесам, обе курили длинные тонкие сигареты. На длинные тонкие ноги и короткие юбочки Джун старалась не смотреть.
– Заказывать полагается «оссобуко», – сообщил Тони, изучая меню.
– Кто тебе сказал?
– Билл.
– И с кем он здесь бывает?
– Понятия не имею.
А почему, кстати, было не поинтересоваться? Тони мог бы узнать кое-что новое о жизни Билла за пределами офиса, репетиционного зала и студийного павильона.
– Как по-твоему, он счастлив?
О личной жизни Билла жена Тони знала ровно столько, сколько ее муж.
– С виду – да, счастлив.
– Но ты никогда не задавал ему этот вопрос?
– У мужчин это не принято.
– А о чем вообще ты его спрашиваешь?
Тони задумался. Он и в самом деле не помнил, чтобы поинтересовался у Билла хоть чем-то, кроме находящегося в работе сценария. Билл – тот все время спрашивал про Джун, а Тони, в свою очередь, лишних вопросов не задавал. Он боялся услышать ответы.
– Да как тебе сказать… Есть ли у него девушка и так далее.
Джун скривилась.
– В чем дело?
– Я же не настолько наивна. Естественно, девушки у него нет.
– Ты поняла?
– Конечно. Хотя и не с первой встречи. Он этого напоказ не выставляет. Как и ты.
– А я-то при чем?
– Хочешь сказать, ты женатый человек?
К их столику подошел эффектный смуглый официант, и они, следуя полученным заранее инструкциям, заказали дыню и «оссобуко». Тони попросил официанта посоветовать им вино. Еще его подмывало выяснить, какой у официанта лосьон, но Джун могла истолковать такой вопрос неправильно.
– Нас интересует одно и то же, – сказала Джун, когда итальянец отошел.
– А именно?
– Да он.
– Кто, официант? Ты серьезно?
– При чем тут официант? Но я, наверное, и во второй раз сделала бы ту же самую ошибку.
– Это не… Почему ту же самую ошибку? Хотя возможно. Надо будет узнать о нем побольше.
– Опять та же история.
Она рассмеялась. Тони смущенно сказал:
– Я сам в себе еще не разобрался.
Джун недоверчиво уставилась на мужа:
– Это правда?
– Правда. Я думал, что разобрался. А потом встретил тебя – и теперь уже ничего не понимаю.
– Господи… Значит… Ладно. Хорошо. Боже мой. Я даже не представляла…
– Ты думала, я просто…
– Поначалу, естественно, нет. Но потом… В общем, да. Если коротко. – Наступила неловкая пауза. – Но вопросы-то можно задавать?
– Час от часу не легче.
Он ее рассмешил, но остановить не смог.
– Скажи… Ну… ты хоть раз испытал себя… в другом качестве?
– Нет, – поспешно ответил Тони. А потом, вспомнив нешуточный инцидент в Олдершоте, уточнил: – По большому счету, нет.
– Как понимать «по большому счету»?
– Однажды стал искать такую возможность. Когда служил в армии. Закончилось все печально и ни к чему не привело.
– Угу. И ты… ты решил пронести это через всю оставшуюся жизнь?
Тони всегда гнал от себя мысли про всю оставшуюся жизнь. Иногда, правда, мелькали какие-то проблески, но от этого становилось только хуже, потому что вспышки эти освещали нечто мучительное и драматичное, а ему этого совершенно не хотелось.
– Не знаю. Я надеюсь… Надеюсь, что никаких подвижек больше не произойдет. В другом плане. А в этом плане кое-какие подвижки возможны.
– Спасибо, – проговорила Джун.
– За что?
– За то, что признался хотя бы в этой малости. Мне теперь легче.
– Это тебе спасибо, – выдавил он.
– За что?
– За твое терпение, за доброту и нежность – не знаю, чем я это заслужил.
– Я тебя люблю, – пожав плечами, сказала Джун с едва заметной улыбкой; улыбка выдавала даже не грусть, а всего лишь небольшие затруднения.
– Я тебя тоже.
Обоим приходилось делать над собой усилие, чтобы произнести слова, которые положено говорить за торжественным ужином в годовщину свадьбы. Они сдвинули бокалы.
– Занятная штука близость, – сказала Джун. – Вроде бы мелочь, как стакан воды. Или винтик, что отвалился от автомобиля, но ценой пары шиллингов с легкостью может быть заменен. Действительно мелочь, но без нее – никуда.
Благоухающий смуглый официант, уже в белой тенниске, подал им дыню.
– Как это едят? – спросил Тони. – Ложкой?
– Наверное.
– Впервые с этим сталкиваюсь, – сказал Тони. – Вот ужас-то.
– В чем ужас?
– Получается, что меня ставят в тупик самые простые вещи, которых я никогда не делал.
– Так ведь и я тоже многого не делала.
– Что ж, на то есть причина.
Джун рассмеялась:
– Прямо застольная сцена из «Тома Джонса». Помнишь? Альберт Финни и Сюзанна Йорк.
– В застольной сцене была не Сюзанна Йорк. А Джойс – как там ее?
– Джойс Редман, – вспомнила Джун.
– Джойс Редман, – подтвердил Тони.
Найди они винтик, без которого не работает двигатель, – и до комфортной жизни было бы рукой подать. Тони вспомнил, что в той сцене играла не Сюзанна Йорк, а Джойс-как-ее-там; Джун вспомнила фамилию этой Джойс; такими темпами они уже лет через сорок могли бы достичь гармонии.
– А когда годовщина свадьбы у Барбары и Джима? – спросила Джун.
И это тоже дорогого стоило: она постоянно держала в уме их сериал. Мог ли Тони этого не ценить?
– Понятия не имею.
– Может, стоило бы назначить им дату?
– А что, – сказал он, – мысль неплохая.
– Кроме того, они даже не заговаривают о ребенке.
– Господи! – рассмеялся Тони. – Как же мы сами не додумались? Так бы тебя и расцеловал!
– Мужчины обычно говорят это тем, кого целовать не собираются, – заметила Джун. – Например, старенькой секретарше, когда та проявила смекалку. Уборщице, которая нашла затерявшиеся очки.
Теперь и она посмеялась, а Тони готов был провалиться сквозь землю.
– Ладно уж, так и быть, поцелую, – сказал он.
И когда они, вернувшись домой, еще немного выпили, и как следует поощрили друг друга, и вместе посмеялись, и включили воображение, у них кое-что получилось. Вероятно, этого было недостаточно, чтобы раз и навсегда снять все вопросы, разве что Тони, как алхимик, в будущем открыл бы волшебный эликсир из алкоголя, страсти, временного умопомрачения и необходимых навыков, но то, что произошло, уже сейчас стало знаменательным событием. А когда жена уснула, Тони сообразил, что они и сами никогда не заговаривали о ребенке. Ему и в голову не приходило, что он будет на это способен.

 

Однажды июльским вечером Деннис позвонил сценаристам в офис и велел им непременно посмотреть «Дом комедии».
– А что там будет? – спросил Билл.
– Называется «До смерти».
– Зараза, – выдохнул Билл.
– Что такое?
– Название классное. Почему мы сами до такого не доперли?
– Да и постановка вполне добротная, – сообщил Деннис. – Я присутствовал на записи. Другой Деннис выложился по полной. Он сам меня пригласил. Раздувается от гордости.
– Но эта постановка не вгонит нас в депрессию? – уточнил Билл. – Мне депресняк ни к чему.
– Ты обхохочешься, – ответил Деннис.
– Вот-вот, – сказал Билл. – Если у него получилось смешно, для меня это депресняк.
– Смешно получается у нас, – подчеркнул Деннис. – А у него – в другом разрезе.
– Я не понял: у него разрез лучше или хуже нашего?
– У него – по-другому, – твердо повторил Деннис. – Короче. Не факт, что им закажут сериал. Слоун рвет и мечет.
– Из-за чего?
– Сценарий подрывает все устои.
Теперь Билл не сомневался, что депресняк ему обеспечен.

 

Тони с Биллом пошли смотреть передачу к Тони домой. Джун подала сосиски с пюре, и они втроем с подносами на коленях устроились перед телевизором. Герои скетча – члены семейства Рэмзи – были типичными жителями рабочего Ист-Энда; докер Альф голосовал за тори, сквернословил (насколько позволяла ему Би-би-си), терпеть не мог черных, евреев и вообще всех, кого не считал белыми британцами, преклонялся перед Черчиллем и рьяно защищал монархию. Такого персонажа на телевидении еще не бывало. Когда на экране появился зять Альфа, ливерпулец, Билл взвыл от злости.
– Они нашу идею сперли!
– В том смысле, что он родом с севера? – уточнил Тони.

 

 

– Но это совершенно разные люди – он и Барбара, – отметила Джун.
– Да и место рождения не совпадает, – подхватил Тони.
– Все один к одному! – негодовал Билл. – Это мы придумали!
– Конечно, – подтвердил Тони. – Мы – гении. Мы впервые за всю историю телевидения создали образ человека из провинции.
– На самом деле не вы, – заметила Джун, – а Софи. Она, приехав из провинции, создала этот образ.
– Давайте все заглохнем, – сказал Билл. – Я послушать хочу.
Этот скетч «Дома комедии» оказался блистательным: дерзкий, свежий, реалистичный, он не напоминал ни одну другую постановку. Тони и Джун пришли в восторг, а Билл к тому времени, когда на экране замелькали титры, погрузился в глубокую мрачность.
– Нам трендец, – помолчав, изрек он.
– Почему это?
– Они нас обскакали. На первых порах мы еще чего-то стоили. Теперь нам грош цена.
Джун посмеялась.
– У них ведь даже не сериал. И вероятно, сериала не будет. Вы сейчас впереди с большим отрывом. А кроме того, «Барбара (и Джим)» – любимцы публики.
– Ах, публики, – протянул Билл. – Не о публике речь.
– А о ком же тогда? – удивился Тони. – О критиках?
– Пока у вас есть публика, глупо говорить, что вам конец, – заявила Джун. – И это главное.
– Ну почему мы не выбрали местом действия обыкновенный дом заурядной рабочей семьи? Мы сами росли в такой обстановке.
– Да, к несчастью, – сказал Тони. – Глаза бы мои не глядели на эту обстановку, а ты еще хочешь, чтобы я каждый день в нее возвращался.
– Вся суть «Барбары (и Джима)» в том, что герои происходят с разных уровней социальной иерархии. Отсюда и юмор, – объяснила Джун.
– Однако же у нас Барбара тянется к уровню Джима – почему? – спросил Билл. – Почему Джим не опускается до уровня Барбары?
– А с какой стати он должен опускаться? – возмутился Тони. – Или она? Или кто угодно, у кого есть выбор? Люди хотят вырваться из низов, Билл. А их загоняют обратно.
– Уровень Барбары – это Блэкпул, – сказала Джун. – Не знаю, способен ли человек, работающий на Даунинг-стрит, каждый день кататься из Блэкпула и обратно.
– Допустим. Значит, не нужно было нам отправлять его на Даунинг-стрит, согласны?
– То есть ты утверждаешь, что мы сочинили полную лажу? – сказал Тони.
– Вот именно.
– И наш сериал, который раз в неделю смотрит вся Британия…
– Программа, которая сделала Софи звездой… – добавила Джун.
– Ситком, который тебя кормит, потому что мы из кожи вон лезли… Ни к черту не годится?
– Том Слоун, если верить Деннису, беснуется насчет «До смерти». Почему же он не беснуется по поводу наших с тобой сценариев?
– А это обязательно? Чтобы начальство нас долбало?
– Да, – сказал Билл. – Естественно.
До Тони постепенно стало доходить, что у них с Биллом могут быть разные устремления. Прежде у него и в мыслях такого не было.

 

– Итак, – начал Деннис, когда они вновь собрались вместе, чтобы приступить к созданию второго сезона. – Что мы поделывали?
Он искренне радовался встрече. Летом его тяготило одиночество; к другим программам, над которыми пришлось работать, не лежала душа; а главное – он скучал по Софи, которая за время своего отсутствия стала для него почти мифической фигурой, чем-то средним между Еленой Троянской и Афродитой. Но, увидев ее после разлуки, Деннис сказал себе: забирай выше.
– Кто что, – ответил ему Клайв. – Софи, например, куролесила с французскими поп-идолами.
– А Клайв не пропускал ни одной юбки.
С этими словами Клайв и Софи сухо улыбнулись.
– Тьфу ты, – сказал Билл.
– Что такое? – забеспокоился Деннис.
Его захлестнули растерянность и досада. Он не хотел, чтобы Софи куролесила на стороне, а тем более с французскими поп-идолами.
– Вечно тебе надо все испоганить, – напустился Билл на Клайва.
– Мне? – Клайв разозлился. – И что я тебе испоганил?
– Ну вот, пошло-поехало, – сказал Тони.
Теперь Деннис понимал одно: он – единственный из всех присутствующих – ничего не понимает.
– Я что-то упустил? – спросил он.
– Естественно, – ответил Билл тоном детектива в финале у Агаты Кристи. – Эти двое, – он ткнул пальцем в Клайва и Софи, – закрутили роман. Да только Клайву мало крутить с одной, вот у них и начались терки. А нам теперь разгребать последствия.
Ну конечно, подумал Деннис. Конечно, этого следовало ожидать. Только последний дурак мог питать какие-то иллюзии. Сделав глубокий вдох, он постарался сосредоточиться на деловых вопросах. В конце-то концов, он ведь режиссер, а не отвергнутый любовник.
– Сама расскажешь им про Французика Джонни или поручишь мне? – обратился Клайв к Софи.
– Это и есть тот самый поп-идол? – уточнил Билл. – Которого ты упомянул?
– Никаких последствий не будет, – сказала Софи. – Мы же народ профессиональный.
Клайв не проронил ни слова.
– Клайв! – окликнул его Деннис. – Ты человек профессиональный?
– А как же иначе? – угрюмо сказал Клайв.
– Вот и славно, – заключил Деннис. – Тогда начнем?
– Можно кое-что сказать до начала читки? – спросила Софи. – Насчет сценария?
Билл жестом дал ей полную свободу.
– Ладно. Слушайте. Я не хочу с экрана говорить о том, чтобы заводить ребенка.
– Тебя никто и не просит, – сказал Билл. – Это Барбара говорит, а не ты. Тебе мы не указ.
– Это накладывает на нас слишком большие обязательства, – пояснила Софи.
– Согласен, – кивнул Клайв.
– Повторяю еще раз, если кто не понял, – сказал Билл. – Персонажи у нас вымышленные. По сценарию они женаты. В жизни вы свободны. Никто не заставляет вас строгать детей.
– Мы даже персонажей, черт побери, не заставляем строгать детей, – добавил Тони. – Мы заставляем их только рассуждать на эту тему. Они женаты уже год – и ни один не выказал ни малейшего интереса к созданию полноценной семьи.
– Я не нанимался папашу играть, – сказал Клайв. – У меня совершенно другая задача.
– Повторяю еще раз для особо сообразительных, – стоял на своем Билл. – Персонажи у нас вымышленные. В жизни…
– Если я стану вымышленным отцом, – сказал Клайв, – у меня появятся реальные обязательства перед моими вымышленными детьми.
– Ага, – сказал Тони, – вот где собака зарыта. Не знаю, откуда у тебя такие сведения, но они не верны. По закону актер-комик не несет ответственности за предусмотренных сценарием иждивенцев.
– Понятно, вы держите меня за идиота, – сказал Клайв. – Но запутался не я один. Запуталась уйма народу. Зрители. Уже поползли разговоры. То ли еще будет, если Джим станет отцом.
– Какие еще разговоры?
– Люди… – Клайв нервно покосился на Софи. – Люди считают, что я должен сидеть дома с Барбарой.
– В какое время?
– В любое, когда я не дома.
Заинтригованные, все смотрели на него.
– Почему они так считают?
– Откуда мне знать? Со всех сторон несется: «Я Барбаре скажу». И тому подобное. Это я слышу постоянно, как только появляюсь на публике.
– И что ты отвечаешь? – поинтересовалась Софи. – Как реагируешь на такие выпады?
– Ничего не отвечаю! Не прерывать же ужин с коллегой.
– Разве не мы – твои коллеги?
– С коллегой по актерскому цеху.
– И все же я не понимаю, – продолжала Софи. – Вот зашел ты в паб…
– Ну допустим, – сказал Клайв.
– …выпить пива с приятелем…
Софи оставила небольшую паузу, но Клайв этим не воспользовался.
– …а окружающие говорят, что нажалуются Барбаре? С какой стати?
– Да пусть себе говорят, – вмешался Тони.
– Но мне неприятно, – заявил Клайв. – И к тому же это оскорбительно для моих… для моих коллег.
– Для тех приятелей, которые у стойки потягивают пиво?
– Я вот о чем подумал… – Билл рассеянно почесал подбородок. – Не оттого ли все путаются, что ты и вправду спишь с актрисой, которая играет Барбару?
– Люди этого знать не могут.
– Теперь определенно знают, – возразила Софи. – Людям, похоже, больше говорить не о чем, кроме как о моей интимной жизни.
– Я имею в виду – обидно для тебя, Клайв, – уточнил Билл. – Если бы тебе было плевать, знает Барбара или нет, ты, наверное, пропускал бы мимо ушей их угрозы сообщить Барбаре.
– Им нечего сообщить Барбаре, – сказал Клайв.
– То есть тебе нечего ей сообщить.
– Я хочу сказать одно: сниматься в популярном ситкоме – та еще холера, – сказал Клайв. – И я не желаю усугублять такое положение. Что, если я уйду?
– Это кто сейчас говорит: Джим или Клайв?
– Разумеется, Клайв, если ты, идиот, еще не понял!
– Но если ты уйдешь, мы не сможем делать сериал «Барбара (и Джим)», – заметил Билл.
– Это самый большой комплимент, который я от тебя слышал.
– Сериал будет называться просто «Барбара», – добавила Софи. Это была ее излюбленная колкость.
– Вот это меня и тревожит, – сказал Клайв. – Если я брошу Барбару с ребенком, мне и вовсе проходу не дадут. Затравят.
– А ты, Софи? – спросил Деннис. – Почему ты не хочешь детей?
– Хочу, – ответила Барбара. – Только не от него.
– Надо было до свадьбы соображать, – сказал Клайв.
Деннис вдруг понял, что сентенция Билла больше не работает: Барбара и Джим перестали быть вымышленными персонажами. Их оживили любовь и доверие публики; теперь им требовались забота и опека. А он мог дать и то и другое, поскольку дома опекать было некого. У него теплилась надежда, что и остальные испытывают сходные чувства.

 

Эпизоды были в основном рассчитаны на двоих – такой формат, похоже, устраивал и сценаристов, и актеров, и критиков. Но поскольку действие «Годовщины» происходило в шикарном ресторане, Тони с Биллом включили в сценарий еще одну пару – пожилых мужа и жену за соседним столиком: те наводят ужас на Барбару и Джима, громогласно обрушивая друг на друга накопившиеся обиды и супружеские разочарования, а в финале Джим даже вынужден их разнимать, потому что жена молотит мужа кулаками по голове.
Придя на работу в среду утром, Деннис застал приглашенных актеров под дверью репетиционной; оба сидели с недоуменным видом. Мужчина явился в галстуке-бабочке, а женщина – в шляпке времен Мэри Пикфорд. Оба сгорали со стыда: они убавили себе возраст. В актерском отделе Деннис специально оговорил типажи: пара слегка за шестьдесят, муж – свежеиспеченный пенсионер, жена – хорошо сохранившаяся феминистка. Однако эти двое выглядели так, будто на один день были отпущены из дома престарелых. Если выстроить мизансцену в соответствии со сценарием, то репетиция грозила окончиться смертоубийством.
– «Барбара (и Джим)»? – с надеждой спросил старичок.
У него был зычный голос и рафинированный выговор. Если бы галстук-бабочка вдруг заговорил, подумал Деннис, его речь звучала бы именно так.
– Да, мы здесь, – ответил Деннис. – То есть я. Ума не приложу, где остальные.
Они вошли в репетиционную, Деннис поставил чайник, а Дульси и Альфред засуетились со своими пальто, шляпами и текстами. От их одежды и даже от имен веяло нафталином и эдвардианским упадком.
– Мы влюбились в этот материал, – сказала Дульси.
– Вчера до поздней ночи репетировали в постели свой диалог, – добавил Альфред.
Деннис на мгновение лишился дара речи.
– Угу, – опомнился он, – так вы женаты?
Такой вопрос явно задел их за живое.
– Какая у людей короткая память, – печально сказала Дульси Альфреду.
– Да этот юноша, по всей видимости, нас и не знал, – отозвался Альфред. – Уж полвека минуло.
– Сколько вам лет, голубчик? – спросила Дульси.
– Двадцать девять.
– Вот видишь, – повернулась она к мужу.
– А вы спросите у своей мамы, – посоветовал Альфред.
– Обязательно, – пообещал Деннис. Он решил, что лучше не уточнять, о чем именно следует спросить маму.
– А драматурги придут? – спросила Дульси. – У нас есть к ним кое-какие предложения.
– Предложения – это хорошо, – сказал Деннис. – Я уверен, драматурги вас очень внимательно выслушают.
Чтоб неповадно было опаздывать на репетиции.

 

Билл и Тони появились с новой версией сценария, но только через час. Для Денниса этот час тянулся, как дождливое военное лето в Норфолке, у бабушки с дедом.
– Кто же это к нам пожаловал? – спросил Тони.
– Дульси и Альфред, – с широкой улыбкой сообщила Дульси.
– Работаете в паре?
Улыбка исчезла с лица Дульси.
– Можно и так сказать, – ответил Альфред. Он тянул с объяснениями, но в конце концов понял, что их не избежать. – У нас – семейный дуэт.
– С чем вас и поздравляю, – вставил Билл.
Дульси ободряюще сжала мужу ладонь:
– Не обращай внимания.
– Телевизионщики, – мрачно выговорил Альфред.
Тони озадаченно уставился на Денниса, но тот не придумал, как без слов намекнуть, что Дульси с Альфредом, по всей вероятности, прославились в годы Первой мировой и что их брак, вероятно, стал событием национального масштаба.
– Мы тут сделали для вас кое-какие наметки, – обратился Альфред к Тони и Биллу. – Не затрагивающие основной линии.
– Рассматривайте их как наблюдения, – сказала Дульси.
– А вы не возражаете, если мы вообще не будем их рассматривать? – любезно осведомился Билл.
Дульси ахнула и зажала рот ладошкой.
Софи с Клайвом прибежали последними.
– Мы тоже профессионалы, – заверила Софи Альфреда и Дульси. – Просто мы знали, что сценарий принесут с опозданием.
– Мы – ваши горячие почитатели, – сказал Альфред.
Старичок с надеждой заглянул ей в глаза и улыбнулся. Софи поблагодарила и тоже улыбнулась. От нее, безусловно, ждали большего, но ей ничего не приходило на ум, и это промедление, отсутствие встречной похвалы и уважения к многолетним заслугам еще раз ударило по самолюбию супругов, еще раз заставило их взяться за руки.
– Представьте, мы до сих пор выступаем, – сообщила Дульси.
– И до сих пор вместе, – подхватил Альфред.
– Видим, видим, – сказал Клайв. – Чудо.
Он обвел взглядом остальных, желая убедиться, что те, как и он сам, уже лезут на стенку. Долголетие – и супружеское, и актерское – было для всех суровым назиданием.
– К делу, – скомандовал Деннис.
Они прочли сценарий по ролям – и текст, будто прочистив горло, заиграл новыми, яркими интонациями, несмотря на лишенный нюансов и мелодичности зычный рев Альфреда. Дульси оказалась на удивление хороша. Она играла настолько умно и тонко, что Билл и Тони тут же дописали для нее пару новых реплик.
И что произошло: Барбара и Джим вдруг стали центром мироздания, где не было ничего важнее их брака; все прочее отодвинулось на второй план. Клайв сделался умным, добрым и надежным; Софи, как бывает с женщиной, которая любима, излучала уверенность и защищенность. Деннис упивался этой компанией, Тони – простотой и естественностью зрелища, Дульси с Альфредом – молодостью и устремлениями остальных. Мир исполнился такой радости, что Тони даже стал опасаться, уж не опустились ли они с Биллом до дешевых сантиментов, но их герои сталкивались с естественными трудностями, разговаривали естественными фразами – сентиментальностью здесь и не пахло. Дело было в сценическом воплощении: оно заставляло с нетерпением ожидать следующей недели, следующего эпизода, следующего сезона – оно само по себе давало надежду и героям, и всем, кто отождествлял себя с ними. Тони решил отныне всегда работать в формате получасовой комедии. Здесь таился ключ к здоровью, благополучию и счастью.
– Теперь будем каждый сезон снимать эпизод годовщины, – сказал Деннис.
– Как минимум пятьдесят лет, – подхватила Софи.
Дульси с Альфредом печально улыбнулись.
– Ой, – спохватилась Софи. – Простите.
– В любом случае Барбара и Джим вряд ли будут ежегодно сидеть в одном и том же ресторане, рядом с одной и той же парой, – сказал Клайв.
Когда прошла запись, они усадили в такси Дульси с Альфредом, а сами устроились в «Клубе Би-би-си», где выпили вина и поболтали о старости.
– Жалкое зрелище, правда? – сказал Клайв.
– А чем еще им себя занимать? – спросила Софи.
– Решать кроссворды. Выращивать цветы. Складывать пазлы. Да что угодно – только не выходить на сцену.
– И то верно, – согласился Деннис. – Люди одной ногой на кладбище. Пусть бы смирились, что их время ушло.
– Я вижу в ней себя, – призналась Софи. – Меня будут гнать в дверь, а я полезу в окно.
– Гнать точно будут, – подтвердил Клайв. – Судьба наша такая.
11
За неделю до начала работы над вторым сезоном к Деннису в столовой подошел Барри Баннистер, режиссер передачи «Покуривая трубку». Деннис, который терпеть не мог «Покуривая трубку», тем не менее смотрел эту программу каждый вечер. Там бородатые мужчины в очках (но уже без трубок: трубки недавно запретили, чтобы не осложнять жизнь оператору) с невыносимой самоуверенностью разглагольствовали о Боге и ядерной бомбе, о театре и классической музыке. Деннис тоже ходил с бородой и в очках, да к тому же курил трубку, но не уподоблялся пустобрехам Баннистера. В сетке вещания передача «Покуривая трубку» стояла последней и заканчивалась в 23:20; Деннис даже задумывался, не специально ли Би-би-си нагоняет на зрителей скуку – чтобы навеять трудящимся Британии здоровый сон.
– Знаешь Вернона Уитфилда? – спросил Баннистер.
Деннис прыгнул в ближайшую кроличью нору, которая вела в целый лабиринт смежных туннелей. От каждого отходили камеры унижений и боли: письма, заложенные в книги, холодные постели, обманы, слезы, а под конец – длинный стих о разлуке, который рыдающая Эдит продекламировала голышом, никак не объяснив ни стих, ни свою наготу. Секунды тикали, а Деннис лишь безучастно улыбался Баннистеру. После ухода Эдит такое случалось с ним нередко. В магазинах, в пабах, на рабочих совещаниях он, бывало, с минуту молчал, как потерянный. А придя в себя, зачастую обнаруживал, что о нем успели забыть. Разговоры шли своим чередом, продавцы обслуживали других покупателей. С одной стороны, он твердил себе, что рад окончанию своего брака, а с другой – так и не сумел приспособиться к этому потрясению и безмерной усталости.
– Алло! – окликнул его Баннистер. – Проверка связи.
– Извини, – сказал Деннис. – Не выспался.
– Вернона Уитфилда, говорю, знаешь?
– Понаслышке. А так не знаю.
– Короче: после возобновления твоего ситкома он собирается прийти к нам на «Трубку» с разгромным отзывом.
– Ему что, вожжа под хвост попала?
– Ничего личного, – сказал Баннистер, и Деннис едва удержался, чтобы не выложить ему факты обратного свойства. – Просто он считает, что Би-би-си не должна опускаться до уровня глупых комедий о необразованных женщинах. Это его слова, а не мои.
– И чего ты от меня хочешь?
– Я подумал: может, ты тоже придешь, чтобы отстоять свою позицию?
– Почему я? Почему не Тони с Биллом? Почему не актеры?
– Да потому… Потому что ты – продюсер и режиссер. Тебе и карты в руки, согласен? Как-никак, в Кембридже учился, язык хорошо подвешен, беседу поддержать умеешь. Пойми правильно: мы не против тех, у кого нет этих преимуществ…
– Надо же, какая толерантность.
– …но, с нашей точки зрения, интересно как раз то, что ты, условно говоря, сделал свой выбор в пользу оппозиции.
– А кто составляет оппозицию?
– Развлекательное вещание.
– Ты считаешь развлекательное вещание «оппозицией»?
– Лично я – нет. Но, сдается мне, гости нашей программы считают именно так. И кстати, немалая часть нашей аудитории тоже.
Значит, это правда, подумал Деннис. У него и раньше возникали такие подозрения, просто никто еще при нем не высказывался напрямую. В коридорах Би-би-си, там, где погрязнее, сновали злобного вида субъекты, которые держали комедийный жанр за врага. Им хотелось, чтобы люди навек разучились смеяться.
– А чего добиваются Вернон Уитфилд и иже с ним?
– В каком смысле?
– Ну, если мы – оппозиция… Как он прижмет нас к ногтю? Потребует нашего отстранения от эфира?
– Вряд ли. Очевидно, предположит, что вашему сериалу место скорее на коммерческом канале. Я за него не скажу, но он, видимо, будет утверждать, что, мол, нечего тратить деньги налогоплательщиков на зарплату Софи Строу.
У Денниса имелись личные счеты к Вернону Уитфилду, а помимо этого, для ненависти к Вернону Уитфилду и его братии у него были причины философского, политического и общекультурного свойства. Мысленно Деннис все чаще представлял, как убийственными доводами обращает кого-нибудь из этой своры – обычно самого Вернона Уитфилда – в большого, истошно ревущего младенца, и сейчас подвернулась возможность претворить эти фантазии в жизнь. Вот только хватит ли у него пороху?
– Что ж, можно попробовать, – сказал он.

 

Деннис не знал, можно ли подготовиться к теледебатам с известным интеллектуалом, как боксер-тяжеловес готовится к матчу с Кассиусом Клеем, но старался как мог. В ночь перед эфиром программы «Покуривая трубку» он лежал без сна, пытаясь предвосхитить каждый удар, на какой только способен Вернон Уитфилд, и продумать действенную линию атаки. Что скажет ему Уитфилд? Чем, интересно, может вызывать негодование такой ситком, как «Барбара (и Джим)», или любая другая мало-мальски приличная юмористическая передача? Не думает ли Уитфилд, что эти программы – дешевка? И правомерно ли называть дешевкой умную, крепко сбитую комедию? А может ли Деннис привести примеры умных комедий? Нет, не может. То есть, конечно, может, только Вернон Уитфилд тут же объявит, что они глупые, тогда Деннису придется возразить: нет, умные, а Уитфилд скажет: нет, глупые.
А если Уитфилд станет талдычить, что деньги налогоплательщиков должны расходоваться лишь на такие вещи, которые простым людям вовсе даже не интересны? Что тогда скажет Деннис? Он скажет: кто такой Уитфилд, чтобы сажать рядовых граждан на трудноусвояемую интеллектуальную диету? Прямо так и скажет. А вдруг Уитфилд спросит: почему, собственно, вы считаете, что рядовым гражданам противопоказана трудноусвояемая интеллектуальная диета, и кто из нас двоих ставит себя выше простого народа? Вот тогда-то Деннис ему и вставит: а вы, уважаемый, почему, собственно, считаете, что можно спать с чужими женами? После этого они сойдутся в рукопашной, Деннис сядет на голову Уитфилду, и тот запросит пощады. Тут Деннис понял: если лежать без сна и мандражировать, ни к чему хорошему это не приведет, но сна не было ни в одном глазу. Наутро его шатало от изнеможения и страха.

 

Барри Баннистер представил их в актерском фойе, они пожали друг другу руки и сделали вид, что пришли на рядовую встречу бородатых интеллектуалов в ночном эфире Би-би-си. Но стоило Барри выйти, как между ними воцарилось затяжное, неловкое молчание. Сдохну, а первым не заговорю, подумал Деннис.
– Спасибо, что не накаляете обстановку, – сказал наконец Уитфилд. – Весьма достойно с вашей стороны.
– Это вы в каком же смысле? – приветливо спросил Деннис, внезапно увидев способ накалить обстановку так, как Уитфилду и не снилось – и более того, как не снилось даже ему самому в наиболее изощренных фантазиях.
Уитфилд вытаращился на Денниса, пытаясь понять, действительно ли тот остался в неведении.
– Ладно, проехали, – сказал Деннис. – Извините. Не важно.
– Хорошо. Должен признать, вы – джентльмен, – произнес Уитфилд с видом человека, который сказал все, что хотел.
– Каждому свое.
– Это так, – неуверенно выговорил Уитфилд. – Значит… мы не будем?..
– Простите?
– Спорить о вкусах?
– Наверное, нет, – ответил Деннис. – Я считаю, это бессмысленно.
– Разумеется.
– Но я приношу вам свои извинения.
– А я – вам, – выдавил Уитфилд.
– Что вы, что вы, не извиняйтесь, – сказал Деннис.
Его тошнило, он с трудом заставлял себя смотреть в глаза своему противнику и едва сдерживал злые слезы – такое в последний раз было, когда ему исполнилось двенадцать лет. Но сейчас расстановка сил оказалась в его пользу, и чтобы удержать преимущество, ему пришлось перебороть и рвоту, и рыдания.
– Неужели за истекшую неделю не стало лучше? – спросил Деннис.
– За истекшую неделю?
– «Барбара (и Джим)»?
– Сериал?
– Естественно. А вы о чем подумали?
Уитфилд погрузился в молчание, а потом ответил:
– Я подумал, что у вас возникло желание поговорить об Эдит.
– Что вы, – ужаснулся Деннис. – Боже сохрани. Только о сериале.
– Вы же знаете, ваш сериал мне не нравится, – изрек Уитфилд.
– Мы ведь уже согласились: каждому свое, – повторил Деннис.
Он беспокоился, не преждевременно ли раскрывает карты, но видел, насколько разозлился Уитфилд из-за того, что ему так долго морочили голову.
– Я, конечно, и раньше смотрел отдельные серии. Но то, что я увидел на минувшей неделе, оказалось, на мой взгляд, ниже всякой критики.
Этот эпизод, озаглавленный «Речь», получился, к огорчению Денниса, неважно. Сама идея была неплоха: Джима приглашают выступить в Оксфорде, где он когда-то учился. Барбара, прослушав речь мужа, вносит небольшие коррективы, а потом вызывается его сопровождать. В Оксфорде она сначала повергает в ужас, а потом очаровывает старого наставника Джима. При всем том в этой серии немного хромала режиссура. Действию недоставало внятности, актовый зал выглядел неубедительно, а исполнитель роли старого профессора и вовсе никуда не годился. Но в данном случае это не имело значения. Вернон Уитфилд обругал бы и самый удачный ситком.
– Но публика в студии умирала со смеху.
– И что из этого? – фыркнул Уитфилд. – Не знаю, где выискивают желающих сидеть в студии.
– Нам не приходится выискивать, – сказал Деннис. – Зрители сами заказывают билеты. Приезжают к нам автобусами, со всех концов страны.
– Понимаю, – сказал Уитфилд.
– Они – простые люди.
– Не сомневаюсь, – сказал Уитфилд. – Именно это и внушает мне беспокойство.
У Денниса в конце концов стали чесаться руки, его определенно провоцировали на конфликт. Люди, по воскресеньям выбиравшиеся из дому, чтобы посмотреть, как снимается «Барбара (и Джим)», были совершенно нормальными; точнее говоря, они, с его точки зрения, вполне убедительно представляли многомиллионную аудиторию телезрителей. Время от времени Деннис садился где-нибудь в заднем ряду и прислушивался к разговорам. В промежутках зрители обсуждали свою поездку, работу, сетовали, что не могут выпить чашку чая или покурить. А иногда до него доносились (порой в искаженном виде, но неизменно цитируемые с восторгом) отдельные реплики, а то и пересказы предыдущих эпизодов, адресованные соседям, которые и без того знали их содержание и, согласно кивая, дополняли чужие рассказы памятными деталями. Зрители, приехавшие из самых отдаленных мест, всегда испытывали душевный подъем, невзирая на усталость. Им даже не верилось, что в студии появятся настоящая Барбара и настоящий Джим. Чем зарабатывают на жизнь эти люди, Деннис не имел понятия, но твердо знал, что среди них нет ни ведущих «Третьей программы», ни обозревателей из литературного приложения к «Таймс». Конечно, его отношение не отличалось беспристрастностью, потому что эта публика любила то же, что и он сам, но одно ему было предельно ясно: это не дураки.
– Чем вам не нравятся простые люди? – спросил Деннис.
– Мне очень нравятся простые люди, взятые по отдельности, – ответил Уитфилд. – Но в массе они внушают мне тревогу. У меня такое впечатление, что им изменяет разум. Могу только сожалеть, что Би-би-си опускается до их уровня.
– Я бы не сказал, что мы опускаемся до их уровня.
– Об этом и нужно говорить в эфире. Но… к чему сотрясать воздух? На Би-би-си мы видим сплошные ипподромы, эстрадные представления и еще поп-группы, где музыканты выглядят и голосят, как питекантропы. А что будет лет через десять? Через пятьдесят? Вы уже позволяете себе шутить с экрана на тему общественных уборных и бог весть чего. Ради какой-нибудь гиены, которая будет завывать от хохота, ваши персонажи – это только вопрос времени – скоро начнут прилюдно срать.
– Кому интересно смотреть, как другие срут? – удивился Деннис.
– Пока никому, – ответил Уитфилд. – Но до этого недалеко, помяните мое слово. Такие веяния уже носятся в воздухе. И пока у меня есть силы, я буду с ними бороться.
– Короче говоря, вы думаете, что «Барбара (и Джим)» приближает появление передачи под названием «Полчаса на горшке»?
– Я не думаю, милый юноша, – я точно знаю.
У Денниса мелькнула мысль: уж не спятил ли окончательно этот тип? А потом: не прикончат ли друг друга они с Эдит? И наконец: не совершат ли они двойное самоубийство, поселившись среди нудистов где-нибудь в Швеции?
За ними пришел Барри Баннистер.
– Другие гости сейчас заканчивают обсуждение событий недели, – сообщил он. – Они останутся вас послушать. Роберт задаст пару вопросов, но в целом он будет только направлять дискуссию. Нам интересен ваш диалог друг с другом.
Мужчина с бородой и в очках, Роберт Митчелл, ведущий ток-шоу «Покуривая трубку», сотрудничал с периодическими изданиями и выступал по «Третьей программе». Сейчас он беседовал с двумя участниками передачи о смерти поэзии.
– Все нормально, – зашептал Барри. – Они закругляются. Через считаные секунды он обратится к вам. Не тормозите. И помните: у нас прямой эфир, так что старайтесь формулировать мысли с первой попытки, ладно?
Они прошли вслед за ним через просвет в огромном занавесе.
– Напрасно ты спутался с Эдит, – шепнул Деннис, и они с Уитфилдом ступили в ослепительное море света, чтобы занять свои кресла.
– Добрый вечер, – громогласно произнес Уитфилд, не дав Роберту Митчеллу закончить фразу и не дождавшись, пока подъедет камера.
По лицу Митчелла пробежала едва заметная тень раздражения; Уитфилд заморгал и покрылся обильной испариной. Он слишком тепло оделся: сорочка с галстуком, шерстяной джемпер и пиджак; Деннис вдруг понял (и даже немного расстроился), что на телевидении его оппонент проиграет всухую.
Уитфилд принялся клеймить развлекательные передачи за низкий интеллектуальный уровень – эта риторика «Третьей программы» навязла у Денниса в зубах. Однако критик больше не моргал, а таращился перед собой, широко раскрыв глаза; белая сорочка мало-помалу становилась прозрачной от пота.
– Хотелось бы узнать, – осторожно начал Деннис, – существует ли иная точка зрения на интеллектуальность.
Уитфилд снисходительно улыбнулся.
– В наше время, конечно, существует, – сказал он. – Я убежден, что приверженцы комедийного жанра нашли способ раздвинуть границы, чтобы включить себя в число интеллектуалов.
– То есть вы утверждаете, что комедия не может быть интеллектуальной?
– В редких случаях может. Например, сатирические передачи последних лет сделаны очень умело.
– Но ведь их авторы и исполнители – выпускники Кембриджа, – заметил Деннис.
– Вот именно, – подтвердил Уитфилд. – Мыслящие ребята.
– А как же Шекспир? – удивился Деннис. – «Много шума из ничего», «Конец – делу венец» и так далее?
– Я вас понял, – сказал Уитфилд. – «Джим и Барбара» – это все равно что Шекспир? Великолепно.
– Шекспир не гнушался веселить простой народ.
– «Простой народ» – последнее прибежище негодяя, – объявил Уитфилд.
– И все же: в чем разница?
– «Много шума из ничего», – проговорил Вернон Уитфилд со злорадством хитреца, заманившего противника в смертельный капкан, – уходит корнями в итальянское Возрождение.
– А «Барбара (и Джим)» уходит корнями в золотой век радиокомедий Би-би-си.
– Даже не считаю нужным комментировать: видимо, это потуги на юмор, – сказал Уитфилд.
– Я просто отметил, что все имеет свои корни, – объяснил Деннис.
– Но не в итальянском Возрождении, – заявил Уитфилд.
– Пожалуй, – согласился Деннис. – Однако почти вся порнография тоже уходит корнями в итальянское Возрождение.
Он понятия не имел, так ли это на самом деле, но прозвучало неплохо, а это уже было кое-что. Во всяком случае, Уитфилд опять усиленно заморгал и, обливаясь потом, продолжил:
– Ко всему прочему, «Много шума из ничего» отличает блистательный шекспировский язык.
– Вот тут вы меня положили на обе лопатки, – сказал Деннис. – Прочтите нам что-нибудь, а мы послушаем.
Уитфилд в панике выпучил глаза, как подстреленный фашист из фильма про войну. Деннис вежливо улыбался. Молчание затягивалось.
– Рискну предположить, что зрителей веселил не блистательный шекспировский язык: их подкупало отточенное мастерство драматурга, – нарушил паузу Деннис. – Шекспировские пьесы чрезвычайно умело выстроены. Именно в эту сторону и направлен интеллект моих сценаристов. В сторону композиции, создания характеров, а также…
– «К чему вздыхать, красотки, вам? – неожиданно вспомнил Вернон Уитфилд. – Мужчины – род коварный»!
– Дивная песенка, – сказал Деннис. – Не зря же его называли Бардом, правда?
Роберт Митчелл хохотнул.
– То есть «неверный»! – спохватился Уитфилд. – А не «коварный».
– Это еще лучше, – похвалил Деннис.
– Просто не самая показательная цитата, – признал Вернон Уитфилд.
– Давайте продолжим, – сказал Роберт Митчелл, встревоженный гнетущими паузами и потливостью Уитфилда.
Деннис понял, что бой окончен.
– По-моему, вы бы комфортно чувствовали себя в аналогичном ток-шоу четыре с лишним столетия тому назад, – сказал Деннис, – бичуя дебилов, которые веселятся на представлениях Шекспира.
– На телевидении? – фыркнул Уитфилд.
Деннис закатил глаза, и Уитфилд побагровел от злости:
– Нечего тут глазки закатывать!
– Вот что меня тревожит, – заговорил Деннис. – Вернон Уитфилд и ему подобные терпеть не могут, когда людям весело. По сути, они и людей терпеть не могут. Еще чуть-чуть – и Вернон Уитфилд начнет воспевать евгенику.
– Я бы попросил! – возмутился Уитфилд.
Роберт Митчелл отнюдь не сыграл на руку Уитфилду, когда протянул ему стакан воды, как старушке, разомлевшей под жарким солнцем.
– Ваша речь звучит рассудительно, умно и так далее, но вы только что описали зрителей «Барбары (и Джима)» как стаю хохочущих гиен.
– Я такого не говорил. Вы искажаете и вульгаризируете то, что было сказано, между прочим, в частной беседе.
– Простите. Мне показалось, это будет к месту. Как бы то ни было, вы употребили выражение «хохочущие гиены» для характеристики типичной аудитории одной из юмористических программ Би-би-си.
– «Гиена», в единственном числе.
– Виноват, немного ошибся. У вас это прозвучало несколько высокомерно, вот и все.
– Если быть точным, я сказал…
– Да уж, повторите, сделайте одолжение, а то я плохо запомнил, – учтиво сказал Деннис.
– …что ради какой-нибудь гиены, которая будет завывать от хохота, ваши персонажи скоро начнут прилюдно срать.
Деннис добивался только того, чтобы соперник показал свою ничтожную сущность. У него не было намерения вытянуть из Уитфилда неприличное слово – первое в истории британского телевидения. Теперь, когда это свершилось, Деннис не мог притворяться, будто ничего не произошло. Он сделал вынужденную паузу и вопросительно посмотрел на Роберта Митчелла.
– Н-да, – сказал Роберт Митчелл. – Должен принести извинения нашим телезрителям за… за… пролетарское выражение, непреднамеренно употребленное в ходе бурной дискуссии. Мы завершаем сегодняшний выпуск на пару минут раньше обычного, чтобы каждый из нас мог поставить чайник и успокоиться.
(Через несколько дней Роберту Митчеллу пришлось извиняться повторно. Конгресс тред-юнионов обратился к руководству Би-би-си с письмом, в котором подчеркивалось, что единственное нецензурное слово, когда-либо прозвучавшее с телеэкрана, позволил себе некий высоколобый интеллигент, а вовсе не представитель британского пролетариата.)
– Я очень виноват, – пробормотал Уитфилд.
– Доброй ночи, – сказал Роберт Митчелл.
Через три недели еще один критик в другой передаче произнес совсем уж непотребное слово, и преступление Вернона Уитфилда скоро забылось, но путь на телевидение был ему закрыт. Впоследствии Деннис раскаялся в своем коварстве. Он так и не выяснил для себя, смог бы победить в честной схватке или нет.
12
В конце концов запас отговорок у Софи иссяк, и отец с тетей Мари впервые приехали к ней в Лондон, чтобы посмотреть квартиру и поприсутствовать в студии на записи эпизода. Конечно, родственники слегка подпортили ей удовольствие и ущемили гордость: Софи послала им деньги на покупку железнодорожных билетов первого класса, но они предпочли трястись в автобусе; она заказала для них отдельные номера в отеле «Ройал гарден», но отец с теткой, узнав, что за номер берут девять гиней в сутки, перебрались в маленькую семейную гостиничку на той же улице.
– В том отеле – кафе круглосуточное, – возмущался Джордж Паркер, до предела вздергивая брови.
Он пил чай в гостях у дочери, неловко ерзая на пуфе из магазина «Хабитат». Мари побежала за покупками.
– Да, знаю, – сказала Софи. – «Лабиринт». Я там бывала.
– И ресторан на крыше.
– В нем я тоже бывала. «Королевская крыша». Выходит на Кенсингтонский дворец. Где живут Мег и Тони. Я думала, тебе понравится.
– Мег и Тони?
– Так люди их называют.
– Нет, «люди» их так не называют.
Во время родственного визита эта тема возникала постоянно: «люди» против «людей». «Люди» против «ее людей». Лондон против Севера. Шоу-бизнес против остального мира. Многое, что стало для Софи привычным, некогда казалось ей неиссякаемым источником удивления.
– Нам, знаешь ли, не требовалось обедать на крыше и круглосуточно глушить кофе.
– Ну хорошо, вам не требовалось, но другим могло быть приятно.
– Вот это нас и отвратило.
– Да почему, в конце-то концов?
– Если в отеле такие постояльцы, которым в четыре утра требуется кофе, это для нас неподходящее соседство.
Спорить не имело смысла, и Софи сдалась: пусть живут где угодно, ежедневно экономя приличную сумму в шесть гиней с носа, да еще получая домашний завтрак.

 

Они захотели познакомиться с Клайвом, и когда Софи, не подумав, рассказала ему о приезде родственников, Клайв тоже изъявил желание с ними встретиться. Софи пыталась ему внушить, что он и так их увидит – в студии, но Клайв претендовал на большее.
– Просто хочу тебя пощадить, – сказала Софи.
– Не нужно меня щадить. Я не из той категории, что Деннис, Брайан и прочие, кто отирается рядом.
– А что тебя отличает?
– Да то, что я по сценарию – твой муж, а по жизни…
– Ну? Ты даже не можешь закончить фразу так, чтобы им стало понятно.
– Я приглашу вас всех на ужин. В субботу вечером. Не могу же я после записи пожать им руки и смыться.
– И не надо. Останься, выпей с нами по бокалу вина.
– Но они считают себя моими родственниками.
Софи понимала, что Клайв говорит всерьез. Она была близка к помешательству. Иногда он с ней спал, иногда нет; она вечно затруднялась определить свой статус, а порой терзалась от ревности, хотя и сознавала, что ревность ни к чему хорошему не приводит и вообще лежит за пределами тех отношений, какие хотелось бы поддерживать с Клайвом.
– И будут перегибать палку, – добавила она.
– Ну и пусть. Жалко, что ли? Палка есть палка. Как ее ни перегибай.
– Меня потом замучают разговорами.
– Разве я не могу считаться просто другом?
– Они такой дружбы не понимают. Особенно в субботу вечером. Они понимают, что такое муж и жена, жених и невеста, – вот и все.
– Я закажу столик в «Шикиз». Им там понравится.
– Кто бы мог подумать, что ты так хорошо знаешь их вкусы…
Он не ошибся. «Шикиз» произвел на них прекрасное впечатление, не в последнюю очередь потому, что работал только до половины девятого; Клайв правильно рассчитал, что ужинать они привыкли в шесть вечера. Если бы за угощение платила Софи, отец с теткой, увидев цены в меню, пулей вылетели бы из-за стола, а так они лишь спрашивали Клайва, точно ли он уверен, что готов ради них на такие расходы, и постоянно благодарили.
– Ты жениться-то собираешься, Клайв? – поинтересовалась Мари, когда они сделали заказ.
– Пока присматриваюсь, – ответил Клайв.
– Молодой еще, – вздохнула Мари.
– А чего присматриваться: вот наша Барбара – девушка на выданье, – сказал Джордж.
– Софи, – поправила Софи. – И я не «девушка на выданье».
– Разве? – удивился Джордж.
– Ну-ка, ну-ка, поподробнее, – сказал Клайв.
– Мне нужно сначала определиться в профессии, а потом уж думать о другом.
– Клайв может и обождать, верно? – обратился к нему Джордж.
– Естественно, могу, – ответил Клайв.
– А тем временем просто поухаживать, да?
– Конечно. Поухаживать – милое дело.
– Ну, вот и договорились, – сказал Джордж.
– Господи, сколько можно, – взмолилась Софи.
– А что мы такого сказали? – Джордж выкатил глаза, намекая Клайву, что разговор у них далеко не праздный.
– Давайте сменим тему, а? – предложила Софи. – Что слышно на работе, папа?
Но отец с теткой не для того выбрались в Лондон, чтобы вести беседы про Блэкпул. Им хотелось узнать, что представляет собой нынешняя постановка, с какими кинозвездами работают Клайв и Софи, а главное – сталкивались ли они вживую с «Битлз». (Клайв приврал, что буквально на днях был на вечеринке и чуть-чуть разминулся с Полом; родственники Софи восхищенно качали головами и долго сокрушались.) Но когда за соседний столик в одиночестве сел «мистер Мэджик» – эстрадный комик-иллюзионист Бек, россказни Клайва тут же отошли на задний план.
– Силы небесные! – воскликнул Джордж. – Я не обознался?
Если это высказывание и было кому-то адресовано, то самому мистеру Мэджику: тот улыбнулся, а потом, заметив Клайва и Софи, театрально поклонился каждому в отдельности.
– Силы небесные! – эхом повторил Бек. – Я не обознался?
Отец Софи зашелся восторженным хохотом, а Софи вспомнила, как он лебезил, когда местная газета поручила своему лучшему фотографу сделать ее снимок.
Через пару минут официанты уже сдвигали столики, чтобы пятеро посетителей могли сесть вместе, и вскоре мистер Мэджик начал показывать фокусы. Ему вскоре предстояли съемки в «Палладиуме» (вечернее варьете), и он решил, что будет не лишне обкатать небольшие, камерные номера прямо сейчас, за едой (Джордж заказал себе камбалу с жареной картошкой, а Мари – копченую пикшу с яйцом). Фокусник заставлял исчезать часы, ложки, вилки, салфетки, а сам не умолкая сыпал прибаутками, и Софи, слушая, как Джордж захлебывается от хохота и восторгов, беспокоилась, как бы отца не хватил второй инфаркт.
Она невольно следила не только за руками, но и за выражением лица Мориса Бека. Как ни удивительно, в моменты расслабленности его черты становились вполне приятными. Как-то раз, еще дома, она смотрела его выступление по телевидению и за нарочитой мимикой (выражавшей то удивление, то смешливость, то ужас) не разглядела никакой привлекательности. Но здесь, в ресторане, он, во-первых, работал вполсилы, а во-вторых – Софи это заметила – постоянно ощущал на себе ее взгляд. Когда он не хлопотал лицом, она видела четко очерченные скулы и глубокие карие глаза. Вдобавок он оказался моложе, чем ей представлялось, – вероятно, где-то до сорока. В отличие от Клайва, он не был красавцем, но Клайв в своем тщеславии всегда помнил, что нравится женщинам. А может, просто считал своим главным достоинством не актерский талант, а внешность и всячески оберегал этот дар судьбы, отчего и не позволял себе такой живости, какую демонстрировал Морис. До Софи вдруг дошло, что Клайв никогда не поднимется к вершинам – по крайней мере, к желанным. Ему хотелось всегда быть только на первых ролях, но на первые роли он не тянул.
– Ребята, можно кое-что спросить? – обратился Морис к Софи и Клайву. – Ваше шоу… это просто шоу?
– В каком смысле? – не поняла Софи.
– Не люблю толкучку. Это я на тот случай, если у вас не просто шоу.
– Ага, я вижу, к чему он клонит, – сказала Мари.
– И к чему же он клонит? – спросил Джордж.
– Сам не понимаешь, что ли?
– Нет, – признался Джордж.
– Папа ведь уже сказал, что не понимает, – вмешалась Софи. – Я, кстати, тоже.
– Неужто? Человек хочет разузнать, собираетесь ли вы пожениться. И если не собираетесь, то…
– Мари! – одернула ее Софи. – Не выдумывай!
– В самую точку, – сказал Морис. – Вы очень проницательны, Мари.
Мари зарумянилась от восторга.
– Дело в том, что… я давно себе говорю: Морис, если эта девушка не занята…
– Даже если шоу – это просто шоу, – заговорила Софи, – у меня может быть постоянный молодой человек.
– Погоди, ты же нам только что призналась, что замуж не собираешься, – возмутился Джордж.
– Он этого раньше не знал.
Клайв отчаянно искал способ вклиниться в разговор. У него было такое ощущение, будто он приехал на Ялтинскую конференцию и беспомощно наблюдает, как другие делят Европу.
– Ну, теперь-то знает, – возликовал Джордж. – Морис, она замуж не собирается. Свободна как птица.
– Может, ей так нравится, – встрял Клайв.
– У тебя был шанс, – указал ему Джордж, – да ты его прощелкал.
– Жаль, что приходится обсуждать это на публике, – сказал Морис, – но, быть может, вы дадите мне свой номер телефона?
Порывшись в бумажнике, он подтолкнул к Софи какую-то квитанцию и авторучку. Софи растерялась. Любым своим действием она бы оскорбила одного из двоих.
– Чего тянешь? – поторопил ее отец. – У тебя сам Морис Бек телефончик просит! А ты вытаращилась, как рыба!
Она записала свой номер, но только для того, чтобы как можно скорее покончить с этой неловкостью. Когда Морис Бек убрал квитанцию в бумажник, Софи испугалась, как бы отец с теткой не захлопали в ладоши, но те лишь толкнули друг дружку локтями в бок.
– Не будем обнадеживаться, – сказала Софи. – Рано еще.
Когда принесли счет, Клайв с Морисом стали вырывать его друг у друга из рук, и Морис в конце концов победил.
– Вернусь домой – никто не поверит, что меня угощал ужином сам мистер Мэджик, – сказал Джордж.
– А тем более – что он у твоей дочери телефончик взял, – добавила Мари.
– Спасибо, – только и сказала Софи.
С Морисом они распрощались за порогом ресторана. Фокусник чмокнул Мари в щеку, поцеловал ручку Софи – и все под недоверчивый хохот Джорджа. Затем он притворился, что хочет расцеловать и Джорджа, чем вызвал небывалую бурю веселья. О Клайве все забыли, и Софи стало за него обидно: тетка с отцом, как она подозревала, вовсе не считали его звездой – раз, мол, она с ним вместе работает, значит он вообще не в счет. А Морис Бек, их давний кумир, сегодня успел стать для них своим. Не дожидаясь, пока они остановят такси, Клайв растворился в темноте.

 

Когда мистер Мэджик достал ту квитанцию и набрал номер, Софи пила чай с Дианой из журнала «Краш». Та пришла к Софи домой, чтобы сделать материал о ее новой квартире. Редактору понравилось первое интервью с телезвездой, у которой нет ни телефона, ни друга, а кроме того, популярность «Барбары (и Джима)» била все рекорды. Юные читательницы, все как на подбор жаждущие превратиться в Софи, должны были, по мнению редактора, интересоваться дальнейшим развитием событий. Поэтому Диана, сидя за столом, выслушивала односложные ответы Софи на вопросы о субботних планах, по мере сил и вежливости изображая заинтригованность и непонятливость.
Повесив трубку, Софи улыбнулась и попыталась продолжить разговор насчет мебели из магазина «Хабитат» и недавно купленного постера с изображением красного заката над синим морем.
– Выкладывай, – сказала Диана.
– О планах на субботу я тебе не скажу.
– Тебе не обязательно делиться с читательницами. Но мне-то ты должна сказать.
– Ты его не знаешь.
– Я догадываюсь, что это был не Клайв.
– Почему ты так решила?
– Потому что ты сказала: «Привет, Морис».
Софи раскрыла рот, пожала плечами и рассмеялась:
– Да, это был Морис.
– Насчет тебя и Клайва ходят всякие слухи. Вас видят то в одном месте, то в другом.
– Если бы я была с Клайвом, то не стала бы встречаться с Морисом, правда?
– Ну уж не знаю.
– Так знай: не стала бы.
– Мне известен только один Морис – это мистер Мэджик из «Воскресных вечеров в лондонском „Палладиуме“».
Софи вспыхнула и заметила, как у Дианы расширились глаза. Но посвящать журналистку в подробности она не хотела.
– Что значит «тебе известен только один Морис»? – Софи решила не сдаваться. – Разве среди твоих одноклассников не было Мориса? Разве среди твоих родных нет Мориса? Почему ты считаешь, что это должен быть кто-то знаменитый?
– Потому что ты постоянно темнишь. «Да», «нет», «спасибо», отбой. А так – у меня, конечно, есть дядя Морис, который живет в Редкаре. Но он счастливо женат на тете Дженет.
– Это ты так считаешь.
– Он не в твоем вкусе. В субботу вечером у тебя свидание с Морисом Беком!
– Вот дьявольщина! – взорвалась Софи. – Дернуло же его позвонить при тебе.
– Да он, наверное, обзвонился, пока тебя не было.
– Если проболтаешься – убью. Это наше первое свидание.
– Мистер Мэджик!
– Думаешь, я спятила?
– Нет, – задумчиво протянула Диана. – Он, вообще говоря, моложе, чем кажется. И красивее, чем ты думаешь.
– Еще красивее, чем я думаю? – Софи застонала в притворном томлении.
– И куда вы с ним намылились?
– Еще не знаю. Он за мной заедет. Сказал, что идти надо туда, где весело.
– Сходите на дискотеку.
– Ой, я бы с радостью, – оживилась Софи. – Можешь какую-нибудь подсказать?
– Мне нравится «Скотч», – ответила Диана.
– А это что? – спросила Софи.
– Клуб «Скотч оф Сент-Джеймс». Классное место.
– Не слишком хипповое?
– Для тебя – в самый раз. А он – знаменитость. Знаменитостям многое прощается.
У Софи вырвался все тот же стон.
– Вечерком звякнешь? Меня уже распирает узнать, как у вас пройдет, – сказала Диана.
Софи обещала позвонить и всерьез собиралась это сделать. До сих пор ей как-то не приходило в голову, что, открыв для себя массу возможностей, о которых прежде и не мечталось, она так и не завела друзей.

 

Первым делом им было сказано, что Морису (ну, или Софи – просто швейцар, видимо, считал, что это не женское дело) придется заплатить три гинеи за временное членство в клубе «Скотч оф Сент-Джеймс», но когда стайка девчонок из очереди дружно начала просить у них автографы, обоих тут же произвели в почетные члены. От такого мгновенного признания Морис и Софи разволновались, но, когда они вошли в зал, их просто-напросто перестали замечать. В этом пренебрежении Софи узрела что-то неуклюже нарочитое: как будто им давали понять, что они недостаточно известны или что котируются не там, где надо. Все девушки смахивали на Диану: худенькие, загорелые, в мини-юбках и с густо подведенными глазами, делавшими каждую похожей на панду. А все парни выглядели как гитаристы поп-групп или даже певцы. Софи не выделялась из толпы, а Морис – вот кошмар! – явился в костюме и при галстуке. У Софи было такое чувство, будто она и впрямь пришла на свидание к дяде Морису из Редкара, хотя тому, наверное, и не снился такой шикарный костюм.
На первом этаже располагался танцпол, на втором – бар; повсюду было шумно и дымно, в глазах пестрело от шотландки. Шотландка, видимо, объясняла название клуба или, наоборот, название клуба объясняло перебор шотландки, но ни одно из двух объяснений не достигало своей цели. Поскольку даже Софи, войдя с улицы, не могла сразу броситься в пляс, для начала они с Морисом поднялись в бар. Заняв угловой столик, они долго ждали, когда их обслужат, и в конце концов Морис сам направился к стойке.
На его стул тут же плюхнулся парень с волосами до пояса, одетый в кричащий полосатый блейзер.
– Привет, – выпалил он. – Я – Кит.
Софи улыбнулась, но называть свое имя не стала.
– Мы с тобой друзья, правильно?
– Вряд ли, – отрезала Софи.
– Ага. Ну… Значит, нет. Значит, мы с тобой не друзья.
– «Не друзья» – тоже вряд ли, – сказала Софи. – По-моему, мы вообще незнакомы.
– Вот и хорошо. Какое облегчение.
– А как это – «не друзья»?
– Скажу честно, – заговорил Кит. – Бывает, удается замутить с какой-нибудь пташкой, а потом то-се, пятое-десятое, времени в обрез – и я фактически ей больше не звоню.
– «Фактически»? Непонятно: что такое «фактически»?
Кит засмеялся:
– Ты права. «Фактически» значит «никогда».
– Суть ясна, – сказал Софи.
– Пусть тебя это не смущает, – ответил Кит.
– Нет-нет, – сказала Софи. – Ты же не кавалер, а мечта.
Кит снова уставился на нее, ничего не понимая.
– Значит, мы друзья, точно?
– Да нет же, – ответила Софи. – И даже не «не друзья».
– Дежавю какое-то, – сказал Кит. – Как будто у меня на этом самом месте уже был в точности такой разговор. У тебя такое случалось?
– Не далее как сейчас. Вот только что.
– Мама с папой, – ни с того ни с сего выпалил Кит.
– Прошу прощения?
– Мои мама с папой тебя любят, только я не понимаю, откуда они тебя знают. И даже не понимаю, как я догадался, что они тебя знают. И любят.
Он совершенно запутался. Софи как раз понимала, какое отношение имеют к ней его родители, но не видела причин открывать ему глаза.
– Я, кстати, с ними согласен. Ты – суперская крошка.
– Спасибо.
Тут вернулся Морис, неся коктейли, но Кит даже не шевельнулся.
– Мой друг вернулся, – мягко сказала Софи. – Приятно было с тобой поболтать.
Кит посмотрел на Мориса снизу вверх.
– Этот, что ли? – уточнил он у Софи. – Честно? – Вскочив со стула, он вперился в лицо Мориса, как в зеркало, где разглядел прыщи. – Ему сколько лет?
– Вы позволите? – сказал Морис.
Она сумела сдержать смех. Иное было бы предательством и несправедливостью. Хотя Морис действительно был лет на десять старше, Кит, как показалось Софи, имел в виду даже не разницу в возрасте, а что-то другое. Морис казался здесь человеком далекой эпохи. Он выглядел фокусником из варьете, а все окружающие – обитателями другой вселенной, только что изобретенной специально для них. Софи не хотела уподобляться своему отцу, который, приехав к ней в гости, только и делал, что неодобрительно качал головой в адрес каждого моложе двадцати пяти лет, но и Кит, и другие посетители клуба «Скотч оф Сент-Джеймс» чем-то смахивали на Клайва: их лица почему-то не были отмечены печатью реальности. Ей всегда хотелось поселиться в таком городе, который дышит молодостью, но сейчас в этих молодых людях ей виделась какая-то хитреца пополам с изворотливостью.
– Шел бы ты своей дорогой, Апельсин, – бросил Морис.
– Мистер Мэджик! – воскликнул Кит. – Обалдеть! Покажите фокус, мистер Мэджик!
Морис смутился и даже, как показалось Софи, немного испугался.
– На дискотеке фокусы не показываю, – через паузу ответил он.
– А что так? – спросил Кит.
– Кит, ты сюда с компанией пришел? – вмешалась Софи. – Тебе, наверное, к ребятам пора. А то они волноваться будут.
Напрасно она разговорилась. Звуки ее голоса отозвались в закоулках памяти Кита.
– Ты – женушка! Из этого сериала! Теперь понятно, откуда я тебя знаю. Мой папаша от тебя без ума. Я тут к предкам зарулил пожрать, так они на меня зашикали, чтоб смотреть не мешал! Они же ни одной серии не пропускают. Названия только не помню. Прямо не верится. Мистер Мэджик и крошка из телика, отцовская любовь! Я – Кит из «Ярдбёрдз». Рад познакомиться.
Он протянул руку Морису; чтобы ответить ему рукопожатием, тот вынужден был опустить стаканы на стол. Софи лишь коротко помахала.
– Знаете, – сказал Кит, – я хоть ваш сериал и не смотрю, но дай-то бог, чтоб вы и дальше моих предков радовали. Ну ладно.
Очень скоро выяснилось, что «ну ладно» значит «до свидания». Кит отошел.
– Что еще за «Ярдбёрдз»? – спросил Морис, когда Кит скрылся из виду.
– Поп-группа, – предположила Софи, хотя никогда о такой не слышала. Просто ей хотелось показать, что она, не в пример Морису, разбирается в таких вещах.
Обоим было не по себе, но они в этом не признавались, а лишь поспешили разделаться с коктейлями и перешли в ресторан, где смогли посидеть в тишине, поболтать и поужинать, ничего не опасаясь. Нет, Софи не ощущала себя старушкой. Она ощущала себя юной, живой, удачливой, полной надежд и стремлений. Но работала она в легком жанре; пусть такая жизнь ей не подходила, да и Морис Бек не совсем подходил ей как спутник, она все равно была с ним в одной лодке.
В следующем месяце Софи еще трижды ужинала с Морисом. После второго свидания она пригласила его к себе на чашку кофе и разрешила поцеловать – просто хотела посмотреть, что от этого изменится; их губы еще не успели соприкоснуться, а она уже почувствовала пресловутый дурной запах изо рта, какой ассоциировался у нее с бывшей одноклассницей, Дженис Стрингер, – та, по слухам, не знала, что такое зубная щетка. У Софи не было ни малейшего желания во время поцелуя вспоминать Дженис Стрингер. За поцелуем последовала неприятная, унизительная возня, о которой в свое время предупреждала Марджори, но Морис, видимо, считал, что это неотъемлемая часть флирта. К тому времени Софи уже приготовилась объявить Морису, что их отношения себя исчерпали, но огорошить его сразу после первого поцелуя не смогла, а потому согласилась на третье свидание, заранее представляя, как весь вечер будет опять слушать истории про ассоциацию иллюзионистов «Магический круг» и про театр «Зимний сад» в Борнмуте, прежде чем приступит к нелегкому объяснению.

 

Ее согласие на новое свидание после злосчастного поцелуя было, к сожалению, истолковано превратно: Морис сделал ей предложение руки и сердца. Он повел ее в «Шикиз», потому что этот ресторан единственный мог претендовать на включение в Список объектов романтического и исторического значения, и там под аплодисменты собравшихся в кружок официантов сделал так, что в бокале с шампанским откуда ни возьмись появилось кольцо. Видя ее растерянное молчание, официанты быстро вспомнили, что у них есть дела в соседних залах. Софи поняла, что поводом для покупки кольца стала та неловкая возня. По всей вероятности, Морис решил, что она отталкивает его по причине старомодного воспитания. На самом же деле она просто не хотела ложиться с ним в постель.
– Номер провальный, да? – спросил ее Морис, когда они избавились от зрителей.
– Что ты, – ответила Софи. – Отличный фокус. И такой романтичный, да еще на публике.
– Уже слышу, что сейчас последует какое-то «но»…
– Мы совсем друг друга не знаем, – сказала она.
– Тебе ли меня не знать? – возразил он. – Я же давно выступаю на телевидении. А вот ты – актриса.
– При чем тут это?
– На телевидении ты – это не ты. Ты играешь роль. А я на телевидении – я и есть. Морис.
И это, к несчастью, было правдой. В жизни Морис очень мало отличался от Мориса на сцене. Из дома он всегда выходил в гриме, а на лице у него, как неисправная автомобильная фара, то и дело вспыхивала фальшивая широкая улыбка.
– Уверена: в тебе таится нечто большее, – сказала ему Софи.
– Нет, – ответил он. – В самом деле нет. Что видишь, то и получаешь. И я этого не стыжусь. Хоть тысячу лет проживи со мной в браке – я буду все тем же, кто знаком тебе по «Воскресным вечерам в лондонском „Палладиуме“».
У Софи возникло искушение в благодарность за этот вечер дать ему совет: никогда не говорить таких слов своей будущей избраннице, чтобы не довести ее до петли.
– Да, наверняка, – пробормотала она.
– Значит, ты хочешь сказать… тебе надо поразмыслить, – продолжил Морис. – А мы с тобой тем временем будем встречаться и выходить в свет. И непременно целоваться и миловаться.
У него была невыносимая привычка – вставлять в разговор такие выражения, как «целоваться и миловаться». Так говорили ее бабушка с дедушкой. В старину со сцены кафешантана вполне могла нестись песенка «Давай целоваться, давай миловаться», но невозможно было представить, чтобы композицию с таким названием сочинили «Роллинг стоунз». Или, кстати, «Ярдбёрдз», мысленно добавила она, хотя так и не послушала ни одной их пластинки. И потом: комик-фокусник – это не профессия, пусть даже его дыхание будет нежнее пармских фиалок, а поцелуи – огненными, как ядерные взрывы. Комику-фокуснику место на курортном причале. Она для того и сбежала в Лондон, чтобы таких не видеть, не слышать и тем более не выбирать себе в мужья.
– Нет, на самом-то деле я другое хочу сказать, – помолчав, решилась она.
– Вот как?
– Я хочу сказать, что размышления никуда не приведут.
– Почему же?
Морис остановил на ней серьезный взгляд. Он хотел разобраться.
– Боюсь, я тебе не подхожу.
– Подходишь. Безоговорочно. Я это знаю.
– Ну… тогда… справедливо обратное.
– Не понимаю.
Раньше она воспринимала как должное сообразительность тех, с кем сталкивалась по работе. Ей и в голову не приходило, что за это нужно благодарить; по окончании сегодняшнего вечера (правда, окончания пока не предвиделось) она собиралась искупить свое недомыслие: накупить им цветов или виски, а еще приложить открытку со словами благодарности за быстрый ум. С Деннисом, например, такого диалога просто не могло быть по тысяче причин. Прежде всего, он бы не захотел, чтобы кольцо бултыхалось в шампанском, а увидев, что она не спешит надевать его на палец, ни за что не стал бы допытываться почему. Она не хотела и не обязана была выходить за туповатого комика-фокусника, но при этом понимала, что никто бы не удивился такому ее выбору.
Как могла, она объяснила ситуацию, окончательно разбила Морису сердце и поехала домой одна.
13
Когда Билл, примирившись с действительностью, перестал отмахиваться от первого известия и расстраиваться из-за второго, он пошутил, что за один месяц Тони сделался виновником двух беременностей. По мнению Тони, Билл слабо представлял, что женщина узнает о беременности лишь через несколько недель после рокового события; дабы не портить соавтору шутку, он не стал уточнять, что во втором случае отцовство сомнительно. Под подозрением оказывались и Том Слоун, и Деннис. Да и у самого Билла, пожалуй, рыльце было в пушку. Хм, отцовство. В жизни Тони оно вдруг заняло куда больше места, чем он рассчитывал.
Они с Биллом теперь арендовали более просторный офис, где можно было уединиться в кабинете и работать даже в присутствии Хейзел. Когда Джун прибежала с потрясающей вестью, она не сразу зашла к мужу, как делала раньше, если случайно оказывалась поблизости, а осталась ждать у секретарского стола, пока Хейзел докладывала о ее приходе. Тони все понял с полувзгляда.
Он вывел жену на улицу, подальше от любопытных глаз, и крепко обнял.
– Представляешь? Ты мне заделал ребенка, – выдохнула она, и Тони рассмеялся: эта фраза подразумевала насилие или, во всяком случае, решимость.
Но никакого принуждения не было. Отнюдь: были вкрадчивые речи, бесконечное терпение, многочисленные «может, завтра?», «ну, ничего» и «вроде бы, да». И только в последнее время стали происходить какие-то подвижки – по крайней мере, сложностей поубавилось.
– Нужно срочно думать о переезде, – забеспокоился Тони. – В дом с садом.
– Да подожди ты, – сказала Джун. – Срочности пока нет.
У них была квартира в Кэмден-Тауне; Джун устраивала близость к магазинам, кинотеатрам и рынку.
– В тихом, зеленом районе. Пиннер вполне подойдет.
– Ты так считаешь? Даже не знаю. В любом случае, нам предстоят более серьезные испытания.
– Какие испытания?
– Прежде всего, роды. Боюсь до смерти.
– Ох, прости. Конечно.
– Потом материнство: получится ли из меня хорошая мама?
– Из тебя получится чудесная мама.
– А из тебя – самый лучший папа.
– Господи, – выговорил Тони, – а я тут о зеленых районах.
– Какие у тебя ощущения?
– Фантастические.
Фантастические ощущения сохранялись до тех пор, пока он не поделился с Биллом.

 

Вероятно, это был здоровый процесс, который сулил новые успехи, но они с Биллом находились на стадии размежевания. В конце рабочего дня Тони ломало, как ломало его в армии после ненавистной муштры. До сих пор у них с Биллом словно был один общий мозг, или, точнее сказать, они создали новый ум, который витал в воздухе и наполнялся содержанием, репликами, сценами, характерами, как ванна наполняется из двух кранов. Бывало, один кран работал лучше, другой хуже, порой требовалось открыть на полную мощность горячий и прикрутить холодный, но это достигалось естественно, само собой. Обсудили – написали.
Почему-то во время работы над вторым сезоном их общий мозг сделался строптивым. Теперь в кабинете сидели два человека, привязанные друг к другу талантом и обстоятельствами, пытались говорить одним голосом, но все чаще обнаруживали, что каждая реплика, каждая сюжетная линия становится объектом споров, нападок и обороны; при этом и Биллу, и Тони выпадали мелкие победы и мелкие поражения. Наверное, никакое соавторство без этого не обходится, но прежде у них такого не случалось, а перестраиваться всегда трудно.
Тони не знал, как сообщить Биллу потрясающую новость, чтобы не навлечь на себя сарказм и презрение. Билл хорошо относился к Джун, в компании они прекрасно общались. Быть может, у Тони развивалась паранойя, но он не мог отделаться от мысли, что Билл рассматривает брак как ширму, как признак трусости и приспособленчества. Раньше они с Биллом походили на два разных сорта твердого сыра. А затем Тони стал размягчаться. При этом в нем не прибавлялось остроты – он скорее превращался в плавленый сырок, нежели в пикантную голубую плесень с живыми личинками. Еще до беременности Джун он сделался мягким семейным человеком: по вечерам они включали радио, обсуждали увиденное и услышанное за день, анализировали сценарии. Пару раз в неделю ходили в кино и на обратном пути раскладывали фильмы по полочкам. Тони мог ночами напролет слушать, как Джун рассуждает о драматургии. Сама она сценариев не писала, хотя и пробовала (впрочем, ни Тони, ни кто бы то ни было другой результатов не видели), но при этом с ходу выявляла слабину, недоработку, лишние отступления и причины безжизненности сцен, которые должны искриться и бурлить. Тони полагал, что в долгосрочной перспективе дарование Джун, вкупе с их общими интересами, станет опорой их брака в большей степени, чем постельные страсти – недолговечные по определению.
Билл, в свою очередь, посещал никому не известные клубы и бары, много пил и общался с бесшабашными, опасными субъектами, которые из-за своей ориентации постоянно балансировали в одном шаге от тюрьмы, но, казалось, плевали на все. А кроме того, ему распахнул двери другой мир, не ограниченный пределами легкого жанра, мир, которого не понимал Тони. Начав ходить в театры, Билл открыл для себя Гарольда Пинтера, Н. Ф. Симпсона и Джо Ортона, свел знакомство с Питером Куком, Дадли Муром и ребятами из «Прайвит ай». Он написал пару острых, злых скетчей для новой сатирической передачи Неда Шеррина «Не зрелище, а образ жизни» и даже сочинил какой-то опус под заголовком «Две тысячи лет гею-девственнику» – пародию на бесконечные проволочки с претворением в жизнь рекомендаций доклада Волфендена. Эту вещь, естественно, никто печатать не стал, но он ею гордился, и у Тони закралось подозрение, что Билл работает над более масштабным проектом, который требует знакомства с иными сферами, бесконечно далекими от «Барбары (и Джима)». Тони мог только восхищаться и мечтал пойти по его стопам, но все время помнил, что сам он – другой и, наверное, никогда не сравняется с Биллом.
– Ох, йопта, – поразился Билл, услышав, какие у Тони новости.
В последнее время он даже выражаться стал без стеснения. Когда они только начинали, Билл вообще избегал грубых слов, чтобы не прослыть неотесанным хамом из Барнета. А нынче половина его знакомых актеров и литераторов намеренно разговаривали, как неотесанные хамы из Барнета, и Билл от них не отставал.
– Как это случилось?
Тони смущенно улыбнулся:
– Натуральным путем. Более или менее.
– Мистер Натурал, – бросил Билл. – Гребаный мистер Никто-Ничто.
– Да, это про меня, – сказал Тони.
– В самом деле?
– Да как сказать, Билл. Я – теледраматург, из школы ушел в пятнадцать лет, однажды был задержан полицией Олдершота в общественном туалете. С минуту назад я узнал, что вскоре стану отцом – после десятка сношений с законной женой за весь период нашего брака, при доле успешных попыток менее пятидесяти процентов. И после этого я – никто-ничто?
– Наверное, чуть выше среднего.
Тони засмеялся, припомнив, как его мать жестоко насмешничала над отцом.
– Но ты маскируешься, – сказал Билл. – Под добропорядочного косишь.
– Так уж случилось. Я никаких стараний не прикладывал. И меня все устраивает.
– Ну, ладно. Может, и к лучшему, что один из нас таков.
– В смысле?
– А как по-твоему: что мы здесь пытаемся делать? Разве не сочинять историю про мистера и миссис Никто-Ничто?
– Это как посмотреть. У нас миссис – вылитая Сабрина, а мистер – сотрудник аппарата премьер-министра.
– Пусть так. Значит, мы пишем для мистера и миссис Никто-Ничто.
– Во-первых, с моей точки зрения, не существует такого человека, на которого можно навесить ярлык «никто-ничто». А во-вторых… допустим, мы пытаемся делать именно то, что ты сказал. И чем это плохо? Мы всегда писали что хотели, и вот результат: наша аудитория достигла восемнадцати миллионов. В этом вся соль комедийных передач, разве нет? Они делают каждого зрителя частью чего-то большего. И это греет душу. Ты смеешься вместе со своим начальником, вместе с мамой, вместе с телеобозревателем «Таймс», да что там – насколько мне известно, вместе с королевой! Это же потрясающе!
Билл повздыхал.
– Ладно, чего уж теперь, – сказал он. – Поздравляю.

 

Денниса задергали: на следующий день его вызвал Том Слоун и сообщил, что Ай-ти-ви планирует запустить новую телевикторину, причем в тот же вечер, когда в эфир выходит последняя серия второго сезона.
– И в то же самое время?
– Нет, они еще из ума не выжили. Но, по их мнению, «Как раз для вас» – слабая вещь.
К сожалению, «Как раз для вас», драматический сериал об исправительном доме одного из фабричных городов Йоркшира в период экономического упадка, действительно оказался слабым – в том смысле, что никто его не смотрел.
– Я могу быть чем-нибудь полезен? – спросил Деннис и сам не понял, действительно ли хочет помочь. Такое предложение своих услуг было чревато неприятностями.
– Что у тебя запланировано для последнего эпизода? Нам нужно, чтобы зрители приклеились к экранам. А затем поленились вставать с дивана, чтобы переключиться на другую программу.
– У нас крепко сбитый сюжет, – ответил Деннис. – Помните, в первой серии Барбара обмолвилась, что собирается переехать в Лондон и стать певицей? Так вот, она отправляется на прослушивание в…
– Только пения нам не хватало.
– Вы его и не услышите, хотя у Софи очень милый голос. Речь идет о том, что Барбара хочет чего-то добиться самостоятельно, вместо того чтобы…
– Извини, что перебиваю. В последней серии не должно быть никакой политики.
– Разве это политика? Если страдающая от безделья молодая женщина находит свое призвание?
– На мой взгляд, политика.
– Будем думать, – пообещал Деннис.
Не кто иной, как сам Деннис, потребовал, чтобы Тони с Биллом придумали для Барбары какое-нибудь занятие, и нашел у них творческий отклик; теперь он опасался, что придется требовать чего-то другого.
– Почему она у вас до сих пор не беременна? По какой причине? Они с мужем бесплодны? – спросил Том Слоун.
Деннису не хотелось объяснять, что Клайв и Софи не торопятся связывать себя сюжетными обязанностями по созданию семьи.
– Они ведь не так давно женаты, а Джим к тому же…
– Значит, уважительной причины нет. Срочно заделайте ей ребенка. Для оживляжа.
– Уже бегу, – ответил Деннис.

 

– Ох, йопта, – поразился Билл, когда Деннис изложил ему требование начальства.
Тони захохотал.
– Что смешного? – не понял Билл.
– Ты одинаково реагируешь каждый раз, когда узнаешь, что у кого-то будет ребенок, – объяснил Тони.
– Какая муха его укусила? – спросил Деннис.
– Я-то откуда знаю? Спрашивай у него.
– Да ведь это логика долбаной семейной жизни, – ответил Билл. – У всех – как под копирку: познакомились, поженились, обустроились, наплодили детей. Это как… жратва. В тарелках вроде бы у всех разная, но входит непременно с одного конца, а выходит с другого и уже не отличается ни цветом, ни запахом. И кому интересно про такое писать?
Деннис озадаченно посмотрел на Тони, Тони пожал плечами:
– Ну, что прикажешь с ним делать?
– Может, пусть у нее перед началом следующей серии будет выкидыш? – предложил Билл. – Или аборт? Аборт – это смешно?
– Спроси у женщины, которая умерла от заражения крови после того, как в нее втыкали вязальные спицы, – сказал Деннис.
– Вряд ли она меня услышит.
– Ты иногда ведешь себя как подонок, – рассердился Деннис. – Жалко тебе, что ли, если бедняжка забеременеет?
– Да сколько угодно, – бросил Билл. – Но если я ничего не путаю, ей потом придется нянчиться с ребенком, правильно? А нам, черт побери, что делать на протяжении шестнадцати серий?
– Дети бывают очень смешными, – сказал Деннис.
– И ты можешь рассказать смешную историю о детях?
Вопрос, естественно, был риторическим, но Деннис этого не понял и решил развеять опасения Билла.
– Запросто. Когда моей племяшке было три месяца…
– Ой, избавь, – ужаснулся Билл.
– Ты даже выслушать не хочешь, – обиделся Деннис.
– Ребенок, – изрек Билл, – загубит все.
– Вот спасибо, – сказал Тони. – Я скоро стану отцом, Деннис.
– Это же замечательно!
– Попробуй ему это вдолбить.
– Мне дела нет, чем занимаются другие в свободное время, – сказал Билл. – Просто…
– Не ври, – сказал Тони.
– Давайте вернемся к «Барбаре (и Джиму)», – взмолился Деннис. – Как сделать этот сюжет более приемлемым?
– А долго она будет беременна? – спросил Билл, но, догадавшись, что Деннис и Тони уже приготовили разные варианты одного и того же присловья, поспешил оговориться: – Знаю-знаю, очень смешно. Сколько экранного времени?
– Навскидку? – уточнил Деннис.
– А у тебя где-то есть формула для расчетов? – спросил Билл. – «Официальная продолжительность телебеременности»?
– Первый эпизод следующего сезона – разогрев, а во втором пускай рожает.
– Свят-свят, горшки летят, – пробормотал Билл.
– Все не так плохо, как тебе кажется, – заметил Тони. – Здесь есть где разгуляться.
– Например?
– Крестины. Джим, как мне видится, – атеист. Он возражает. Да мы весь эпизод вытянем, если поприкалываемся над каким-нибудь чувствительным англиканским священником.
– Это нужно согласовать, – забеспокоился Деннис. – Том ведь пресвитерианец.
Билл испепелил его таким взглядом, что пресвитерианский гнев Тома Слоуна уже стал казаться Деннису подарком судьбы.
– Я тебя понял, Билл, но Тони прав. Если у них будет полноценная семья, это не значит, что вы должны полностью менять намеченную линию. От вас только потребуется больше изобретательности.
– Можно хотя бы в некоторых сериях не упоминать этого мелкого спиногрыза?
– Если тебе так будет легче…
– Гораздо.
Неслыханно, подумал Тони: такая красивая девушка, а сделать ей ребенка никто не хочет.
В итоге вышло так, что именно Билл предложил идею той сцены, где Барбара объявляет Джиму (а заодно и всему населению Британии), что вскоре он станет отцом. Получилось неплохо: остроумно, с эффектом неожиданности; Тони даже подумал, что профессионализм, талант и фантазия Билла всегда будут одерживать верх над его же упрямством и злопыхательством. В эпизоде, озаглавленном «Сюрприз», Барбара просто-напросто забывает поставить в известность мужа, считая, что новость вселенского масштаба сама собой достигла его ушей. Джим заходит в гостиную, где Барбара говорит по телефону с матерью, и мало-помалу начинает въезжать в тему (о чем свидетельствует медленно опускающаяся газета), одновременно со зрительской аудиторией в студии, как и рассчитывали Тони с Биллом. Надо было видеть лицо Клайва: сыграл он великолепно, и миг озарения его героя вобрал в себя все, за что зрители полюбили этот сериал. Том Слоун, который впервые снизошел до присутствия на записи, остался так доволен, что прислал за кулисы две бутылки шампанского. А шампанское напомнило Клайву и Софи забытую дорогу в спальню на Кенсингтон-Черч-стрит.

 

Софи уже начала понимать, как устроены актеры: у них все дороги ведут в постель. От этого никуда не деться. Актеры в массе своей привлекательнее всех прочих. Внешность – один из немногих подарков, которыми наградила их судьба, и, вероятно, самый главный. Зачастую большего и ждать не приходится. И эти эффектные личности проводят много времени вместе, пока другие, не столь эффектные, подбирают им костюмы и грим, выставляют свет, чтобы подчеркнуть их красоту, и рассыпаются в похвалах. Актеров часто заносит в разные шикарные места вдали от дома. В хороших гостиницах им порой отводят смежные номера: ничто не мешает на ночь глядя постучаться в соседнюю дверь. Клайв и Софи служили один для другого вечными раздражителями, вызывали друг у дружки какой-то неутолимый зуд. Они засыпали вместе, потом клялись больше этого не делать, снова поступали так же – и радовались такой возможности. Софи не видела в этом большого вреда, как не видела и будущего: Клайв не загадывал дальше завтрака. Прелесть «Сюрприза» как раз и состояла в том, что этот эпизод давал им романтический взгляд на суррогатное будущее.
– Я не возражаю, чтобы у нас родился ребенок, – сказала позднее Софи. – Ну, то есть по сценарию. Прости, я раньше наговорила глупостей.
– Понимаю тебя, – ответил Клайв. – У меня сходные чувства. Ты меня тоже прости.
– Думаю, на экране мы будет прекрасными родителями, – продолжала Софи.
– Мне бы надо заранее потренироваться, – сказал Клайв. – Приноровиться, так сказать.
– Конечно.
Она могла только приветствовать столь серьезное отношение к делу, но старалась направлять разговор в практическое русло.
– Тебе известно, что в большинстве сцен у нас будет просто пластмассовый пупс?
– Все равно это символично.
– Ты так считаешь?
– Разумеется. Мне надо будет стать совершенно другим человеком. Каким я никогда раньше не был. Кое-кто скажет: «Ты же актер, это твоя работа». Но дело ведь не только в этом. Джим должен измениться, и я с необходимостью буду меняться вместе с ним.
– Я бы сказала… Джиму не придется так радикально себя переделывать, как некоторым. Не в обиду будет сказано.
– Какие могут быть обиды. Но почему ты так решила?
– Сам посуди: он преданный муж, так? Обожает свою жену. Нашел солидную работу и…
– А что такое «солидная работа»?
– Ну, не знаю… Когда ты ходишь в костюме, занимаешься важными делами…
– Допустим, но я его играю вполне достойно, хотя себя хвалить не принято. Ему не придется особо напрягаться.
– Я всего лишь хочу сказать, что Джим готов к отцовству, а ты – нет.
– Это – выпад против меня?
Да, наверное, она старалась его задеть.
– Ничего подобного. Я только… Вот представь: ты вдруг стал отцом.
– Боже упаси.
– В самом деле? Никогда?
– Нет, ну, когда-нибудь… Сейчас даже представить не могу. Просто… воображения не хватает. Это, кстати, еще одна причина, почему я рад, что у Барбары… и у тебя… будет ребенок.
– Все правильно. Я тоже должна смотреть с этой точки зрения. Ладно. Вот Тони с Биллом напишут сценарий, тогда для меня многое прояснится.
Она поцеловала его в плечо. Какой же он милый, смешной и неисправимый.
Назад: Первый сезон
Дальше: Третий сезон