Наш новый дом называется дом номер двадцать три по Саннингдейл-лейн. Это название мне сразу понравилось: я подумал, что оно навевает мысли о летнем полдне и дорожке где-то в тени зеленых ветвей. Тишина. Ее нарушают лишь скачущие на пони девушки.

Ну, на самом деле все не так — это красный кирпичный дом, окруженный точно такими же красными кирпичными домами и стоящий на длинной улице, по которой ходят автобусы, так что никакой тишины здесь и в помине нет. Зато окна моей комнаты (до чего же странно это произносить) выходят на задний двор и в наш собственный садик (!). Он довольно большой и примыкает к спортплощадке моей новой школы, так что здесь потише. Я могу оставить окно открытым и слушать, как колышутся ветви деревьев, поют птицы и даже тявкают лисы — и все это практически в черте Лондона, хотя, если судить по почтовому индексу, здесь все-таки не Лондон.

В доме жить странно. Мама раньше жила в доме, когда бабушка с дедом выгнали ее за то, что родила меня (надо полагать, и я тоже жил, но, конечно же, этого не помню). Вообще-то, странно бывает только моментами, а все остальное время (большую его часть, если быть честным) совсем не странно. Когда я только перебрался в отдельную комнату, она казалась мне огромной и пустой — я даже дверь закрывать не хотел — и я не думал, что когда-нибудь смогу заполнить ее своими вещами. Но вот прошло всего несколько недель, и у меня откуда-то берется все больше и больше вещей, они плодятся сами собой. Мы с мамой подумываем о том, чтобы купить пианино. Я собираюсь покрасить стены у себя в комнате в небесно-голубой цвет.

Что мне действительно нравится, так это подниматься вечером перед сном в свою комнату. Да и просто подниматься на второй этаж. Высовываться из окна вниз. Когда смотришь с высоты, это совсем другое чувство, хотя здесь не настолько высоко; если бы начался пожар, я мог бы выпрыгнуть из окна на лужайку и не расшибиться. Я часто об этом думаю. Иногда мне даже снятся сны про пожар. Это не сны, а настоящие кошмары. Дед Тене не снится, а огонь снится. Не каждую ночь, конечно, время от времени. Я просыпаюсь в поту и радуюсь, что мы живем в городе, а не в лесу, потому что здесь всегда светло от фонарей. Не хочу просыпаться в темноте.

Еще одна перемена заключается в том, что я теперь терпеть не могу китайскую еду.

Кристо живет в комнате на первом этаже. Ему нужна возможность проехать в нее на инвалидной коляске, хотя благодаря физиотерапии он становится крепче. И больше говорит, хотя пока не так уж и много. Врачи считают, у него может быть то заболевание, которое открыли в Голландии. Это редкое генетическое заболевание, и в настоящий момент известно о нем совсем не много, но надежда есть всегда. Хорошая новость заключается в том, что у меня его нет и никогда не будет, потому что с ним можно только родиться. Мне и радостно, и стыдно оттого, что радостно. Я считаю, что должен позаботиться о том, чтобы Кристо жилось хорошо. Он может оставаться со мной до конца моей жизни. Я не против. Наоборот, мне это нравится. Это самое меньшее, что я могу для него сделать.

Вчера Кристо ездил на очередной прием к физиотерапевту. Лулу привезла его обратно в возбужденном состоянии — то есть это она была в возбужденном состоянии, а не Кристо. Она что-то сказала маме, и мама велела мне взять Кристо и пойти погулять с ним в садик, пока она не скажет нам возвращаться. Такое с ней первый раз в жизни. Теперь я понимаю, каким образом горджио удается разводить большое количество тайн. Потом мама захлопнула дверь гостиной, и, хотя до меня доносились их голоса, я не мог разобрать, о чем они говорят. К счастью, вечер выдался довольно теплый, и последние ласточки с криком носились в телеграфных проводах. Мы с Кристо копали червей и искали под навесом для садового инструмента мокриц, а после пытались устроить мокричьи бега. Кристо может заниматься этим часами, но минут через сорок пришла мама и сказала, что лучше нам вернуться в дом, а не то Кристо подхватит простуду и умрет.

Весь вечер она была какая-то странная.

Это было вчера вечером. А сегодня с утра опять пришла Лулу. Времени без малого девять, но я дома, потому что суббота. Если честно, когда раздается звонок, я еще валяюсь в постели. Мама открывает дверь, и я слышу голос тетушки Лулу — расстроенный и на повышенных тонах. Похоже, что-то произошло. Я прямо в пижаме на цыпочках спускаюсь вниз. На этот раз они сидят на кухне. Дверь закрыта, но мама, по всей видимости, считает, что я еще сплю.

— Что? Что? — почти кричит она.

— Он так сказал. Что они еще тогда поменялись… и что это все объясняет, из-за заболевания, и… боже правый, Сан, я просто с ума схожу…

У Лулу такой голос, как будто она плачет; я не могу себе представить эту картину.

— Но как такое возможно? Ты ведь знаешь его лучше, чем я. Ну это же полный бред!

Мама ничего не говорит, во всяком случае, я из своего убежища на лестнице ничего не слышу. О чем вообще речь? Судя по голосу тети Лулу, это должно быть что-то ужасное. Я пытаюсь потихоньку подобраться поближе к двери кухни, когда, к моему ужасу, мама вдруг начинает плакать. Она заходится в негромких рыданиях и никак не может остановиться. Это становится последней каплей; я перестаю таиться и открываю дверь.

Лулу с мамой вздрагивают и, как по команде, оборачиваются на меня. Обе они очень бледны и вообще выглядят странно. Лулу сидит, обхватив себя руками, и лицо у нее какое-то другое — не такое яркое и какое-то усталое. Мама явно все это время теребила свои волосы, и теперь они у нее торчат во все стороны. Она этого не переносит. Я совсем уже было решаюсь напуститься на тетю Лулу за то, что она так расстроила маму, да еще и в субботу, как вдруг до меня доходит, что я ошибался. Мама стоит, прислонившись к плите, с безумными глазами, и сотрясается всем телом, но вовсе не потому, что плачет. Она смеется.