47
Рэй
Здание унитарианской церкви небольшого прибрежного городка в Уэльсе, в который мы приезжаем, представляет собой невыразительную кирпичную коробку. Она стоит в конце улицы, застроенной неотличимыми друг от друга одноэтажными домами. Единственная уступка ее предназначению — узкое крестообразное витражное окно в ядовито-бирюзовых и оранжевых тонах, которое снаружи куда больше напоминает бойницу, нежели источник божественного вдохновения.
Я с сомнением кошусь на Хена. В его глазах я вижу ту же мысль. Звонивший отказался дать нам свой телефон. Единственное, что мы о нем знаем, — это имя, которым он назвался: Питер. Камень.
Днем в среду народу на улицах практически нет. Но церковь оказывается открытой, и мы проходим через притвор в просторный прохладный зал с несколькими рядами мягких стульев, обращенных к кафедре из светлого дерева. Синтетический зеленый ковер под ногами потрескивает от статического электричества. Окна — за исключением витражного креста — зачем-то забраны стальной решеткой. Но нас кто-то ждет. Он стоит впереди, рядом с кафедрой, сцепив руки внизу живота. На шее у него белеет пасторский воротничок.
— Питер?
Мужчина улыбается. Он довольно молод, не старше тридцати, со светлыми волосами и квадратной челюстью, очень чисто выбритый и румяный, но от него исходит такое спокойствие и уверенность, что я не сомневаюсь: он пастор этой церкви, и прихожанки черпают в нем вдохновение и утешение.
— Спасибо, что проделали такой долгий путь. Мы очень вам признательны.
Он наклоняет голову. Я оглядываюсь по сторонам в поисках того, к кому относится это «мы», но, кроме нас троих, в церкви никого нет. Наверное, он имеет в виду Бога.
— Прошу прощения за то, что не был более откровенен в телефонном разговоре. Почему бы вам не присесть?
Речь у него быстрая, отрывистая, речь истого валлийца. Он указывает на ряды стульев. Мне не хочется сидеть перед ним, как будто я агнец из его паствы, но он берет стул и, развернув его, тоже садится, к нам лицом.
— И не скажешь, что август. В будние дни мы отопление не включаем, экономим деньги.
Он снова улыбается, на этот раз сокрушенно.
— До того как мы приступим, могу я взглянуть на ваши удостоверения?
Мы протягиваем ему лицензии. Он внимательно их изучает, прежде чем вернуть нам.
— Благодарю вас. Прошу прощения, если все это кажется вам излишней… предосторожностью, но, полагаю, вы хотите знать то, что я могу вам рассказать. Как вам известно, я увидел в газете ваше объявление с просьбой отозваться всем, кто располагает какими-либо сведениями о Розе Вуд — Розе Янко, как ее когда-то звали. Но прежде чем я расскажу вам то, что мне известно, могу я узнать, кто хочет ее найти и с какой целью?
— Как я уже сказал по телефону, боюсь, мы не вправе разглашать информацию о нашем клиенте, — отвечает Хен.
— Даже его имя? — Пастор Питер слегка хмурится. — Вы просите нас… разгласить информацию о себе. Это может касаться… нашей безопасности?
— Мы можем заверить вас, что ваше имя не будет нигде упомянуто. Вся информация строго конфиденциальна. Наш клиент хочет лишь знать, все ли у Розы в порядке. Вмешивать в это дело вас нет никакой необходимости.
Вид у него озадаченный.
— Я беспокоюсь не о себе.
О ком же тогда, интересно?
— Послушайте, могу вас заверить, — я вспоминаю Джорджию Миллингтон, — никто никого не будет заставлять делать то, чего он делать не хочет. Если вопрос в том, чтобы связаться с заинтересованными лицами, вы можете поступать целиком и полностью по своему усмотрению.
Где-то в глубине души у меня крутится мыслишка: зачем так уж сильно печься о благополучии скелета?
Питер откидывается на спинку стула. У него такой вид, как будто ничто на свете не способно поколебать его спокойствия, хотя, пожалуй, румянец на его розовых щеках стал ярче.
— Прошу прощения, джентльмены, но если вы не скажете мне, кто разыскивает Розу Вуд, я ничем не смогу вам помочь.
Я смотрю на Хена. Он кивает.
— Ко мне обратился Леон Вуд, — говорю я.
Он кивает, как будто именно это и ожидал услышать.
— Когда?
— Несколько месяцев назад.
— Почему именно теперь?
— Насколько я понимаю, недавно скоропостижно скончалась миссис Вуд. Видимо, мистер Вуд осознал, что не будет жить вечно.
Вид у Питера становится озабоченный.
— Он болен?
— Я не знаю, мистер?..
— Преподобный. Преподобный Харт. А кроме отца, ее больше никто не разыскивает?
— Мистер Вуд наш единственный клиент.
Он кивает и, сцепив пальцы, упирается локтями в колени. Руки его с широкими бледными локтями выглядят необычайно чистыми и розовыми, как будто он только что пять минут их намывал.
— Я задаю этот вопрос потому, что, как вам наверняка известно, Роза рано и неудачно вышла замуж, хотя этот брак был таковым только в глазах цыганского сообщества, но не в глазах церкви.
Впервые за все время я внутренне подбираюсь. Судя по всему, он на удивление хорошо осведомлен о ее жизни — то есть на удивление хорошо, если не предположить, что…
— Она пожелала навсегда оставить этот эпизод своей жизни в прошлом. Некоторые вещи так болезненны, что нельзя вынуждать человека переживать их повторно.
— Все, что я уполномочен сделать, — говорю я, чувствуя, как меня охватывает ощущение такой беспечности, как будто бы я не имею ко всему этому никакого отношения, — это передать контакты мистера Вуда… заинтересованному лицу. Никто не обязан ни с кем встречаться и даже ни с кем говорить, если этот человек не захочет.
Я не могу заставить себя произнеси «ей» или «она». Потому что как такое возможно?
— Такое впечатление, что вы неплохо знаете Розу, — вступает Хен.
— О да, — улыбается Питер.
В голосе Хена слышатся нетерпеливые нотки, хотя различаю их я один, потому что хорошо его знаю.
— Значит, вам известно, где она сейчас?
— Минуточку.
Вместо того чтобы ответить, он поднимается, подходит к двери в придел и исчезает за ней.
Я переглядываюсь с Хеном:
— Что за игру он ведет?
Тот пожимает плечами — мол, погоди.
Проходит минута, за ней другая. Мы сидим в молчании, тишину нарушает лишь шум проезжающих мимо машин. Холод здесь и впрямь собачий; мне вспоминаются наши нечастые походы в церковь, когда я был ребенком. Тогда в церкви тоже было холодно. Темно, холодно, да еще и стулья убийственно неудобные. Ничего удивительного, что ряды паствы неуклонно редеют.
Судя по часам, проходит уже пять минут. Дверь вновь открывается, и возвращается Питер. С ним какая-то женщина. Он ведет ее под руку с серьезным и заботливым выражением на лице, как будто она фарфоровая. Глаза у нее опущены. Ну да, думаю я, она действительно слегка смахивает на Розу, в этом ему не откажешь.
— Познакомьтесь, джентльмены, это моя жена, Рена Харт, но в прошлой жизни она была Розой Вуд.
Женщина молчаливо стоит перед нами, глядя куда-то в пространство перед собой. Мы с Хеном так же молчаливо таращимся на нее. У нее пепельные волосы с высветленными прядями, зачесанные назад и залитые лаком так, что образуют вокруг головы ореол; голубые тени на веках и подходящая по тону к лаку на ногтях розовая помада. Одета она в длинную мешковатую юбку с пиджаком и блузкой с высоким воротничком, который завязывается под горлом бантом, в стиле принцессы Дианы. Костюм кажется не по размеру большим, юбка доходит ей едва ли не до лодыжек. Но, несмотря на благопристойно высокий воротник, я кое-что вижу отчетливо: багровое винное пятно на шее, которое больше всего походит на чью-то темную руку, тянущуюся к ее горлу.
— Рена Харт? — переспрашиваю я, потому что ничего лучшего придумать мне не удается.
Она смотрит на мужа, как будто тот знает ответы на все вопросы. Пастор держит ее руку в своих.
— Когда мы поженились, Рена решила, что хочет окончательно порвать с прошлым, поэтому взяла имя Рена — это означает «возрождение», а на иврите еще и «радость». Вступая в лоно нашей церкви, мы принимаем крещение и во вполне реальном смысле возрождаемся в Господнем свете, так что оно показалось нам самым что ни на есть подходящим.
Он улыбается жене и похлопывает ее безвольную руку. Я откашливаюсь и, пытаясь выдавить улыбку, неловко протягиваю для приветствия непослушную руку. Неловкость тянется, пока Питер Харт не выпускает ладонь своей спутницы. Женщина торопливо пожимает мою руку, избегая смотреть мне в глаза.
— Очень рад с вами познакомиться, миссис Харт. Меня зовут Рэй Лавелл, а это мой партнер, Генри Прайс.
Теперь мы все четверо стоим. Возникает пауза. Похоже, садиться никто не хочет.
— Должен признаться, я бы вас не узнал… Вы не возражаете?.. Я привез фотографии.
Я вытаскиваю снимки Розы в возрасте шестнадцати и восемнадцати лет. Второй особенно берет за душу: девушка в свадебном платье смотрит с фотографии умоляющим взглядом, словно взывает о спасении. Однако сравнивая эти снимки с женщиной, которая стоит перед нами, сложно не признать, что это пусть и сильно изменившаяся, но все же та самая девушка, которая некогда была Розой Вуд, а затем, совсем непродолжительное время, Розой Янко.
— Ну, кое-что меня все-таки выдает? — Ее пальцы скользят по темному пятну на шее. — Раньше я его полностью закрывала… пока Питер не убедил меня не делать этого.
Она розовеет и косится на мужа; выражение его лица, по-видимому, действует на нее ободряюще. В ее речи проскальзывает легкий валлийский акцент, и манера говорить у нее тоже слегка отрывистая, как у преподобного Харта.
— Это… поразительно. Ваш отец был уверен… в общем, он боялся, что вас нет в живых.
Она вскидывает подбородок; массивная нижняя челюсть лишь усиливает впечатление упрямства.
— Ха! Ну а я жива и здорова. Что-то за все эти годы никто не пытался меня разыскать. Где он был, когда мне была нужна помощь?
— Вы просили его о помощи?
Но она ничего не отвечает.
— Я был бы рад сообщить ему, что у вас, по всей очевидности, все благополучно.
Она снова косится на мужа, и тот еле заметно кивает.
— Ладно. Хорошо.
— Вы не против, если он свяжется с вами?
И опять она смотрит на мужа.
— Я хотела бы подумать.
— Да-да, конечно. Я могу оставить вам его координаты. И ваша сестра, Кицци, она переживала, что потеряла связь с вами. И Маргарет тоже.
Роза — хотя, наверное, теперь нужно говорить «Рена» — пожимает плечами. Уголок ее губ дергается.
— И ваш сын… хотя я понимаю, что прошло столько времени… Ему сейчас шесть.
Температура в церкви внезапно изменяется. Из холодной становится прямо-таки ледяной. Пастор и Роза как по команде во все глаза вытаращиваются на меня и хором восклицают:
— Думаю, вы ошибаетесь.
— Кто-кто?
Я в замешательстве отвечаю:
— Ваш сын. Ваш с Иво. Кристо.
Роза и ее муж переглядываются. В его взгляде сомнение. Она качает головой, пренебрежительно улыбаясь:
— Я понятия не имею, о чем вы. У меня нет никакого сына. И вообще никаких детей. Я не могу их иметь.
Я вспоминаю слова Иво о том, что она была подавлена, пребывала во власти странных иллюзий, не хотела признавать очевидного. Наверное, он был прав. Но она не производит впечатления человека, находящегося во власти иллюзий. Она просто рассержена.
Питер Харт снова берет ее за руку и подходит ближе.
— Как это ни прискорбно, моя жена… не способна иметь детей.
— Кто сказал вам об этом мальчике? — требовательно спрашивает Роза. — Не папа? И уж наверняка не Иво?
— Почему не Иво?
Она ахает. Снова и снова качает головой. Глаза у нее сверкают.
— Боже правый! — вырывается у нее наконец.
Ее муж, явно этим шокированный, поджимает губы.
— Прошу прощения, но я в жизни не слышала подобной чепухи! Если у Иво и был ребенок, то определенно не от меня. Ему просто неоткуда было бы взяться.
Она издает безрадостный смешок. Питер смотрит на нее с умоляющим видом; он определенно считает, что разговор уже зашел слишком далеко.
— Полагаю, джентльмены, на этом следует остановиться. Вы уже выяснили все, что хотели… Это… вы должны понимать, что это болезненные воспоминания…
Но Роза вскидывает на него глаза, в мгновение ока превращаясь из беспомощной барышни в железную леди.
— Я не хочу, чтобы эти джентльмены продолжали верить чужим лживым россказням про меня.
Она поворачивается от него к нам и заявляет:
— Думаю, нам следует перебраться куда-нибудь, где можно было бы поговорить. Куда-нибудь в другое место.
Мы договариваемся пойти в кафе на центральной улице. Когда Роза уходит за пальто, Питер с вымученной неодобрительной улыбкой обращается к нам:
— Прошу вас, не наседайте на нее слишком сильно. Я надеюсь, вы понимаете, что у моей жены довольно хрупкая психика.
Он произносит это чопорным тоном, как будто говорит проповедь, но взгляд у него умоляющий. Наверное, он просто не умеет говорить по-другому.
— Ей многое пришлось пережить, и…
Его прерывает появление Розы; теперь на ней бледно-зеленый жакет с подбитыми плечами, в руках сумочка. Определение «хрупкая» не слишком с ней вяжется.
— Что ж… — продолжает он, — на этом я вас оставляю. Увидимся позже, дорогая.
Он клюет ее в щеку, и она улыбается ему в ответ. Вид у него все такой же несчастный.
— Миссис Харт, давно вы знакомы с вашим мужем?
Втроем мы сидим в уголке местной кондитерской. Из-за люминесцентного освещения и электрической мухоловки, которая каждые несколько минут трещит, возвещая об очередной жертве, атмосфера тут не очень уютная.
Роза — я все еще не могу называть ее про себя по-другому — помешивает ложечкой в чашке. Она заказала блюдо с небольшими глазированными кексиками, которые теперь красуются в центре стола, светясь как радиоактивные отходы.
Вместо ответа на вопрос она делает глоток чая и с улыбкой оглядывается вокруг.
— Приятное местечко?
— Очень приятное, — говорю я.
Хен согласно кивает.
— Да, про Питера. Я познакомилась с ним, когда пыталась вырваться из моего первого брака. Выйти замуж за Иво Янко было чудовищной ошибкой. Вы ведь романи, да, мистер Лавелл?
— Наполовину. Мой отец был цыган, а моя мать — горджио.
— Возможно, вы представляете, что это такое. Мне было трудно… ну, с такой семьей, как моя… они не приняли бы меня обратно после замужества. Это позор, понимаете? Питер помог мне. Не знаю, что бы я без него делала.
— Вы были хорошо знакомы с Иво до свадьбы?
— Нет. Почти совсем не знакома. Мы встречались раза два, и ни разу наедине, понимаете? Ну, вроде как для того, чтобы посмотреть, сможем ли мы выносить вид друг друга.
— Значит, ваш брак был устроен вашими семьями?
Она кивает:
— Папа был в восторге — потому что они настоящие романи. Мама не была так уверена, но он всегда поступал по-своему.
Она смотрит в тарелку и сглатывает. Видимо, муж только что сообщил ей о смерти матери. Учитывая обстоятельства, держится она замечательно.
— Все устроили папа с мистером Янко. Я не была слишком завидной партией… с такой-то отметиной. — Она с горькой улыбкой касается родимого пятна. — Люди считали его плохой приметой.
— Ох, — бормочу я.
— А он… он был вполне красив… но вот слухи… Янко старались хранить это в тайне, но у них было какое-то семейное заболевание… я не знаю какое. Они были не слишком популярны. Наверное, они решили, что более приличной партии ни ему, ни мне все равно не светит.
Она подносит чашку к губам и делает глоток чая, собираясь с силами. А откинув назад волосы — они едва заметно взлетают, — берет с блюда ядовито-розовый кубический кекс и улыбается мне. Столь внезапная перемена настроения кажется пугающей. Роза придвигает блюдо ко мне:
— Что же вы ничего не едите? Попробуйте, очень вкусно. Здесь их сами пекут.
Мне слабо в это верится, но я послушно беру ближайший кексик — жизнерадостно-желтую блямбу, напоминающую гигантский гнойный прыщ, — и перекладываю его к себе на тарелку.
— А ваша свадьба состоялась в… в октябре семьдесят восьмого?
Она кивает.
— И долго вы вместе прожили?
— Несколько месяцев? Не больше… Мы поженились в октябре, и я отправилась кочевать вместе с Иво и его отцом — по Линкольнширу и Болотам, куда-то в те края.
— И что случилось потом?
Она вздыхает. Голова у нее опущена, взгляд устремлен на цветастую скатерть.
— Я понимаю, миссис Харт, вам наверняка трудно об этом вспоминать. Не торопитесь.
Повисает долгая пауза.
— Он не хотел иметь со мной никаких дел.
— Вы говорите об Иво?
— Ну, то есть… на следующий же день после свадьбы, когда мы остались одни… он повел себя так, как будто ему противно даже смотреть на меня. Он почти со мной не разговаривал. Я не могла понять, что я сделала не так.
Она произносит это так тихо, что мы с Хеном вынуждены склониться к ней, чтобы разобрать, что она говорит.
— Мы жили в одном трейлере, а мистер Янко в другом, но Иво проводил большую часть времени у отца. А когда я все-таки его видела, он вел себя очень холодно.
— В каком смысле?
— Ну, холодно. Недружелюбно. Постоянно был в дурном настроении. Я все время ломала голову, что я сделала не так.
— Он когда-либо был… с вами груб?
— Иногда я слышала, как он кричал на своего отца.
— А на вас он тоже кричал?
Роза принимается разглядывать крупинки розового сахара на тарелке, подбирает одну из них кончиком пальца. Она передергивает худенькими плечиками, и я вдруг вспоминаю, что ей всего двадцать пять — совсем молодая женщина, несмотря на солидную одежду и прическу.
— Миссис Харт?
— Ну, он… я не могла этого понять. Я думала, раз мы поженились, значит теперь муж и жена. Но если я… когда я пыталась… он вел себя так, как будто я полная дура и уродка. Не прикасался ко мне. И мне тоже не давал к себе прикоснуться. Даже… даже не раздевался в моем присутствии.
Все это она произносит, глядя в свою тарелку.
— Он когда-либо вас бил?
Роза обводит пальцем контур цветка на скатерти, но решительно трясет головой.
— Нет. Только… говорил всякое.
Она берет салфетку и осторожно утирает уголки глаз, чтобы не размазать голубые тени.
— Я прошу прощения, вы хотите сказать, что… что вы ни разу не…
Я пытаюсь сформулировать это поделикатнее.
Она улыбается, глядя куда-то вверх на люминесцентную лампу и смаргивая слезы.
— Наш брак никогда не был… как это называется? Консумирован? Ну, в общем, вот. Так что, если у Иво и был ребенок, он был от кого-то другого.
Она сопровождает свои слова слабой улыбкой.
— Это могло произойти после того, как вы ушли. Кристо родился в октябре семьдесят девятого. Двадцать пятого октября, если не ошибаюсь.
Она что-то подсчитывает в уме.
— Я ушла зимой… в феврале, кажется. Да, в конце февраля… Черт побери! Выходит, он крутил шашни с какой-то женщиной, когда я была еще там!
У нее дрожит голос. Я даю ей немного времени осознать это известие. Похоже, оно пришлось ей не по душе.
— Я хотела бы еще чаю, если можно.
— Разумеется…
Хен в мгновение ока подскакивает на ноги. Как странно: сидящая напротив меня девушка вдруг разом теряет несколько лет возраста, а с ними и хрупкую уверенность в себе. Она уходит в себя, щетинясь иголками, точно свернувшийся клубком еж; внезапно я осознаю, что под этим мешковатым костюмом она пугающе худа. Хен снова усаживается на свое место, и перед нами на столе появляются еще три чашки чаю и новая порция неоновых кексов.
— Миссис Харт, вы подозревали, что у вашего мужа есть подружка на стороне?
Она морщится:
— Ну, теперь, когда вы задали этот вопрос… наверное, какие-то мысли у меня были. Но только не о подружке, нет, если вы понимаете, что я имею в виду…
Она многозначительно смотрит на меня.
— Я ведь тогда совсем ничего не знала. Я думала, может, ему просто не нравятся девушки, ну, понимаете? — Она подавляет улыбку. — Но, получается, ему просто не нравилась я.
— И что же после — сколько там вы пробыли вместе? — после четырех месяцев подобного… подобной жизни… что в конце концов заставило вас уйти?
— Я ушла бы раньше, если бы мне было куда идти. Я начала ходить на церковные собрания — христиане как раз приезжали в Линкольн с проповедями. Понимаете, это было для меня чем-то вроде отдушины, раз в неделю или чаще. Питер был там одним из проповедников. Ассистентом. Но… вот что странно. Я не смогла бы туда ездить, если бы старый мистер Янко не одалживал мне свою машину. Временами он мог быть милым. Потом я узнала, что церковь переезжает на другое место, и очень расстроилась. Эти собрания были единственным светлым пятном в моей жизни. Я не представляла, как буду без них. И тогда я рассказала старому мистеру Янко… просто не удержалась. Я расплакалась, и он сказал, что я должна рассказать кому-нибудь… ну, в церкви, как много они для меня значат. Это было странно, потому что у меня было такое чувство, как будто… как будто он намекал, чтобы я попросила их помочь мне… ну, сбежать, понимаете? Понимаете, что я имею в виду? Такое впечатление, что он меня пожалел. В общем… я так и поступила.
Вздохнув, она продолжает:
— Я рассказала Питеру, что мне некуда деться из этого ужасного брака и что я схожу с ума. Он сразу же предложил мне работу в церкви. Чтобы я могла уехать с ними. Ну, то есть, — она заливается краской, — ничего такого не было, нет. Никаких намеков. Он только хотел помочь мне. Я просто работала в церкви, вот и все. Ну, поначалу.
— Вы задумывались о том, что можно вернуться к родителям?
Она горячо качает головой, прищелкивает языком.
— После того, как они так потратились на свадьбу, — нет. У меня есть еще две сестры, и нас всех надо было сбыть с рук, папа вечно страдал на эту тему. Нет. Родители были слишком рады сплавить меня замуж.
— Я знаю, что это не так, — произношу я негромко, но она лишь снова качает головой и прищелкивает языком.
Я кошусь на Хена. Он кажется всецело сосредоточенным на едко-зеленом предмете на своей тарелке. На лице у него написан вежливый ужас.
— Значит, ваш с Иво брак на самом деле был ненастоящим?
Она качает головой. Глаза у нее на миг становятся огромными. Я просто не могу представить, чтобы она говорила неправду.
— Я думала, что он, наверное, ну, вы понимаете… голубой.
Роза понижает голос, так что последнее слово выходит практически неслышным. Она произносит его одними губами.
— Я думала, я была для него чем-то вроде ширмы. Но, может быть, у него все-таки был кто-то еще… женщина, на которой ему нельзя было жениться, или еще кто-нибудь… Я не знаю. — Она пожимает плечами. — Если у него действительно есть ребенок, мне жаль бедного малыша.
С минуту мы все сидим в молчании.
— Вам известно, о чем Иво спорил с отцом?
— Нет. Это никогда не происходило в моем присутствии. Я ничего не понимала. Мне даже поговорить было не с кем — пока не появился Питер. Так одиноко, как в тот период, мне никогда не было.
Она произносит это очень буднично, но я впервые за все время по-настоящему ей сочувствую.
— Спасибо, миссис Харт, что рассказали нам все это. Это… очень нам помогло.
От зеленого кекса на тарелке Хена осталась небольшая кучка крошек. Славно потрудился, думаю я. Хен поднимает глаза на Розу:
— Вы когда-нибудь встречались с кузиной Иво, Сандрой Смит?
— С Сандрой… — Роза задумчиво морщит лоб. — Наверное, я могла видеть ее на свадьбе. Больше мне негде было с ней познакомиться. Они все держались очень обособленно. А что… это была она?
На ее лице мелькает свирепое выражение, но оно исчезает так же внезапно, как и появляется.
— Поверить не могу, что он мне изменял! Я должна была догадаться. Какая же я дура!
— Вовсе нет, — качаю я головой. — Просто каждый судит о других по себе самому.
Это я говорю всем своим клиентам. Хен смотрит в стол.
Наши чашки пусты, тарелки тоже — кроме моей. Рена Харт уже овладела собой.
— Вам что, не понравились кексы? — спрашивает она огорченно.
— О, я не слишком большой любитель выпечки.
— Мистер Лавелл еще очень тактичен, — бурчит Хен.
Рена взглядывает на него и вдруг заливается писклявым девчоночьим смехом. Звучит он довольно вымученно.
Мы возвращаемся вместе к церкви, где оставили машину. Роза просит нас не утруждаться прощанием с ее мужем и скрывается в бетонном бункере. Со спины она производит впечатление женщины средних лет.
— Что ж, нас можно поздравить, — заявляет Хен.
Я изумленно смотрю на него.
— Брось, Рэй. Мы только что успешно завершили дело. Это надо отпраздновать.
Я пожимаю плечами. Фотографии молодой Розы лежат у меня в нагрудном кармане. Может, мы и нашли Розу… Нет, мы нашли Рену. Думаю, Розы больше нет.
Хен, покрутив ручку настройки радиоприемника, снова отключает его.
— Ты разочарован? Теперь ты больше не можешь ее жалеть.
— Нет, нет!
Но на самом деле это правда. Мой недостаток — один из множества — заключается в том, что я лучше отношусь к людям, которых не знаю.
— Но мы ведь еще не закончили? — рассуждаю я вслух.
Меня вдруг точно плащом накрывает всепоглощающей усталостью.
— Верим мы ей или нет? — бормочу я себе под нос.
— Про ее брак — и про ребенка? Это надо проверить. Но вообще-то — да, я ей верю.
— И почему тогда Янко рассказывают окружающим о том, что мать Кристо — Роза?
— Чтобы скрыть тот факт, что его мать — кто-то другой.
Мы оба обдумываем это, пока мчимся мимо рядов одинаковых одноэтажных домиков на объездную дорогу. Хен взглядывает на меня:
— Думаешь, на самом деле так важно, кто настоящая мать Кристо? Может, это всего лишь какая-нибудь из местных девиц, которая не пожелала знать… вот и все.
— А может, и нет.
— Сейчас важно выяснить, чьи останки нашли на Черной пустоши. Тогда, надеюсь, мы узнаем, связаны они как-то с Иво Янко или нет.
Он умолкает, но я знаю, что он думает то же самое, что и я. Мы должны сопротивляться искушению заранее решить, что ответ на эти два вопроса один и тот же. Но мое чутье детектива подсказывает мне, что так оно и есть. На Черной пустоши лежит мать Кристо. Все сходится. Я откидываю голову на подголовник, убаюканный шуршанием шин. Мы почти у цели: все, что нам осталось узнать, — это ее имя.
