Как-то ранним летним утром заявился в офис к Карасю Кудряш – по паспорту Фёдор Иванович Воскобойников, двадцати пяти лет от роду, проживающий с рождения в селе Медведково. Был Фёдор с виду парнем рослым, плечистым, с кудрявой тёмно-русой головой и бледно-розовой, как у девушки кожей. Красавец, одним словом. Вот только по жизни был Фёдор непутёвый. И хотя удача не обходила Кудряша стороной, да всё не впрок: если на охоту пойдёт, то кабанчика или лося завалит, и с таким трофеем обязательно егерю попадётся, если влюбится, то обязательно в замужнюю бабу, или того хуже – в курву гулящую. После такой любви Федька подолгу лечил поломанные ревнивым мужем рёбра или достоинство своё мужское от срамной болезни. К двадцати пяти годам имел Кудряш условную судимость за браконьерство, пяток переломов и ещё что-то хроническое, от чего девки, даже те, которым терять нечего, его стороной обходили.

Родился Кудряш в семье староверов, и быть бы ему послушным сыном да утешением родителям в старости, если бы его мать, Матрёна Воскобойникова, накануне его рождения не поссорилась с бродячей нищенкой. По обычаю, надо было старуху одарить чем-то, да покормить и переночевать, если не в дом, то хотя бы на сеновал пустить, но Матрёна была очень заносчивой и на язык свой бабский не воздержанной. Нищенку она не просто прогнала от порога, а что-то обидной ей вслед бросила. Медведковцы поговаривали, что старуха после её слов обидных даже позеленела. Завыла тогда нищенка страшным воем, закружилась в колдовском танце, выкрикивая слова чужие, непонятные, потом остановилась, как вкопанная, и глазищами горящими в Матрёну впялилась.

– Сына ты родишь вскорости! – зловеще произнесла старуха. – Да лучше бы ты щенка родила, потому как не будет твоему выродку в этой жизни ни ладу, ни покоя! – сказала так нищенка, плюнула в Матрёну через плетень, да с тем и ушла, а куда, неведомо.

Может, и позабылся бы случай этот, но сразу после рождения сына Иван Воскобойников в хате, как принято, на крюк люльку с младенцем повесил, но то ли крюк старый был, то ли Иван люльку тяжёлую сострогал, а только в первую же ночь сорвалась с крюка колыбель с младенцем и упала на пол, придавив любимого Матрёниного кота Тимоху.

Младенец с испугу разревелся, до икоты, а кот ничего – молчал Тимоха, потому как тяжёлую люльку сострогал Иван, и домашний любимец, не выдержав такого надругательства, сразу помер.

Когда Федьке исполнилось семь лет, родители нарядили его в новый школьный костюмчик, за которым отец специально в областной центр ездил, надели на плечи ранец с учебниками, и собрались было отвести в первый класс Разгуляевской восьмилетки, как вдруг Федька неожиданно пропал. Долго искали родители непутёвое дитя, пока не услышали тихое скуление из подпола: там, в бочке с солёными огурцами с поломанной правой рукой застрял их несостоявшийся первоклассник. Как получилось, что Федька в подпол свалился, никто объяснить не мог. Пришлось Федьку отмывать от рассола и вместо школы везти в больницу, где ему наложили гипс и смазали ссадины на лице «зелёнкой». В школу Федька пошёл на следующий год, потому как рука у него срасталась не так, как доктор велел, и ещё дважды руку Федьке ломали и вновь накладывали гипс.

С тех самых пор и повелось, что если забредёт в Медведково напасть шальная, то Федьку никогда ни минует.

Сельчане не то чтобы не любили Кудряша, но дел с ним никаких иметь не хотели: боялись, как бы проклятие и на них, словно чёрная оспа, не перекинулось.

– Чего тебе? – недовольно спросил Карась, который не был в восторге от Федькиного визита.

Кудряш ответил не сразу: запустив пальцы в русые кудри и мечтательно глядя в потолок, местный неудачник задушевным голосом поведал Карасю свою заветную мечту.

– Задумал я, Жора, в большой город податься, в Новосибирск, а ещё лучше – во Владивосток! Потому как не согласен я в нашей глухомани свою молодость губить! Душа на простор рвётся – не удержать!

– В город, говоришь, собрался? Ну, это дело не хитрое! Езжай Федя, езжай, но только если Новосибирск выберешь, то там вскорости самолёт упадёт, чует моя душа – прямо в аэропорту и упадёт, а если во Владивосток подашься, то там очередная подводная лодка утонет. У городских своих бед не хватает, так ты им, Федя свою напасть привезёшь. Ко мне-то зачем пришёл?

– Хотел я у тебя, Жорик деньжатами разжиться, этак тысчонок десять. Сам понимаешь: дорога дальняя, да и на первое время деньжата понадобятся.

– Ты, Кудряш, случаем, очередной раз в подпол не падал? С головкой у тебя всё в порядке? Это с какого такого перепугу я тебе десять «кусков» отстегнуть должен?

– Обижаешь, начальник! Нечто мы без понятия, чтобы так вот, за здорово живёшь, деньги клянчить. У нас к Вам предложенье имеется, так сказать, с обоюдной коммерческой выгодой!

– Шёл бы ты, Федя, со своей обоюдной выгодой к себе общину, да у старца вашего Иосифа денег и попросил. Вы ведь на него, да на его предшественников, всю жизнь горбатились. Вот пусть он тебе расчёт и даёт: неужели за всю жизнь ты десять «кусков» не заработал?

– Был я, Жора, у старца и расчёт взял по полной мере: пока Иосиф в храме на молении со старухами бесноватыми пропадал, я в его келье инвентаризацию всего его имущества провёл. Правильно ты, Жорж, сказал: мы на него семьёй всю жизнь горбатились, так что имею полное право на материальное вознаграждение!

– Да ты ещё и ворюга ко всему! Пошёл вон, беспутный!

– Не торопись Жорж, не торопись! Все мы не без греха. Ты вон на днях Клавке-продавщице перстенёк с камешком подарил. Дорогой перстенёк-то! Клавке самой такой ни за что не купить. Спрашивается, и за какие такие услуги ты замужней бабе дорогие подарки делаешь?

– Откуда знаешь, что мой подарок?

– Так Клавка по пьяной лавочке сама хвасталась. Клавка, конечно, баба красивая, но ума недалёкого: дойдёт до Макарки слух, так он ей рёбра точно пересчитает, да и тебе заодно обломится!

– Вот дура! Зарекался я с бабами связываться, да чёрт попутал! Ладно, показывай, с чем пришёл.

Кудряш медленно, с достоинством, достал из кармана заношенных штанов кожаный кисет и положил перед Карасём.

– Что это? – опасливо спросил Жорка, не прикасаясь к кисету.

– Честно говоря, Жорик, и сам не знаю! Вот только Иосиф хранил это за семью замками, еле-еле отыскал! Я сначала обрадовался: думал, золотишко! Так нет, бумага в нём старинная, а на бумаге циферки, вроде как текст зашифрованный. Вот я и смекаю: не зря ведь Иосиф бумагу эту так старательно прятал. Значит, большая ценность в ней.

Карась аккуратно достал из кисета свёрнутый в трубку пергамент и осторожно развернул. Кудряш не обманул, документ был старинный: бумага дорогая – гербовая, с золотым обрезом по краям. Весь лист заполнен цифрами, выписанными каллиграфическим почерком, и только в правом нижнем углу листа проставлены две заглавные буквы «А.П.».

– Может и действительно документ этот большую ценность имеет, но десять тысяч я за него не дам, – после недолгого размышления ответил Карась. – По всему видно, что это шифр, но расшифровать, что там написано, ни мне, ни тебе, Кудряш, не под силу, а значит, грош цена твоей бумажке…

Долго спорил Карась с Воскобойниковым, пока не смекнул, что даже в нерасшифрованном виде документ имеет историческую ценность. Сошлись на семи с половиной тысячах и ударили по рукам.

«В крайнем случае, я эту бумагу отвезу в Москву, коллекционерам. – думал про себя Карась, отсчитывая для Кудряша новенькие пятисотрублёвые купюры. – Народец этот с придурью: за старинную монету или иконку замызганную готовы последнюю рубаху заложить. Чем чёрт не шутит, может, я на этой бумаженции капитал сколочу!»

Кудряш торопливо деньги сгрёб и, не пересчитывая, спрятал в карман.

– Признавайся, что ещё у Иосифа реквизировал? – спросил Жорка, пряча пергамент в кожаный кисет.

– Да так, по мелочи: пару крестиков позолоченных, монеты старинные, похоже, серебрёные, да парочку иконок, – легко сознался Фёдор. – И вот ещё ключик, не золотой, но, кажись, посеребрённый.

С этими словами Федька выложил на стол старинной работы, потемневший от времени ключ.

– Занятная вещица, – согласился Карась, рассматривая причудливый герб в виде ладони и перекрещённых между собой ключей. – И что этим ключом старец твой открывал, ты, конечно, не знаешь?

– Да хрен его знает! – злобно ругнулся Федька. – Я его хату всю перерыл, но ни сейфа, ни потайного чулана не нашёл.

– Ладно, возьму, – решил Жорка. – Я его в машине вместо ёлочки на лобовое повешу. Ну, остальную дребедень мне можешь не предлагать. Задумаешь продавать, к первому попавшемуся на улице не суйся – «заметут» в одно мгновенье. Хотя старец твой вряд ли в милицию обратится, он больше на суд божий уповает, но осторожность не повредит. Потолкайся в скупке, присмотрись к людям, и лишь потом товар предлагай.

– Спасибо за совет, – важно ответил Федька, поддёргивая спадающие брюки, – но мы и сами с усами.

– Тоже мне, профи! – возмутился Карась. – Да ты дальше областного центра нигде в своей жизни беспутной не был! Да и туда попал, когда тебя на суд возили!

Но Кудряш уже ничего не слышал: весёлый и беззаботный, он широко шагал по пыльному просёлку к своему дому.

Не ведал в тот день Фёдор Воскобойников, что, продав Карасю старинный пергамент, продешевил он по-крупному, как если бы продал племенного жеребца по цене старой курицы-наседки. Не ведал о своей удаче и Жорка Карась, которого природное чутьё на наживу не подвело и в этот раз. Однако это был тот редкий случай, когда продешевить лучше, чем нажиться.

Сам того не желая, Карась приподнял полог над вековой тайной: подул свежий ветер, закачалась паутина времени, и очнулись от векового сна призраки прошлого. Ох, не к добру это, быть беде!

Гордей Иванович Кошель нумизматом не был, но деньги любил искренне, начиная с пионерского детства. Ещё он любил покрытые паутиной времени тайны и чужие секреты. Такое редкое сочетание интересов привело к тому, что Гордей, будучи молодым человеком, не стал составлять конкуренцию сверстникам, мечтавшим покорять Северный полюс и дальний космос. Он вообще сторонился героических профессий и всего того, что связано с публичностью. Известность ему была противопоказана. Советская власть и криминальные структуры к людям его профессии проявляли повышенный интерес, но, несмотря на постоянный риск быть ограбленным или привлечённым к уголовной ответственности, Кошель беззаветно любил свою работу и страшно гордился, когда его называли антикваром.

Он действительно был хорошим антикваром – антикваром с большой буквы «А». Возможно, из него вышел бы неплохой бухгалтер или археолог, но Гордей любил считать наличные деньги, а не дебиторские задолженности, и раскопкам древних курганов под палящим крымским солнцем предпочитал прохладу уютного кабинета, где он, подобно Скупому рыцарю, с нежностью и душевным трепетом перебирал свои сокровища. А перебирать и хранить имелось немало: старинное холодное оружие и ордена, коллекции картин и редких фарфоровых статуэток, серебряное литьё с клеймом самого Фаберже и старинная мебель, серебряная и позолоченная посуда и редкие фолианты.

Среди всего многообразия редких экспонатов и коллекций Гордей Иванович выделял коллекцию древнерусских икон, которую знатоки оценивали в восемьсот тысяч «зелёных».

Всё могло быть иначе, и Гордей Иванович никогда бы не стал антикваром, если бы не вмешался Его Величество Случай.

Однажды, в школьные годы, Гордей, которого во дворе дразнили не иначе как Кашель, выиграл в «пристенок» у пацанов из соседнего двора старинную, потемневшую от времени монету. Монета была тяжёлой, и Гордей намеревался использовать её в качестве битка, но неожиданно монету нашла мать Гордея. Была она женщиной строгих правил, поэтому без ложной стыдливости регулярно проверяла карманы его одежды в поисках папирос, самодельных ножей типа «финка» и других запрещённых предметов, которые так манят мальчишек в подростковом возрасте.

Обнаружив в карманах сыновних штанов вместо табака старинную монету, мать удивилась и показала находку мужу. Отец задумчиво повертел монету в руках, после чего потёр тряпочкой, смоченной скипидаром, и монета тускло заблестела.

– Кажись, серебро! – обрадовался Иван Кошель и, завернув монету в носовой платок, отправился к знакомому скупщику краденого. Скупщик был приятелем Ивана, поэтому не стал обманывать старого собутыльника, а, внимательно рассмотрев серебряную денежку в лупу, честно сказал, что монета эта больших денег стоит, потому как редкая, и для коллекционеров, которых скупщик обозвал незнакомым словом – нумизматы, представляет большой интерес.

Домой Иван Кошель вернулся поздно вечером навеселе и с крупной суммой денег, которая значительно превышала его месячный заработок. На вырученные от продажи нумизматической редкости деньги родители после долгих препирательств купили резной дубовый буфет, отрез на костюм и велосипед. Велосипед был подержанный, но довольно крепкий. Отец покрасил его чёрной матово поблёскивающей на солнце краской, и Гордей, вызывая зависть соседских мальчишек, лихо катался на нём по дворам и ближайшим окрестностям.

С тех самых пор Гордей накрепко усвоил, что за одну старинную вещь можно выручить денег больше, чем за месяц работы в медеплавильном цехе, где работал отец.

Гордей был мальчик любопытный, поэтому записался в районную библиотеку и быстро пристрастился читать книги по истории, чем несказанно удивил родителей. Тёплыми летними вечерами любил он также потолкаться на площади возле краеведческого музея, где собирались коллекционеры всех мастей – от начинающих филателистов до опытных нумизматов. Сам Гордей долго не мог определиться, поэтому живо интересовался всем, что попадалось на глаза, и вскоре стал своим среди этой пёстрой публики. Долгое время Гордей ничего не покупал и ничего не продавал.

– Мальчик, ты что здесь забыл? – спрашивали его мужчины с бегающим взглядом.

Гордей смущался, переступал с ноги на ногу и честно отвечал:

– Мне так интересно всё, о чём Вы рассказываете! В школе об этом ничего не говорят. Можно, я немного рядом постою и Вас послушаю?

– Ладно, слушай! Только под ногами не мешайся и руками ничего не трогай, – милостиво разрешали польщённые коллекционеры, минуту назад взиравшие на него с подозрением.

Летом Гордей, к всеобщему удивлению одноклассников, отказался от бесплатной путёвки в пионерский лагерь, которой его наградили, как победителя олимпиады по истории древнего мира, а, сложив в рюкзак несколько банок консервов и пакет сухарей, прихватил сапёрную лопатку и уехал в Подмосковье, где, по свидетельству ветеранов, в 41-ом году проходил рубеж обороны.

Через неделю похудевший, чумазый и искусанный комарами, он вернулся в город. К удивлению старших товарищей, Гордей на первой же сходке выложил на продажу два золочёных нательных крестика, хорошо сохранившуюся потемневшую луковицу серебрёных часов с массивной цепочкой, тяжёлый металлический портсигар, внутри которого находилась маленькая иконка в позолоченном окладе, парочку позеленевших медалей «За отвагу», и самую главную находку – орден Красного знамени.

Коллекционеры, не торгуясь, раскупили всё, что предложил Гордей. Позже он узнал, что по неопытности сильно продешевил, но и вырученных денег было так много, что он растерялся.

Когда Гордей пересчитывал выручку и опьянённый удачей глупо улыбался, к нему подошёл худой старик в потёртом летнем костюме по моде тридцатых годов – большой знаток и любитель старинной иконописи. Никто не знал его настоящего имени, и видимо, поэтому его уважительно величали Апостолом.

– Мальчик, я тебя не обманывал, – сказал Апостол, теребя аккуратно подстриженную седую бородку. – Иконка, что ты мне продал, Панагия! Она стоит очень больших денег, ты же мне её продал за бесценок. Я не хочу быть неблагодарным: денег я тебе не дам – пусть это будет для тебя хорошим уроком, но кое в чём я смогу тебе быть полезным. Если хочешь разбираться в нашем ремесле, приходи ко мне домой, – и назвал адрес.

Так Гордей попал в круг избранных. Кошель знал, что коллекционеры – народ скрытный, и случайных людей к себе не допускают, поэтому приглашение Апостола расценил как большую удачу.

Жил Апостол почти в самом центре, в неприметном трёхэтажном особнячке, который спрятался за широкими спинами новых многоэтажек. Оградившись от остального мира изящной чугунной оградой и английским газоном, особнячок напоминал посольство маленького, но дружелюбного государства, и весело поблёскивал на солнце свежевымытыми окнами. Однако попасть во владения Апостола человеку с улицы было непросто: во дворе колдовал над зелёным газоном не старый и крепкий на вид татарин в узорчатой тюбетейке, который каждого посетителя встречал и провожал внимательным взглядом, а в парадном находилась бдительная консьержка.

Всё это великолепие как-то не вязалось с потёртым видом Апостола.

– Вы так шикарно устроились, а выглядите, как управдом на пенсии, – не утруждая себя политесом, заявил Кошель хозяину, после того, как переступил порог его пятикомнатной квартиры на третьем этаже.

– Это хорошо, что ты меня так воспринимаешь! – усмехнулся Апостол, препровождая гостя в ванную комнату.

– Почему? – искренне удивился Гордей, которому Апостол вежливо предложил вымыть руки и лицо.

– Значит, и остальные так думают. Понимаешь, мальчик, революционный лозунг «Всё отобрать и поделить!» со временем потерял вторую социальную составляющую, поэтому среди людей моего круга, многие из которых являются не только уважаемыми гражданами, но и весьма состоятельными людьми, выставлять достаток на показ не принято. В Советской России это, знаете ли, небезопасно!

Свой достаток Апостол хранил надёжно: на окнах установлены узорчатые стальные решётки, филигранное исполнение которых внушало посторонним обманчивую мысль, что установлены они исключительно в декоративных целях. Массивные двустворчатые входные двери изнутри усилены металлическими накладками и запирались на тяжёлый засов, а также на несколько замков с секретами.

В тот вечер они долго беседовали, пили зелёный чай с рахат-лукумом и засахаренными финиками. Завернувшись в пёстрый узбекский халат и шумно прихлёбывая горячий чай из расписной пиалы, Апостол скорее напоминал доброго старика Хоттабыча, чем умудрённого житейскими невзгодами прожжённого дельца.

– В основной своей массе антиквариат стоит очень дорого, – поучал Апостол. – Это побуждает людей несведущих, но жадных, пытаться всучить нам, антикварам, поддельные картины, фальшивые монеты, а также другие милые, но бесполезные мелочи, выдавая их за творение великих мастеров. В поисках одной-единственной жемчужины мы вынуждены ковыряться в навозе блошиных рынков и общаться со спекулянтами, но поверьте, юноша – оно того стоит! «Omnia praeclara rara»! – возвышенно произнёс Апостол.

– Чего? – не понял Гордей.

– Это латынь, юноша. – терпеливо пояснял Апостол. – В переводе звучит: «Всё прекрасное редко»!

На прощанье Апостол вручил ему несколько книг по истории искусства и строго-настрого приказал прочитать их вдумчиво, а лучше несколько раз.

– С первого раза ты ничего не поймёшь, но пусть тебя это не пугает. Всё, что не понял, записывай в блокнот, я тебе потом поясню. Будешь приходить ко мне вечером по пятницам. В это время мои клиенты, как правило, отдыхают в модных ресторанах, или утопают в кружевах своих любовниц. Я же готов целиком посвятить это время тебе.

Апостол был человеком по-своему счастливым, но одиноким, поэтому быстро привязался к любознательному юноше, который в любое время суток смотрел на него влюблённым взглядом. Пройдёт много лет, и Гордей станет таким же, как Апостол, известным специалистом по антиквариату, и таким же одиноким. После смерти Апостола он с удивлением узнал, что пяти-комнатную квартиру и большую часть всех коллекций наставник завещал ему.

Вступив в права наследника, Гордей переехал из пропахшей жареной рыбой и керосином коммуналки в неприметный особняк с ухоженным английским газоном и изящной чугунной оградой. После переезда Гордей с удовлетворением отметил, что стал состоятельным человеком. Состоятельным и одиноким. Его семья навсегда осталась в старой коммуналке и никогда не переступала порога его шикарной квартиры. Родители и две младших сестры сначала ждали, что Гордей позовёт их к себе, но время шло, а счастливый обладатель новой жилплощади молчал. Со временем молчание переросло в отчуждение: родители умерли, сёстры позабыли неблагодарного брата, и вышли замуж.

Гордей ни о чём не жалел. Его пугала мысль, что в его уютный, тонкий, понятный только ему одному мир, ворвутся ставшими ему чужими люди с мелкими ежедневными и суетными заботами, пошлыми рассуждениями о жизни, детским плачем и пьяными дебошами. Это Гордей уже видел, и оно осталось где-то там, за чугунной оградой и толстыми стенами особняка. Кошель жил своей жизнью: радовался, когда доводилось обнаружить и завладеть раритетом, огорчался, когда редкая вещь уходила другому коллекционеру или оказывалась не такой уж ценной, а то и просто подделкой.

Однажды посредник предложил ему купить старинный пергамент. По качеству бумаги с водяными знаками в виде двуглавого орла и золотому обрезу он сразу определил, что пергамент подлинный, но его смущал текст, вернее, не текст, а выписанная твёрдым каллиграфическим почерком череда цифр. В конце текста вместо подписи стояли две заглавные буквы «А.П.».

Глядя на местами выцветший текст, Гордей явственно почувствовал, как дремавшая в нём до сей поры страсть к чужим секретам заворочалась, расправила бесцветные крылья и, как выдержанный хмель, ударила в голову. Подчиняясь выработанной годами интуиции, Гордей, не торгуясь, выложил за пергамент крупную сумму в евро.

После того, как за посредником закрылась тяжёлая входная дверь, Гордей, не раздумывая, позвонил Вирусу. В повседневной жизни Вирус был просто Витькой, а для местного участкового Виктором Николаевичем Вериговым – опытным хакером, а значит, потенциальным преступником. Кошель знал, что Витькой интересуется не только милицейский участковый, но и сотрудники из подразделения «Р», созданного для борьбы с преступлениями в сфере компьютерных технологий, но его это не остановило. Был Витька не только хакером: страсть взламывать компьютерные файлы тесно переплеталась в его голове с опытом военного шифровальщика. Когда-то давно, в юности, Витька служил в одном из армейских штабов шифровальщиком, и был уволен рядов Вооружённых сил «за совершение проступка, несовместимого со званием офицера». С тех самых пор Витька получил прозвище Вирус и превратился в похитителя чужих секретов, которыми торговал оптом и в розницу. Гордей всегда удивлялся Витькиному оптимизму. По логике вещей Вирусу, за его криминальный бизнес, уже лет пять как должны были в тёмной подворотне проломить голову, или, в лучшем случае, упрятать в мордовские лагеря. Однако странным образом Витька оставался живым, здоровым, и на свободе.

Гордей не знал, что за свободу Витька платил дорого: он давно был на крючке у спецслужб, регулярно поставляя своему куратору информацию из взломанных им файлов.

– Не спишь? – начал разговор Кошель после того, как услышал в телефонной трубке щедро приправленное ненормативной лексикой ворчание Вируса. Дело в том, что Вирус мог по неделям не выходить из своей захламлённой квартиры, ночи напролёт просиживая в интернете, поэтому ночь и день давно стали для него понятия условными.

– Где-то я слышал этот противный голос! – ёрничая, ответил ему Вирус. – Неужели это мой старый друг Гобсек?

– Гобсек, к твоему сведению, никогда антикваром не был, – парировал Кошель. – Его удел – банальное ростовщичество и скупка краденого.

– Да-да, я понял! Это к вашему брату-антиквару никакого отношения не имеет. Вы ведь люди образованные, тонкой душевной организации, воспитанные на творениях Рембрандта и Боттичелли, и, положа руку на уголовный кодекс, можете смело присягать, что ни в чём противозаконном замешаны никогда не были!

– Что-то ты сегодня не в духе? Опять зависал всю ночь на порносайтах?

– А сейчас ночь или день? Хотя какая разница!

– Для тебя никакой. Скажи мне, раб дисплея и клавиатуры, ты не забыл свою армейскую специальность?

– Есть работа? – оживился Вирус.

– Есть! И к тому же хорошо оплачиваемая. Никакого криминала, но тебя заинтересует: надо разгадать один исторический ребус. Оплата наличными!

– Считай, что заинтриговал! Сколько?

– Не обижу! Всё зависит от результата дешифровки.

Через полчаса Кошель входил в холостяцкую квартиру Вируса, которая скорее напоминала хранилище старых вещей, чем жилое помещение.

– Ты бы, Витя, хоть раз к себе женщину привёл! – пробурчал Гордей вместо приветствия, переступая через живописно разбросанные носки, смятые пластиковые стаканчики, поломанные коробки от дискет и змеящиеся по всей квартире разноцветные провода.

– Зачем?

– Можно, конечно, и для сексуальных забав, но в твоём случае лучше чтобы прибралась в квартирке.

– Я не такой эстет, как ты, мне и так уютно.

– Причём здесь эстет? Я говорю об элементарной гигиене.

– Хо-хо, парнишка! Не учите меня жить! Давай показывай, что принёс.

Гордей не торопясь, достал из кожаного портфеля прозрачный файл, в котором находилась ксерокопия пергамента, и передал Вирусу. Витек с жадностью схватил ксерокопию и впился в неё близорукими глазами.

– Дай мне точку отсчёта! – торопливо попросил Вирус, не отрывая взгляда от шифровки.

– Ну, если тебе это поможет – примерно вторая половина восемнадцатого или начало девятнадцатого века.

– Возможно, поможет. Как срочно нужен результат?

– Работай спокойно: время терпит! Я тут тебе кое-что принёс….

Но Вирус уже ничего не видел и не слышал. Он целиком погрузился в поиск решения поставленной задачи. Гордей вздохнул и, махнув на компьютерного гения рукой, подошёл к холодильнику. В холодильнике, как он и ожидал, было пусто, как в заснеженной тундре, лишь в углу одиноко стояла открытая консервная банка с чем-то зеленовато-фиолетовым.

– Пенициллин он здесь выращивает, что ли? – пробурчал Гордей, выбрасывая подозрительную банку в мусорное ведро. После чего Кошель достал из портфеля палку сырокопчёной колбасы, большой кусок российского сыра, связку бананов, несколько баночек с энергетическим напитком, пару банок говяжьей тушёнки и полтора десятка глазированных сырков.

– Это тебе аванс, – негромко произнёс Кошель и сунул в руку Вирусу сто долларов, после чего, не прощаясь, покинул квартиру.

Вирус позвонил через три дня, в пятницу вечером, когда Гордей не спеша наслаждался нежнейшим паштетом из гусиной печени, запивая великолепной крымской «Мадерой».

– Приезжай! Есть результат! – с затаённой гордостью произнёс Вирус.

– И что там? – поинтересовался Кошель, продолжая рассматривать содержимое бокала на свет.

– Ты будешь приятно удивлён, но это не телефонный разговор.

Кошель маленькими глотками допил вино и аккуратно вытер губы салфеткой. Он не торопился: впереди был свободный, обещающий быть приятным вечер, и Гордей хотел насладиться им, как хорошим вином. Приятный сюрприз, который обещал Вирус, он решил оставить на десерт. Откуда-то с улицы в открытое окно ветер донёс пронзительный детский плачь. Кошель недовольно поморщился: маленькие дети его раздражали. Они напоминали ему тот период жизни, когда в коммуналке детский плач был непременным атрибутом пьяных скандалов. Гордей решительно закрыл створку окна и улыбнулся: он всё больше и больше ценил личную свободу и одиночество.

К Вирусу он приехал около полуночи, захватив для него бутылку финской водки и солидный ломоть домашнего окорока.

В холостяцкой «берлоге» Вируса его действительно ждал сюрприз.

Витёк в сильном нервном возбуждении метался между столом, заставленным компьютерной техникой, и продавленным креслом, в котором устроился гость.

– Да, задал ты мне задачку! – восхищённо повторял Вирус, пропуская очередную рюмку водки и закусывая кусочками окорока, которые, к неудовольствию Гордея, отщипывал от целого ломтя грязными пальцами. – Я когда впервые увидел твою шифровку, сразу понял, что где-то этот почерк я уже встречал. Почерк не в смысле написания текста, а в смысле составления шифра.

– Неужели! – саркастически усмехнулся Гордей. – В тексте, который составлен около двухсот лет назад, ты узрел почерк знакомого шифровальщика?

– Ты в Египте был? – вдруг спросил Вирус.

– Ты же знаешь, что был.

– Пирамиды видел?

– И пирамиды видел, и верблюдов, и бедуинов. При чём здесь Египет?

– Если смотреть на пирамиду с близкого расстояния, то есть стоя у подножья, то видишь лишь каменные плиты – блоки, из которых она сложена. Ты видишь один или несколько блоков, и понимаешь, что остальные блоки, которые в данный момент зрению недоступны, такие же по размеру и по форме. Если будешь осматривать следующую пирамиду, то увидишь, что она тоже сложена из блоков, но эти блоки отличаются от блоков первой пирамиды, потому что их изготавливал другой мастер. Вот так и я, глядя на зашифрованный текст, вижу не отдельные цифры и значки, а целые блоки зашифрованной информации. Шифровальщик должен определить, по какому методу зашифрован текст. Существует всего три вида шифров: шифр перестановки, шифр замещения и комбинированный шифр, который включает в себя элементы двух предыдущих шифров. При применении любого из этих шифров, как правило, используют метод перемешивания или рассеивания, которые призваны максимально маскировать даже незначительную зависимость между открытым текстом, шифротекстом и ключом, потому что если такая зависимость будет установлена, то её использование в дифференциальном и линейном криптоанализе приведёт…

– Витёк!

– Прости, увлёкся. Ты сказал, что пергамент относится к восемнадцатому или девятнадцатому веку. В этот период тайные масонские ложи уступают место революционным кружкам и организациям. И те и другие активно использовали тайнопись. Для этого периода характерно использование комбинированных методов шифрования. Я попытался решить этот ребус кавалерийским наскоком, но потерпел неудачу. К моему удивлению, чем больше я занимался дешифровкой, тем больше встречал знакомых мне блоков, но ключ подобрать не мог. В то время в качестве ключа-дешифратора часто использовалась слово или целая фраза из какой-нибудь популярной книги. Узнать, какая фраза и из какого французского романа была ключом к расшифровке текста, практически невозможно. Здесь надо идти другим путём…

– Виктор! Надеюсь, ты опустишь технические подробности. Я и без них верю в твою гениальность.

– Да, конечно, но я попытаюсь закончить свою мысль, пусть даже в упрощённой форме. Вернёмся к аналогии с архитектурой. Ты видел Казанский кремль?

– Видел! Ну, и что дальше?

– Скажи, Гордей, какая мысль приходила в твою светлую голову, когда ты смотрел на его зубчатые стены?

– Эти стены мне напомнили Московский кремль – один архитектурный стиль. Это видно и неспециалисту.

– Вот! Вот именно! – обрадовано произнёс Вирус. – Ты сравнил его с тебе известным архитектурным ансамблем. В возведении Московского кремля участвовали те же мастера, что и в постройке Казанского кремля. Может и не те самые, но мастера одной школы. После очередной неудачи я отстранённо думал о человеке, создавшем этот шифр. Я сидел в кресле, пил пепси и думал о человеке, который двести лет назад, не имея под рукой ни компьютера, ни шифровальной машины, создал такой заковыристый ребус. Я даже пытался разговаривать с ним.

«Скажи, дружище! – обращался я к нему. – В каких палатах, какие монахи-доминиканцы тебя этому научили? А может, не монахи? Может ты, сидя в кабинете Тайной канцелярии, сам дошёл до всего, без посторонней помощи?»

И в тот момент, когда я произнёс вслух про кабинет Тайной канцелярии, мне показалось, что я ухватился за кончик ниточки этого клубочка. Для меня ключевым оказалось слово «кабинет». Тут меня и осенило! Я вспомнил, где я видел эти «блоки», эти «зубчатые стены», я узнал этот почерк. На одном из занятий в армейской «учебке» нам рассказывали, что в царской России существовала тайная организация, которая за солидное вознаграждение могла расшифровать перехваченные письма, или, если Вы очень состоятельный господин, то создать для вас личный шифр. Называлась эта организация – «Чёрный кабинет». Шифры, созданные «Чёрным кабинетом», отличались такой сложностью, а значит, и надёжностью, что к услугам «Чёрного кабинета» прибегала даже царская семья. Во вторую мировую войну фашисты не постеснялись позаимствовать, и до сорок пятого года использовать шифр под названием «Два квадрата», созданный «Чёрным кабинетом» на рубеже девятнадцатого века.

Вирус перевёл дух, открыл с треском банку и хлебнул пепси. Гордей терпеливо ждал, пока собеседник соберётся с силами, но Вирус замолчал, внезапно погрузившись в воспоминания.

– Дальше! – не выдержал Гордей.

– Дальше было ещё интересней! Автор при написании текста использовал русский, немецкий и французский языки. Даже в расшифрованном виде текст содержит ряд загадок. Вот, например, что означает эта фраза «Fur Gott, Furst und Vaterland»?

– Даже при твоём новгородском произношении, я догадываюсь, что ты изрёк какую-то банальность на немецком.

– Насчёт языка ты прав, а вот насчёт банальности поторопился. Это девиз, и в переводе он звучит, как «За бога, Князя и Отечество». Это тебе ничего не напоминает?

– Мне ли не знать! Этот девиз в России звучал, как «За Бога, Царя и Отечество», позднее он был выбит на…

– Погоди! Глубокий исторический экскурс не требуется. Я, так же, как и ты, обратил внимание на то, что слово «царь» заменено словом «князь». Чем владеет князь?

– Ну, мало ли чем он может владеть: крепостными, землями, своим титулом и гербом. Да, именно гербом, на котором начертан девиз…

– Всё правильно, но я имел в виду не это. Князь владеет княжеством! А насчёт девиза ты правильно подметил. Не мудрствуя лукаво, я через «паутину» провёл поиск, и установил, что это девиз княжества Лихтенштейн.

– Лихтенштейн?

– Да, Лихтенштейн – карликовое государство, созданное в 1719 году и до 1866 года входившее в состав Германского союза. Землицы мало, площадь крохотная, полезных ископаемых нет, да и никогда не было, вот и выживает оно за счёт туризма и хорошо развитой банковской системы. Короче, Лихтенштейн – если не налоговый рай, то что-то очень близкое к этому. Если учесть, что расположено оно между Австрией и Швейцарией – государствами явно не бедными, то получаемый доход позволяет Главе этого крохотного государства уверенно заявлять о суверенитете, даже при полном отсутствии армии.

– Погоди, Витёк! Ты не забыл, что мы имеем дело с текстом восемнадцатого века?

– Нет, не забыл. Я хотел рассказать тебе всё по порядку, но ты такой нетерпеливый… Ладно, скажу сразу: по моим предположениям, автор текста не кто иной, как Государь всея Руси, её полей, морей и огородов, Александр Павлович.

– Бред! Витёк, тебе просто хочется, чтобы автором текста был Государь Император. Где доказательства?

– Помнишь, в конце текста на пергаменте проставлены две заглавные буквы «А.П.»? Учитывая, что такие инициалы в указанный исторический период были только у Александра I, а также то, что царская семья и раньше пользовалась услугами «Чёрного кабинета», о чём свидетельствует использование в нашем случае индивидуального шифра, который может позволить себе только очень состоятельный господин, я и сделал заключение, что автором шифротекста являлась коронованная особа.

– Этих доказательств недостаточно! В России в то время было много состоятельных людей, которые могли иметь инициалы «А.П.» и позволить себе писать на дорогой гербовой бумаге специально разработанным для них шифром. Возможно, это дипломатическая переписка от имени Государя, поэтому текст и подписан инициалами. Я что-то с трудом представляю себе Александра I в роли шифровальщика! Скорее всего, обыкновенная ведомственная рутина.

– Согласен! А что ты скажешь на это? – и Вирус, схватив со стола листок с раскодированным текстом, громко и с чувством зачитал первый абзац:

– «Волею Судеб и Всевышнего да исполнится всё, что предначертано Мне Божественным провидением!»

– Да, на дипломатическую переписку что-то не похоже! А что дальше?

– Дальше автор повествует, что, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, вручает свою судьбу Всевышнему и просит не оставить Его, в пути его скорбном!

– И зачем это надо было зашифровывать? Ну и шёл бы он себе путём своим скорбным! Что в этом секретного?

– Секреты находятся далее по тексту: перечисление городов и напротив каждого города – фамилия купца или какого-нибудь другого состоятельного господина. Вот, например: «город Томск – купец первой гильдии Семён Феофонович Хромов». Обрати внимание: при перечислении городов Российской империи, указаны фамилии конкретных лиц, и лишь при упоминании княжества Лихтенштейн указано шестизначное число. Я предполагаю, что это банковский код.

– Как говаривал один мой знакомый литературный критик: «Сюжет закручен лихо, но неправдоподобно»! Зачем Императору эти шпионские «заморочки» с шифрами, банковскими кодами и прочей ерундой? Он и так являлся одним из самых состоятельных господ Российской империи!

– Императору действительно ни к чему. А если… если уже не Императору?

– Не понял! Ты же только что утверждал, что текст составлен коронованной особой!

– Понимаешь, Гордей, я, когда понял, что к шифровке имеет отношение лицо царской фамилии, то влез в «паутину» и скачал всё, что касалось Александра Благословенного. В его жизни, а ещё больше в его смерти, много непонятного. Непрост был Государь Император! Ох, непрост! В конце царствования он откровенно тяготился царскими обязанностями. Есть версия, что свою смерть он имитировал, а сам ушёл странствовать по Руси под именем старца Фёдора Кузьмича.

– Зачем такие сложности? Можно было просто отречься от престола.

– Нет, не просто. Не было в истории государства Российского такого прецедента, чтобы государь от престола добровольно отрёкся. Ну, допустим, Александр отрёкся, и что дальше? Какой его статус? Должен ли он жить при дворе или уехать за границу, как великий князь Константин? Даже если бы он уехал за границу и перестал играть в жизни государства какую-либо роль, на него всё равно возлагались бы определённые обязательства, как на члена царской семьи.

Знаешь, Гордей, когда я лямку армейскую тянул, произошёл у нас в части прелюбопытный случай. Заместителем командира части был майор Архипов – служака до мозга костей, и при этом большая умница. Службу он знал, как свои пять пальцев, все выходные в части проводил, от подъёма до отбоя. Ему прочили полковничью должность в штабе округа, как вдруг неожиданно Архипов пропал. Просто не пришёл утром в часть. Исчез! Все сразу обеспокоились. Такого за ним раньше не водилось! Однако проходит второй день, третий, неделя проходит, а Архипова нет. Командир всех «на уши» поставил, в розыск объявили! Шутка ли: пропал офицер ФСБ! Искали, искали, да так Архипова и не нашли. Целый год числился Архипов, как без вести пропавший. Через год объявили его погибшим и исключили из списков части. А ещё через полгода, во время плановой милицейской облавы, в самом центре Москвы, в подвале здания, планируемого под снос, задержали несколько бродяг. У бомжей, понятное дело, документов нет, вот и притащили их в местное отделение милиции для установления личности. Бродяги, конечно, все не без греха – подворовывают, чтобы как-то прожить, поэтому и кличут себя Иванами Родства не Помнящими. На этот случай у «ментов» методика отработана давно: дактилоскопируют всех задержанных и «пробивают» по базе данных. Каково же было удивление, когда среди этих бродяг обнаружили нашего Архипова. Мне потом знакомый мент рассказывал, что Архипов на вопрос следователя о причинах, побудивших его оставить часть, сказал одно слово: «Обрыдло»! Чтобы сохранить честь мундира, признали майора Архипова умалишённым и отправили на «гражданку». Вот только с пенсией закавыка вышла: мёртвым пенсия не положена!

Мне почему-то кажется мне, что государю императору за двадцать пять лет самодержавного правления тоже всё обрыдло, и по этой веской причине подался он в странники.

– Но ведь это только теория, причём не подкреплённая фактами.

– Не скажи! У меня создалось мнение, что Александр был со своей семьёй в сговоре, то есть самые близкие знали, что он совершил подмену, и даже знали, где живёт. При пристальном изучении показаний современников, на свет появляются мелкие недочёты, которые и свидетельствуют в пользу этой невероятной теории. Начнём, например, с 11 ноября 1825 года – ровно три дня до смерти императора. В этот день, вернее, в ночь, к императору с секретным донесением приехал унтер-офицер Шервуд, якобы поведавший в приватной беседе Александру I о заговоре дворян, которых впоследствии назовут Декабристами. После этого разговора поздно ночью Шервуд ускакал выполнять приказание императора. Какое приказание отдал Александр ему и ещё двум вельможам, которые так же в эту ночь ускакали в неизвестном направлении, историки могут только предполагать, так как достоверных сведений об этом не сохранилось. Считается, что Александр I поручил им принять меры против заговорщиков. Однако, если припомнить события 14 декабря 1825 года, то мы видим, что восстание для императора и всей царской семьи явилось полной неожиданностью, то есть мер к пресечению заговора принято не было. Следовательно, о заговоре Декабристов ничего известно не было, и унтер-офицер Шервуд, и посланные государем вельможи, выполняли другое секретное поручение.

– И ты знаешь, какое? – недоверчиво спросил Кошель.

– Точно утверждать не могу, но вероятней всего вот это! – и Вирус потряс перед лицом антиквара ксерокопией пергамента. – В те времена по пыльным просёлкам Российской империи бродило множество богомольцев, убогих, скитальцев религиозного различного толка, и все они питались подаянием. Вероятно, царская семья приняла меры, чтобы государь-император, путь даже под чужим именем, не просил подаяния! Для этого и были сделаны так называемые «закладки» – пункты, где в ожидании прибытия государя, вернее, Фёдора Кузьмича, находилась крупная сумма денег. Скорее всего, Фёдор Кузьмич напрямую не пользовался этими деньгами. Всё было обставлено, как забота состоятельных граждан города о судьбах сирых и убогих. Фёдор Кузьмич путешествовал по Сибири, возможно, его маршрут был согласован заранее, и по этому маршруту, так сказать, и осуществлялось непрерывное финансовое обеспечение старца. Вот посмотри сам: Омск, Томск, Екатеринбург. Судя по расшифровке, Фёдор Кузьмич шёл точно от «закладки» к «закладке». А на случай, если старец вдруг задумал бы покинуть Русь-матушку, была предусмотрительно сделана «закладка» в одном из банков Лихтенштейна. Возможно, это была самая крупная «закладка», так как в чужом государстве трогательная забота о бродячем русском богомольце выглядела бы фальшиво. Я предполагаю, что за границу наш Кузьмич должен был прибыть по подложному паспорту, как частное лицо, в совершенно другом обличии, но этого не случилось. В январе 1864 года Фёдор Кузьмич, уже будучи старым и больным, вернулся в Томск к купцу Семёну Хромову – владельцу одной из «закладок», якобы по настойчивой просьбе последнего. Почему-то находясь за сотни вёрст от Томска, больной и немощный старец упорно идёт именно к Хромову, хотя мог бы остановиться в любом монастыре.

– Ты говорил, были ещё какие-то нестыковки в пользу твоей теории?

– Да, были, их много. Взять хотя бы тело покойного императора. При составление протокола осмотра тела лейб-медик Тарасов обратил внимание на тот факт, что спина покойного и ягодицы были покрыты багровыми кровоподтёками. Присутствующий при этом доктор Вилье попытался списать это на последствия заболевания холерой, но Тарасов отверг этот диагноз. Позже, в Петербурге, при вскрытии гроба вдовствующая императрица Мария Фёдоровна выразила недоумение непохожестью покойника на государя при жизни. Однако этот факт постарались замять, списав недоразумение на последствия бальзамирования. Кстати, семья лейб-медика Тарасова до января 1864 года отказывалась справлять панихиду по усопшему императору и впервые заказала поминальную службу, только в январе 1864 года, то есть после смерти старца Фёдора Кузьмича. По свидетельству современников, старец, когда думал, что его никто не видит, даже в сибирской глуши вышагивал, как на параде, заложив руки за спину и высоко поднимая ноги. Некоторые историки придерживаются теории о самозванстве старца: дескать, он не утверждал, что является государем Александром I, но, как бы невзначай, подчёркивал своё высокое происхождение и близость к царской семье. Типичный приём самозванцев. Но я лично склоняюсь к тому, что Фёдор Кузьмич самозванцем не был, так как никакой корысти из похожести на царственную особу не имел. К тому же можно быть похожим на императора и фигурой и лицом, но император был очень высокого роста. По свидетельству очевидцев, наш Кузьмич обладал двухметровым ростом и офицерской выправкой. Если это и совпадение, то очень редкое. Ух! Устал я, Гордей! Давай ты со мной расплатишься, да я посплю, а то уже забыл, когда диван на спине носил!

После ухода Кошеля Вирус не лёг спать, а, допив остатки водки, и всё ещё находясь под впечатлением собственного открытия, сел писать донесение куратору. Несмотря на алкогольное опьянение, формулировки рождались в его голове чёткие и по-своему красивые. В конце донесения Вирус не удержался и немного преувеличил значение расшифрованного текста, предположив, что упоминание Лихтенштейна и последовательность из шести цифр, фигурировавших в конце текста, имеют отношение к неизвестным ранее номерным банковским счетам, на которых хранятся пресловутые сокровища семьи Романовых.

– Учитывая, что на счетах предположительно находилась крупная сумма в иностранной валюте, а также большой временной отрезок с момента открытия счёта, – вдохновенно сочинял Вирус, – то даже с учётом минимальной процентной ставки, разговор может идти о десятках или даже сотнях миллионов долларов. Пикантность данной ситуации заключается в том, что для того, чтобы заполучить деньги Романовых не надо доказывать свою принадлежность к роду последнего русского самодержца, как это требуется в случае с открытыми счетами царской династии. Достаточно определить банк, где находится этот номерной счёт, после чего, указав последовательность из шести цифр, получить полный доступ к деньгам. При этом законодательство Лихтенштейна не будет нарушено ни в малейшей степени, что позволит оперативно переместить любую сумму со счёта в любую точку планеты, где есть хотя бы один банкомат.

В конце донесения Витек аккуратно вывел свой оперативный псевдоним – «Викарий», и приложил копию расшифрованного текста. После чего позвонил по известному ему телефонному номеру и оставил кодовое сообщение о дате и времени встречи.

Вечером следующего дня он сидел в баре «За бортом» и с наслаждением пил пиво с тигровыми креветками. Точно в назначенное время в пивной зал вошёл статный мужчина в летнем костюме. Мужчина что-то спросил у бармена, потом, не спеша, закурил и вышел из бара. Через минуту Вирус последовал за ним. Они встретились на заднем дворе бара, где резко пахло мочой и остатками забродившего пива. После крепкого рукопожатия Вирус передал куратору синий конверт.

– Думаю, Вас это заинтересует! – многозначительно произнёс Витек и, не прощаясь, скрылся в сумерках летнего вечера.

Он не ошибся: через два дня на его автоответчик поступило сообщение о необходимости срочной встречи. Правда, женский голос, передавший сообщение, был ему незнаком, да и место встречи было изменено, но Витек не придал этим мелочам особого внимания. Неизвестная женщина обращалась к нему по поручению куратора, при этом назвала его Викарием. Куратор не раз говорил ему, что в случае экстренной необходимости к нему на встречу может прийти незнакомый человек, но доверять ему можно только в том случае, если назовёт его псевдоним.

Всё происходящее укладывалось в схему, только время и место встречи его смущали. Куратор почему-то назначил встречу поздно ночью в Измайловском парке, который находился от дома Вируса в сорока минутах езды. Это настораживало Витька, но совсем немного. Гораздо больше его возбуждала мысль о встрече с незнакомой женщиной поздно ночью, в укромном уголке парка. Женщина почему-то представлялась ему необычайно красивой и в тоже время доступной.

Когда через сутки Витек ночью оказался в условленном месте, встреча с незнакомкой не казалась ему уже такой романтичной. Сидя на холодной скамейке, Вирус явственно чувствовал, как вместе с ночной сыростью в него проникает страх. Это чувство оформилось окончательно, когда на скамейку рядом с ним вместо красивой незнакомки сел здоровяк в тёмно-сером плаще. У незнакомца была крупная, словно высеченная топором, голова, квадратная челюсть и мёртвый взгляд. Такого взгляда Вирус не встречал никогда: маленькие, по форме напоминающие замочную скважину, зрачки на фоне поблёкшей радужной оболочки смотрелись страшно. Это были глаза мёртвой рыбы.

– Здравствуй, Викарий! – уверенно поздоровался незнакомец и пригладил левой ладонью седеющий «ёжик». Правую руку незнакомец почему-то держал в кармане.

– З-з-дравствуйте. А Вы кто? – заикаясь, спросил Вирус, которому в этот момент расхотелось играть в шпионов, и он малодушно подумал о бегстве.

– Я тот, кто назначил тебе встречу. Больше тебе знать ни к чему. Это твоя работа? – уточнил незнакомец и протянул Витьку ксерокопию дешифрованного текста.

– Моя! Я же писал в донесении.

– Где ты взял шифровку?

– Шифровку? А-а, понял, Вы имеете в виду пергамент! Его мне принёс мой знакомый.

– Фамилия!

– Чья? А, ну да, его фамилия Кошель.

– Кто ещё, кроме тебя, видел дешифрованный текст?

– Кроме меня и Кошеля, ещё Вы и мой куратор.

– Адрес.

– Адрес куратора?

– Адрес твоего знакомого.

– Он живёт на Волхонке, в доме № 24/Б.

– Оригинал текста у него?

– Да, наверное, у него. Впрочем, не знаю. Мне он приносил ксерокопию пергамента. А зачем он Вам?

– Я хочу его убить, – и мёртвая рыба вновь взглянула на Витька.

– Убить?

– Да убить, точнее, застрелить, так же, как и тебя, – спокойно произнёс незнакомец и, вынув из кармана правую руку, в широкой ладони которой пистолет казался игрушкой, выстрелил Вирусу в голову.

Тело Вируса дёрнулось, и как тряпичная кукла сползло со скамейки на тропинку. Незнакомец равнодушно посмотрел на тело собеседника и после короткого раздумья выстрелил ещё раз. Пуля вошла в затылок, но Вирус уже признаков жизни не подавал. Бывший агент и бывший похититель чужих секретов был мёртв.

– Прости, сынок, но сегодня я представляю интересы другой организации, – усмехнувшись, произнёс киллер и, спрятав пистолет в карман, прогулочным шагом удалился по тропинке вглубь ночного парка.

На следующий день поздно вечером в квартиру Кошеля позвонили. Кошель взглянул на экран домофона: высокий незнакомый мужчина с крупной головой, украшенной седеющим «ёжиком», стоял у входной двери подъезда и терпеливо ждал ответа. В правой руке он держал листок бумаги, видимо, с адресом.

– Я Вас слушаю, – обратился Кошель к позднему посетителю.

– Я майор ФСБ Ковтун. – сказал незнакомец и поднёс к объективу камеры бумажку. Теперь Кошель разглядел, что в правой руке незнакомец держал развёрнутое удостоверение.

– Что Вы хотите?

– Скажите, Вам знаком человек по имени Виктор Николаевич Веригов?

– Да, мы знакомы. А что он натворил, и при чём здесь ФСБ?

– Я не могу раскрывать все тайны предварительного следствия, тем более на ступеньках подъезда, скажу только, что ночью он был убит. Не исключено, что опасность грозит и Вам, так как есть версия, что Виктор погиб из-за документа, который Вы передали ему для расшифровки.

– Заходите! – и Кошель нажал на домофоне кнопку.

Несколько лет назад Кошель выкупил у знакомого археолога палубные доски шведского фрегата, затонувшего на Ладоге во время Северной войны, и заказал из них входные двери. Морёный дуб, крепкий, как сталь, и тяжёлый, как гранитный камень, как нельзя лучше подходил для этой цели. Взломать такие двери можно было только при помощи взрывчатки.

Гордей остался верен своим привычкам, и кроме хитроумных замков запирал двери ещё на тяжёлый дубовый засов. Он с трудом приоткрыл тяжёлые створки дверей, и пропустил визитёра. Кошель раскрыл рот, чтобы предложить гостю тапочки, как неожиданно ему в лоб упёрся холодный ствол пистолета.

– Если будешь делать то, что я скажу, не пострадаешь, – глухо произнёс визитёр и резко развернул Гордея к себе спиной. Теперь пистолет упирался антиквару в затылок.

– Пошёл вперёд.

Гордей послушно прошёл в зал.

– Мне нужен старинный пергамент с шифровкой. Отдай, и мы разойдёмся, как в море корабли.

– Он в верхнем ящике стола. Там… в сафьяновой папке, – сипло произнёс антиквар, у которого от страха пересохло в горле.

Продолжая держать хозяина квартиры под прицелом, посетитель осторожно открыл ящик стола и достал кожаную папку.

– Умные люди для таких гостей, как я, держат в ящике стола заряженный и снятый с предохранителя пистолет, – усмехнулся незнакомец. – А ты, я вижу, дилетант! – и кинул папку Гордею. – Достань пергамент и положи на стол.

Кошель покорно извлёк из папки прозрачный файл с пергаментом и положил на край стола.

– Запись с видеокамер наблюдения ведётся? – буднично продолжил разговор грабитель.

– Нет, – пролепетал Кошель. – В этом не было нужды.

– Я же говорю: дилетант! Теперь ложись в постель, укройся одеялом с головой. Я сейчас уйду, а ты считай до ста. Громко считай, чтобы я слышал.

Кошель покорно залез с головой под одеяло.

– Раз! – дрожащим голосом громко произнёс Гордей.

– Два! – уверенно продолжил майор и выстрелил антиквару в голову. Шёлковое китайское покрывало стало быстро напитываться красным.

Убийца вздохнул и, ничего не опасаясь, спокойно огляделся вокруг.

– Хорошо живёшь! – обратился он к покойнику, скручивая со ствола глушитель. – Вернее, жил! – поправился киллер и, спрятав пергамент в левый рукав тёмно-серого плаща, покинул квартиру. Входную дверь он специально оставил приоткрытой.

К тому времени, когда опергруппа прибыла в квартиру убитого антиквара, искать какие-либо следы преступления было бессмысленно. Соседи и просто посторонние люди, проявив смекалку и небывалую резвость, задолго до приезда милиционеров прошлись по шкафам, сундукам и чуланам квартиры в поисках чего-нибудь ценного. Причём их не смущало наличие в постели окровавленного труппа хозяина квартиры. Коллекции редких картин, орденов, холодного оружия, старинных икон и наборы столового серебра и постельного белья растащили в мгновенье ока.

Во время осмотра места преступления старый и много повидавший на своём милицейском веку эксперт обратил внимание следователя, что картины не были вульгарно вырезаны из дорогих рам, а аккуратно сняты с подрамника.

– Значит, приложили руку коллеги по цеху, – предположил следователь, под ногами которого громко хрустели осколки китайского фарфора.

– Здесь следов больше, чем на площади в базарный день, – сокрушался эксперт. – Всё затоптано, залапано, затёрто! Разбираться в этой мешанине долго и, главное, бесполезно. Нет, преступник определённо профессионал. Ведь он мог просто поджечь квартиру, но он поступил умнее: оставил дверь открытой, и теперь на месте преступления столько следов, что проверять все возможные версии можно до моей пенсии.

– Она у тебя не за горами, – усмехнулся следователь, поднимая с пола пустой прозрачный файл. – Вот ещё одна загадка: какой документ хранился в этом файле? Вряд ли мы это когда-нибудь узнаем.

– Он сознательно пытается пустить нас по ложному следу. Ведь пришёл он, вероятнее всего, за какой-то конкретной вещью, и, видимо, очень ценной, раз уж решился на убийство.

– Может, и не за одной вещью, а за целой коллекцией. Покойный был известен в своём кругу, как знаток и крупный владелец иконописи, которую в квартире мы не наблюдаем. Даже не представляю, как составить опись похищенного! Конечно, я опрошу всех коллекционеров города, с которыми покойный имел дело, и возможно, что-то прояснится, но коллекционеры – народ скрытный, и редко кому доверяют свои тайны.

Оперативная группа работала до самого утра, после чего их сменила другая группа оперативников и экспертов, и работы возобновились с новой силой. Когда закатные лучи солнца проникли в квартиру покойного антиквара, следователь располагал композиционным портретом мужчины, возможно, преступника, которого видела пенсионерка из окна своей квартиры, расположенной на первом этаже особняка. На счастье, пенсионерка в далёком прошлом была художником-оформителем, поэтому быстро набросала портрет незнакомца.

– Полный абзац! – уныло произнёс следователь. – Старушка, видимо, находилась под сильным впечатлением случившегося, вот и набросала классический портрет злодея: маленькие злые глазки, квадратный подбородок, волосы короткие торчком, лоб узкий, покатый. Даже воротник плаща поднят! В комиксах злодеев именно так и изображают!

– На майора Ковтуна похож! Он из «конторы», я с ним на прошлой неделе по одному делу работал, – буднично произнёс эксперт, бегло взглянув на рисунок через плечо следователя.

– Скажешь тоже! Мне что, докладывать начальству, что предполагаемый преступник носит погоны майора ФСБ? А из всех доказательств – показание впавшей в маразм старушки. Нет уж, увольте!

Квартиру осмотрели и опечатали, ценности описали, труп вывезли. Всё! Можно ставить точку. На канцелярской корочке, чуть выше надписи «уголовное дело», с каждой минутой всё явственней проступал силуэт до боли знакомой и ненавистной в следственных подразделениях птицы.

Когда через два месяца предварительное следствие по факту убийства гражданина Кошеля Г.И. зашло в тупик, птичий призрак реально обрёл свои зловещие черты и самодовольно расправил крылья.

– Глухарь! – горько произнёс убелённый сединами прокурорский следователь и бросил пухлую папку с уголовным делом в сейф. По иронии судьбы уголовное дело легло поверх не менее пухлого дела по факту убийства гражданина Веригова В.Н., числившегося в милицейских досье не иначе, как хакер по кличке Вирус. Объединить эти два дела в одно уголовное производство у следователя никаких оснований не было. Более того: на днях дело по убийству хакера неожиданно затребовало к себе местное отделение ФСБ.

– Баба с возу – кобыле легче! – довольно произнёс седой следователь, подшивая в дело последние справки.

Неожиданно его взгляд задержался на заключении трассологической экспертизы, которое он перед этим подшил, не читая. С минуту он молча взирал на фотографию пули, потом торопливо достал из сейфа дело по убийству антиквара. Сравнив фотографию пули изъятой из черепа антиквара и фотографии двух пуль, найденных в голове хакера, следователь без заключения эксперта догадался, что выпущены они из одного оружия: слишком явно проступали характерные насечки на телах крутолобых девятимиллиметровых пуль от пистолета ПМ.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – уныло произнёс следователь. – Вот тебе и избавился от дела! Теперь придётся дела объединять в одно производство, и «контора» вряд ли заберёт это дело к себе: для них убийство антиквара – обычная «бытовуха», и интереса не представляет.

«Глухарь» беспокойно зашевелился, но насиженного места не покинул. Дело по убийству антиквара Кошеля Г.И. продолжало оставаться в разряде «неочевидных».