4. Ветер будущего
В Москве поезд прибыл на Киевский вокзал. Я вышел на просторную площадь — к искрящемуся на солнце фонтану, стеклянному мосту через Москву-реку, и вновь ощутил холодное дуновение: этот город я видел безлюдным и под покровом вечных сумерек. Что с ним может произойти?..
Переночевал у родственников, долго ворочался на неудобной раскладушке. Наконец заснул.
И, подобно Алисе, очутился в очень странном месте…
В обе стороны уходит песчаный пляж, на него набегают тёмные волны, омывая ноздреватые льдины. Кроме застрявших торосов и редких камней на песке ничего нет. Чуть поодаль от берега вода растворяется в сумраке.
Сзади раздаётся стеклянный звон, я оглядываюсь.
И едва не сажусь на песок: ледяной замок возносится надо мною. Угрюмым синим светом тлеют шпили башен, холодный голубой свет стекает с витых лестниц, красные огоньки горят в тёмных узких окнах. Жутью веет от этого здания, построенного будто не людскими руками.
Вот он, истинный Замок Ночи!
К чёрной воде спадает лестница из голубого льда, по бокам её сторожат химеры, а на площадке стоит женщина. Я сразу узнаю Аннабель. Но сейчас её лицо гордое и жестокое, и напоминает высеченную изо льда маску.
А ещё отчаяние застыло в изломе бровей…
Женщина напряжённо смотрит во мрак, словно что-то заставило её выйти из заколдованного замка, и не замечает меня.
А во мраке начинает происходить какое-то брожение. И вдруг словно распахивается окно, и я с содроганием вижу уже знакомую картину: снежные горы, металлические острия на обширной площади среди леса, и надо всем синеву небосвода. В нём разгорается призрачное зарево, словно огромная птица взмахивает крыльями из голубого пламени…
Что-то заставляет меня обернуться.
Женщина уже не стоит, а спускается по ледяной лестнице. На лице теперь недоверие и жестокая радость. На последней ступеньке женщина колеблется, но вдруг шагает прямо на воду, и та выдерживает — только от каждого шага распространяются серебристые круги. Женщина проходит совсем немного — и исчезает в сумрачных парах. И сразу словно задёргивается занавес, пропадает зрелище заснеженных гор.
Я поворачиваюсь, но замка уже не видно — лишь песок, камни и ноздреватые льдины. А потом начинает темнеть, и будто чьи-то холодные пальцы пробегают у меня в голове…
Я проснулся и долго лежал, приходя в себя. Птицы чирикали за окном, в комнате был полумрак. Что за страсти мне стали сниться после того злосчастного «семинара» в Грузии? Словно компьютерная программа взломала замок двери, ведущей в глубину подсознания, а то и ещё дальше. Не про этот ли берег говорила Аннабель? Но где может находиться такой?..
Я побродил по Москве, и мне казалось, что даже сквозь карман жжёт конверт Аннабель. Идти или нет? А через некоторое время поймал себя на том, что постоянно оборачиваюсь: не следит ли кто?
Я плюнул — чего мучаюсь? — и зашёл в ближайшее Интернет-кафе. На этот раз заглянул на официальный сайт ФСБ. Может быть, эта организация поможет?
На сайте обнаружил заманчивое предложение стать двойным агентом: всем завербованным иностранной разведкой гражданам предлагалось сотрудничать с ФСБ, причём с сохранением выплачиваемого иностранной спецслужбой денежного содержания.
Я некоторое время думал, подходят ли таинственная организация Сибил под понятие иностранной спецслужбы, но решил не выяснять, и только скопировал вывешенный адрес электронной почты. Бдительным гражданам предлагалось описать подозрительное событие и, указав его дату и участников, отправить сообщение в ФСБ, конфиденциальность гарантировалась.
О денежном вознаграждении не упоминалось, но я ведь не за-ради денег, а как патриот России…
Я создал почтовый ящик на бесплатном сервере и пару часов трудолюбиво составлял первый в жизни донос: «семинар» в Грузии, какие темы обсуждались, кто участвовал. Долго думал, описывать ли картину сумрачной ирреальной Москвы, но решил, что не стоит — примут за психа. В это учреждение и так, наверное, обращается уйма шизофреников. Кратко рассказал о своём бегстве и таинственном Симоне. Потом о втором семинаре в Крыму и опять задумался: сообщать ли про Аннабель и её напарника? Решил, что тоже не стоит. Зато подчеркнул, что эта таинственная организация интересуется новейшими технологиями и может строить враждебные планы — как в отношении Запада, так и России…
Отправил письмо, и даже почувствовал гордость: как бы меня не пытались программировать, а свободу выбора я сохранил.
И бывают же такие олухи на свете!..
Долго сидел в Интернете, наконец настал вечер. Я вдруг со смущением понял, что нетерпеливо жду назначенного времени.
Несмотря на схему, не сразу нашёл место. Язычки закатного пламени уже потухли в окнах высотного здания на Смоленской, когда отыскал нужный подъезд. Под ничего не говорящей вывеской тускло блестели стеклянные двери. На автостоянке теснились иномарки. Когда я вошёл в полутёмный холл, меня оглядел охранник в чёрном костюме, и я протянул карточку с буквой «L».
Охранник глянул на карточку и пошевелил пальцами. Я вспомнил о листке с адресом и отдал его. Возвращая карточку, охранник указал:
— Это внизу.
Я миновал закуток с туалетами и стал спускаться по лестнице, покрытой красным ковром. Спуск был на удивление долгим, внизу оказалась массивная дверь из тёмного дерева со стальными полосами. Я надавил на золочёную ручку, и дверь неожиданно легко открылась.
Открылось обширное помещение со скучными бетонными колоннами — скорее всего, бомбоубежище советских времён, устроенное под одним из административных зданий. Зал был тускло освещён, стены ярко и грубо расписаны, среди колонн разбросаны столики. Люди за ними походили на посетителей ресторана, да и вообще всё производило впечатление третьеразрядного ресторана — я думал, что в столице таких не осталось.
У входа оказалась раздевалка, и тут я вздрогнул: там стояла девица, словно сошедшая со страниц «Мастера и Маргариты» — вся голая, кроме кружевного фартучка. Только цвет фартучка был не белый, а зелёный, и на голове вместо белой наколки серебряный обруч с зелёным же камнем.
Я смутился и вспомнил читанное про тайные московские клубы для избранных. Хотя публика не казалась избранной: вторая девица, столь же раздетая, проводила меня к столику, где сидел юнец с бледным лицом и мужчина, которому больше пошла бы камуфляжная форма — непроницаемое лицо под ёжиком волос и слегка свёрнутый нос. Впрочем, тёмный костюм сидел ладно.
Оба глянули на меня равнодушно, представляться здесь явно не было принято. Не спрашивая, официантка поставила передо мной запотевший графинчик с водкой и рюмку. Ни закуски, ни вилки. Я огляделся: неужели и дам потчуют подобным образом?
Оказалось, что женщин немного, а поблизости всего две. Первая одета вычурно: шляпка с перьями и длинное зелёное платье. Перед ней бокал, до краёв наполненный красным вином. Ближе к колонне сидела другая женщина, и я не сразу понял, что это скорее девочка, только одетая как взрослая дама — красное платье утопает в тени колонны, лишь лицо и плечи белеют.
Я поглядел на стены, моргнул и отвернулся. Рисунки были выполнены в стиле граффити, с преобладанием зелёных и красных цветов, и изображали совокупляющиеся пары. Словно порезвилась сексуально озабоченная молодёжь…
Юнец глазел то на изображения, то на меня, мне стало неуютно, и я налил водки. Челюсти свело от холода и горького вкуса. Зачем я сюда пришёл? Какой-то притон.
Раздался странный звук, словно в глубине запели трубы — томительно и печально. Я огляделся и только тут заметил синтезатор и молодого человека за ним, в строгом тёмном костюме. Звуки наплывали, становясь громче и тревожнее, к ним присоединился ритм барабанов, от которого холодок пробежал по спине.
В центральном проходе вдруг стало темно, и луч света выхватил то, что я раньше не заметил — чёрный треножник с двумя рогами. Музыка стала тише, но барабаны продолжали рокотать.
Перед треножником появился человек — лысый и в багряном плаще. Смахивал на римлянина из какого-то фильма.
— Господа! — произнёс он, и слова падали мерно и властно. — Мы собрались для встречи, о которой долго мечтали. Некоторые из поколения в поколение приходили на наши тайные службы, посвящённые Прекраснейшей. Другие появились здесь впервые. Это Её выбор, и мы не смеем перечить ему. Сегодняшний вечер необычаен. Она посетила нас в мощи и славе. После ритуала каждый удостоится аудиенции. Каждый может стать избранником. Приступим же!
Человек шагнул в сторону и исчез. К моему удивлению, поднялась девочка в красном вечернем платье. На руках были перчатки до плеч, и чёрными пальцами она сжимала красную розу. Девочка подошла к треножнику, взялась свободной рукой за рог и оглянулась — лицо было испуганное и торжествующее одновременно. Удары барабанов сделались громче и размереннее, от них по телу распространилось томление.
Я оглянулся: женщина в зелёном, стиснув край столика, подалась вперёд. Наверное, мать девочки. Для какого зловещего ритуала её сюда привела?..
Лёгкий шум проходит по залу, и я снова гляжу на треножник. Из темноты выступает женщина. Сердце у меня замирает — это Аннабель!.. Только совсем другая Аннабель! Такое впечатление, что она стала выше, красивее и грознее. Волосы каштановой волной падают на обнажённые плечи, на властно изогнутых алых губах ни следа улыбки, глаза под дугами бровей кажутся чёрными. Платье зеленью обтекает груди, их поддерживает золотой поясок, и одной рукой женщины касается этого пояска, а другую держит на втором, что свободно охватывает бёдра.
Девочка приседает и протягивает ей розу.
— Прими от меня дар, Прекраснейшая! — говорит она.
Опять что-то начинает скулить в глубине моей памяти, словно перепуганный зверёк.
Женщина берёт розу рукой, что поддерживала верхний поясок. Платье расходится, приоткрывая груди с красными сосками, и во рту у меня сразу пересыхает. А женщина обнимает девочку другой рукой и оборачивается.
— Рарох! — громко зовёт она.
Смолкает музыка, гаснет свет, но красноватое свечение распространяется из-за треножника. Облитая им, появляется нагая мужская фигура, и Аннабель отступает, освобождая место. Мужчина юношески строен, но мускулист и, видимо, обладает немалой силой, потому что раздирает платье девочки надвое одним рывком. Подхватив за худенькие бёдра, поднимает вверх, и по залу проходит вздох — становится виден огромный чёрный пенис. Мужчина резко опускает на него девочку, та кричит и выгибается, а мужчина, сделав несколько мощных движений ягодицами, ненадолго замирает и отбрасывает девочку в сторону. Та ударяется плечами и головой о колонну, а Рарох ещё некоторое время стоит, красуясь мужской силой, затем отступает в темноту.
Некоторое время ничего не происходит, я слышу только шум крови в ушах. Свидетелем чего я стал? Театрального представления для пресыщенной публики? Тайного обряда какой-то секты?..
Девочка начинает шевелиться и с трудом встаёт. Лицо блестит от слёз, но выглядит торжествующим. К ней торопливо подходит мужчина в багряном плаще, накидывает такой же, а потом отводит к столику, где женщина в зелёном платье хватает бокал и выпивает до дна. Красные струйки текут по подбородку как кровь.
Меня знобит: на театральное действо это не похоже. Наливаю водки и проглатываю, на этот раз не ощутив вкуса. Тем временем снова начинают вести ритм барабаны, но уже медленнее и чувственнее. Человек в красном плаще возвращается к треножнику.
— А теперь можете выразить свою любовь и преданность Несравненной, — объявляет он. — Каждый следующий входит после удара колокола.
Чуть светлеет, и за треножником обнаруживается багровый занавес. С минуту никто не двигается, затем решительно встаёт мой сосед со спецназовской внешностью. Он быстрым скользящим шагом минует столики и, отвернув край занавеса, исчезает…
Я начинаю гадать — сколько он там пробудет? — но уже через пару минут звучит колокол. Томительный гул раздаётся, будто из бездны, и в глубине моего существа что-то отзывается — словно некто, запертый в клетку, вдруг просыпается, поднимает тяжёлую голову и принюхивается к запаху воли, — а сердце начинает биться сильнее в неясном предвкушении.
На этот раз встаёт женщина в зелёном и девочка. Они идут, гордо взявшись за руки, и только возле треножника расходятся в стороны, касаясь рогов руками.
Две минуты — и снова томительный звон. Довольно скоро зал пустеет, и я начинаю думать: чем они там занимаются? Групповая оргия или коллективный транс?..
Юнец за моим столиком несколько раз порывается вскочить, но каждый раз садится обратно. Лицо его постепенно краснеет от возбуждения, и наконец при ударе колокола он кидается к занавесу.
А следом иду я. Даже не знаю, почему. Наверное, не хочу праздновать труса, сидя перед пустой рюмкой в обезлюдевшем зале. Проходя мимо треножника, гляжу на рога: они тёмно лоснятся, и тронуть их желания не возникает. Отворачиваю тяжёлый занавес, делаю шаг и останавливаюсь.
Здесь гораздо роскошнее: пол укрыт багровым пушистым ковром, стены увешаны картинами и гобеленами, а на массивных подсвечниках горят десятки свечей. Но самое блистательное украшение — сама Аннабель…
Она сидит в кресле, платье свободно обтекает груди и двумя зелёными водопадами струится с бёдер, оставляя их обнажёнными. Её кожа жемчужно светится, на коленях красная роза, и такого же кроваво-красного цвета соски грудей.
В голове у меня начинает шуметь, а сердце трепетать.
— Как ты хочешь приветствовать меня? — раздаётся глубокий мелодичный голос. — Поцелуем или только поклоном?
Мысли у меня путаются, и я неловко кланяюсь.
— Только это? — тень разочарования звучит в голосе. — Ну что ж, для начала и это неплохо.
Я с трудом отрываю глаза от её груди и оглядываюсь.
— А где остальные?
— Другие? — Аннабель тихо смеётся, и опять будто вторят ледяные колокольчики. — Они внизу и ждут начала вечери любви.
Не поворачиваясь, она поводит обнажённой рукой, и я вижу за креслом широкий проём, куда уходит ковровая дорожка. Я подхожу, стараясь держаться подальше от Аннабель, но всё равно ощущаю душный и пьянящий аромат духов.
Вниз уходит винтовая лестница, затянутая красным ковром. Она тускло освещена и последние ступени словно растворяются в багровом сумраке. Почему-то мне очень не нравится вид этой лестницы.
— А что там? — мой голос звучит хрипло.
Глаза Аннабель похожи на зелёные омуты, она проводит по губам красным кончиком языка.
— Другой этаж, — её голос звучит отдалённо. — Кажется, ещё ниже есть специальная станция метро, но входы заварены. Нам она ни к чему.
Я чувствую себя странно. Хочется сделать шаг вниз по мягкому ковру — некто внутри меня пробудился окончательно, вцепился угрюмой хваткой и тащит туда, — но одновременно что-то тянет назад. Что за вечеря любви?..
— Ты боишься? — Аннабель наклоняется, и платье струится прозрачной зеленью, ещё больше обнажая грудь.
— Там будет и Рарох? — бормочу я, не зная, что сказать.
— Нет, — губы Аннабель раскрываются как красный бутон. — Я сказала о тебе, но придётся подождать. Он нигде не задерживается надолго. Приходит и почти сразу уходит. А мы не будем спешить.
Словно незримая тяжесть наваливается мне на плечи, огоньки свечей меркнут, существо внутри начинает рычать от вожделения и буквально волочит меня вниз. Отчаянным усилием воли я встряхиваюсь и вижу, каким тяжёлым стал взгляд Аннабель.
— Кто ты? — с трудом спрашиваю я. — Почему тебе поклоняются, если ты… просто продукт биоконструирования? Что означает буква «L»?
Сразу всё меняется. Словно порыв ветра проносится по комнате, язычки свечей трепещут, Аннабель оказывается сидящей прямо. Цвет платья тускнеет, и теперь она кажется тёмной статуей с заострёнными грудями.
— Не оскорбляй меня! — холодно звучит голос. — Я прекрасна и могущественна. И я носила много имён. В древности меня звали Лилит, и мне нравится это имя. Но не указывать же его в анкете для загранпаспорта? — Снова ледяной перезвон. — Лилит, первая жена Адама, разведена. К тому же я никогда не была чьей-то женой.
Я испытываю чувство, будто меня оглушили, а в комнате усиливается ток холодного воздуха.
— Я читал про Лилит, — бормочу я. — Её считают демоном.
— Ты не знаешь, о чём говоришь, — высокомерие и насмешка сливаются в голосе Аннабель. — Мы не даймоны. Когда-то мы потерпели поражение от их рук и оказались в заточении. Но теперь мы вернулись.
— Я видел твой ледяной замок, — тихо говорю я. — Во сне. Ты сходила по лестнице между химер…
— Вот как? — смех Аннабель отдаётся звоном в моей голове, а свечи вдруг начинают гаснуть одна за другой. — На самом деле это не лёд, там застыло само время. Я жила словно в беспамятстве и тоже видела сны — сны о том, как мне поклоняются и меня любят. Верные не забыли меня в изгнании, и даже туда доходил ток поклонения… А вот ты не хочешь подчиниться мне, и за это достоин смерти. Но ты не так прост, коли видел. Считанные люди удостоились лицезреть мой замок. И, пожалуй, я пощажу тебя, просто из любопытства. Всё равно это ненадолго…
Аннабель умолкает. В комнате становится темно, горят всего две свечи, над чёрным ковром поднимается белёсый пар. Меня начинает знобить.
— Подойди к стене, — раздаётся из сумрака голос Аннабель. — Посмотри на картину.
Я бреду к стене и останавливаюсь перед картиной в массивной золочёной раме. Хотя, возможно, рама из чистого золота…
— Гляди, — отдалённо звучит голос.
Сначала изображение видно смутно, но вдруг приходит в резкость. Я вижу себя. А точнее, своё тело, и с содроганием понимаю, что вижу себя мёртвым. Какой-то сумрачный зал, на заднем плане неясное мерцание, а на переднем лежу я — в луже крови. Горло рассечено и словно ухмыляется чудовищными кровавыми губами, а рядом стоит мужчина в тёмном халате и с блестящим мечом в руке.
Тот самый незнакомец!
— Всё-таки он настиг тебя, — холодно говорит Аннабель. — Теперь ты видел своё будущее и можешь иди… Хотя нет, постой!
Она встаёт и медленно приближается. Лицо всё ещё красиво, но теперь застыло, словно отлитое изо льда. Глаза светятся двумя изумрудами, а волосы охватывает золотой обруч с зелёным камнем. Она протягивает руку:
— Дай карточку.
Я не сразу понимаю, но потом достаю из кармана красноватую карточку. Аннабель кладёт её на свою ладонь и резко сжимает пальцы. Потом протягивает руку, на ладони лежат две половинки:
— Возьми ту, где буква «L». Покажешь охраннику на выходе. Не забудь.
Когда я беру свою половину, пальцы словно обжигает лютым холодом. Я сглатываю, поворачиваюсь и еле нахожу за ковром выход. Зал тускло освещён, гардеробщица глядит на меня пустыми глазами. Я поднимаюсь по лестнице, миную охранника (тот внимательно глядит на меня) и кое-как открываю стеклянную дверь.
На улице идёт дождь, машины на стоянке блестят в сумраке. Когда я прохожу мимо, одна из них начинает урчать мотором, но фары не зажигаются, а стёкла темны.
Ноги почему-то отказываются идти, а потом я вспоминаю…
Торопливо возвращаюсь к дверям офиса, но те уже заперты. Я молочу кулаками, а когда появляется охранник, то прижимаю к холодному стеклу половинку карточки.
Охранник вглядывается, слегка кивает и отступает в темноту. Я ещё минуту стою, потом поворачиваюсь и бреду мимо стоянки, сердце сильно бьётся.
На этот раз всё тихо.
Метро ещё работало. Голова болела, я тупо смотрел на мелькающие огни. Всё можно было объяснить двояко. Или я попал на обряд тайной секты, где Аннабель исполняла роль мифической Лилит — я знал, что подобные секты с кровавыми или сексуальными обрядами стали популярны в современном мире…
Или всё, что она говорила, было правдой…
В это не очень верилось: люди вокруг сонно кивали, тусклые огни проносились за окнами.
Но вдруг я в самом деле видел самую прекрасную и обольстительную из женщин? Ту, что не подчинилась Адаму, и за это была изгнана из рая. Любовницу Люцифера и мать демонов. Сама ставшую демоном, чтобы приходить по ночам к мужчинам. Вдруг я видел Лилит?..
Я усмехнулся и вышел из вагона.
Утром проверил свой почтовый ящик и обнаружил известие, что моё письмо получено — меня благодарили и просили продолжать сотрудничество.
А я-то надеялся, что мне предложат защиту…
Несколько огорошенный, я забрал свои пожитки, отправился на вокзал и купил билет на пригородный экспресс до города Р.
Поезд шёл быстро. Среди леса проплывали солидные красные особняки, суетливыми толпами пробегали дачки попроще. Я не смотрел по сторонам, достал из чемодана ноутбук и с головой погрузился в игру. Я был секретным агентом и пробирался по закоулкам Тёмной империи, чтобы проникнуть во дворец её властелина. Наконец попал туда — но был убит, и возродился к жизни снова. Когда поезд прибыл в Р., я вышел уже на третий уровень сложности.
В институте, большом здании с радиотехническим гербом на фронтоне, мне долго выписывали пропуск, а потом я отыскал заведующего кафедрой философии. Плотная фигура и выпяченные губы придавали ему сходство с жизнерадостным поросёнком, он сидел в маленьком кабинете и что-то чиркал в конспекте.
— Футурология? — он сдвинул очки на лоб, разглядывая мой диплом. — Ну, у нас будешь преподавать что-нибудь попроще. Здесь радиоэлектронный институт, студентам читаем только философию и социологию с политологией.
Он сразу стал обращаться ко мне на «ты». Я моргнул — похоже, придётся терпеть.
Комнату выделили в преподавательском доме. Комендантша привела меня в подъезд пятиэтажки, покоробленная дверь со скрипом распахнулась, и я увидел внизу прихожую с несколькими дверями. Достав из кармана кофты ключ, комендантша отперла дверь налево.
— Вот твоя комната, — сказала она.
Мне показалось, будто заглянул в гроб. Покрытые жёлтой краской стены с двух сторон сдавливали окно. Сквозь кроны тополей сочился зеленоватый свет.
— Ничего, — добродушно сказала комендантша. — Год-другой поживёшь, а там и однокомнатную квартиру дадут. О молодых специалистах сейчас заботятся.
Комендантша ушла, а я уныло оглядел захламлённую прихожую. Вспомнились слова Щапова:
«Боже, как жутко жить взаперти русской душе! Простору, воздуху ей надо! Потому и спит русский человек и схвачен ленью, что находится взаперти и опутан тройными верёвками; потому и чудится ему вавилонская блудница!».
Так я устроился. Лёжа на кровати, слышал за дверью смех и возню играющих детей. Один из вечных контрастов России: между безбрежностью её пространств и скученностью людей в маленьких квартирах. Может, потому и стремится к воле русская душа?..
Незаметно я задремал.
И увидел второй сон…
На этот раз ни чёрной воды, ни жуткого ледяного замка. Я стою на красной равнине и чувствую, что воздух здесь очень разрежен, хотя для меня это почему-то не создаёт затруднений. Такое впечатление, что я не дышу вовсе. Над головой чернильно-тёмное небо, и в нём сияет маленькое солнце. Я опускаю глаза и вижу только камни и красный песок.
«Это Марс!» — почему-то сразу понимаю я.
Впервые вижу сон про чужую планету. И даже во сне испытываю смутное удивление: подсознание обычно оперирует знакомыми образами, а я никогда не вглядывался в фотографии поверхности Марса — скучная пустыня.
Но эта пустыня не пуста.
Человеческая фигура появляется вдали и быстро приближается. Она вырастает гораздо быстрее, чем на Земле, и я вспоминаю, что радиус Марса меньше земного и поэтому линия горизонта расположена ближе.
Странное правдоподобие для сна.
Я вижу облачка красной пыли из-под ног, и они тоже опадают медленно: сила тяготения на Марсе меньше земной.
Фигура уже близко: тёмный плащ слегка развевается, а лицо явно человеческое — измождённое и жестокое. Откуда-то приходит знание, что существо странствует по Марсу уже тысячи лет и не находит покоя.
Яростные глаза смотрят в упор, но не видят меня, а я начинаю дрожать — это спутник Аннабель, который обнажил на меня меч.
Вот он останавливается и кладёт руку на пояс, где тускло блестит золото. Но глядит не на меня, а в сторону горизонта.
Я тоже поворачиваю голову: голубая звезда висит над сумрачно-красной равниной, и я понимаю, что это Земля. Она красива и одинока в тёмной пустоте.
Внезапно от звезды во все стороны брызгают голубые лучи. Несколько падает на песок между мной и фигурой в тёмном плаще, и песок начинает искриться фиолетовыми огоньками. А на месте Земли словно распахивается окно, и я опять вижу знакомые снеговые горы, заиндевелый лес и правильные ряды металлических мачт на обширной вырубке. Над всем этим мерцает голубое зарево.
Что-то заставляет меня опустить глаза на тёмную фигур-у. Лицо её искажается свирепой радостью. Она поднимает руки, словно приветствуя кого-то, а потом делает шаг на фиолетово искрящийся песок.
…И тут же скрывается из виду. А вскоре гаснет и голубое зарево.
Снова сумерки, красный песок, печальная голубая звезда в тёмном небе… Тихо шелестит женский голос:
— Третий сон ты увидишь позже.
Я обмираю: уже слышал раньше этот мелодичный и слегка насмешливый голос. А красная пустыня вокруг тихо гаснет…
Утром я встал сумрачный и, отстояв очередь в туалет, побрился. Позавтракал вчерашними бутербродами и отправился в институт. Уже через несколько дней работа превратилась в рутину: на лекциях я рассказывал о Конте и Дюркгейме, а на семинарах студенты косноязычно выговаривали «Дюргейм», и в глазах была тоска.
Как-то после работы обнаружил на полу в прихожей письмо Киры, пришедшее из далёкого Крыма. Округлым старательным почерком она писала о разных мелочах, а в заключение — что уезжает, и давала адрес своего студенческого общежития. Я пожал плечами — мне это нужно?
Но во сне увидел её — как мы купались на каменистом пляже. На морском дне мерцала галька, Кира наклонялась и пригоршнями кидала в меня воду. Прекрасной и гибкой была линия её плеч, а глаза смеялись и звали к себе, в мир солнца и моря.
Я проснулся. Сумрачно желтели стены, и мне вспомнился другой пляж — где ленивые волны омывали песчаный берег, льдистый замок уходил в тёмное небо, а женщина в зелёной полупрозрачной одежде сходила на воду. Я снова ощутил промозглый холод и содрогнулся: две женщины и два моря — одно солнечное и тёплое, а другое мрачное и ледяное. Что всё это значит?
Рано пришла осень, зарядили дожди, работа не радовала. Как-то в холле института увидел объявление: американская христианская миссия приглашала на занятия по изучению Библии. Мне была нужна практика в английском для сдачи кандидатского минимума, так что решил сходить.
Занятие оказалось не первое, присутствовало несколько русских и трое американцев. Попили чаю, познакомились. Невзрачную девушку с золотистыми волосами звали Кэти, она приехала из Южной Каролины. Высокий молодой человек по имени Рон прибыл из Колорадо, а коротко стриженый Дэйв из Калифорнии.
После чая Дэйв с Роном раздали увесистые Библии на русском языке, и мы занялись тем, что американцы называли «изучением Библии». Выглядело это так: кто-нибудь читал кусочек текста вслух, а потом обсуждали. Я попал на изучение «Откровения Иоанна Богослова», причём с середины, так как на первых главах отсутствовал.
Эту книгу, последнюю в Библии, я читал ещё в университете, когда проходили историю религии. Поскольку в ней говорится о последних событиях мировой истории — появлении Антихриста и втором пришествии Христа, кое-кто считает Иоанна первым в мире футурологом.
Вела занятие Кэти, ей помогала русская переводчица. Я старательно вслушивался в английскую речь, хотя мало что понимал, даже знакомые слова звучали смазано. Казалось, американка говорит на каком-то варварском диалекте английского языка.
Во время перерыва я сказал об этом переводчице, та улыбнулась.
— Такое произношение типично для южных штатов Америки, — объяснила она. — Тягучее и менее чёткое, чем стандартное южно-английское.
Да, произношению тут не поучишься.
Библию читали по очереди, и вновь передо мной прошли необычайные видения «Апокалипсиса»…
Саранча в железной броне затмевает солнце, и шум её крыльев как шум от боевых колесниц. На диковинных конях мчатся всадники в огненной броне, и пасти коней изрыгают огонь и дым. Из земли поднимается зверь и творит великие знамения, число его 666…
Начали обсуждать.
Мужчины обычно скептически относятся к мистике, вот и у нас русский участник задал вопрос: не устарели ли все эти пророчества? Доказано, что числом 666 Иоанн зашифровал имя тогдашнего императора Нерона, а тот умер две тысячи лет назад, так что время прихода Антихриста и, следовательно, Армагеддона давно просрочено.
Кэти заволновалась и показалась даже красивой — в зелёном платье, на фоне золотого осеннего света из окна.
— Нет, — заговорила она, и переводчица еле успевала за ней. — Вот, прочитайте это: «всем… дали клеймо на руку их правую или на лоб их, и чтобы никто не мог ни купить, ни продать, кроме того, кто имеет клеймо…». В Америке обсуждают идею, чтобы каждому имплантировать электронный чип. Это якобы облегчит идентификацию личности, что важно для борьбы с терроризмом, а вдобавок позволит перейти на электронные деньги. Подделать электронную подпись будет невозможно. Наиболее удобное место для импланта — как раз лоб. Палец или даже руку можно заменить протезом, а с головой это сложнее. И обратите внимание на слово «всем». Для этого должна существовать единая мировая экономическая система и единое всемирное правительство, а они пока не возникли. Так что речь идёт о будущем…
«Занятно, — подумал я. — А ведь я тоже, как Иоанн, видел будущее. Правда, всего одну картину, а тому показали больше. Возможно, отсюда и спутанность видений: те события, что будут происходить раньше и те, что позже, смешались у него воедино. Как дома накладываются один на другой, когда смотришь вдаль».
Но этой мыслью я делиться не стал, нескромно сравнивать себя с Иоанном.
Одна из русских женщин стала допытываться: кто такая жена, облечённая в солнце? Кем может быть красный дракон с семью головами? Кто такие три бесовских духа, собирающие царей всей вселенной на великую битву Армагеддона?..
Кэти, похоже, устала и печально глядела в окно. Свет золотился в её волосах, а платье казалось зеленоватым облаком. Слово взял Рон.
— Под женой, облечённой в солнце, многие богословы понимают Израиль, — сказал он, более чётко произнося слова, чем Кэти. — Еврейский народ, согласно Библии, является богоизбранным. Но кого именно она рожает, неясно… Дракона обычно отождествляют с Сатаной. Про трёх бесовских духов толкований нет. Многое пока скрыто, и важно знать не детали, а готовиться к приходу Господа Иисуса Христа. Мы приехали, чтобы помочь вам в этом.
— У нас для этого есть своя церковь, православная! — возразила другая русская.
— В ваших церквах очень красиво, и мы за мирное существование с православием, — бодро улыбнулся Дэйв и снова стал разливать чай. — Мир быстро становится единым, зачем враждовать?
«Только США хотят, чтобы мир объединился по их сценарию», — кисло подумал я, но прикусил язык. Всё-таки эти американцы видели в будущем не благостную картину устроенного по-американски мира, а приход Антихриста, ужасы мировой войны и конца света. Саранча в железной броне, с шумом крыл затмевающая солнце — не полчища ли это штурмовых вертолётов?..
Так что на языковую практику рассчитывать было нечего, изучать Библию особенно не хотелось, и на занятия больше не ходил.
Близились осенние праздники. По утрам в тумане чернели деревья. Я стал часто видеть во снах Киру — то в солнечном ореоле на берегу моря, то с манящей улыбкой в сумраке парка, — и стал подумывать: не съездить ли к ней? Вдруг повторится тот чудесный миг: трепещущее дерево, пунцовый свет на лице Киры, и сладостное пламя, что пронизало меня…
Но останавливала боязнь, что увязну в отношениях. Кто-то писал, что люди вговаривают себя в любовь — как и в гнев. А я подумывал устроиться на работу в Москве и там жениться…
Не знал ещё пословицы: «Человек так, да Бог не так…».
В общем, решил не ездить к Кире, а хорошо прогуляться. Уже совершал экскурсии по окрестностям, так что сел в автобус, вышел в какой-то деревне и углубился в лес. Хмурые ели стояли вдоль малоезженой дороги, белёсый туман стлался над землёй.
Я сошёл с дороги, вокруг ног зашуршала сухая трава. Холодный осенний свет наполнял лес, ветви деревьев образовывали меняющийся сложный узор. Лес покорно ждал прихода зимы, и моя душа тоже проникалась сонным равнодушием…
Зачем мне Кира?..
И вдруг заметил, что неподалёку идёт другой человек.
Я остановился, и будто промозглый холод протёк за воротник. Как-то перестал я доверять ближним своим. Человек успокаивающе приподнял руки. Он был без головного убора, в тёмном плаще. Высокий лоб с залысинами, вытянутое лицо. Постояв, пошёл в мою сторону. Я рассмотрел, что глаза у него голубые — чересчур голубые для сумеречного леса. Контактные линзы?
— Здравствуйте, — довольно небрежным тоном сказал незнакомец. — Извините, если напугал. Осень прекрасное время для прогулок, не так ли?
— Пожалуй, — пробормотал я, возобновляя ходьбу. Был так растерян, что забыл поздороваться. Незнакомец пошёл рядом, сунув руки в карманы плаща.
— Вас ведь зовут Андрей? — непринуждённо спросил он. Чувствовалось, что в ответе не нуждается.
Я вздрогнул: откуда он знает моё имя?
— Вы писали письмо в ФСБ, — словно услышал мой вопрос незнакомец. — Кстати, называйте и меня по имени — Глеб.
Мне резануло слух это «называйте». Намёк, что имя не настоящее? И как меня вычислили? Хотя… при включённом мобильном телефоне это нетрудно. А «Глеб» продолжал:
— Хорошее место для разговора. В Москве слишком много народу, да и вообще людей на Земле становится многовато. Вы не находите?
— Планета перенаселена, предел экологического равновесия уже перейдён. — Я был здорово испуган неожиданной встречей, но почувствовал гордость за чёткость формулировки. — А зачем я вам вдруг понадобился?
Спутник некоторое время молчал, плащ посвистывал по траве.
— Давайте объяснимся, — наконец произнёс он. — Из письма следует, что вас пытались завербовать. Этот фонд по изучению будущего довольно странная организация. С одной стороны как будто мирная — собирает молодых учёных со всего света, занимается прогнозированием будущего. А с другой — не брезгует похищением людей и ведёт странные исследования. Не исключено, что за этим стоит некая спецслужба.
И на кой чёрт я написал в другую спецслужбу? Не хотят ли от меня избавиться? Удобное место, и труп вывозить не нужно.
— Гм, — я храбрился. — Только вряд ли американская. Любимой темой дискуссий было, как сменить нынешний миропорядок на более справедливый.
Собеседник хмыкнул.
— Справедливость можно понимать по-разному. Например — несправедливо, что богатая ресурсами Сибирь принадлежит одной России. Надо поделиться… Вокруг России роится много всяких организаций. Мы стараемся их отследить, но возможностей не хватает. Так что и нам нужны специалисты в аналитический центр. Программисты, системные аналитики, футурологи… Вы можете подойти — университет закончили с отличием, руководитель высоко оценил вашу дипломную работу. Добавлю, что наши рецензенты оценили её ещё выше.
Я не сдержал самодовольной улыбки. Выходит, кое-кто меня ценит. Но всё же испытывал беспокойство. Ветви перестраивали узор на фоне серого неба, шуршала и стегала сухая трава.
Кое-кто уже оценил меня. Приглашал на семинары, а потом пытался убить…
— А почему вы не встретились со мной в городе? — поинтересовался я.
Глеб коротко взглянул на меня, и снова поразила голубизна его глаз.
— В Москве мы, пожалуй, побеседовали бы в ресторане, — ответил он со смешком. — Есть заведения с уютными, а главное, приватными уголками. К сожалению, в вашем городе все на виду, а мы не хотели привлекать внимания.
Словно колокольчик прозвенел вдалеке. Я почувствовал раздражение.
— С чего это сотрудник ФСБ тратит время на вчерашнего студента? Выгоднее разрабатывать богатого коммерсанта…
Глеб вынул руку из кармана. Я споткнулся, и колени ослабли — вдруг вынимает пистолет? Вполне мог быть причастен к организации Сибил.
Но он только сломал прутик с куста.
— Хотите верьте, хотите нет, но мы таки занимаемся борьбой с несправедливостью, — и взмахнул прутком так, что засвистел воздух.
Я чуть успокоился:
— В России многие боролись за справедливость, только потом от неё оставались рожки да ножки. И понятие справедливости относительно, сами сказали.
Мой спутник покривился:
— Сразу видно философа. Но критерий имеется, и вам известен. Общее благо…
— То есть наибольшее количество добра для наибольшего количества людей, — раздражённо подхватил я. — Старая песня, только это не удалось ни христианам, ни коммунистам. И никому не удастся, возможности планеты ограничены, на всех не хватит.
Собеседник поморщился:
— Не надо про всех. Мы говорим о России. И у нас был период величия, когда большинство людей жило неплохо, и нас уважали в мире…
— Советский Союз? — перебил я. — Читали Льюиса Кэрролла? Шалтай-болтай сидел на стене, Шалтай-болтай свалился во сне, а теперь вся королевская конница и вся королевская рать не может Шалтай-болтая обратно собрать.
Свистнул рассекаемый прутиком воздух.
— Верно. Но согласитесь, тогда мы были ближе к общему благу, чем сейчас.
Я пожал плечами:
— Возможно. Некоторые даже уверяют, что Советский Союз стоял на пороге новой цивилизации…
Спутник остро глянул на меня.
— Выходит, вам известна эта точка зрения, — сказал он. — Я её разделяю и считаю, у нас было всё для небывалого рывка в будущее. Хотя почему «было»? И сейчас есть… Отрадно слышать. Согласно психологическому профилю, для вас более характерна скептическая установка.
Про психологический профиль мне не понравилось. Кто это озаботился составлением моего профиля?..
Чтобы скрыть растерянность, я пробормотал:
— Вы считаете, что СССР был разрушен в результате заговора? Но это же миф, как и общее благо…
— Вы ведь футуролог, — возразил Глеб. — Любая попытка заглянуть в будущее оборачивается созданием мифа о нём. А мифы способны кардинально изменить действительность. Возьмите миф об Иисусе Христе — мы и представить не можем, каким стал бы мир без него. Или миф о коммунизме, который повлиял на всю историю двадцатого века… Люди не могут жить без мифов — так они пытаются понять действительность. А затем изменить её. И в России настало время для нового мифа…
Я фыркнул. Белые пряди тумана потянулись между деревьев.
— А этот фонд по изучению будущего. Вы что-нибудь узнали о нём?
— Ничего интересного, — поморщился Глеб, — Разведкой за рубежом занимаются другие службы. Кстати, дурацкое разделение в эпоху сетевых войн… Да и в ФСБ кадры сейчас недостаточно профессиональные.
Я хмыкнул — ещё жалуется!
— Кстати, та организация… — продолжал Глеб, — явно носит сетевой характер. И как будто тоже собирается переделать мир.
— Широко замахнулись, — пробурчал я. — Мир — слишком сложная система, на ситуацию в нём влияет множество переменных.
Мой спутник помолчал.
— И очень хрупкая система, — сказал он наконец. — Вот недавний пример: несколько масштабных операций на биржах плюс пропагандистская компания — и вся мировая экономика сваливается в кризис.
Полосы тумана, словно белые призраки, всё гуще крались между деревьев.
Я пожал плечами:
— Чтобы организовать подобный кризис, нужны немалые средства.
— Есть силы, которые заинтересованы в изменении нынешнего мирового порядка. — Голос Глеба звучал холодно, как холоден был встающий навстречу туман. — Особенно в Азии, где накопилось много обид по отношению к Западу. На Востоке обид не прощают… Вы сами писали, есть всего несколько важных переменных: Можно разработать алгоритм воздействия на них и запустить сетевую атаку. Возможно, что организация, о которой вы сообщили, планирует именно это…
Глеб замолчал. Мох зачавкал под ботинками, пришлось свернуть на дорогу. В глубоких колеях поблёскивала вода. Как раз место, чтобы закопать, если кто путается под ногами.
— Нам важно знать, как реализация подобных планов отразится на России? — продолжал мой попутчик. — Тут вы можете помочь. Пытались построить синергетическую модель взаимодействия русского и восточного менталитета, и у вас получились интересные результаты.
На душе немного полегчало.
— Это была наивная попытка, — со стыдом сказал я — Нужна обкатка модели на компьютере, а у меня ни знаний программирования на таком уровне, ни доступа к суперкомпьютерам.
— Если будете сотрудничать, такой доступ у вас появится, — пообещал Глеб. Он размахивал прутком направо и налево, словно расчищая дорогу от тумана. — Не все же в ФСБ крышуют коммерсантов. Немало и патриотов России.
— Вроде все за процветание России, — с сомнением сказал я. — И президент, и правительство, и депутаты Думы. Только говорят одно, а делают совсем другое…
— В этом-то и дело, — подхватил Глеб. — В разрыве между словом и делом, что типично для российских чиновников. Мы хотим преодолеть этот разрыв.
Я рассмеялся, но смех перешёл в кашель: от промозглого воздуха запершило в горле.
— Ничего себе, — наконец выговорил я. — Пока у людей не отрастут ангельские крылышки, это невозможно.
— А для всех людей это необязательно, — безмятежно промолвил мой спутник. — Только для тех, кто принимает решения. Для политиков, чиновников, военных.
Уже целая рать белых призраков двигалась навстречу, истончаясь между деревьями и вспухая на открытых пространствах.
— Чихать они на вас хотели, — устало сказал я. Что за странный разговор? — Будут и дальше набивать карманы. Кот Васька слушает, да ест…
— Пока да, — неожиданно легко согласился Глеб. — Пока к власти не придёт организация наподобие Братства.
— Что за Братство? — хмыкнул я. — Хотя да, читал… Ну и что? Так же будут воровать. Как сказал один наш соотечественник, всю историю России можно выразить одним словом: «Воруют-с».
— А это вряд ли, — мягко возразил мой спутник. — Уже после столь замечательного высказывания был в истории России период, когда перестали воровать. Ну, почти перестали.
— При Сталине, что ли? — вяло поинтересовался я. — Всё прошло и быльём поросло.
— Вы изучали историю России, — насмешливо сказал собеседник. — Неужели не усвоили, что всё в ней повторяется? Сначала период анархии — Смута или 1917-й год, когда рушатся старые формы. Потом приходят деятели наподобие Петра I или Сталина, и Россия вступает в период создания новых государственных форм и обретения новой мощи. Сейчас закончилась очередная российская смута, и мы стоим на пороге нового созидательного этапа.
— Вряд ли получится, — ответил я. — Пока Россия раскачивается, мир вступил в совершенно новую эпоху. И потом, порядок в России всегда наводили сверху. А сейчас кто будет? Для наших государственных деятелей политика стала личным бизнесом.
Глеб повернулся ко мне, на щеках блестели капельки влаги.
— Я не могу рассказать всего, — тихо произнёс он. — Но поверьте, кое-что готовится. Вам пока предлагаю только войти в аналитическую группу. Но для этого нужно, чтобы вам стали доверять. Первый шаг — подробнее опишите всё, что с вами произошло. Вы о многом умолчали, а дьявол, как известно, прячется в деталях. Отчёт пошлите по тому же адресу, только в теме укажите — «от странника»…
Мой собеседник остановился. Путь пересекала дорога с глубокими колеями, в них стояла вода с радужной плёнкой. За дорогой начинались болота — сквозь туман виднелись высохшие деревца и мох. Я знал, что в тумане прячутся озёра с чёрной стоячей водой. Здесь обычно заканчивались мои прогулки, и я поворачивал обратно.
Глеб кинул прутик и наконец-то вынул из кармана другую руку. Снова пробрало холодом, но в руке оказался обыкновенный мобильник.
— Подъезжайте, — сказал Глеб коротко и спрятал телефон. А потом глянул на меня. — Если хотите, подброшу до дороги. Вы мне немного нравитесь. Такой же идеалист, как я был когда-то…
— Я ещё прогуляюсь, — хмуро сказал я. Вечно меня норовят куда-нибудь завезти.
— Как знаете, — пожал плечами Глеб.
Из леса послышался шум мотора, и вскоре громоздкий джип с затемнёнными стёклами выплыл из-за деревьев.
Остановился по ступицы в воде, мой собеседник осторожно забрался внутрь, и машина тронулась. Я попытался рассмотреть номерной знак, но он отсутствовал. Выплёскивая из колеи радужную грязь, джип свернул в сторону и уехал.
Скатертью дорога! Пусть считают, что завербовали. Даже кличку присвоили! Ну, в России к этому не привыкать.
Я повернул от сумрачного болота и пошёл обратно. Туман окутывал деревья белым саваном, и на душе было противно.
Вдруг показалось, что кто-то идёт впереди, волнуя туман. Словно гибкая фигура мелькала среди прозрачных волн… Скорее всего, это был обман зрения. И всё же с губ сорвалось:
— Кира?..
Когда я вышел на шоссе, холодный ветер подул навстречу, и первые снежинки закружились в темнеющем воздухе.
Зима в этом году пришла рано. Как-то я поехал посмотреть местный кремль и специально прошёл мимо здания ФСБ: решётки на окнах, переплёт антенн на крыше. Здание показалось каменным псом, который вот-вот вскочит из вихрей позёмки и разразится лаем. Но здание молчало: пёс то ли обленился, то ли одряхлел.
С обрыва открылся широкий вид: церкви над тёмной рекой, белые поля, далёкая полоса леса. Церквям было по триста и более лет, но лёгкая метель окутывала их словно подвенечной фатой, и за них становилось тревожно: серая мгла наступала по снежным полям с востока.
Я всё думал о разговоре с «Глебом». У меня давно возникли подозрения, что под маской фонда изучения будущего скрывается другая организация — то ли разведка, то ли террористы. Возможно, семинары проводились с целью найти сотрудников… Хотя на террористов не походило. Там были образованные люди из разных стран, никто не говорил о терактах, а обсуждались новые технологии. Хотя возможно, заговорщики хотели изменить мир посредством информационных технологий. Как известно, логические бомбы могут оказаться эффективнее обычных…
А вдруг эта организация от меня теперь не отстанет? Да и предложение Глеба работать в аналитическом центре ФСБ выглядело заманчиво. Зарплата должна быть повыше, чем в институте.
Так что через пару недель после разговора я вышел на своём старом ноутбуке в Интернет и составил подробное донесение.
На этот раз описал всё — и проводника по снам, и сумрачную Москву, и странное поведение Симона. Даже Аннабель с её жутковатым напарником…
До сих пор порой думаю, обратили ли тогда в ФСБ серьёзное внимание на мои послания? Может, им просто надо было выполнить план по вербовке.
Зато обратили другие…
Я шёл на работу. За ночь похолодало: красный шар солнца поднимался над заиндевелыми деревьями, и тротуар обледенел. Вдруг будто чёрная собака метнулась ко мне от забора. Меня пробрало морозом, и я шарахнулся в сторону. Не удержав равновесия, поскользнулся и, уже падая, почувствовал под ногами что-то вроде взрыва. В щёку вонзились холодные иголки — брызги льда и бетона.
Я обмер и остался лежать: неужели стреляли? Хотя не слышал звука выстрелов, но насмотрелся фильмов, где оружие часто с глушителем. А странности продолжались: тротуар медленно повернулся и стал вертикальной стеной, моё тело утратило вес, я стал падать. Казалось, мимо проносятся угольно-чёрные стены. Будто издалека, почувствовал ещё один мягкий удар возле головы. Меня охватил ужас: а вдруг я уже убит и это туннель, о котором рассказывают пережившие клиническую смерть?..
Но вдруг уткнулся лицом во что-то пушистое, всё тошнотворно покачалось, а потом я увидел красноватый свет. Осторожно приподнял голову.
И окончательно ошалел.
Я лежу на ковре. Две свечи догорают коптящим пламенем. Положив руку на перила, вполоборота ко мне стоит Аннабель.
— Ты? — голос странно колеблется, словно в фильме, когда нарушена синхронизация. — Ах да, тебя послали назад…
— Куда? — бормочу я, вставая на четвереньки и пытаясь понять, цел ли? Как будто всё в порядке.
— На этот раз в прошлое. — Голос Аннабель звучит уже нормально, с лёгкой насмешкой. — Вставай.
Она протягивает руку и, хотя та обжигает холодом, её не хочется отпускать. Я оказываюсь на ногах, лицо Аннабель совсем близко, и нет сил сопротивляться призыву алых чувственных губ.
На этот раз я целую Аннабель.
Поцелуй долог и жгуч, и тело слабеет, наливаясь истомой, а разум кружит как обессиленная птица во тьме, пронизанной лучами кровавого света.
Наконец Аннабель отталкивает меня.
— Ступай вниз! — приказ бьёт как бич, но всё тело сладостно содрогается, и я начинаю послушно спускаться по лестнице, крытой красным ковром. Рука Аннабель огненным обручем охватывает мою, я не чувствую ног, а сердце бешено бьётся.
Внизу открывается тёмное помещение: слабо белеют человеческие тела, из чаш струится сладковатый дым, а в столбе багряного света под завораживающую музыку танцует нагая девушка. Похоже, та самая, с которой так грубо обошёлся Рарох. Красный свет стекает по грудям и лоснящемуся животу…
— В другой раз! — голос Аннабель будто ледяным лезвием касается шеи, а рука отталкивает меня. — Ниже!
Я вижу другую лестницу: узкие железные ступени спускаются в темноту. В глубине чёрного зева голубеет свет, и мне очень не хочется спускаться туда. Что-то жуткое притаилось внизу. Но воли уже не осталось, и я делаю первый шаг…
Их оказывается много, этих шагов. Ноги скользят по ступеням, я хватаюсь за грубо оштукатуренные стены, лестница делает зигзаг, потом другой… Я спускаюсь будто в вертикальный колодец, и зловещий голубой свет становится всё сильнее.
Но его источником оказывается обычная электролампа, обмазанная синей краской. Лампа освещает железную дверь, и я вспоминаю слова Аннабель, что внизу заваренный вход на спецстанцию метро.
Я толкаю дверь, она не подаётся, и я облегчённо вздыхаю, можно вернуться. Но чёрт дёргает потянуть ржавую ручку на себя…
Дверь неожиданно легко отворяется.
Скрип петель угрюмо раздаётся в подземелье, и за дверью я вижу обыкновенный, хотя и мутный электрический свет.
Я перешагиваю высокий порог, пол коридора завален кабелями. Воздух затхл и холоден, пахнет старым дерьмом. Может, окаменел кал тех заключённых, что строили эту ветку метро при Сталине?
Кого я встречу? Гигантских крыс или омоновцев, стерегущих подходы к Кремлю?..
Я оказываюсь на обычном перроне.
Это в самом деле метро: в обе стороны уходит туннель с ржавыми рельсами, но убранство станции не напоминает аляповатую роскошь московского метро. Грязно-серый бетон, мусор под ногами, унылый перестук водяных капель… Но воздух свеж, хотя это почему-то неприятно.
Скоро я понимаю причину свежести — из левого туннеля вытекает холодный воздух, и его ток становится всё сильнее.
Словно по заброшенному туннелю приближается поезд.
Это в самом деле оказывается поезд, только никого нет в тёмной кабине машиниста. Три голубых вагона архаического вида — наверное, из тех времён, когда строили глубокие бомбоубежища и прокладывали специальные ветки метро в ожидании большой войны.
Поезд останавливается, с шипением открываются двери.
Хотя мне всё более жутко, я улыбаюсь — надо же, персональный поезд.
Войти? Или не стоит?..
Поезд терпеливо ждёт, и мне кажется, что стоять так он может целую вечность. Действительно, куда спешить? Других пассажиров не видно…
Я решаюсь войти, и сразу с шипением закрываются двери. Поезд трогается и тонет в темноте туннеля — фонарей на стенах нет, лишь в вагоне тлеет несколько плафонов.
Слышится унылый вой, состав набирает ход. Я сажусь на диванчик и чихаю от поднявшейся пыли.
Сажусь вовремя! Меня прижимает к боковому поручню — несмотря на старинную внешность, поезд быстро ускоряет ход. Вой меняется в тональности, становясь всё выше и пронзительнее, и мне вспоминается начало «Стены» Pink Floyd.
Помнится, там в конце заплакал ребёнок. А что будет тут?
Вой поднимается до немыслимо высокой ноты и обрывается, только закладывает уши. Я замечаю, что по вогнутым стенам туннеля уже не бегут отсветы из вагона: остались ли вообще эти стены? Что-то странное происходит и с вагоном: он будто сделался выше, а проход между сиденьями уже…
Постепенно в вагоне темнеет, и у меня возникает ощущение, что поезд с сумасшедшей быстротой втягивается в чёрную вертикальную щель. Стены туннеля будто из угля, они безжалостно расплющивают вагон и меня вместе с ним. От прохода уже ничего не остаётся, я едва могу дышать, в груди нарастает крик, но не может вырваться. От удушья мутится в глазах.
Но вдруг щель будто распахивается, синяя вертикальная молния озаряет её. Слышатся грубые и торжественные звуки — словно фанфары из фильма о Древнем Риме. За окнами светлеет, поезд сбавляет ход и останавливается. Снова шипят двери.
Я не спешу выходить, озадаченный пейзажем снаружи: какие-то мерцающие серые холмы. Не похоже на станцию метро, хотя может быть, поезд вышел на поверхность в районе новостроек?
В конце концов, приходится выйти, не сидеть же вечно. Я шагаю на грубый бетонный перрон и первым делом гляжу назад. Пара рельсов уходит в чёрную щель туннеля, выше закругляется вершина холма, а ещё выше…
Я едва не сажусь на бетон.
Выше в тёмном небе сияет Земля. Совсем как на снимках, сделанных с Луны: голубой шар с синими океанами и белыми завихрениями облаков.
Я что, на Луне? Хотя… ведь уже побывал на Марсе. В некотором смысле.
Забавными кажутся на фоне висящей над горизонтом Земли голубые вагончики. Хотя нет… ведь они из той эпохи, когда готовились настоящие полёты на Луну и на Марс. Пузатые вагончики, пузатые автомобили, и одновременно титанические стрелы ракет…
Я лишь жалкий наследник той великой эпохи.
Мне становится всё холоднее, словно космический холод уже коснулся незащищённой кожи. Впрочем, будь я на Луне в самом деле, то уже погиб бы от удушья. Да и Луна ли это?
Слишком велика Земля, с настоящей Луны она кажется гораздо меньше. Слишком странные холмы, они словно мерцают и переливаются в голубоватом свете. Пусть холодный и разреженный, но имеется воздух. И ещё…
Здесь кто-то есть, я чувствую на затылке пристальный взгляд.
Оборачиваться не хочется, но ничего не поделаешь…
И опять у меня подкашиваются ноги.
Хотя стою на перроне, но ещё не видел вокзала. А тот достоин столицы: высокие мраморные колонны, грандиозные арки, только вот крыши нет — лишь чёрно-лиловое небо.
«А зачем крыша? — мелькает сумасшедшая мысль. — На Луне не бывает дождей».
Гладкий пол тоже из мрамора, и в центре этого сумрачного великолепия высится подобие трона из груды самоцветов. Там сидит некто — с лицом юноши и чёрными волосами до плеч. Сцепив мускулистые руки на синей ткани, что покрывает колени, в упор глядит на меня. Руки и обнажённый торс смуглы, будто обожжены огнём.
Что-то напоминает мне всё это. Где-то я уже видел эти фиолетовые и зелёные сколы камней, это лиловое небо, этот тёмный лик…
«Демон» Врубеля! Значит, сумасшедший художник тоже побывал здесь?..
Я вдруг понимаю, кто сидит передо мной — вижу уже в третий раз! — и облизываю пересохшие губы.
— Приветствую тебя, Рарох.
— Привет и тебе, — медленно произносит холодный звучный голос. — Кто бы ты ни был, посетивший меня в заточении.
Похоже, Рарох впервые видит меня. Ах да, меня же отправили в прошлое…
— Тебе недолго осталось, — хрипло говорю я. — Что-то происходит, и вы обретаете свободу.
— Знаю, — тяжко падает слово. — Вы, люди, слишком неосмотрительны с энергиями. Впрочем, какой смысл в осмотрительности? Это не приводит к величию.
Прямо светская беседа, но что поделаешь? Я немного размышляю — что ещё сказать? — и указываю на вагончики.
— Странный способ путешествия.
— Не особенно, — глаза Рароха не отпускают меня. Странный у них цвет, янтарно-жёлтый. — По этой линии прибудут многие, ты лишь первый.
Я оглядываюсь:
— Не вижу второго пути. Или тут однопутное движение?
Слышится рокот, словно удары грома отражаются от чёрного неба — Рарох смеётся.
— Отсюда никто не возвращается, — отсмеявшись, говорит он. — Движение только в одну сторону.
— А как же?.. — растерянно начинаю я, но Рарох не даёт закончить.
— Началось! — Он встаёт во весь исполинский рост, синяя ткань соскальзывает, и мне снова является тёмная мускулистая фигура, которую уже видел в подземельях Москвы.
Голубой шар Земли начинает мерцать, и я опять вижу странное зрелище. Серые холмы Луны искрятся фиолетовыми огнями, в тёмном небе словно распахивается окно, и я с содроганием вижу знакомую картину: снежные горы, заиндевелый лес и ряды металлических мачт на обширной вырубке.
Губы Рароха, будто высеченные из тёмного камня, медленно расходятся, приоткрывая белые зубы. Он делает несколько шагов, колонны и арки содрогаются от гулких ударов, угловатая чёрная тень ложится на мраморный пол… и Рароха уже нет. Помедлив, исчезает и тень, а следом гаснут фиолетовые огни. Я остаюсь один.
Оглядываюсь по сторонам: жуткий вокзал с чёрным небом вместо крыши, угрюмый огонь самоцветов, неподвижные голубые вагоны. Мне приходит в голову, что всё это только сон и пытаюсь проснуться.
Безрезультатно.
Наверное, есть сны, от которых не пробуждаются — недаром Рарох сказал, что отсюда нет возврата. Правда, если верить ему, то я не вечно буду один, появятся и другие…
Мне делается так тошно, что хочется задрать голову к голубому шару и завыть, как это делают собаки. Только те воют с Земли на Луну…
Хоть бы кто помог!
Сзади раздаётся кашель.
От радости перехватывает дух, и я резко оборачиваюсь. Это опять он — проводник по снам. Тот же тёмный костюм, то же бледное лицо и белые перчатки, только машины на сей раз нет.
— Здравствуйте! — довольно ошалело говорю я. — Не вытащите меня отсюда?
— Для этого меня и послали, — сухо отвечает он. — Это чрезвычайное поручение, вас занесло в очень непростое место. Но помните, что теперь у нас осталась лишь одна встреча. Не потратьте её впустую.
Я пропускаю это мимо ушей.
— А что мне делать? — спрашиваю глупо.
— Садитесь в поезд, — пожимает плечами проводник. — Дорог всегда больше, чем говорит Рарох.
Я устало захожу в вагон и плюхаюсь на сиденье.
Не знаю, что сделал проводник — возможно, сел вместо машиниста, но поезд трогается, за окнами почти сразу темнеет, а меня начинает укачивать. Сначала я то и дело киваю головой, а потом ложусь на пыльный диванчик и проваливаюсь в сон…
— Вам плохо? — раздалось над головой.
Я с трудом приподнял голову: возле меня стоял прохожий.
— Н-нет, — выговорил я, садясь. Зубы стучали, и я со стыдом почувствовал мокроту в брюках. — П-просто поскользнулся.
Мужчина протянул руку — очень холодную и будто когтистую. Я оказался на ногах, совсем близко увидел лицо прохожего, и чуть не завопил. Янтарно-жёлтые глаза, вертикальные щели зрачков. Снова он!
Но одет на этот раз обычно, в чёрную кожаную куртку.
Глаза Рароха прожигали меня насквозь.
— Так-так, похоже, моя сестричка не ошиблась, — услышал я насмешливый голос. — До новых встреч.
Ледяная рука оттолкнула мою, и я едва не плюхнулся обратно на тротуар. А Рарох сделал несколько скользящих шагов — оказалось, что у обочины стоит машина. Приземистая и ярко-жёлтого цвета — похоже, очень дорогая.
Поднялась клиновидная дверь, Рарох исчез за ней, и машина отъехала.
Мою щёку пекло, я потрогал её. На пальцах осталась кровь — видимо, разлетевшиеся льдинки рассекли кожу. Только теперь я увидел, что меня испугало — чёрный полиэтиленовый пакет прибило к троллейбусной опоре. А если бы я не поскользнулся и не упал?..
Я поглядел на часы — сколько осталось до начала занятий? — и опять испытал шок. Уже десять часов, а только что было восемь! Разве я мог пролежать на тротуаре так долго?
Я снова почувствовал мокроту в брюках, стиснул зубы и поплёлся обратно домой.
Там сменил брюки и промыл щёку, а на работу явился с большим опозданием. Сделал крюк через парк, не мог заставить себя идти по тротуару. К счастью, в расписании были одни семинары, я дал студентам задание конспектировать и сидел, тупо глядя в книгу. Кто-то пытался меня убить. Неужели это связано с тем злосчастным электронным письмом? Обратиться в полицию? Но какой смысл, если даже ФСБ не может защитить меня?
На следующий день тоже пришлось пойти в обход: улица и тротуар были перегорожены красными флажками, шли какие-то ремонтные работы, всех заворачивали на параллельную улицу.
Я вяло удивился, но тогда не придал этому значения. Ходил как оглушённый, и всё время оглядывался, хотя понимал, что это бессмысленно. От тоски захотелось поплакаться, и я написал довольно бессвязное письмо Кире.
Вскоре получил приглашение на заседание рабочей группы по футурологии. Она проходила в подмосковном пансионате, сквозь стеклянные стены была видна речка с заснеженными берегами.
Я поболтал со знакомыми по университету и немного пришёл в себя. Когда подошла моя очередь, выступил с тезисами будущей кандидатской диссертации. В общем, скоро забыл о неприятном происшествии и возвращался довольный.
На местный экспресс опоздал, так что пришлось взять билет на поезд дальнего следования. В купе оказался один — то ли народ осенью меньше ездил, то ли места были забронированы. Я убавил свет, но, едва устроился в уголке, лязгнула открываемая дверь.
Я открыл глаза, и мне отчаянно захотелось, чтобы уже спал и видел сон. В дверях стоял мой спутник по лесной прогулке. С испуга мне показалось, что даже плащ на нём тот же — тёмный и неприятно посвистывающий. Но нет, на этот раз был в длинном пальто.
— Не ждали? — спросил он язвительно.
За его плечами маячил кто-то ещё, однако незваный гость шагнул внутрь один и захлопнул дверь.
— Разрешения не спрашиваю, — довольно неприятно улыбнулся он. — Ваши желания мало что значит.
Он расстегнул пальто, уселся напротив и пристально поглядел на меня. Глаза показались мертвенными в крадущемся голубом свете — поезд как раз тронулся.
— Боюсь, что сотрудничества у нас не получится. По какому адресу вы послали письмо?
— По тому же, — пробормотал я. — И в теме указал, как вы сказали: «от странника».
— Да ну? — неприятно осклабился «Глеб». — А наши компьютерщики выяснили, что вы отправили ещё и копию. Почтовый ящик на иностранном сервере, и кто туда заходит, выяснить практически невозможно.
Меня будто оглушили. С трудом выдавил:
— Никакой копии я не отправлял.
— В том-то и дело, что отправляли, — собеседник отвёл глаза. — Только сами об этом не знаете. На бытовом языке это называется зомбированием. Вы прилежно оповещаете Сибил и кого-то ещё обо всех своих действиях. Возможно, в подсознание вам впечатали список адресов. Так что сотрудник из вас получился бы хреновый. У этой организации действительно хорошие специалисты.
Меня затошнило, едкая горечь подступила к горлу.
— В том числе и киллеры? Я бы не сказал, что это специалист высокого класса. Два раза промахнулся.
На миг почувствовал себя глупо: а вдруг просто показалось, что в меня стреляли?
Но «Глеб» снова внимательно поглядел на меня.
— Не думаю. Пули выпущены из серьёзного оружия — снайперской винтовки «Винторез». Из такой обычно не промахиваются.
Мне стало действительно страшно: выходит, я ничего не придумал. Прислонился головой к окну, стекло показалось очень холодным.
— Тогда почему?.. — мне отчаянно хотелось, чтобы голос звучал ровно, но получился жалкий писк.
— Не попал? — усмехнулся «Глеб». Странно, на его лбу и залысинах выступили бисеринки пота. Неужели тоже чего-то боится?.. — Любопытный вопрос. А также любопытно, как это вы сумели перебраться через Безенгийскую стену без всякого альпинистского снаряжения. Конечно, у вас был довольно странный проводник, но всё же… Я узнавал про погоду в тот день: на высоте более четырёх тысяч метров дул ураганный ветер. Вас бы просто смело с гребня, а там падать два километра.
У меня пересохло горло. Ведь чувствовал, с Симоном было что-то не так…
А попутчик откинулся, и лицо оказалось в глубокой тени, только глаза казались голубоватыми льдинками. Как у Сибил…
— Вообще, очень много странностей, — голос «Глеба» прозвучал отдалённо. Видели, как после покушения на вас перекрыли улицу?
Я смог только кивнуть.
— Не скрою, мы за вами следили. Хотели проконтролировать, не проявит ли себя та организация?.. — «Глеб» почему-то помолчал и продолжил:
— Так что сразу узнали о покушении. Были проведены замеры, — тут его голос стал уплывать куда-то. — Похоже, в первый раз вы поскользнулись и, падая, ушли с траектории пули. Повезло… Но второй выстрел — снайпер должен был попасть вам точно в голову. Очень лёгкая цель. Похоже, вы просто исчезли с линии огня. И весьма странно, что в тот раз опоздали на работу на два часа…
Действительно! Я шёл на работу в восемь, а потом на часах вдруг стало десять!.. Но тут я перестал слышать голос, снова скользил куда-то по наклонному тёмному льду, а голова кружилась всё сильнее…
Тут же она дёрнулась от удара, а из глаз посыпались искры.
— Извините, — сказал мой допросчик, опускаясь на лавку. — Кажется, вы собирались упасть в обморок. Пришлось дать пощёчину.
Он поглядел на меня с сомнением.
— Странно, — проговорил медленно. — Вы слабы. Вы совершенно не подготовлены. И, тем не менее, дважды ушли от настоящих профессионалов. Причём в обоих случаях совершенно фантастическим образом. Такое впечатление, что снайпер видел вас в одной точке пространства, а вы находились в другой. Или что-то, ещё более странное…
— Я вас не понимаю, — пробормотал я, и самому стало противно, до чего жалко прозвучал голос.
А «Глеб» снова непринуждённо откинулся к стене.
— Знаете, — сказал со смешком. — А ведь я побаивался этой встречи. Не выходило из головы: вдруг и я окажусь в результате… где-нибудь на гребне Безенгийской стены? Представляете, в таком пальтишке на ураганном ветру?
Что за бред? Я продолжал испытывать странное ощущение, будто куда-то падаю. Нет, надо успокоиться!..
Я сильнее прижался виском к окну и ощутил, что стекло источает промозглый холод. Но в голове прояснилось, и почему-то вспомнился Симон: как он шёл, словно танцуя, по повисшему над бездной ледяному гребню.
Чёрный монах!
— Я никуда не смогу перебросить вас, — моя улыбка, наверное, получилась жалкой. — Даже если очень захочу.
Глеб смотрел на меня (я вдруг понял, что это его настоящее имя), не мигая.
— Значит, вы догадываетесь, — тихо сказал он. — Власть над пространством… это почти абсолютное оружие. Можно сделать так, что пуля пройдёт по кривой, скользнув по изогнутости пространственно-временного континуума. Можно шагнуть в ледяную стену, и оказаться за сотни километров, по другую сторону гор. Можно вообще временно исчезнуть из нашего пространства… А можно сделать ещё больше! Целые армии будут вести огонь, но пули и ракеты уйдут в пустоту. Или вернутся и поразят стрелявших… Считается, что такое невозможно. Нигде не ведётся даже экспериментов. Слишком много энергии надо, чтобы хоть слегка искривить пространство. Но, выходит, есть и другой путь…
Я промолчал, чувствуя виском ледяной холод. А попутчик наклонился ко мне, обжигая глазами, которые вдруг стали иссиня-чёрными.
— Только вы не сможете сделать этого, Андрей. — Я машинально отметил, что впервые за время этой встречи он назвал меня по имени. — И никто не сможет. Похоже, это вообще не людская игра. Мой совет: пока не поздно, выйдите из неё. Неужели вам хочется быть пешкой в чужой и очень опасной игре?
«Ну да, — кисло подумал я. — Чтобы стать пешкой в вашей…».
Купе омыло голубым мелькающим светом из встречного поезда, гость вдруг встал и принялся застёгивать пальто.
— Всё же буду приглядывать за вами одним глазом. Вы в смертельной опасности — те, кто организовал покушение, опасаются вас. Не уверены, что вы собираетесь делать. На вашем месте я бы исчез, пока всё не уляжется. А вообще с вами сложно. Вы одной ногой здесь, а другой — в каком-то ином мире. Хотя тут мы похожи — и я живу не столько в этом мире, сколько в другом, будущем…
Криво улыбнулся и неожиданно продекламировал:
«Звук шагов, тех, которых нету,
По сияющему паркету
И сигары синий дымок,
И во всех зеркалах отразился
Человек, что не появился
И проникнуть в тот зал не мог».
Лязгнула дверь, и он исчез. Я уныло глядел в окно, через некоторое время в темноте появились огни, поезд приостановился на какой-то станции и поехал снова.
Мне очень не понравился этот разговор. Итак, за мной следит та организация, что приглашала на семинары. Мало того, после неосторожного письма в ФСБ пыталась убить. А теперь за мною будет присматривать ещё и Глеб с сотоварищи…
Нет, больше не буду делиться опасениями, своя шкура дороже. Если эта «организация Х» и планирует диверсию, то мишенью, судя по всему, явится Запад. На семинарах были русские, но больше азиатов, хотя и американцы присутствовали. Сибил-то чем родная Америка не угодила?.. Может, планируется чисто коммерческое предприятие: устроить грандиозный обвал акций, а потом скупить по дешёвке? Что-то подобное говорил Глеб во время лесной прогулки. Тогда разговоры о справедливости лишь приманка, и за всем стоят очень большие деньги. Тем более не стоит связываться, а то потом уберут исполнителей…
Темнота убегала назад, но продолжала стоять за окном. В голове мучительно ныло, что-то не укладывалось в эту простую схему. Ах да, странная парочка: Аннабель и её спутник с мечом. Вдобавок Рарох. Да ещё необычные сны.
Но что я тогда мог понять?..
Жизнь стала тоскливой: утром я шёл на работу, а вечером жарил картошку на коммунальной кухне и ужинал под прикреплённой к стене фотографией Киры — той, где она манила в мир солнца и моря.
На улице всё время оглядывался.
Как-то возвращался через парк. Облачный замок из раскалённого железа, призрачная копия зубцов Ай-Петри, плыл в глубокой синеве. И я снова вспомнил серые лужайки парка и мягкие губы Киры…
Огненная башня померкла, основание утонуло в лиловой тени, а потом всё стало расплываться. Остался только облачный гриб, вершина которого тревожно горела красным огнём…
Я больше не колебался и, вернувшись в свою комнату, написал Кире, что собираюсь приехать. А вскоре получил ответ, что во время практики она будет дома, и давала адрес.
Я пошёл отпроситься к заведующему кафедрой. Тот странно поглядел на меня:
— Ты знаешь, что у нашего института есть филиал на севере?
От «ты» я поморщился, но шеф словно не заметил.
— Слышал, — неохотно сказал я. — Но он как будто исследовательский, студентов там нет.
— Ну да, — завкафедрой пожевал губами. — Мне позвонил тамошний директор: у них несколько человек работает над диссертациями, надо подготовить к сдаче кандидатского минимума по философии. Да и для сотрудников почитать лекции по социологии и политологии, сам знаешь — политическое образование снова вводят. Обещал хорошо заплатить, у них контракты с Минобороны и зарубежными фирмами.
— Вы предлагаете мне поехать? — удивился я. — А кто здесь будет вести семинары?
— На этот год мы обойдёмся. — Босс глядел на меня с явным любопытством, и я вдруг вспомнил Глеба: не он ли походатайствовал?
— Так что съезди куда хочешь, а потом сразу на север. Подумай.
Я вернулся за свой стол поразмыслить и вспомнил предостережение Глеба. Работа в аналитическом центре ФСБ мне не светит, а вот убраться подальше следует. Может, там меня не достанут. А главное, можно съездить к Кире. Так что я согласился…
И снова поезд, только за окном не жаркие степи Крыма, а заснеженные леса.
Я сошёл на промёрзший перрон, потом долго ехал в автобусе. Сумерки сгущались среди мелькающих елей, наконец лес сменился огнями посёлка. Я отыскал нужный дом, поднялся на второй этаж и позвонил. Сердце сильно билось.
Открыла Кира. Она была в голубом халатике, серые глаза радостно расширились.
— Ой! — она обхватила меня руками, и я снова ощутил то мягкое, ласковое, что было летом и, казалось, навсегда ушло.
Мать Киры — крупный нос придавал лицу несколько суровое выражение — накрыла стол, и меня покормили рассыпчатой картошкой и сочными горячими колбасками.
На ночь затопили печку — отопление почти не грело, — и постелили мне на узком диване. Я следил за красными отсветами на потолке, когда вошла Кира. Она присела на краешек дивана, нагнулась, и её волосы затмили неверный свет. Губы были мягкими, поцелуй долог, и моё тело снова нежилось, как когда-то в сумраке парке.
Но когда я стал настойчивее, Кира отодвинулась.
— У меня отец с матерью за перегородкой спят, — рассмеялась тихо.
Так и ушла. Я испытал лёгкую досаду, но чувство уюта не проходило, и вскоре заснул. Во сне я словно плыл над дорожками парка, и мне было радостно, потому что где-то среди деревьев меня ожидала Кира.
Мы встали поздно и после завтрака отправились гулять в лес. Было морозно, сосны отбрасывали на дорогу голубые тени. Я остановился и попробовал обнять Киру, однако она увернулась и побежала среди сосен. Когда я всё-таки нагнал, то ухватилась за низкую ветку и обрушила на меня целый ворох пушистого снега.
Я поймал девушку, прижал к стволу и стал целовать. Щёки и губы Киры были тёплыми, и вскоре я перестал чувствовать холод от попавшего за шиворот снега — лишь нежные прикосновения, словно лепестков цветов…
И воздух странно потеплел, и на шершавой коре за смутно видимым лицом Киры лёг необычайный золотой свет, и чей-то тихий смех прозвучал среди деревьев.
Я отстранился, слегка задыхаясь. Сердце то начинало сильно биться, то словно проваливалось в пустоту. Странное ощущение посетило меня — что на миг мы оказались в ИНОМ лесу.
— Что с тобой, Андрей? — спросила Кира.
— Ничего, — с трудом сказал я. И, неожиданно для себя, добавил: — Я люблю тебя.
Не сделал ли я тогда ошибку?..
Впрочем, мы сплошь и рядом совершаем ошибки. Часто сами появляемся на свет в результате ошибки: будущие папа с мамой слишком увлеклись. Так что грех жаловаться.
Испанский философ Орега-и-Гасет писал — неверно, что любовь иногда совершает ошибки. Сама любовь, по существу, является ошибкой. Мы влюбляемся, так как наше воображение проецирует несуществующие совершенства на другую личность. Однажды фантасмагория исчезает, и вместе с нею умирает любовь…
Согласитесь, без таких ошибок жизнь была бы скучна.
И вдобавок я начинаю сознавать, что дело может обстоять совсем наоборот. Что скорее мир исчезнет как фантасмагория, а любовь останется…
На ночь снова затопили печь, и снова пришла Кира. На этот раз прилегла, мы уместились на узком диване, лишь тесно прижавшись. Рыжеватые блики, постепенно тускнея, трепетали в волосах девушки. Я пуговку за пуговкой расстёгивал её халатик, и всё сильнее разгорался другой, невидимый огонь желания.
Вот и Кира задышала чаще, и вдруг протиснулась вниз, позволив мне утонуть в блаженной тесноте меж своих бёдер. Её нежная кожа обожгла мой живот, и я понял, что между нашими телами больше нет ночной рубашки.
От волнения не сразу получилось войти, и она помогла — тонкие пальчики мимолётно, словно приветствуя, сжали мою отверделую мужскую суть. Мягкое прикосновение, словно лепестков цветов, скольжение в таинственную глубину, обволакивающая нежность, будто ты вернулся домой… Я торопливо задвигался, рыжие завитки волос Киры тоже двигались перед глазами, и это усиливало возбуждение — очень скоро я ощутил, как изливаюсь сладостной истомой.
— Я люблю тебя, — выдохнул я, отстраняясь.
— Уже всё? — тихо рассмеялась она.
Я стеснительно улыбнулся, но для ответа не хватило сил, навалилась приятная и неодолимая дремота.
Кира прижала меня к себе, жарко поцеловала, а потом ушла.
За ночь потеплело, и утро было неожиданно хмурым, чуть не дождь шёл за окнами. Мать Киры накормила нас на кухне и ушла по делам. У меня было тоскливо на душе — и от испортившейся погоды, и оттого, что надо уезжать. Глядя на серые облака, я вдруг сказал:
— Кира, давай поженимся летом.
Кира глянула на меня, отвернулась и стала водить пальцем по оплывающему стеклу.
— Ну, если ты хочешь, — немного погодя сказала она.
