2. Безенгийская стена
К вечеру подножия гор заволокло облаками — они клубились в тёмных долинах, тянули белёсые пальцы к розовеющим в высоте снегам…
Я сидел на дощатой веранде, прихлёбывал кислый айран и пытался понять: как здесь оказался? А заодно вспомнить, кто я такой? Хороший набор вопросов. Но туман окутывал память плотнее, чем горные долины…
Я огляделся: по веранде расставлены столы, покрытые клеёнкой, за ними несколько мужчин. Каждый за своим столом, все в желтоватых пижамах, как и у меня. Все молчат: кто пьёт айран, кто откинулся на спинку плетёного стула и смотрит на розовые вершины. Лица вялые и безучастные, неужели такое и у меня?..
Наверное, это больные.
За перилами двор: жёлтые и лиловые цветы на клумбах, высокая ограда, за ней поросший соснами холм. По склону вьётся дорога, подходя к железным воротам. Они заперты, рядом будка, и сквозь окошко видно, что там кто-то есть.
Санаторий? Психбольница?..
По этой дороге меня должны были привезти, но я ничего не помню. Неужели какая-то болезнь привела к потере памяти?.. Хотя умственные способности, кажется, не пострадали: быстро понял, где нахожусь.
Что на Кавказе — понял сразу, санитары на вопросы отвечали уклончиво, но с неистребимым кавказским акцентом. Поначалу удивило, что солнце стоит не над снежными вершинами и ледниками, а плавится в синеве с другой стороны небосвода. Потом сообразил, что нахожусь к югу от Кавказского хребта и судя по высоте гор — уж не Безенгийская ли это стена? — скорее всего в Грузии. Но как я попал сюда?..
Не поговорить ли с соседом? Хотя пока расспросы ни к чему не привели, получал односложные ответы, как от санитаров: «Лечусь… Не помню… Отвали…».
Всё же я открыл рот, но спросить ничего не успел.
Подошёл санитар — крупный черноволосый мужчина в белом халате — и с акцентом сказал:
— Пошли. Тебя доктор спрашивает.
Я уныло подумал, что мог участвовать в горном походе по Кавказу, произошёл несчастный случай, и товарищи оставили в больнице.
Встал и пошёл за санитаром.
Коридор, холл, опять коридор, звук шагов тонет в ковре. Остановились перед массивной дверью, санитар приставил пальцы к вмонтированной пластине, и спустя несколько секунд дверь открылась.
Дактилоскопический замок, вяло отметил я. И слегка удивился, но не замку, а скорее тому, что не испытываю особого удивления, хотя зачем дактилоскопический замок в обыкновенной больнице?..
За столом сидела женщина в белом халате, в свете лампы красиво мерцали серые волосы. Оглядев меня, кивнула провожатому:
— Можешь идти.
Снова акцент, хотя уже не кавказский.
Дверь закрылась, и докторша указала на кресло.
— Садитесь.
Я сел, пытаясь разглядеть глаза собеседницы: словно голубые льдинки плавали в сумраке.
— Как себя чувствуете? — Скучный голос, ни тени доброжелательства.
Будто стук послышался вдалеке. Я моргнул.
— Вроде неплохо. А что со мной? Я ничего не помню.
Женщина-врач внимательно оглядела меня, потом повернула голову к компьютерному дисплею. Лицо слегка осветилось: немного припухлое, без всякой косметики.
— Вы упали в ледниковую трещину, — равнодушно сообщила она. — Удар головой, нарушение мозгового кровообращения и, как следствие, частичная амнезия. Надеюсь, потеря памяти окажется временной…
Снова стук, но теперь отчётливее — словно кто-то постучал молотком посереди комнаты. Странно, докторша как будто ничего не услышала. Развернула ко мне монитор:
— Давайте проверим, как обстоит дело с памятью…
Ритмичные удары раздались прямо в ухо:
«Помни… проводника… по снам!».
Что они значат?..
Странная музыка… калейдоскоп чистейших красок… багровое солнце, встающее над кромкой тёмного льда… зал с колоннами из льющегося синего света…
И вот я снова в кабинете Сибил, только он обширнее и сумрачнее, а за столом непроглядная тьма.
Но теперь я вспомнил, что хотел спросить, и у кого!
Я медленно обернулся.
В открытой двери стоит человек, во тьме виднеются только белые перчатки и такое же белое лицо.
— Здравствуйте! — сказал я. — Могу я задать вам несколько вопросов?
— Слово «здравствуйте» здесь уже не подходит, — глухо отозвался гость. — Но вопросы задавать можно. Это мой долг — отвечать и показывать.
— Где я и что со мной?
— Вы в бывшем санатории, который обращён в лабораторию и частную тюрьму. Вас доставили сюда после семинара, где изучали варианты будущего.
— Кто доставил? — В голове начала пульсировать боль, я попытался сфокусировать глаза на белом лице, но не мог.
— Я не вправе отвечать на вопросы о других людях.
— Тогда подскажите, как выбраться отсюда, — сердито сказал я. Видно зря надеялся, что в этом сумрачном мире — я вспомнил его! — могу получить ответы на все вопросы.
— Пожалуйста, — темнота в двери всколыхнулась. — Следуйте за мной.
Снова полутёмные коридоры (я уже видел их!) и едва тлеющие лампы. Как-то неожиданно мы оказались в моей комнате, а точнее тюремной камере.
— Смотрите, — бесстрастно сказал проводник.
Я чуть не ахнул, стены внезапно сделались прозрачными, а точнее полупрозрачными — как зеленоватое стекло. Слева в другой камере кто-то лежал на койке, а справа помещение было пусто и за ним, как сквозь зелёные занавеси, виднелся верх каменной стены и качающиеся верхушки сосен.
— Здорово, — хрипло сказал я. — Как вы это сделали?
— Я ничего не делал, — слегка пожал плечами проводник. — Этот мир подчиняется силе мысли.
Ну и ну…
— Всё равно не вижу, как выбраться отсюда. Пусть наружная стена близко, но как попасть в коридор? И там, наверное, охрана.
Действительно, в конце коридора виднелась неясная человеческая фигура.
— Смотрите внимательнее, — в голосе проводника послышалось нетерпение.
Вот оно: в зелёной занавеси, что отделяет комнату справа, просвечивает прямоугольник. Видимо, обе комнаты соединяла дверь, а потом её забили досками и оклеили обоями. Будем надеяться, забили не слишком крепко.
— А как?.. — я обернулся к проводнику.
И замер, никого не было. А затем сумрак просветлел, и я снова оказался в кабинете Сибил.
— Что вы видели? — потребовала она. — На этот раз сеанс был очень короткий.
Голова раскалывалась от боли, я поднял руки и помассировал виски ледяными пальцами.
— Ничего, — вяло соврал я. — Какие-то световые эффекты, а потом страшно разболелась голова.
Сибил долго в упор смотрела на меня, так что мне сделалось неуютно.
— Ладно, — в её голосе прозвучала досада. — Может быть, другой раз окажется результативнее.
Она даже не пыталась хитрить, никаких разговоров про амнезию! Видимо, была уверена, что за ночь я всё забыл.
Тот же молчаливый санитар проводил меня обратно в комнату.
Я надеялся, что из-за краткости визита к «доктору» у меня останется больше времени до укола. Сразу направился к водопроводному крану, открутил изогнутую трубку, из которой вытекает вода, и стал осматривать стену. Металлическим предметом легче колупать её, чем голыми пальцами.
Скоро нашёл слегка выпуклый шов и принялся за работу. Только бы никто не посмотрел в глазок! Но кавказцы казались не особо рьяными надзирателями.
Обои отдирались легко, а кускам штукатурки я не давал упасть на пол и складывал в стороне. Довольно скоро оголил доски, и тут пришлось попотеть: железной трубкой никак не мог отковырнуть первую из них. К счастью, вторая оказалась прибита всего одним гвоздём. Работали здесь спустя рукава.
Наконец я пролез в соседнюю комнату, тут пахло пылью. В окне уже стемнело, но его не загораживала решётка, и я осторожно выглянул.
Я находился на третьем, верхнем этаже. Ограда здесь подходила к самой стене здания и казалась легко доступной — метра два по карнизу (здание было старой постройки, с карнизами и лепниной). Лишь бы никто не посмотрел вверх. Безопаснее было подождать полной темноты, но я не хотел рисковать: в мою камеру могли зайти для укола.
Я открыл раму, петли завизжали, и я снова взмок от пота. Но никто не стал ломиться в дверь, я ещё раз оглядел двор и взобрался на подоконник. Потом, стараясь не глядеть вниз, вылез на карниз.
Оказалось даже удобнее, чем ожидал: руками можно было придерживаться за водосточный жёлоб вдоль крыши, а вниз я по-прежнему не смотрел. Только сразу повеяло холодом, и мокрая от пота майка прилипла к спине.
Я довольно быстро добрался до верха стены, но там оказалась колючая проволока. Пока перебирался, разорвал штанину и оцарапал до крови ногу. Наконец повис на руках по ту сторону стены, глянул вниз на кусты, где уже сгущался сумрак и разжал пальцы.
До сих пор я гордился собой: сумел воспользоваться помощью таинственного проводника, разобрал перегородку, выбрался из комнаты и вот-вот окажусь на свободе. Прямо агент национальной безопасности. Но на этом моё везение кончилось…
Наверное, пресловутый агент приземлился бы беззвучно, а рядом оказалась бы какая-нибудь блондинка на иномарке. Я же вломился в кусты с громким треском, на миг меня задержала зацепившаяся пижама, а потом почувствовал боль от удара пятками и крепко приложился боком о какую-то корягу.
После такого шума можно было лежать спокойно и отдыхать. За стеной взвыла сирена, залаяли собаки. Но я как дурак вскочил и, прихрамывая, пустился бежать по скользкой от хвои земле.
Очень скоро сбоку метнулось что-то чёрное, сбило с ног и жарко задышало в лицо разинутой пастью. Я представил, как сейчас овчарка вцепится мне в горло, и постарался лежать тихо. Где-то слышал, что лежащих собаки не трогают.
Или действительно так, или собачка решила растянуть удовольствие, но в горло не вцепилась, а оглушительно залаяла, обрызгав мне лицо горячей слюной. В ответ послышался скрежет бегущих по гравию ног, непонятные, но явно недоброжелательные возгласы, а затем кто-то саданул в больной бок.
Хотя сильно меня не били: рёбра, похоже, остались целы. Только когда вздёрнули на ноги, я получил такую плюху, что перед глазами заплясали искры, а рот наполнился солёным. Затем меня отволокли обратно, но не в родную камеру, а на второй этаж. Бросили как мешок на пол и оставили размышлять, что агента национальной безопасности из меня не получилось.
Через некоторое время я попытался встать и с удивлением обнаружил, что ноги держат, а кости как будто целы. В этой комнате тоже был умывальник с зеркалом, так что я подковылял и стал обмывать лицо, временами шипя от боли.
Тут в двери щёлкнуло, и я повернул голову: неужели пришли добавить? Или уже с уколом?
Дальнейшее помню обрывочно, словно слайд-шоу на экране монитора. Теперь-то понимаю, почему…
Вошедший мне незнаком, и на нём не белый халат, а чёрный подрясник. Моё сердце делает перебой, сразу вспоминаю фигуру на паперти в безлюдной Москве. Вдоль лица старомодные бакенбарды, переходящие в бородку клином, а тёмные волосы спадают на плечи. Глаза под ровными густыми бровями отсвечивают зелёным, как у кошки.
Посетитель кладёт на тумбочку какой-то предмет и внимательно смотрит на меня.
На всякий случай я решаю быть вежливым и говорю шепеляво:
— Добрый вечер.
— Здравствуйте, Андрей, — отзывается гость. В голосе нет кавказского акцента, который звучал у других санитаров, но что-то в нём кажется странным.
— Вы с уколом? — я испытываю неприятное чувство от близости чёрной пропасти.
Но посетитель медленно качает головой и говорит довольно фамильярно:
— Тебе и так досталось. Ложись, я тебя осмотрю.
Я плетусь к кровати, на ходу стягивая разорванную пижаму. Обижаться на «тыканье» нет сил.
— Вы из монастыря? Служите при этом… санатории?
Монах снова качает головой:
— Разве проводник не сказал? Это не санаторий. А я… в некотором роде действительно из монастыря. Про Новый Афон слышал?
— Он вроде не действующий, — я со стоном забираюсь на кровать.
— Неужели?.. — в голосе гостя слышится удивление. — Хотя в последние годы мне пришлось странствовать, так что новостей не слыхал.
Он проходится жёсткими пальцами по бокам и спине. Я снова шиплю от боли.
— Тебе повезло. Рёбра целы и внутри как будто ничего не отбили. Впрочем, им не было резона тебя калечить.
— Кому «им»? — бормочу я. — А вы кто, врач?
Я испытываю странное чувство щекотания по всему телу, и боль уходит, сменяясь чувством облегчения и покоя.
— Мир имеет нужду во враче, — туманно отзывается монах, — вот и пришлось им стать… А тебе нельзя спать. Бодрствуй.
— Почему? — вяло спрашиваю я. Неудержимо накатывает сон.
— Проводник сказал, что вряд ли выберешься сам. А ты ходил по странным дорогам и видел то, чего ещё не видел никто. Другие не должны узнать, что скрывается за завесой, поэтому оставлять тебя здесь нельзя.
— Я уже пробовал выбраться, — сердито отвечаю я. — Так накостыляли…
— Тише, — говорит гость и почему-то глядит на часы, висящие над кроватью.
Я тоже смотрю на стрелки: девять. В прошлый раз мне сделали укол примерно в это время и ушли, оставив падать в тошнотворную темноту…
Часы издают «тик», а потом ещё раз. Странно, между звуками как будто проходит много времени.
Я жду нового щелчка, но монах трогает за плечо.
— Пора. Надевай пижаму и идём!
Наконец-то я понимаю, что странно в его голосе — словно посвист ветра слышится в нём. Удивлённо спрашиваю:
— Куда? Опять к доктору?
— Нет, — говорит монах. — Разве тебе не сказали, что держат в плену? Хотя да, ведь кололи этот препарат…
— Кто держит в плену? — бормочу я. — Чечены?
— Нет, другие. — Голос звучит глухо в полной тишине. — Может быть, вспомнишь кое-что по дороге. А сейчас нам пора.
— Почему я должен верить вам? Как вас зовут? — я безуспешно оглядываюсь в поисках пижамы и при этом чувствую странное оцепенение: мысли еле ползут, а глаза никак не фокусируются…
Монах сильно дёргает меня за руки — и я оказываюсь сидящим на кровати, с пижамой на плечах.
— Меня зовут Симон, — словно ледяной ветер свистит в ушах. — Считай, что меня попросили освободить тебя. В бумажнике твои документы, я кладу его в карман пижамы.
«А как же другие в этом санатории?» — хочу спросить я, но язык не повинуется, а руки едва попадают в рукава пижамы. Я теряю способность размышлять, даже сердце бьётся редко и глухо. Едва могу встать и последовать за своим проводником, двигаться почему-то очень трудно. Симон уже у двери…
Залитый электрическим светом коридор кажется пуст. Но только кажется. Когда подходим к выходу в холл, я вижу охранника в камуфляже. Сидя за столом, тот равнодушно смотрит в нашу сторону. Глаза широко открыты, однако нас двоих словно не замечают.
— Он… спит, — свистящим шёпотом произносит Симон. — Пошли быстрее.
Косясь на охранника, я обхожу стол. Нарастает странное ощущение: что-то вокруг не так… Мы минуем выход на веранду и спускаемся по лестнице в другой коридор.
Здесь охранников двое. Сидят возле двери — наверное, выхода наружу — и глядят прямо на нас. Я прячусь за угол: вдруг сейчас начнётся стрельба?
— Не останавливайся, — холодно звучит голос.
Я боязливо выглядываю: Симон идёт прямо на охранников, а те внимательно смотрят на него, но почему-то не двигаются…
С трудом переставляя ватные ноги и не отрывая глаз от стражей, я иду к двери. Охранники не кажутся сонными: взгляд цепкий и пристальный — но неподвижный… Симон ждёт, держа ладонь на пластинке замка. Что-то неуловимо меняется, тянет ночной свежестью, и мы оказываемся на крыльце.
Я чувствую себя всё более странно, будто всё-таки сделали укол: перед глазами плывёт, и меня словно втягивает в тёмный водоворот…
— Быстрее! — шипит Симон.
Чёрная яма двора, острый запах прелой листвы, потом сырого железа — мы у ворот… Только запахи ещё поддерживают моё сознание на плаву.
Я не слышу скрипа ворот (и вдруг осознаю, что не слышал ни звука, кроме голоса Симона, с тех пор как покинул палату), но ограда вдруг оказывается за спиной, а впереди тёмными великанами маячат сосны. Ещё несколько шагов, и почва под ногами плывёт, мир несколько раз поворачивается вокруг, а потом исчезает…
Когда я очнулся, то почувствовал влажный щебень под щекой и услышал монотонный шум ветра в соснах. Сразу вспомнил — почему-то раньше его не было слышно. Кто-то тряс за плечо.
— Пришёл в себя?
Я с трудом встал на колени, а потом на ноги. Меня качало, всё тело болело, а голову словно набили ватой — ничего не мог сообразить.
— Что со мной? — дрожащим голосом спросил я.
— Мы вышли из санатория, — голос спутника сливался с шумом ветра. — Моё имя Симон. Потерпи, скоро темпоральный шок пройдёт.
— Какой шок? — переспросил я. Чувствовал себя настолько беспомощным, что едва не заплакал.
— Неважно. — Свежий воздух постепенно вымывал дурноту из моего сознания. — Без специальной подготовки это трудно перенести.
Тело ещё била дрожь, но в голове постепенно прояснилось. Я вспомнил доктора, свою палату, появление странного монаха… Что было до этого, окутывал туман забвения.
— Но как мы выбрались? Там же полно охранников.
— Ты пока не поймёшь, — равнодушно сообщил Симон. — Но мы ещё не выбрались. Этот «санаторий» находится в Грузии, а тебе надо в Россию. Через Грузию опасно, из гор ведёт всего одна дорога и её легко перекрыть. Проделать такой трюк во второй раз не могу — смертельно опасно для тебя… Ходил по горам?
— Немного, — пробормотал я. — Был в походе по Приэльбрусью, поднимались до «Приюта одиннадцати»…
Вихрь мыслей закружился в голове. Зачем меня держали в этом странном санатории. Кто на самом деле Симон? Сотрудник российской спецслужбы? Но что за фантастический способ он использовал, чтобы вывести меня на глазах у охраны?
— Тогда идём. — Лицо Симона едва белело в темноте. — До рассвета надо пройти километров двадцать. Утром тебя хватятся и тропы перекроют, но мы уже будем на подступах к перевалу. А сейчас надо найти место, где я спрятал снаряжение, там переобуешься. В больничных тапках далеко не уйдёшь…
В тапочках действительно было неудобно, так как мы сразу свернули с дороги и стали карабкаться по скалам вверх. К счастью, вскоре разлился бледный свет, из-за холма вышла полная луна, и я даже приостановился, залюбовавшись призрачно-белой стеной гор.
— Идём! — резко поторопил Симон.
Камни были скользкими от опавшей хвои, сосны шумели вокруг. Вскоре мы достигли гребня холма, и начался спуск. Впереди снова забелела дорога — мы срезали её зигзаг. У большого валуна Симон остановился и вытащил из щели рюкзак.
— Обувайся, — бросил мне горные ботинки. — Куртку надень прямо на пижаму, а то наверху будет холодно. Захватил тебе джинсы и рубашку, но переоденешься потом, сейчас нет времени.
Сам так и остался в подряснике и бесформенных гамашах, лишь накинул рюкзак и, достав из щели два ледоруба, подал один мне.
— Пошли!
Ботинки оказались впору, что меня слегка озадачило: неужели таинственный спутник справлялся о моих размерах? Но вскоре стало не до вопросов, начался почти бег по залитой лунным молоком дороге. Далеко внизу показалось селение с чёрными пальцами башен, потом пропало за отрогом, и мы пошли вверх по грунтовой дороге. Я догадался, что переваливаем через отрог главного Кавказского хребта, тот льдисто мерцал слева.
Наконец дорога вышла на сереющий в лунном свете горный луг. Две собаки с лаем кинулись от темневшей невдалеке кошары, и меня пробрала холодная дрожь: недавно такая скалила клыки у моего горла. Но, подбежав ближе, собаки вдруг умолкли, нерешительно завиляли хвостами и подались обратно — странное поведение для злобных пастушьих овчарок.
Я глянул на Симона — что так озадачило собак? — однако тот не обратил на них внимания, только ускорил шаг по неровной дороге. Ледяной ветер задувал с белеющих ледников, но я всё равно взмок, такой темп задал спутник. Может, у них в монастыре устраивали состязания по спортивной ходьбе?
Наконец я прохрипел:
— Давай отдохнём… Не могу больше.
Симон с сожалением оглянулся и сел на придорожный камень. Я последовал примеру, но быстро перебрался на кочку: холодные камни годились разве что для монашеского зада.
— Надо спешить, — равнодушно сказал Симон. — Они могут послать вертолёт.
— Кто это «они»? — разозлился я. — Террористы? Заговорщики? Бандиты? — Хотя на последних не похоже. Вряд ли бандиты станут интересоваться вариантами будущего.
— Они просто заблудшие люди, — так же равнодушно ответил Симон. — Аки овцы без пастыря. А если пастыря нет, то овец начинает пасти кто-то другой.
— Вы бы и пасли. — Я почувствовал себя немного лучше, дыхание восстанавливалось.
— Мой духовный отец так и говорил, — с грустью сказал Симон. — Но у меня не достало терпения, ушёл странствовать.
— И долго путешествовали? — вяло спросил я. Подумаешь, со странствующим монахом встретился.
— Порядочно, — вздохнул собеседник. — Куда дольше, чем собирался.
Дальше я расспросить не успел, Симон решительно встал.
— Пошли!
Теперь дорога спускалась, петляя по скату холма, а впереди вырисовались смутные обрывы другого хребта. Сзади встал тёмный бугор, заслонив луну. Я начал спотыкаться, но вскоре заметил, что под ногами спутника словно скользит слабый свет и, если идти вплотную, то дорога кое-как видна.
Какой-то светящийся состав на рантах ботинок?
Так мы и шли — углубляясь в тёмное ущелье, навстречу нарастающему шуму реки. Я не заметил, как оставили дорогу, и пошли по каменистой морене. Стали попадаться озёра серебристого света — это лунный свет падал на тропу сквозь провалы в изрезанном гребне. Опять начался подъём, а справа запрыгали белые гребни — мы вышли к реке.
Я очень устал. С трудом переставлял ноги по камням, всё тяжелее опирался на ледоруб, а Симон горным козлом прыгал впереди — чёрное пятно на фоне чего-то тёмного и высокого.
Это тёмное медленно приближалось, и внезапно превратилось в сложенную из камней башню. Симон остановился.
— Здесь передохнём, — словно издалека сказал он. — Ты слишком устал, а впереди ещё долгий подъём.
Мы вскарабкались по грубым каменным ступеням в небольшую комнату, где пахло старой золой. Вытащив из рюкзака пенопластовый коврик, Симон расстелил его на полу. Я почти упал на него и сразу погрузился в забытьё.
Проснулся от острого желания справить малую нужду.
Слабый свет серебрился на каменных плитах пола, край узкого как бойница окна сиял белизной. Монах посапывал рядом, задрав чёрную бородку к невидимому потолку. Я встал и, придерживаясь за неровную стену, стал спускаться.
Входной двери у башни не было, и всё вокруг казалось заброшенным. Наверное, здесь давно никто не жил, и забредали только редкие туристы. Всё-таки я немного отошёл, прежде чем расстегнуть пижамные штаны.
И замер, забыв сделать своё дело.
Поодаль виднелась грубая загородка из камней, наверное, для скота. Местами она была разрушена, и внутрь по траве затекал серебристый свет. В одном из проёмов стоял камень чернее и выше других. Что-то странное было в его форме: верх — словно лобастая голова, а выступающие треугольники — будто уши…
Камень шевельнулся, и блеснули два зелёных изумруда — глаза!..
Я опомнился уже в комнате, когда тряс Симона за плечо.
— Там… — еле выговорил я. — Там огромный пёс.
Монах сел, глянул на меня, а потом одним прыжком оказался у окна. Долго смотрел, и лицо было очень бледным в свете луны.
И осталось совершенно спокойным.
— Ты уже видел таких, — чуть погодя сказал он. — Со мной тебе нечего бояться. Скоро утро, пора собираться в путь. Поешь.
Он нарезал на полиэтиленовый пакет куски белого сыра — тот был упругим и приятно солоноватым. Запивали из фляги Симона — к моему удивлению, там оказалась не вода, а терпкое красное вино.
— Из новоафонских виноградников, — вздохнул в ответ на мой невысказанный вопрос Симон. — Тебе надо побывать там, Андрей. Конечно, в гостинице лишь монастырский комфорт: жёсткие постели и несколько кроватей в комнате. Зато, как красиво вокруг! Дорога к Афонской горе идёт в тени кипарисов, над тёмно-зелёным лесом голубеют маковки монастырских церквей. Возле ворот дорога вымощена разноцветной плиткой, а весь двор устлан камнем, словно ковром. Стены собора святого Пантелеймона украшены изумительными фресками голубых и золотистых тонов. Выше светятся белизной стены Нагорного монастыря, к нему ведёт портик, украшенный прекрасными изображениями святых. Дальше виден холм, засаженный масличными деревьями, и ещё один храм — апостола Симона Кананита. По преданию, на этом месте погребён сам апостол, один из учеников Иисуса Христа. Неподалёку изумительной красоты водопад, струи воды вьются как кудри девушки, он устроен искусственно и служит для получения электрической энергии. Весь монастырь освещается ею после захода солнца — белые здания посреди тёмной южной ночи…
Лицо Симона слабо светилось, а мечтательный голос звучал всё тише и наконец умолк.
Я слушал с удивлением: неужели столь райские уголки сохранились в разрушенной войной Абхазии?
Симон убрал остатки сыра в рюкзак.
— Пора! — голос снова звучал по-деловому. — Переоденься, но пижаму здесь не оставляй, спрячь в рюкзак.
Когда мы вышли из древней башни, я боязливо поглядел в сторону загородки, однако проём между камней на этот раз был пуст. Симон сделал мне знак подождать и зашагал в ту сторону по росистой траве. Наклонился и как будто что-то поднял. Косясь на него и не отходя от башни, я справил малую нужду, а когда Симон махнул мне рукой, поторопился следом.
Симон зашагал прочь от башни по едва намеченной тропке. Луна светила уже тускло, туман поднимался снизу, монотонно шумела река. Вскоре тропа круто пошла вверх, и у меня опять заболели икры, а дыхание стало с шумом вырываться из груди. Хоть я взмок от пота, но чувствовал, как становится всё холоднее.
Наконец выбитая меж камней тропка стала положе, мы снова оказались на морене, в волнах тумана впереди что-то засветлело. Я сделал ещё несколько шагов и остановился. Ледяная стена перегораживала ущелье, а снизу из чёрной расселины вырывался бурный поток. Я понял, что мы подошли к языку ледника.
Симон деловито протянул мне альпинистские кошки, дальше предстояло карабкаться по льду.
Грязный лёд подтаял, по нему стекали ручейки. Днём они, наверное, превращались в бурные потоки. Ледяной склон был не особенно крут, и зубья кошек легко входили в ноздреватую поверхность, но подъём на высоту в несколько десятков этажей оставил меня совсем без сил.
Как в тумане я увидел наконец обширную белёсую поверхность. Симон уже пересекал её, но у тёмной трещины остановился, поджидая меня.
— Мы почти пришли, — сказал он. Дыхание его было совершенно ровным.
Ещё несколько десятков метров, и впереди показался каменистый склон. Я взобрался на четвереньках, волоча ледоруб, и упал лицом в откуда-то взявшуюся густую траву.
Очнулся от тепла на спине и сразу почувствовал боль во всём теле, словно меня во второй раз избили. Перед глазами покачивались крупные жёлтые цветы, которые почему-то не пахли. Я со стоном перевернулся на бок и увидел, что солнце стоит высоко в небе, а я лежу на заросшей травой и альпийскими цветами террасе над грязно-белой поверхностью ледника.
На фоне живописной картины появились грязные гамаши, так что я нехотя перевёл взгляд выше.
Симон изучающее рассматривал меня, и вид у него был недокормленный, но весьма решительный: смуглое лицо (от горного солнца?), чёрные усы и бородка, ввалившиеся глаза. А я-то думал, что все монахи толстые.
— Надо идти? — вяло поинтересовался я.
— Пока нет. — Симон присел на корточки и указал пальцем на соседний хребет. На нём блестели ледяные полосы, а выше будто ползла чёрная муха.
— Вертолёт, — пояснил Симон. — Ищут, куда высадить засаду.
Я испугался:
— А вдруг полетит в нашу сторону?
— Возможно, — так же равнодушно сказал Симон.
Вертолёт покружил и скрылся за гребнем.
— А теперь быстрее! — прошипел Симон, вздёргивая меня на ноги. — Надо переждать, пока не улетит к другим перевалам. Ледник замаскирует тепловой след, но у них есть фотоэлектронные датчики движения. И, конечно, бинокли.
Я вяло удивился эрудиции монаха — с чего это он изучал технику для слежения? — но встал и поплёлся за Симоном.
Под скалами проходила еле заметная тропка, и лежали большие валуны, под бок одного мы и забрались. Что-то меня обеспокоило…
— А почему тропа мало хожена? — наконец сообразил я. — По ней ведь много туристских групп должно проходить к перевалу.
Симон глянул на меня, и в глубоко посаженных глазах мелькнул зелёный огонёк.
— Этот перевал… посещается редко, — наконец сказал он.
— А мы пройдём? — встревожился я. Читал описания сложных перевалов, без специального альпинистского снаряжения там делать нечего.
Странный монах медлил с ответом, а потом вдруг повернул голову.
Вибрирующий гул наполнил ущелье. Тёмная туша вертолёта с обманчивой лёгкостью выплыла из-за гребня, повиснув над грязной поверхностью ледника. Я сжался, а машина поводила тупым носом, будто принюхиваясь, и я различил даже лица пилотов за ромбовидными стёклами.
Симон потащил меня глубже под валун.
— Мы на фоне нагретой солнцем скалы, — прошептал мне в ухо. — Аппаратура нас не видит.
А я и не понял, почему мы втиснулись между скальным откосом и валуном.
Вряд ли нас легко было различить среди камней ледниковой морены даже в бинокль. Вертолёт недовольно взревел, наклонился и ушёл вниз между скальными гребнями.
— Пошли! — дёрнул за рукав спутник.
Мы двинулись вверх по наклонной террасе. Вскоре трава поредела, а тропа потерялась на камнях. То и дело приходилось взбираться на скальные уступы. Я недоумевал: к знакомым мне перевалам вели чуть ли не дороги, выбитые ботинками бесчисленных туристов. Ледник тянулся слева и приобрёл заметный уклон, а зеленоватый лёд рассекли трещины.
Наконец мы вышли на небольшую площадку. Вверху высились две скальные башни, словно остатки разрушенных зданий, а между ними спускался длинный снежный язык. Слева творилось что-то неладное: над бездонными трещинами громоздились ледяные утёсы.
— Не останавливайся, — буркнул монах и в своих чудных гамашах стал ловко взбираться по крутому склону. Я вздохнул и пошёл следом, вбивая ранты ботинок в подтаявший снег. Порыв холодного ветра коснулся волос.
Сзади донёсся механический гул. Я в очередной раз воткнул ледоруб в снег и, держась за холодный металл головки, оглянулся.
Мы поднялись уже высоко. Слева от нас ледяная река стекала к серым осыпям и бесчисленным зелёным холмам, а над горным пейзажем блистали облака, словно ещё одна снежная цепь.
И как уродливый чёрный лыжник, с этих призрачных гор к нам скользил вертолёт!
— Всё-таки углядели, — недовольно сказал Симон.
Мы застыли, по крутому склону не побежишь.
Вертолёт подплыл совсем близко — от грохота винтов заложило в ушах, белые вихри понеслись по снегу, и моё лицо закололи снежинки. За стёклами маячили лица, кто-то выставил руку в окно и красноречиво потыкал пальцем вниз.
— Не дождётесь! — зло крикнул монах.
Вряд ли его услышали, но под днищем угрожающе сдвинулись в нашу сторону сдвоенные стволы. Оттуда вылетела череда вспышек, снег повыше с грохотом взорвался, и я едва успел закрыть глаза: по щекам больно секанул ледяной град.
Пулемёт!
Меня прошиб холодный пот: вот и конец! Уж лучше сидел бы в этом проклятом санатории.
Но вертолёт неожиданно развернулся, тугая волна воздуха едва не смела нас со склона, а машина стала быстро проваливаться.
— Высадят группу захвата, — прокричал Симон, едва гул стих. — Хотят взять живыми.
Ну и ладно, мне уже было всё равно. Колени ослабели, я стучал зубами, а промокшая майка липла к телу. Но Симон повелительно указал вверх, и я нехотя сделал шаг.
Их оказалось слишком много, этих шагов. Я едва не утыкался носом в снег, ноги то и дело соскальзывали, противно дрожа. Один раз я глянул вниз, но лучше бы этого не делал: едва не сорвался в головокружительную пустоту. Всё же успел заметить, что вертолёт сел на ровном участке ледника — чёрная клякса в белой бездне, — а вокруг копошится несколько фигурок. Я повис на ледорубе и стал ошалело подтягиваться дальше.
Наконец склон стал положе, и я обрадовался, но тут что-то противно просвистело возле уха.
— Стреляют, — спокойно сказал Симон и покопался в снегу. — Быстрее!
Перегиб склона на время скрыл нас, и монах протянул ладонь. На ней лежала странная пулька с концом в виде иглы.
— Наверное, что-то снотворное, — дрожащим голосом предположил я.
Симон равнодушно кивнул и оборонил пульку в снег.
— Ты представляешь для них ценность, убивать пока не хотят. Но вряд ли это профессионалы, если бы в кого-нибудь из нас попали, вниз долетел бы только мешок с костями.
Про «мешок с костями» мне не понравилось, но тут мы сделали последние шаги и оказались на площадке.
Стыдно признаться, но я издал жалкий писк. Вместо ожидаемого перевала я увидел жуткое сверкание льда, чуть не вертикально уходящего к небу. Нагромождение ледяных утёсов, а между ними голубые и чёрные тени. Будто исполинская лестница из расколотого льда вела к призрачно нереальной кромке снегов.
— Что это? — сипло спросил я.
— Адишский ледопад, — в голосе монаха прозвучало странное восхищение. — Самый большой на Кавказе.
— Мы тут не пройдём, — уныло сказал я.
— Пройти можно, — не согласился Симон. — Если подняться выше, то можно перейти на скалы, а потом траверсировать склон Катынтау.
— Катынтау… — мой голос упал. — Это же Безенгийская стена!
Безенгийская стена — самый высокий участок Главного Кавказского хребта. Скальные отвесы и грандиозные ледопады с юга, и двухкилометровая снежно-ледовая стена с севера. Все маршруты высшей категории сложности! Куда меня завёл Симон?
— Надо спешить! — глаза монаха под прямыми бровями приобрели цвет зеленоватого льда. — За нами гонятся опытные люди с альпинистским снаряжением.
Он повернулся и легко зашагал по снегу. Даже не проваливался при этом, и я вспомнил эльфа Леголаса из фильма «Властелин колец»…
— Надень кошки, — повернулся монах. — Снег слишком плотный.
Я прицепил кошки, хотя не видел большого смысла. Нас скоро догонят, альпинист из меня неважный. Вдобавок снежный склон сужался вверху, заканчиваясь клином под ледяными утёсами. Там нас и возьмут.
Всё же я потащился вверх, вбивая передние зубья кошек в снег и опираясь на ледоруб. Снова холод коснулся волос, и я понял, что это ветер переваливает через закованный в лёд гребень Безенгийской стены. Снежные флаги веяли там в вышине…
На подступах к серакам я оглянулся снова.
И испытал шок — четыре тёмных пятнышка уже приближались к площадке, где мы были недавно. Рассмотреть их чётко не удавалось: глаза резал свет, отражённый от ледяных глыб.
Ещё с десяток метров, и на нас упала холодная голубая тень — мы оказались у подножия ледяных утёсов.
— Постой здесь, — коротко сказал монах и пошёл в сторону по повисшему над пустотой ледяному гребню. Я даже ахнул.
Через минуту монах появился и со странной улыбкой подошёл ко мне.
— Держи. — На ладони у него лежал красивый фиолетовый цветок. — Это большая редкость.
Таких цветов я раньше не видел — нежно-фиолетовые лепестки и пушистая зелёная сердцевина. От цветка исходил тонкий аромат, что необычно для горных цветов.
А Симон замер, оглядывая ледяные утёсы, и лицо в голубоватом свете сделалось необычным — жёстким и мечтательным одновременно. Словно в храме, где вместо свечей на солнце горят ледяные острия.
Фигурки появились на площадке внизу, снова прозвучал выстрел, и на нас брызнули осколки льда. У меня ослабели колени.
— Быстрее за мной, — деловито сказал монах. — Спрячемся в бергшрунде.
Я потащился следом, вяло высматривая, где он добыл цветок, но видел только снег и лёд… Когда оказались перед тёмной пастью трещины, я оглянулся, и склон чуть не уплыл из-под ног, по столь узкой тропе мы прошли. В белёсой бездне под нами ползли чёрные фигурки.
Бергшрунд — трещина между ледником и скалой — в этом месте напоминал ледяную пещеру, но ниже расширялся и зиял чернотой. Повинуясь жесту Симона, я забрался под каменный свод. Хотя какой в этом смысл? Нас легко найдут.
Мой проводник не спешил следом, нелепые гамаши и потрёпанный край подрясника маячили прямо перед моими глазами.
— Зря они стреляли в этих горах… — непонятно к чему произнёс он. А потом вдруг… запел.
Странная это была песня — без слов. И странные звуки — гортанные, резкие, от которых по телу побежали мурашки. Где-то я читал об особом крике горцев, которым они переговариваются на больших расстояниях…
Но этой песне ответил гром!
Меня затрясло: я понял, что собирается сделать Симон. Но затрясло не только от этого — весь ледник содрогнулся. Раздался страшный треск и свет померк, когда мимо стали падать ледяные глыбы. Симон юркнул в пещеру, прикрыв меня своим телом, но всё равно град острых льдинок осыпал лицо и руки, а воздух наполнился снежной пылью.
Грохот стоял неописуемый, словно вся исполинская ледяная лестница пришла в движение. Нас кидало так, что казалось — то ли размозжит головы о каменный свод, то ли улетим в раскрывшуюся бездну.
Но постепенно тряска стихла, грохот перешёл в недовольный рокот и наконец смолк. Только иногда в наступившей ватной тишине раздавался треск.
Вслед за монахом я кое-как вылез из щели. Нам здорово повезло, этот край ледника не пришёл в движение. Но остальная поверхность сильно изменилась: исчезла большая часть сераков, всё было покрыто битым льдом, а вверху курилась снежная дымка, не давая рассмотреть верхнюю ступень ледопада.
Я глянул вниз и испытал шок, только снежная пыль веяла из белой пропасти. Ни людей, ни вертолёта — на пологой части ледника просто появился холм.
«Зря они стреляли в этих горах», — вспомнил я слова Симона. Хотя лавина могла сойти и раньше, от шума вертолётных винтов или звука выстрелов. Тогда и мы оказались бы погребены под жутким холмом. Я содрогнулся, потом стал вытрясать снег из карманов куртки, и вместе со снегом на ладони оказался лиловатый цветок. Я полюбовался им, отряхнул и заботливо спрятал в бумажник. Потом оглянулся: где монах?
Тот стоял повыше у сохранившегося ледяного утёса. Видимо, его раскололо пополам, так что остаток торчал мутновато-голубым зеркалом.
Я тоскливо поглядел вверх. Снег курился всё сильнее, и где-то на километр выше мимолётно проглянул страшной крутизны склон Катынтау.
«И нам туда лезть?», — панически подумал я.
Монах обернулся и помахал рукой:
— Поднимайся, Андрей!
Я стал взбираться к нему. Вот влип — со спятившим монахом на самом грандиозном ледопаде Кавказа! Но тут стало не до рассуждений. Ветер словно сорвался с цепи: сёк снегом глаза, раздувал куртку, пытался сбросить в бездну, где уже бесновалась белая круговерть. Ясная погода в одну минуту сменилась пургой.
Наконец обледенелые гамаши монаха оказались на уровне моих глаз, но тут яростный порыв ветра буквально сдул меня — ноги заболтались в пустоте, одна рука сорвалась с ледоруба, и я отчаянно пытался удержаться за металлический клюв другой. К счастью, ледоруб был плотно вбит в снег, но потерявшие чувствительность пальцы уже соскальзывали…
Меня рванули за шиворот так, что я буквально взлетел, и лицо монаха оказалось напротив моего. И в самом деле спятил: глаза блестят зелёным, как у кота, волосы и усы белые от инея, а губы кривятся в сумасшедшей улыбке.
— Лёд! — провозгласил он. — Ты, наверное, не знаешь, но это самое странное вещество во Вселенной. Даже простое зеркало обладает необычными свойствами, а уж ледяное…
Я не знал, что ответить, пытаясь прийти в себя. А монах пристально поглядел на меня, и лицо из оживлённого вдруг сделалось прежним — худым и жёстким.
— Посмотри в это зеркало, — потребовал он. — Скажи, что ты видишь в нём.
Я оглянулся — но вокруг никого, лишь летящий снег. Как хотел бы снова оказаться в том «санатории», пусть и на положении пленника!.. Потом, почти помимо моей воли, глаза обратились к ледяному зеркалу.
Это действительно было зеркало! Из мутноватой глубины выплыло искажённое, но явно моё лицо. За ним я разглядел причудливо искривлённый пейзаж, но это были не горы, да их и не увидеть из-за метели. Я стал вглядываться…
Странно, что вроде железнодорожной станции, отражённой в кривом зеркале. Пути, платформа с карикатурными людьми, изогнутые дугой вагоны…
Я хотел оглянуться, но услышал только удаляющийся голос монаха:
— Береги цветок.
И всё исчезло…
