Ефим Курганов. Адам Мицкевич и движение декабристов
(глава из книги)
1
В феврале 1825 года в Одессу прислали Адама Мицкевича, школьного учителя из Ковно и по совместительству романтического поэта, только начавшего тогда свою великую литературную карьеру, но начавшего совершенно блистательно двумя сборниками вдохновенных стихов.
Точнее говоря, Мицкевича не просто прислали, а выслали, как личность политически неблагонадёжную. И значит, он тут же попал на заметку к графу Витту.
Правда, граф Иван Осипович, как человек умный и осторожный, прямо интереса своего к Мицкевичу проявлять не стал. Надобно было, чтобы новоявленный одесский гость чувствовал себя свободно. Так легче будет узнать, с кем он заведёт знакомства. А в Одессе личностей предосудительного в глазах правительства поведения тогда хватало. Но Мицкевич то ли осторожничал, то ли с испугу забросил идеи польской независимости.
В общем, первые месяцы, протёкшие после февраля, не дали Витту совершенно ничего. Графу ничего не оставалось, как ввести в дело главную свою приманку – ослепительную кокетку Каролину Собаньскую. Это было сделать особенно легко по той простой причине, что в Одессу прибыл приятель и в некотором роде покровитель Мицкевича граф Хенрик Ржевусский, родной брат Каролины.
Хенрик, по просьбе своей сестрицы, привёл к ней Мицкевича, и тот тут же потерял голову, без памяти влюбившись в Каролину и забрасывая её своими вдохновенными поэтическими посланиями. Так что первая часть задачи была быстро выполнена.
Но оставалась вторая и основная часть: надобно было решительнейшим образом «разговорить» Мицкевича. А в салоне своём Собаньская всегда была окружена толпами прилипчивых поклонников. Ситуация для откровенных бесед как-то совсем не складывалась.
И тогда Витту пришла на ум замечательная идея: пригласить Мицкевича совершить прогулку морем в Крым. Тут-то он и сможет запросто уединиться со своей желанной Каролиной – резонно подумал генерал.
Мицкевич с непередаваемым восторгом принял предложение совершить морскую прогулку, предвкушая заранее и близость с Каролиной и любование восхитительными крымскими пейзажами.
Не меньшие надежды возлагал на эту поездку и генерал Витт. Совсем недавно для него была построена новенькая белоснежная яхта; граф дал ей имя «Каролина» – в честь своей чудной подруги и сотрудницы.
И уже в июне «Каролина» отправилась в плаванье. Но Каролина Собаньская и Мицкевич не были её единственными пассажирами.
Участником морской прогулки стали также сам Витт, престарелый и навсегда уже отставленный законный супруг Каролины Иероним Собаньский (он боялся её, как огня, и был по отношению к ней чрезвычайно подобострастен), её брат литератор Хенрик Ржевусский, в будущем – известный писатель и проводник царской политики в Варшаве, и Александр Бошняк, помощник Витта, искусно игравший в поездке роль натуралиста-любителя.
К Витту Мицкевич относился с крайним подозрением, прекрасно зная, что тот ловит польских бунтовщиков. Бошняка поэт довольно-таки быстро раскусил. Собаньского он презирал и вообще почитал за пустое место. С Хенриком Ржевусским любил поболтать. Но более всего был поглощён своей Каролиной, которую тогда, кажется, совсем ещё не раскусил.
Она в ходе путешествия ответила поэту полнейшею взаимностию, удовлетворила все его любовные прихоти. Скорее всего произошло это в городе Козлов (от еврейского Кислев) – ныне Евпатория.
8 июля 1825 путешественники ступили на козловский берег. Их принял и поселил в своём обширном двухэтажном особняке сам городской голова и по совместительству лидер караимской общины Сима Бобович.
Он угостил Витта и его спутников обильным восточным обедом. Жара стояла неимоверная, но огромные оплетённые жбаны со светло-розовым вином из виноградника Бобовича быстро утолили послеобеденную жажду путешественников. Витт и остальные спутники его опорожнили несколько огромных этих жбанов, ибо после обеда их всех отвели на террасу и им дочки Бобовича поднесли семь громадных блюд с «кибинами» – это знаменитые караимские пирожки.
Они имеют вид полумесяца. Начинка же представляет собой нарезанные кусочки бараньего мяса. И жарятся «кибины» в бараньем жиру.
Впечатление они произвели на гостей огромное, незабываемое. Накибинились все. И на славу. Тут-то жбаны с розовым вином по-настоящему и пригодились. Мицкевич считал проглоченные им полумесяцы. Он доказывал потом, что употребил никак не менее тридцати полумесяцев.
Затем разморенные все пассажиры «Каролины» пошли отдыхать, а неутомимый Мицкевич бросился осматривать караимские храмы (кенасы) Козлова – он ведь из выкрестов. В Козлове находился тогда целый цветник кенас.
2
Одна кенаса (малая; там проходит служба по будням), кстати, расположена совсем недалеко от дома Бововича. Всё там очень скромно; главная драгоценность – старинная серебряная люстра в виде громадной сферы. Впрочем, наибольшая драгоценность, истинное украшение кенасы, есть караимский священнослужитель – газзан, знаток еврейского священного писания.
Интересно, что Мицкевич обратился к караимскому духовному пастырю – старшему газзану Яшару (тот как раз разбирал какие-то рукописи в хранилище малой кенасы), с заготовленной заранее фразой на древнееврейском, а в ответ к своему полному изумлению услышал чистейшую польскую речь.
Оказалось, что газзана зовут Иосеф Соломон, а по прежней фамилии своей он Луцкий. Он родился в Кукизове, близ Львова, потом жил в Луцке, где и овладел в совершенстве польским. Только с 1802 он перебрался в Козлов – караимскую столицу, принял караимское имя Яшар и был избран хахамом, то есть мудрецом, высочайшим знатоком Торы (пятикнижия).
Иосеф Соломон Луцкий, хоть и родился в Кукизове, был природный караим. Тут целая история.
Великий литовский князь Витольд ещё в десятом веке переселил часть крымских караимов в виленский край, в город Трокай. А оттуда многие из них перебрались потом в Луцк и в Кукизов (Красный остров). Там образовались большие и разветвлённые караимские общины. Возникли школы, наладилось просвещение. Общины эти впоследствии дали немало учёных мужей, которые принесли много пользы караимам Крыма, вернувшись туда во всеоружии обретённых познаний.
Так что совсем не удивительно, что Иосеф Соломон Луцкий был ученейший человек и педагог: у него в Козлове была своя весьма обширная школа, в которой он обучал юношей древнееврейскому и танаху, то есть священному писанию.
Иосеф Соломон познакомил поэта с несколькими, наиболее даровитейшими своими учениками, но более всего Мицкевич был доволен беседой с самим газзаном, которая длилась не менее двух часов.
Адам задал газзану несколько вопросов по наиболее смущавшим его мест из священного писания, и, в частности, интересовался, что там в точности сказано о Лилит, и остался чрезвычайно доволен полученными ответами.
Как выяснилось, в самом священном писании Лилит как таковой, собственно, и нет вовсе – там это просто понятие ночи, никаким образом не персонифицируемое. Правда, вполголоса газзан потом добавил, что в книге Исайи слово «лилит» некоторые переводят как «бес».
Все эти объяснения для Мицкевича были крайне важны, но более всего он был поражён тем высочайшим духовным обаянием, что исходило от Соломона Иосефа.
Между прочим, это как раз Иосеф Соломон отправился через несколько лет в Петербург и умолил императора Николая Павловича освободить караимов от рекрутчины. Что именно говорил русскому царю газзан Яшар неведомо, но Николай Павлович отчего-то внял доводам караимского мудреца.
После обхода большой и малой кенас Мицкевич вернулся в дом Бобовича совершенно осчастливленным, буквально светящимся, но скоро его счастье ещё утроилось, если даже не удесятерилось, и понятно почему: поэт оказался в наконец-то в сладостнейших объятиях своей Каролины, бывшей прежде недоступной для него.
Но прежде, чем продолжить наш рассказ, вынужден дать одну краткую историческую справку.
Дом Бобовича представлял собой обширное двухэтажное строение с пятью окнами – строго говоря, то был дворец знатного караима.
Второй этаж занимал большой зал с огромным балконом, весь увитый виноградником и выходивший во двор, в глубине которого находился большой колодец. Из него дочки Бобовича черпали и подавали гостям холоднейшую воду.
Как было не задержаться в этой обители счастья?! И путешественники, ясное дело, задержались. Особенно был в восторге Мицкевич: он писал свои гениальные «Крымские сонеты», обладал царственной, волшебной Каролиной. Был доволен и генерал Витт, а значит, цвела от радости и Каролина, ведь поощрения Витта всегда имели солидную финансовую составляющую.
3
Мицкевич, как и следовало ожидать, разоткровенничался с Каролиной. Кое-что поведал ей о демонице Лилит. Но Собаньскую больше интересовала политика, и, в частности, свобода Польши и борцы за неё.
И вот что выяснилось. Российскую власть Мицкевич ненавидел страстно, но и зато и российских бунтовщиков, известных теперь, как декабристы, ставил не слишком высоко, ставил в том смысле, что понимал: они вряд дадут возможность реализоваться идее великой Польши. Речь ведь у декабристов не шла об уничтожении империи, а только об её преобразовании (большинство из них вообще были монархистами, если не считать П. И. Пестеля, претендовавшего на диктаторство, но Пестель менее всего был готов отпустить поляков).
Каролина тут же ринулась к Витту и всё рассказала ему. В результате граф Иван Осипович совершенно успокоился на счёт Мицкевича. И как только стало ясно, что польский поэт особой опасности для российской короны не представляет, то Каролина оставила Мицкевича и уже не скрывала более своей страстной любви к своему хозяину и покровителю, то есть к генералу Витту. Произошло это, судя по всему, прямо во время крымского путешествия, всё в том же Козлове, в доме у гостеприимного Симы Бобовича.
Да, Мицкевич был быстро и решительно оставлен Каролиной. Но только ли потому, что оказался неопасным, ибо был против союза польских заговорщиков с российскими? Может быть, всё гораздо сложнее.
Есть такой факт. Именно во время крымской поездки Витт послал письмо государю с просьбой об аудиенции, дабы сообщить конфиденциальные факты о заговоре. К письму был приложен анонимный донос Бошняка (в его составлении, как видно, принимали участие и сам Витт, и Собаньская). Какая необходимость была отправлять письмо на имя царя, не дожидаясь своего возвращения в Одессу?
Думаю, объяснение может быть в том, что именно во время поездки в Крым Витт и узнал какие-то важные сведения о русских заговорщиках, и решил писать Александру Павловичу, не дожидаясь окончания поездки. А узнал он от Мицкевича через Каролину.
Иными словами, может быть и так: Мицкевич все, что знал, рассказал Каролине, и более был уже не нужен ей. И был тут же брошен.
Произошло это именно во время крымского путешествия, и скорее всего в Козлове (нынешней Евпатории).
Так что об обладании Собаньской нельзя уже было и мечтать. Мицкевич ужасно обиделся, и тут же проклял Каролину в своих гениальных крымских сонетах, но этим он ведь только прославил имя её навеки, хоть и укрыл Собаньскую под инициалами Д. Д. – сонеты «Прощание к Д.Д.» и «Данаиды» и другие крымские шедевры, отмеченные печатью особого опьяняющего вдохновения.
Чрезвычайно интересно при этом, что, блистательно отпуская свои поэтические проклятия, Мицкевич вместе с тем отказывается (и это не импульсивный шаг, что легче было бы объяснить, а позиция) до конца порывать со своей коварной возлюбленной, хоть и делится туманно, что знает уже о ней нечто очень уж тёмное.
Иначе говоря, он уже вполне трезво и совсем не романтически понимает её, не доверяет более, совсем не обольщается теперь на её счёт, но так до конца и не уходит из-под её власти, и даже не хочет уходить:
О Данаиды! Я кидал (несчастный грешник!)
Святыню в бочку вам; при гимнах, при дарах
Я сердцем жертвовал, расплавленным в слезах.
И вот я стал скупец из мота, стал насмешник
Из агнца! Хоть служить ещё готов я вам
Дарами, песнями – души уж не отдам.
Интересно, что Мицкевич, как видно, не понимал, почему всё же Каролина его оставила. Разлюбила, но ведь она и так не любила его раньше? Почему же оставила именно теперь? Что именно произошло? Что же всё-таки подвигнуло её вдруг на разрыв? Вот вопросы, которые задаёт поэт, но ответа на них, судя по всему, он не знает.
А произошло то, что Мицкевич, как можно предположить, поведал Каролине, что не будет содействовать сближению польских бунтовщиков с российскими, ибо не верит, что те, в случае успеха восстания, отпустят Польшу на свободу.
Российская империя, даже и в конституционном своём виде, останется враждебна полякам – полагал автор «Крымских сонетов». Он никак не ожидал помощи от России.
Русские люди вполне могут симпатизировать Польше, а вот российская империя и её официальные представители – нет: убеждён был поэт.
Впоследствии, между прочим, Мицкевич, который навсегда остался чистейшим, беспримесным романтиком, выдвинул целую теорию, что только союз поляков и евреев Польши приведёт к духовному и материальному возрождению польского народа. Поляков этот фантастический проект мог только ужаснуть.
В общем, как только Каролина поняла, что Мицкевич не опасен для российской короны, ибо не рассчитывает на союз с российскими повстанцами, он и перестал быть ей интересен. Вот ключ, оставшийся неведомым поэту, который так и не понял, почему вдруг был столь решительно отвергнут:
Ты гонишь? Иль потух сердечный пламень твой?
Его и не было. Иль нравственность виною?
Но ты с другим. Иль я бесплатных ласк не стою?
Но я ведь не платил, когда я был с тобой.
Но что Мицкевич, рано или поздно, но должен был узнать, так это то, что Собаньская была не только возлюбленной генерала Витта, но ещё и царским агентом, подневольной рабыней Витта, царского сатрапа.
И всё-таки поэт до конца так и не порвал с нею: посещал впоследствии её салон и в Петербурге, и в Париже, виделся с нею в Дрездене в польской подпольно-эмигрантской среде, но не выдал Каролину, хотя он всей душою был на стороне участников восстания.
Мне даже кажется, что Мицкевич «вычислил» Каролину уже летом 1825 года, во время двухмесячной морской прогулки по Крыму. Во всяком случае, он написал сонет, который был исключён им из состава сборника «Крымские сонеты», и в стихотворении этом, обращённом к Собаньской, есть следующие весьма примечательные строки:
К чему тогда эти сладкие слова и эти несбыточные надежды?
Сама в опасности – другим расставляешь сети.
Сети, которые Каролина виртуозно расставляла другим – это были, в первую очередь, любовные сети, но одновременно и шпионские, ведь она, скорее всего, расставляла их не по личному желанию, а по указанию генерала Витта. И Мицкевич, думаю, прямо на это как раз и указал в своём великолепном сонете, блистательном и прозорливом, настолько прозорливом, что его пришлось исключить из сборника «Крымские сонеты».
Однако несмотря на то, что правда, наконец, открылась поэту, он так и не захотел отказываться от своей Каролины, не захотел вычеркнуть её из своего мира.
Понял её вполне, проклял за вероломство, но остался, вернее, оставил при себе. Правда, перестал быть любовником (впрочем, это ведь было её решение, а уже потом его), перестал бешено ревновать, но зато неизменно, кажется, выполнял все просьбы Собаньской, уважал все её просьбы и был исключительно внимателен к ним.
Вот он – загадочный, неразрешимый парадокс.
Да, романтический гений узнал страшную истину, узнал всю цену грязного, бесстыдного, коварного кокетства, но отнюдь не отвернулся от своей безмерно переменчивой избранницы. Просто он стал отныне не любовником, а вечным другом Каролины Собаньской, презрев то, что блистательная польская аристократка пошла на службу в презренные царские агенты.
Или Каролина каким-то непостижимым образом смогла убедить Мицкевича, что она втайне – за польскую независимость, и с Виттом связалась лишь для того, чтобы помогать полякам? Неужели она всё же обманула поэта. хоть он и утверждал в «Крымских сонетах», что прозрел на её счёт?
Задавая все эти довольно неожиданные как будто вопросы, вот что я имею в виду.
4
В 1836-м году Мицкевич написал на французском драму «Les confédérés de Bar» («Барские конфедераты»). Сохранилось, увы, только два акта, но и они позволяют судить о достаточно многом, и, в частности, об истинном отношении поэта к Собаньской, уже через 11 лет после их разрыва и даже после разрыва её с Виттом.
Героиня драмы – графиня Каролина, являющаяся любовницей русского генерал-губернатора, врага поляков, уже успевшего разоблачить нескольких польских конфедератов.
Графиня презирает своего любовника, этого «подлого шпиона», и внутренне предана страждущей, насилуемой своей родине. Она использует своё исключительное положение при генерал-губернаторе, своё влияние на него, чтобы вызволять из тюрем польских повстанцев, однако общее мнение несправедливо считает её изменницей из-за открытой связи Каролины с генерал-губернатором.
Несомненно, общая канва драмы отражает отношения Каролины Собаньской и генерала Витта, назначенного после разгрома польского восстания варшавским военным генерал-губернатором, но только в интерпретации как бы самой Каролины, будучи сделанной её глазами. Сразу становится понятно, что Собаньская рассказывала поэту о себе, как мотивировала и объясняла свои собственные поступки, свою многолетнюю любовную связь с Виттом.
Да, есть в драме и некий юноша – олицетворение борьбы за независимость Польши, юноша, которого соединяют с графиней общие воспоминания. И юноша этот, понятное дело, как бы сам автор.
Это всего лишь грубая схема, но и она, думается, потрясает воображение.
То, что поэт в идиллическом духе описал свои отношения с Собаньской, не суть важно, хотя и весьма показательно. А важно то, что в ходе ознакомления с французской драмой Мицкевича неизбежно возникают достаточно непростые вопросы. Вот хотя бы некоторые из них.
Неужели Мицкевич поверил провокаторской легенде, которую придумала Собаньская на пару с Виттом? Неужели великий поэт всё-таки был обманут, и в этом как раз всё дело?
Неужели он согласился закрыть глаза на измены Каролины из-за того, что она уверила его в своём польском патриотизме, и обещала, что будет пользоваться исключительным личным расположением Витта, чтобы помогать подпольщикам?
Неужели этот совершенно грандиозный поэт, посвятивший Собаньской столь пронзительные сонеты, оказался вместе с тем столь потрясающе наивен? Выходит, что так. На все эти необычные вопросы приходится ответить утвердительно.
Когда Каролина поведала Мицкевичу, что связалась с Виттом только для высокой цели возрождения великой Польши, то он вдруг принял это беспардонное враньё за чистую монету. Драма «Барские конфедераты», как мне кажется, является тому самым полным подтверждением. В этом смысле она является поразительнейшим историко-психологическим документом.
Без всякого сомнения, генерал Витт сильно веселился и нахвалил свою Каролину, узнав, что такая простая наживка безотказно сработала, и золотая рыбка быстро и решительно клюнула на неё: Адам в очередной раз поверил Каролине.
Бедный Мицкевич! Он оказался в плену у подлецов, отъявленных негодяев. Они его даже не обманули его, а самым настоящим образом бесстыдно обдурили – да, именно так. И поэт не просто поверил, а даже ещё публично вознамерился поведать версию Каролины Собаньской, дабы обелить, наконец, её репутацию, основательно, справедливо и давно уже подмоченную.
Собаньская дерзко и нагло перехитрила Мицкевича, но, как видно, ей и этого показалось мало. Она решила способствовать тому, чтобы её поклонник закрепил её явную ложь, сфабрикованные факты и надуманные интерпретации в своём кристальном слове. Каролина вдохновила его на создание пьесы из польской истории, в которой была сказана «правда» об отношениях её с Виттом и Мицкевичем.
Подручная Витта решила обмануть и саму Историю, но это ей уже не удалось. Драма «Барские конфедераты» так и не появилась никогда на французской сцене.
Влияние Каролины распространялось на Мицкевича, но Историю – даму строгую и не знающую снисхождения – она охмурить так и не смогла, даже при посредстве своего гениального кавалера.
К тому же, надо сказать, женщины всегда чрезвычайно плохо реагировали на Собаньскую – нервно, недоброжелательно, с завистью, и, пожалуй, ещё и со страхом: уж слишком та была напориста, коварна и чарующе соблазнительна. Так что История тут вовсе не была исключением, скорее даже наоборот, когда плохо отреагировала на Собаньскую. А вот Мицкевича Каролина обольстила по полной программе, и, видимо, навсегда, даже после того, как перестала быть его возлюбленной.
На самом деле поэт навсегда остался состоять при Собаньской, при той самой обольстительнице, которую Оноре де Бальзак с полными на то основаниями назвал «опаснейшей из женщин».
И конечно, Мицкевич, в ходе той знаменитой крымской поездки, расшифровал всю троицу царских агентов (и Витта, и Бошняка, и Собаньскую), однако публично заклеймил лишь первых двух, Каролину же утаил, спас от своего и общего суда. Я имею в виду следующее место из лекции, которую поэт прочёл 7-го июня 1842-го года в Париже, в Коллеж де Франс:
«Сын польского генерала и гречанки, граф сам не знал толком, к какой национальности он принадлежит и какую религию исповедует. Он был ревностным представителем партии, существовавшей тогда в России. Он возглавлял в ту пору полицейские власти в южных губерниях. Граф Витт уже имел сведения о существовании заговора от одного из своих агентов, фамилию которого я назову, так как она не упоминается ни в одном официальном документе, ни в одной истории, от некоего Бошняка, предателя, шпиона, более ловкого, нежели все известные герои этого рода в романах Купера. Этот Бошняк, литератор, всюду сопровождал графа Витта под видом натуралиста. Он хорошо говорил чуть ли не на всех языках, сумел втереться в разные тайные общества, и он сообщал графу Витту секретные сведения о заговоре».
Такой вот совершенно несомненный факт: из троицы царских агентов Мицкевич двух назвал и заклеймил, а третьего члена (свою былую возлюбленную) преднамеренно и сознательно попытался укрыть от гнева и презрения современников и потомков.
Однако обмануть историю поэту-романтику в итоге так и не удалось, хоть он очень старался. Всё дело в том, что Каролина Собаньская сама раскрыла все карты в донесении своём шефу корпуса жандармов графу А. Х. Бенкендорфу; не только не скрывала, а ещё и педалировала, что является царским агентом и имеет самое прямое отношение к корпусу жандармов.
Письмо, объемистое и ставящее все точки над i, на беду красавицы Каролины, было впоследствии обнаружено и опубликовано дотошными пушкинистами. И как раз эта неожиданная находка полностью разрушила систему защиты Собаньской, воздвигнутую в своё время Адамом Мицкевичем.
Многие современники, конечно, и так понимали, что Собаньская – подручная Витта. Но прямых доказательств ни у кого тогда не было; конспирация соблюдалась неукоснительно, и Витт отнюдь не афишировал, кто именно доставляет ему секретные сведения.
Так что обвинять Собаньскую можно было лишь на уровне великосветских сплетен. Обнаружение же письма Каролины к Бенкендорфу перевело сплетни на уровень безусловных фактов и полностью уничтожило ту идеализированно-романтическую схемку, которую упорно пытался протолкнуть Адам Мицкевич, в напрасных усилиях спасти репутацию Собаньской.
Да, это была чванливая аристократка, чрезвычайно чтившая собственную генеалогию гордячка, но ради достижения своих целей она не брезговала абсолютно ничем. И грешков за ней числилось не мало, и самые стыдные из них имели прямое отношение к связям её с ведомством графа Бенкендорфа.
Фактически Мицкевичу всё равно бы никак не удалось её выгородить – это была безнадёжная затея, сизифов труд, не иначе: служба Каролины как царского агента, как сподручной Витта, просто не могла не всплыть, не могла из тайной не превратиться в явную.
Но Мицкевич, как видно, всё же упорно хотел переспорить, изменить суд истории, и спасти Каролину.
Собаньская же, кстати, Мицкевича не только не любила, а ещё и смотрела на него достаточно высокомерно и с высот своего аристократизма великого польского поэта считала довольно-таки скучным и неотёсанным.
Прелестная Каролина, судя по всему, ничуть не дорожила Мицкевичем. Но зато она всегда умело и ловко его использовала, с математически безошибочной точностью распоряжаясь воздействием своих чар.
Если же вернуться к крымской поездке 1825-го года, и попробовать определить её сюжет, то он будет выглядеть примерно так.
Каролина, как бы не замечая присутствия законного всё ещё супруга (Иеронима Собаньского) и любовника (графа Витта), завлекает Мицкевича – это отправная точка путешествия. Главные наблюдатели, очень зоркие – это Витт и Бошняк.
Возникает близость поэта и сирены. Затем Каролина что-то узнаёт, и, возможно, как раз от Мицкевича. Возникает что-то вроде антракта, правда, весьма напряжённого: Каролина, Витт и Бошняк срочно уединяются и сочиняют послания на имя российского императора. Собственно Витт просит назначить ему аудиенцию, подчеркивая при этом, что два заезжих поляка помогли ему раскрыть русский заговор. И сочиняется ещё коллективными усилиями всей троицы донос Бошняка, касающийся заговора.
Мицкевич в растерянности, и не понимает, что происходит. И вот дела бумажные наконец-то завершены. Однако Каролина к поэту уже не возвращается – она теперь открыто с Виттом, как нежная и преданная возлюбленная.
Следует кульминация: поэт в бешенстве, и пишет самые трагически прекрасные из своих гениальных крымских сонетов.
