Заточка

– Выходи, – скомандовал розовощёкий милиционер, раскрыв двери «козлика».

Мамедов, озираясь раненым шакалом, выпрыгнул из машины и сплюнул на асфальт кровавый комок. Правый бок, обработанный ментовскими резиновыми орудиями, нестерпимо горел, посылая импульсы боли прямиком в центральную нервную систему. Задержавшие Мамедова сотрудники смотрели на свою жертву с надменным превосходством, явно намереваясь продолжить экзекуцию в отделении.

– За что меня? – взмолился Богдан, изобразив на лице горе такое, словно его родимый кишлак смела снежная лавина. – Я за женщину заступился. Вы бы лучше ту собаку забрали…

– Шевели костылями! – розовощёкий сержант пихнул Богдана, и тот обречённо двинулся ко входу в отделение. Перед задержанным раскрыли дверь, и он, шагнув в полумрак милицейской обители, очутился возле окошка дежурного.

– В обезьянник этого красавца, – отрекомендовал доставивший драчуна защитник правопорядка.

– Где взяли? – поинтересовался дежурный, разглядывая Богдана, как диковинного зверька в зоопарке.

– Избил одного, возле телецентра.

– Пьяный?

– Да нет вроде. – Розовощёкий сержант Сухарьков нагнулся к окошку. – Где ты за последние дни пьяных видел? Все давно с поросячьими мордами по клиникам сидят.

– Да, – вздохнул дежурный, ощущая мучительную ностальгию по алкогольному опьянению. Раньше практически ни один день не проходил у него в абсолютной трезвости, а теперь… – Там сейчас Трилитр вместе с Верой Степановной, допрашивают задержанных по делу башни, – предупредил он направившегося в обезьянник коллегу.

– А мне-то что, – равнодушно отозвался тот, подталкивая дубинкой Мамедова.

Они прошли по коридору, небрежно окрашенному краской неопределённого цвета, местами облупившейся, с тёмными подозрительными крапинками.

«На кровь похоже», – подумал Богдан, холодея. Стены отделения вызвали в нём неприятные воспоминания тюремного существования. На душе стало тоскливо и жутко. Мамедов, предчувствуя побои, шёл на ватных ногах, словно взятый в плен контуженный фриц.

В конце коридора они повернули налево, и Богдан увидел ряд камер, стоящий напротив них стол, за которым сидела симпатичная рыжеволосая милиционерша, и расхаживающего возле неё милицейского майора. Совершенно лысый, с черепом, напоминающим перевёрнутую трёхлитровую банку, майор что-то негромко говорил, а девушка смотрела на него с тоской. Услышав посторонние звуки, трёхлитровоголовый повернулся к вошедшим и вопросительно кивнул. Мамедова бросило в жар.

– За драку, – отрапортовал розовощёкий сержант, подталкивая Богдана к столу.

– А вот и он! – услышал обрадованный голос Богдан. Он донёсся из камеры, напротив которой стоял лишённый волос милицейский майор. Голос с лёгким кавказским акцентом принадлежал молодому человеку, который выступил из глубины камеры и уставился на Мамедова любопытными глазами. Черты его были совершенно птичьими. Мамедов попытался припомнить, видел ли он когда-нибудь этого носатого кавказца, и совершенно точно вспомнил, что не видел никогда.

– Это ИниПи? – К решётке подошёл другой уголовник. Лысый, в красном пиджаке, какие носили бандиты в конце девяностых, он выглядел, словно архаический экспонат музея истории развития преступности в России.

Богдану он показался похожим на одного зэка из тверской тюрьмы по кличке Жгут. Его так прозвали за любовь к удушению своих жертв любым попадавшимся под руку предметом. Но у Жгута, в отличие от этого, на лысой голове имелась оригинальная татуировка в виде пятиконечной кремлёвской звезды и штрих-код под ней с надписью «Сделано в СССР». Это, конечно, был не Жгут. Тем более посажен душитель был пожизненно и, следовательно, здесь находиться никак не мог. Зато трёхлитровоголовый майор, растерянно посматривающий то на Мамедова, то на арестантов за решёткой, был тот самый. Его Богдан узнал моментально.

Это он засадил Богдана пять лет назад, и сейчас, казалось, не помнил его. Но Богдан помнил. Он сразу внутренне обрадовался, что так быстро нашёл своего врага. Хищно улыбнувшись, представил он, как раскроит ненавистный череп топором или ещё чем. От таких мечтаний даже бок перестал болеть, а в душе вновь воспрянул подавленный дубинками дух.

– Вы его знаете? – встревожился майор, глядя на задержанного. Он его действительно не узнал. Ещё бы, помнить каждого негодяя, пойманного за свою милицейскую карьеру. Так, кроме мерзких уголовных рож, ничего другого и не запомнишь. Хотя что-то в чертах драчуна показалось Вифе Агнесовичу знакомым.

– Это как раз наш компаньон, – спокойно ответил горец, умилённо разглядывая Богдана.

Недавно освобождённому взгляд этот не понравился, и он, скривившись злобно, прохрипел:

– Я тебя, урода, первый раз вижу! Отвянь, шаболда!

Тут к решётке подскочил третий, сидевший до этого в углу, и тревожно всмотрелся в лицо Мамедова. В глазах его сквозило то трепетное чувство, с которым старушка-мать вглядывается в изменившееся до неузнаваемости лицо сына, вернувшегося с долгой кровавой войны.

– Это он?

– Он, – закивал похожий на птицу.

– Чего уставились? – ощетинился Мамедов, чувствуя неприятный подвох. «Сейчас ещё, чего доброго, припишут к этой компании, – подумал он, – а на них, может, «мокруха» висит». – Не знаю я вас!

– Диковатый у него видок, – хихикнул кавказец, и вдруг, не прилагая видимых усилий, раздвинул железные прутья решётки, словно те не из металла были, а из мягкой глины. Следивший за происходящим майор от неожиданности и удивления попятился к окну, схватив предварительно стул, в качестве орудия самообороны. Молоденькая милиционерша испуганно вскрикнула и, зажав рот ладошкой, следила за происходящим широко раскрытыми глазами, не вставая с места.

Горец покинул камеру и подошёл к Богдану, который и сам опешил, не зная, что делать.

– Ну, здравствуй, Форгезо!

Мамедов нервно моргнул.

– Я Богдан!

– Конечно, Богдан, – заулыбался кавказец, кивая клювообразным носом, – Богдан Мамедов, вор-рецидивист, в детстве упал с третьего этажа, получив серьёзную черепно-мозговую травму, в результате чего страдает провалами памяти и ночными кошмарами.

Мамедов, ничего не понимая, заморгал часто-часто, отыскивая в памяти всезнающего разгибателя решётки. Но нет, не нашёл.

– Мамедов? – вдруг насторожился майор у окна, подозрительно присматриваясь. – А не тот ли Богдан Мамедов, который в две тысячи первом… – Но не договорил.

Задержанный за драку повернулся к нему и налитыми ненавистью глазами призраком прошлого пробуравил Вифлеема Агнесовича насквозь. У майора от взгляда по позвоночнику прошёл неприятный холодок, и в душе появилось жуткое предчувствие.

– Я тебя, суку, на всю жизнь запомнил! Ты мне жизнь, падла, сломал, а теперь еле вспоминаешь? – прошипел Богдан.

– Да не может он быть ИниПи! – вскрикнул тревожно третий тип за решёткой, растерянно наблюдавший сцену из камеры.

– Тем не менее, это он! – парировал горец.

– Он, – подтвердил лысый анахронический бандит.

– Я вас троих не знаю, – не поворачиваясь, ответил Богдан, прожигая взглядом майора. – А вот с тобой, ментяра, у меня давнишние счёты!..

С этими словами Мамедов молниеносно выдернул из кармана заточку и метнул в Загробулько.

Ни розовощёкий, доставивший Богдана в отделение Сухарьков, ни Верочка, испуганная и растерянная, ни птицеподобный Гор не успели остановить его. Самодельная заточка с увесистой рукояткой и жалом, острым, как акулий резец, вонзилась в грудь майора с тупым упругим звуком. Загробулько, словно во сне, медленно опустил глаза, увидел торчащий из груди металлический штырь, выронил стул и, осев на подоконник, начал неловко соскальзывать на пол.

– Не-э-э-эт! – закричала рыжая практикантка.

– Вера? – тихо выдохнул майор. – Верочка, что же это… как же?..

– Вот тебе, мразь! – ликуя, вскрикнул Богдан и тут же получил по голове мощнейший удар. Это опомнившийся сержант запоздало обезвредил преступника. Ударил розовощёкий мент от всей души, с чувством и знанием дела, но было слишком поздно.

Загробулько умирал. На рубашке разрасталось блестящее кровавое пятно, похожее на диковинную бабочку. Майор бледнел, с каждой секундой теряя жизненные силы, глаза его тускнели и смотрели стеклянно куда-то в неизведанное пространство.