Гелархан

Метатрон поднялся с кресла и прошёлся перед Елисеем молча. Нистратов чувствовал, что настроение божественного существа изменилось. В воздухе появилось напряжение, как перед грозой. Так и казалось, что вот-вот шарахнет молния. Метатрон остановился, рассеянно глядя куда-то в тёмный угол комнаты, и тихо произнёс:

– Конечно, ты не догадываешься, почему мы нарушили твою размеренную жизнь, вручили эту сумку и пригласили сюда? – Он посмотрел на Нистратова серьёзным взглядом, и по затылку Елисея Никаноровича пробежал холодок. – Много кто не хотел нашей встречи, и поэтому мы постарались запутать следы, но всё равно случились промашки. Взять хотя бы случай на вокзале…

– Крысы?

– Именно! Но, слава Великому Проистечению, ты не побоялся приехать сам. Хотя мы на это не надеялись. В этом деле замешано много, очень много сил, и у всех свои интересы. Но для людей, для основной массы человечества, такие перемены ни к чему…

– О чём вы? – Елисей непонимающе следил за Метатроном, который снова принялся мерить комнату мелкими шажками.

– А ты разве ничего не заметил?

– А что я должен был заметить?

Лысый посмотрел на Носфературса недоверчиво.

– Ты что, правда не замечаешь ничего необычного? – сказал он почти шёпотом.

– Это вы о чём?

– За последнюю неделю в объективной реальности произошло несколько изменений, которые никак не предусмотрены графиком судьбы. Они вносят существенный дисбаланс в событийную колею, и это грозит обернуться крахом не только для людей, но и для всех нас! – Он произнёс это с таким трагизмом, что Елисею-Носфературсу показалось: речь идёт как минимум о ядерной катастрофе планетарного масштаба.

– Подождите, – насторожился Нистратов, нахмурившись, – я никак не пойму: о чём вы?

– Да как о чём! – взорвался Метатрон. – Да хоть бы об Останкинской телебашне!

– О телебашне? А разве это не очередная газетная утка? Они же всегда чёрт-те что пишут…

– В этот раз всё серьёзнее. За те двое суток, что ты находишься здесь, произошло ещё кое-что, и произойдёт в будущем, если мы не среагируем решительно…

– Двое суток? – лицо Елисея вытянулось баклажаном. – Да я тут не более часа нахожусь…

– Время – материя специфическая, для кого-то течёт быстрее водопада, для кого-то тянется медленно, как густой мёд. Сейчас мы находимся в рамках необъективного мира, и наше времяисчисление отличается от человеческого.

– То есть, вы хотите сказать…

– Именно, – подтвердил Метатрон, – более того, мы сейчас можем заглянуть далеко вперёд, в будущее. Но проблема в том, что вариантов будущего неисчислимо много, и, по сути, нам это ничего не даст. Но ситуация, возникшая, кстати, во многом по твоей вине, – Метатрон косо посмотрел на Нистратова, пытающегося сообразить, как могло пройти двое суток за время его пребывания внутри кургана, – может привести к тому, что специфика взаимодействия мира объективного и нашего, будем говорить, божественного, изменится кардинально!

– По моей вине? – в голосе Елисея дрогнула расстроенная струна.

– Да! Ты непосредственно приложил к этому руку, а точнее сказать, не приложил в своё время, чтобы данной проблемы избежать.

Новоявленный Носфературс трагически погрустнел, чувствуя себя, как раскаявшийся жулик, и, подняв очи, жалостливо посмотрел на стоящего над всеми ангелами. Тот, впрочем, взирал на Нистратова благодетельно и, как видно, не собирался его испепелять божественным огнём.

– Когда ты был ангелом, – произнёс Метатрон торжественно, – ты, перед тем как стать отчужденцем, не завершил свою работу до конца! – Он выжидающе посмотрел на Елисея, будто надеясь, что тот сам вспомнит о своём промахе.

– Я всё хотел спросить, – Нистратов нерешительно пожевал губу, – что это значит – «отчужденец»?

Метатрон будто ждал вопроса. Он распрямил плечи и сразу стал как будто выше ростом, губы его вытянулись в полосочку ехидной улыбки, а глаза засияли, как два горящих в слоях атмосферы болида.

– Отчужденцы – высшие создания, пожелавшие стать людьми, дабы вкусить плотских радостей и забыть знание!

– Но зачем? – удивился Елисей. – Ведь человек, наоборот, всю жизнь стремится к знаниям, а многие сознательно лишают себя плотских удовольствий?

– Парадокс! Но в том-то и дело, ведь человек искренен в своём стремлении, он всю жизнь сомневается, подвергается соблазнам, ищет суть и смысл. Этого нет в нас, высших созданиях, и потому многие становятся отчужденцами лишь для того, чтобы пережить настоящие эмоции: страх, радость, разочарование, успех, может быть, славу, любовь, ненависть. Не знаю, что конкретно привлекло тебя, Носфературс, но и ты не устоял перед соблазном стать смертным.

– Но… – задумался Елисей, – если я стал смертным, значит, я умру?

– Конечно.

– И что потом?

– Как – что? – искренне изумился Метатрон, но опомнился. – Ах, да, ты же…

Договорить он не успел, в этот самый момент в комнату вбежал Гор. Вид у него был такой, будто он только что выпрыгнул из горящего самолёта, приземлился в кишащий ядовитыми змеями овраг и, еле выбравшись, полдня провёл в вагоне метро в час пик.

– Кто? – панически вскричал Метатрон.

– Ми… Михаил, – выпалил запыхавшийся Гор и посмотрел на Нистратова подозрительно и хищно, – у него, по всей видимости, маяк. – Он вытянул в сторону Нистратова когтистый птичий палец и угрожающе покачал им перед носом бывшего ангела.

Метатрон с ужасом повернулся к Елисею, в глазах сквозило непонимание, словно он смотрел на родного брата-предателя, продавшего его в рабство кровожадным кочевникам.

– Ты с ним заодно?

– С кем? – Нистратов похолодел, подозревая, что опасения насчёт возможности лишиться жизни слишком рано улетучились.

К нему подошёл Гор, голова которого минуту назад была человеческой, но вновь стала птичьей, и пронзительно-злобно измерил его животным взглядом. Он протянул страшную лапу с когтями, острыми, как скальпель, к трясущейся груди, взмахнул живописно, разрезав ткань пиджака, и Елисей подумал, что вот и пришла его смерть, а боли он не чувствует из-за ювелирной работы убийцы.

Однако вместо того, чтобы уронить на пол тело, Нистратов уронил искусно отрезанный карман пиджака, из которого белой ласточкой выпорхнул квадратик бумаги.

Внутри Елисея всё сжалось, как вселенная перед великим взрывом, и он замер, вытаращив глаза на планирующий листок.

Метатрон поднял его и прочитал.

– Что это? Где ты это взял? – сурово сказал он, и Елисей увидел, как из-за его спины, угрожающе согнувшись, выпростались крылья, сияя в полумраке комнаты.

– Что? – пропищал Носфературс-Елисей, пытаясь рассмотреть протянутую бумажку, на которой золотыми буквами красиво переливалось:

– Да это мне мужик один дал… – выдавил Елисей, прищемлённый, как блоха под двумя пристальными взглядами высших существ, – …в баре… Коньяком угощал. Он… он про ключ выспрашивал, – вспомнил Нистратов, – хитрый такой! Сам не пьянел, а меня опоил до чёртиков.

– Это же маяк! – крикнул Гор. – Что ж ты его с собой таскаешь?

– Маяк?

– Жучок! Он нас по нему и вычислил. – С этими словами птицеголовый разорвал визитку, которая задымилась и разбросала в стороны микроскопические золотистые искры.

– Я и сам его заподозрил, – разоткровенничался Елисей, – странный он какой-то, фамилия грузинская, а на грузина не похож…

– Дурак ты, Носфературс, – выдал диагноз Гор, захлопывая крылья. – Никакой он не грузин. Ты его фамилию с середины по кругу прочитай.

Елисей напрягся неимоверно, будто ему задали просчитать траекторию движения Марса относительно деревни Большие Лапухи с погрешностью на геомагнитные всплески солнца.

– Гер… хер… лан… Лар… Гер …хан… – начал соображать Нистратов, скрипя извилинами, так что в висках стало больно.

– Ар-хан-гел! – подсказал Гор. – Михаил Архангел! Слышал о таком?

Нистратов, конечно, слышал, но что и когда – вспомнить не мог, а оттого просто закивал быстро-быстро и сделал круглые глаза, словно привидение увидел.

Из зала послышались звуки бьющегося стекла, что-то просвистело, разлетевшись на части возле входа в комнату. Громыхнула молния, и по полу прошла вибрация, от которой Елисей чуть не упал.

– Надо рвать когти! – Гор ощетинил птичью физиономию и огляделся загнанным зверем. – Сумку хватай!

Нистратов схватил сумку и прижал к груди.

– А что ему от нас нужно? – запаниковал он.

– Кирпич сознания, что же ещё? – крикнул Метатрон сквозь шум рушащегося потолка.

– А он что, плохой?

Два мифологических существа посмотрели на Елисея, как на отсталого в развитии.

– Вы, люди, совсем деревянные! Ну почему у вас всё так строго: плохой – хороший, добрый – злой? У него просто свои интересы и свои взгляды на происходящее. Родную структуру выгораживает. А ты что же, его не узнал, когда общался?

– Нет.

– Да, вот что значит отчужденец! – констатировал Метатрон с интонацией, которой Елисей не понял. То ли упрекнул, то ли позавидовал. – Ладно, летим! Надевай крылья. – Он кивнул на сумку.

– Крылья? – обомлел ангел-отставник. – Как это?

В зале громыхнуло, и из проёма замерцали багровые огни. Казалось, там началась адская дискотека.

– Тьфу, ты, экий болван! – не удержался лысый Метатрон и в секунду преобразился в великое существо, от взгляда на которое дух захватывало, и жизнь казалась пустяковой игрой в бирюльки. Взмахнув снопом крыльев, он легко, как невесомую букашку, схватил Елисея за талию и вспорхнул с ним ввысь. Как это получилось, Нистратов-Носфературс не понял. Ещё мгновение назад они стояли в комнате, а теперь неслись в кружащемся ошмётками разноцветных облаков небе, над городом, смазанным и нечётким, словно находился тот под толщей искажающего картинку стекла. Рядом, распахнув чёрные мощные крылья, плыл по воздуху Гор, внимательно осматриваясь.

Елисею стало дурно, конечности его онемели и сознание провалилось в глубокий колодец, не имеющий дна и света.