Глава 10, пришла откуда-то из прошлого
Как там сейчас над горами
– Гляди, гляди, щ-шас рухнет!
– Мост-то, мост!
– А-а-а, завалился!
– Йес-с, свершилось!
– Архитектор хренов…
– Парни, вы ему скажите, в следующий раз вдоль пусть строит, а не поперёк!
– И чо?
– Может, устоит!
– Чего там?
– Да опять он свой мост между горами возводит… выдумал тоже…
– Денег куры не клюют у папочкиного сыночка, что ещё делать-то…
– Надо думать, там в ущелье цивилизации нет, мост и не держится…
– Мне бы такое бабло, я бы уж…
Он меня убьёт…
Может, не сейчас.
Может, не убьёт.
Нет, убьёт. Нарочно велел идти впереди него, вышагивает сзади, приноравливается для броска – один удар ножа, и меня нет.
Он-то своё дело знает…
На всякий случай оборачиваюсь:
– Я… никому не скажу.
– Знаю.
– Могила.
– Знаю.
Кивает. Голос добрый, глаза тусклые, будто смотрит не наружу, а внутрь себя. Зачем я здесь про могилу ляпнул…
Нет, не убьёт.
Хотя…
Чёрт его пойми…
Добрались до города. Хотели добраться к полудню, добрались затемно. Ну да ничего. Хотели добраться в июне, добрались в сентябре. Ну, тоже ничего. Хотели добраться в двенадцатом году, получилось – в сорок восьмом. Ну, это тоже не страшно. Хотели в десятом веке, получилось – в восемнадцатом.
Тоже ничего.
Главное, добрались. Дошли, доползли, домечтали, довоевали, доизобретали. Добрались до города на вершине холма, если это вообще можно назвать холмом – он, что ни год, становился всё круче, всё выше, уже не холм – гора, не гора – утёс. Уже давно побросали повозки, обозы, лошадей, давно пересели на паровозы и паромобили, давно разогнали почтовых голубей, вместо них провели телеграф.
Добрались до города.
Истосковались, конечно, без города. Замаялись ночевать незнамо где – в бедняцких хижинах, в деревянных избах, замаялись таскать воду из колодца, замаялись тачать сапоги в кустарных мастерских, сжигать еретиков на кострах, умирать от чумы. Поднимались к городу – из века в век, из поколения в поколение, водили детей на воскресную службу, показывали на город, там, на вершине горы, смотрите, смотрите… Не сейчас, не сейчас, но когда-нибудь… не мы, не вы, но ваши дети…
Добрались. Вошли в город – большой, светлый, белокаменный, со стеклянными окнами, с паровыми котлами и воздушными шарами. Первым, конечно, открыл ворота города сын вождя, примчался, смотрите, смотрите, а там и мосты разводные есть, и телефон есть, папка, айда к себе в кабинет, я тебе сейчас позвоню!
Выскочка чёртов…
Этому-то выскочке и дом достался первее всех, на площади, нам уже что похуже. Нет, мне грех жаловаться, мой отец тоже вельможа не последний, а всё равно мне до сына вождя как до города пешком…
Тьфу, сказанул… до города пешком… дошли уже до города…
Он меня убьёт.
Затылком чувствую – убьёт.
А может, нет. С чего я взял, что он меня прихлопнет, что я, тайны хранить не умею…
Идём к городу – по узкой полоске земли, на которой всё: и города, и не-города, и вся наша жизнь. Тянется полоска земли из ниоткуда в никуда, то поднимается – неприступной горой, то опускается – в пропасть.
Идём. Тащим лопаты – непривычно тяжёлые, ещё думаю, как бы он этой лопатой не разбил мне голову.
Я не скажу, кого мы хоронили.
Не скажу…
Уходили из города.
Не сразу, конечно. Жили в городе на вершине горы – века и века, строили какую-то эпоху благоденствия, поэты наперебой восхваляли наш просвещённый век. До последнего не верили, что скатимся вниз – с горы. Да как это можно – вниз, с горы, да что там дальше – только крутой спуск, глухие леса, дикарские хижины, огни костров. Так зачем идти куда-то дальше – вниз, вниз, в холодный туман…
И всё-таки – случилось.
Нет, сначала ничего не случилось – к исходу из города мы катились постепенно. Всё началось с вельмож, которые хоть и получили дома хорошие, а всё не такие, как у вождя, и тем паче, у сына вождя. Хаживали вечерами к моему отцу, сиживали в закрытых комнатах. Говорили про цены на зерно, про неурожай, про уголь, про сахар, про то, что выгодно торговать шёлком. И между делом – тихохонько, осторожненько – намекали, что неплохо бы вождя… и сынульку его… и самим бы…
Отец донёс вождю – слишком поздно, когда уже вспыхнуло восстание, город пылал, охваченный пламенем, люди лезли на баррикады. Должно быть, мой отец тоже до последнего думал, как бы вождя… и сыночка его… и самому…
Вот тогда-то и покатились – из города, объятого пламенем, вниз, вниз, по горе, по склону – к плетёным хижинам и кострам. Даже не сразу заметили, что падаем, ещё сражались, ещё брали штурмом дворцы, которых уже не было, ещё палили из пушек, которых тоже не было… давай, бей, долой вождя, за родину прольём свою кровь, позор правительству, хлеба и зрелищ… а… а что такое? А… а почему… а как же… а был же город… Стояли, оглядывались – у подножья горы, на вершине которой догорал город.
Убьёт он меня…
Идём. Молчим. От этого молчания становится совсем не по себе.
– Жалко его, – говорю, просто чтобы что-то сказать.
– А?
– Жалко его, говорю.
– Само собой.
Убьёт…
Мёртвый не выдаст тайну…
Оборачиваюсь, смотрю в его глаза, серые, серебристые, ничего не могу прочитать в этом взгляде.
– Вы-то как… ничего?
– А?
– Вы-то… ничего?
– Да я ничего, – машет рукой, – переживу…
– А то вы… вы это… вы нам нужны…
Смотрит на меня так, что чуть не давлюсь собственным языком. И верно, забыл совсем, нельзя об этом говорить…
Что мы делали… ночью…
Пережили.
Перебесились, переболели, перемёрли, перевоевали, перемирились, перемечтали о потерянном рае. Пережгли костры, перебили диких зверей, перекутались в шкуры, переплели плетёные хижины.
Встряхнулись.
Очнулись – от многовекового сна.
Огляделись.
Увидели самих себя – на дне глубокого ущелья между двух скал. На одной скале мы уже были – там, где был город, теперь сожжённый дотла. На другую скалу – впереди – нам только предстояло забраться.
Стали забираться. Медленно, потихонечку, полегонечку, по крупиночкам вспоминали дорогу наверх. Кто-то торопился, пытался обогнать соседние племена, кто-то не спешил, мол, все там будем, кто-то и вовсе оставался в низинке, жёг костры, жарил мясо диких зверей….
Мы бы тоже остались в низинке – ещё на век, на два, если бы не сын вождя, чёртов выскочка. Всё-то ему не сиделось в низинке, всё-то выискивал какие-то стёкла, мастерил телескопы, смотрел на звёзды, на новый город на вершине горы. Строил прогнозы: каким может быть город, звал нас – туда, туда, строил какие-то прогнозы, каким может быть город – там, на холме. Два раза уходил – с горсткой отчаянных парней, два раза возвращался назад: измождённый, израненный, потерявший почти всех спутников.
Путь наверх обещал быть непростым.
И всё-таки – пошли. Потихоньку. От плетёной хижины к деревянной избе. От волокуши к повозке, запряжённой лошадью. От костра в пещере до газовых рожков над кроватью. От… до…
Убьёт.
И так я слишком много видел в эту ночь. Угораздило меня оказаться здесь, угораздило увидеть.
Вот так всегда, по молодости мечтаешь увидеть что-то исторически значимое, оказаться в центре событий – и неважно, каких – а когда всё случается, думаешь: нет, не надо, только не со мной, только не мне…
Убьёт…
Такие долго не живут… которые знают…
– Хорошо здесь.
– Хорошо…
Вздрагиваю. Вот принесла вождя нелёгкая ни раньше, ни позже, когда я уже и забыл, что сижу на работе, выискал какую-то игрушку, где нужно собирать кирпичики одного цвета…
И тут вождь, тут как тут, я думал, он уже домой ушёл, а он вот он… Выходит из кабинета, к распахнутому окну…
– Хорошо у нас в городе.
Вторю ему:
– Хорошо.
Только бы не заметил, только бы я не попался. А то шуточка ли дело, первый день в администрации вождя, и так опростоволосился с игрушкой с этой…
Выбился… из грязи в князи…
Смотрю на город – за распахнутым окном. Это у нас в крови, куда вождь смотрит, туда мы и все смотрим. Огромный, большой, многоэтажный, каменные дома рвутся ввысь, под нами носятся туда-сюда юркие машины. Хочу сказать, что не такой уж у нас и чудный город, скорее, чадный город, дымный город – не говорю.
– Этот-то видишь?
Вождь не говорит, что – этот, понимаю сам. Город – другой город, там, на вершине соседней горы, далеко-далеко от нас. Он хорошо виден – ясными вечерами, когда ветром разгоняет туман. Блестящие синие высотки, рвущиеся вверх, запутанные магистрали. Которые вот-вот задушат самих себя, огни, огни, огни…
– Нравится? – спрашивает вождь.
– Ага… здорово.
– Туда бы сейчас.
Хочу сказать – что между нами километры и километры, и глубочайшая пропасть между двумя скалами. Не говорю.
– Дело у меня к тебе есть… – говорит вождь, устраивается за моим столом, – ты у нас парень смышлёный…
Холодеет спина. Вот я не люблю таких прелюдий, когда меня называют парнем смышлёным, и всё такое, отец покойный тоже так делал, начинал издалека, вкрадчиво, мягко, а потом как гаркнет: ты сколько ещё школу будешь прогуливать…
– Дело к тебе есть… Реактор в городе знаешь?
– Знаю.
– Вот… ночью туда пройдёшь, я тебе пропуск выпишу… и…
Объясняет. Не верю своим ушам.
– Так город-то взлетит к чёртовой матери.
– Оно и надо, чтобы взлетел.
– Не понимаю.
– А что тут понимать… вот только такая беда людей вниз и отбросит. Туда, в пропасть, с горы.
– З-зачем… с горы?
Чтобы на другую гору подняться, что непонятно-то? Дальше надо двигаться, дальше… а если в пропасть не спустишься, на новую гору не поднимешься… – вождь смотрит на экран, только сейчас видит мою игру, – ты что делаешь-то, идиотище?
– А… что?
– А то сам не видишь, а что… э-эх, дебилище… кто же так делает, тут видишь же, три камня в ряд надо, а потом…
Убьёт.
Только что прижимал меня к стенке, допытывался, не проболтаюсь ли кому, не скажу ли. Женат ты, парень, нет, не женат, мать жива, жива, это не к добру, ещё матери сболтнёшь… Я отнекивался, отпирался, ну что вы, никто не узнаёт, кого мы хоронили. Я же всё понимаю, государственная тайна…
И всё-таки…
Убьёт он меня.
Почему-то хочется обернуться, сказать, что лучше пусть он убьёт меня, здесь, сейчас, чем потом пошлёт своих людей пристрелить меня, и мою мать заодно, и всех друзей, а то, может, я уже кому проболтался…
Это всё сын вождя виноват…
Выскочка чёртов…
Что за манера у него: если кто в администрации у папочки работает, так сынок его уже не то что своим работником считает, а чуть ли не своей собственностью. Сколько раз заходил в кабинеты, толкал кого-нибудь из работников, чаще всего меня, говорил:
– Пойдём мосты строить.
Мосты…
Ну да, мосты.
Какие мосты…
Всякие. Разные. Мы строили мосты, когда добирались до очередной вершины горы, до очередного города, и сын вождя первый восторженно вбегал в город, и кричал: вау, телепортация появилась, или – шесть-дэ-эффект, вообще крутяк! Вот тогда-то все расползались по домам, по уютным норкам, обживали город, вешали занавесочки и покупали телевизоры в кредит. Вот тогда-то сын вождя (выскочка!) покупал телескопы, смотрел на горы – которые дальше, дальше, смотрел на дивные города – там, там…
Вот тогда и взбрендило ему в голову – строить навесные мосты между вершинами гор, между городами, между пиками, перебираться – от одного города к другому, бесконечно – вверх. Мосты сгорали, мосты рушились, мосты падали в бездну. Порою мы сами чуть не падали в бездну, спасались с обрушенных мостов каким-то чудом. И не отпускала меня подленькая мыслишка, что если бы сыночек вождя свернулся с моста… вот так… несчастный случай… нечаянно… то я бы… правая рука вождя… я бы…
Убьёт он меня…
– Устал?
Вздрагиваю: не ожидал вопроса.
– А… есть маленько.
– Так дай я понесу.
Забирает у меня лопату. Тащит. Это плохо, оставил меня без лопаты, без оружия. Теперь точно проломит мне голову.
А может, нет…
Жили. Карабкались – вверх, вверх по скалам к очередному городу. Из года в год. Из века в век. Из поколения в поколение. Достигали очередного города, очередного пика цивилизации, и сын вождя открывал ворота города. Жили. Смотрели на далёкие пики, далёкие города – в тумане. Делали прогнозы: что может быть там. Губили свой город – в войнах, в катастрофах. Скатывались – в пропасть, в бездну, с высокой горы – вниз. Дичали, жгли костры, прятались в руинах. Понемногу забывали свою историю, самих себя.
А потом сын вождя смотрел на вершину скалы – где был очередной город. И мы – медленно, но верно поднимались по склону вверх. Потихоньку учились добывать огонь и запрягать в повозки лошадей. Потихоньку рассчитывали число пи и расщепляли атом. И искали в древних книгах ответ, а мы первые идём вверх по горе или кто-то до нас поднимался в горы – с каждым разом всё выше?
Входили в город – сын вождя открывал ворота города. вешали занавески и покупали технику в кредит. Смотрели на другие вершины гор и дальние города.
А потом сын вождя входил в администрацию и толкал кого-нибудь, чаще всего – меня:
– Пошли строить мост.
Убьёт…
Всё равно не поверит, что я никому не скажу.
А может, не убьёт, может, ещё хуже, вернёмся в город, прикажет меня арестовать, бросить в тюрьму, буду там гнить заживо до конца моих дней, потому что слишком много знаю. А однажды ночью усну и не проснусь, скажут – скончался от сердечного приступа.
А как вы хотели, наш вождь – он такой. Сейчас идёт за мной, тащит на себе две лопаты, дышит мне в спину. А потом опустит лопату мне на голову.
Может.
И так уже крепко отметелили меня в камере – в те дни, когда всё случилось…
Тогда…
Тогда…
– Со дня на день война будет, – сказал вождь.
Я кивнул. Я и так чувствовал: будет война, и не со дня на день, а, чего доброго, завтра. Слишком разрозненные племена жили в городе на вершине горы, слишком много людей, слишком мало топлива. Скоро его не станет совсем, и тогда люди – все, разом – вцепятся друг другу в глотки, покатятся кувырком – с вершины горы.
– Там и с горы покатимся, – сказал вождь.
– Покатимся, – согласился я.
Мы сидели в пентхаузе, который вождь облюбовал, чтобы смотреть на мир. Отсюда был виден весь наш город на вершине горы, город, залитый светом солнца, склоны горы, уходящие в темноту, мрачные ущелья. Дальше виднелись другие горы, далеко позади – уже покорённые, пройденные взлёты цивилизации, впереди – почти скрытые в тумане ещё не покорённые вершины.
– В который раз уже, – сказал вождь.
Я попытался вспомнить, в который раз – понял, что не помню. И никто не помнит. Слишком много сменилось поколений, слишком много эпох. Я даже подумал грешным делом: а не поднимались ли мы когда-то на горы ещё выше этой, а то, может, были в нашем прошлом – там, там, там, – заоблачные вершины, потерянные безвозвратно в какой-нибудь войне…
И опять завтра – война…
Мысленно прощаюсь – с огромным мегаполисом, с огнями реклам, с высотками, ранящими небо, с электронной почтой и кофе по утрам. Завтра всего этого не будет, завтра покатимся вниз, вниз, в тёмное ущелье, к первобытным кострам и звериным шкурам.
Тогда-то и заглянул сын вождя, увидел меня, обрадовался, махнул рукой:
– Пошли со мной.
Что-то будто оборвалось внутри, я отчаянно посмотрел на вождя: это уже слишком, хоть бы вразумил своего великовозрастного сыночка…
Опять пойдёт свои мосты строить, делать ему больше нечего…
Пускай, пускай, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось… Перебесится, успокоится, все мы по молодости такие были, мечтали, чтобы из одного города сразу в другой перескочить… Так что давай, пособи ему… я тебе сверхурочные оплачу, как за работу…
Я пошёл строить очередной мост. Знал бы я, что это будет не мост, знал бы, что придётся делать…
…когда всё было готово, я сам не верил, что мы такое сварганили. Сами. Вдвоём. Своими руками.
И уж тем более не верилось, что это будет работать.
– Ну… кто попробует? – спросил сын вождя.
Меня передёрнуло.
– Нет уж, увольте… Ваша затея была, вы и пробуйте…
Он кивнул, он ждал от меня этого ответа, он сам забрался в причудливую конструкцию, собранную из обломков чего-то там, завертел педали…
Я ещё не верил, что это полетит, я вообще не верил, что эта штука оторвётся от земли. Как назло мне – оторвалась, полетела, то повыше, то пониже, неуклюже взмахивая крыльями – в туман…
Тогда…
Вот тогда водили в отделение. Вот тогда допрашивали, били: какого чёрта не уследил, ты-то где был, когда он улетал, а, а… Ты-то куда смотрел…
Убьёт.
Приостановился за моей спиной. Окликнул.
Не иначе приноравливается, как обрушить на мою голову лопату…
– А на хрена мы вообще эти лопаты тащим?
Пожимаю плечами. Я откуда знаю…
Вождь бросает лопаты в пропасть. Не в ту пропасть, которая между двумя скалами, а в ту, которая по обе стороны от полоски земли…
Идём.
К людям.
К городу.
Я не скажу им, кого мы хоронили.
Не скажу.
Он не вернулся.
И когда началась война, и мы стремительно скатились с вершины горы вниз – он не вернулся.
И когда мы жили на дне ущелья, одичавшие, озверевшие, забывшие самих себя – он не вернулся.
И когда мы мало-помалу начали смотреть на вершину горы, и потихоньку подниматься – по склону – он не вернулся.
Менялись времена. Менялись эпохи. Менялись вершины гор. Менялись расщелины. Менялись мы сами.
Мы ждали его. Мы знали, что он вернётся, он не может не вернуться. Когда-нибудь ему наскучит там, на дальних вершинах, в дальних городах, он вернётся, чтобы забрать нас с собой.
Нет, не все верили, конечно, старики только презрительно фыркали: делать больше нечего, второго пришествия ждать. Поругивали молодых, которые тайком передавали из рук в руки откровения, якобы переданные им оттуда… А уж если кто мастерил крылья и пробовал летать, того и вовсе пороли на площади, или делали строгий выговор – в зависимости от эпохи.
И всё-таки – строили, пробовали неокрепшие крылья.
Ждали его.
Верили, что когда-нибудь вот так же – поднимемся над горами, над расщелинами, над городами, увидим эпохи – с высоты…
Верили.
Убьёт…
Хоть и обещал я ему – слова не скажу никому…
Сам виноват.
Сам виноват – что не спал ночь, сам виноват, что видел неспящего вождя, как он вышел из своей хижины, направился вверх по склону. Вождь часто уходил вперёд – по ночам, разведывал дорогу. Раньше он брал с собой воинов, сейчас всё чаще уходил один.
И я сам виноват – что потихоньку пошёл за ним.
Здесь, в глубоком ущелье, мне уже и не верилось, что где-то могут быть большие мегаполисы, скоростные магистрали, огни реклам, что там ещё бывает – на вершинах гор. Я вспоминал что-то: были там какие-то штуки, дощечки такие, на неё нажмёшь, она тебе картинки показывает… или не было никаких дощечек, это мне приснилось…
Вождь поднимался вверх по склону.
И я шёл за ним.
Всё было новым, незнакомым: глиняный очаг, глинобитная хижина, повозка на колёсах, чуть дальше – кусочки железа, широкая железка на длинной ручке, я ещё думал, для чего она, потом спохватился: копать землю.
Я увидел вождя – когда вышел на поляну, он стоял на коленях перед чем-то истлевшим, почти рассыпавшимся в прах. Мы с вождём смотрели друг на друга – и на то, что лежало перед нами.
Я не мог понять…
Не мог поверить…
– Там эти штуки лежали… железки такие на палках… принеси, что ли, землю рыть будем… могилу сделать надо…
Я принёс штуки; пока нёс, вспомнил, как они называются – лопаты. Вот что значит подняться на гору чуть повыше. Здесь и думается легче, и говорить можешь, не то что на дне ущелья – вау, вау, ар-р-р, да, да, да…
Вырыли могилу, я хотел поставить над могилой камень, вождь сказал:
– Не надо.
Постояли.
Помолчали.
– Пошли… назад, – сказал вождь.
Мы пошли назад. Потащили лопаты на плече.
– Ты это… людям не говори, что видел.
Не понимаю. Но всё-таки отвечаю:
– Не скажу.
– Вот-вот… ничего не было, никого не хоронили.
Киваю.
– Могила.
– Про могилу забудь.
– Да нет. Могила. Слова не скажу…
Вождь кивает. Идём дальше. К людям. Скоро люди пройдут здесь, не узнают, кто здесь лежит…
– Пусть крылья строят, – говорит вождь.
– Пусть.
– Может, когда и полетят.
– Может быть.
Идём. Лопата непривычно натирает плечо.
– Знать бы, как оно… сверху когда смотришь, – говорит вождь.
– Он знал.
– Про него забудь.
Киваю.
– Там, всё по-другому наверное… когда сверху смотришь… летишь, и видишь всё, – говорю я.
– Ну…
Убьёт он меня.
А что, очень может быть… вождь всегда с собой клинок носит.
Хоть и пообещал я ему молчать.
А мало ли…
Идём к людям.
Пытаюсь представить себе, как сейчас наверху, в горах, где скоростные магистрали и телескопы Хаббла.
И как сейчас – над горами…
Между строк…
2.1 В этом разделе, дорогие ребята, мы перейдём к изучению времени и событий не на плоскости, а в трёх измерениях. Для начала рассмотрим вариант, когда события располагаются не на прямой линии, а на синусоиде с амплитудой +1. Такой мир обнаружен отечественным таймологом Крыленко А. И. в 2313 году. Время в этом мире линейное, пересекается с синусоидой событий только в определённых точках.
Обнаруженный Крыленко мир уникален ещё и тем, что со временем соприкасаются только положительные события, как показано на рисунке. Крыленко назвал этот мир лучшим из миров.
5
Живой рачок на дне океана находит дохлую рыбёшку. На склоне холма цветёт первый цветок. Два птеродактиля сплетаются в брачной игре. Первый человек вырезает из кости мамонта фигурку любимой женщины. Давид играет на арфе. Бюргеры пляшут на весёлом карнавале. Братья Райт поднимаются в небо. Матрос на корабле Колумба кричит: Земля! Некий человек находит через Фейсбук девушку, с которой познакомился прошлым летом и, как казалось ему, потерял…
Мало что было. Много чего не было. Рыба, выброшенная на берег, не задыхалась, не ползла на плавниках к морю. Каин не убивал Авеля. Не двигалась земная ось, вымораживая землю. Воины Аттилы не пили кровь из черепов поверженных врагов. Рим не пожирал самого себя, задыхаясь в роскоши. Еретиков не сжигали на кострах. Пётр Первый не возводил город на человеческих костях. Не умирали солдаты в Бресте. Януш Корчак не рассказывал сказки детям в газовой камере. Комаров не разбивался в упавшем космическом корабле. Страны свободы и демократии не гнали своих солдат на земли, где есть нефть.
V
У нас с тобой было только хорошее. Плохого не было. Совсем. Мы встретились. Ты рассыпала по площади румяные яблоки и смеялась. Я обнимал тебя, и ты говорила: нельзя после первой встречи. Мы стояли в загсе, и строгая тётечка говорила: только через месяц, уж никак раньше, о-ох, молодёжь, всё-то им скорей-скорей…
Плохого не было. Не было скандалов с битьём посуды: ты меня не любишь, я тебя ненавижу. Не было хлопаний дверями. Не было долгого молчания.
Не было звонка в никуда, не было срывающегося женского голоса: Ирочку вам, а она… И пьяного лихача тоже…
…не было.
