VI. Капитан «Святого Эдмунда»
1
Замечательно чувствовать себя женщиной!
Больше не нужно притворяться, лгать, изворачиваться и пугаться каждого взгляда.
Только… неуютно как-то. Ох, и незавидна доля женщины в этом дремучем веке. Она – служанка у мужа-господина. В лучшем случае. А то и вовсе – рабыня, вещь, с которой хозяин может делать всё, что заблагорассудится. Незамужней же втройне тяжелее – заступиться некому, похотливые мужики видят в ней лишь лёгкую добычу.
Есть, конечно, аристократки, вроде фон Борк, независимые и властные. Есть, наконец, английская королева. Но это исключения, подтверждающие правило.
Моё положение и вовсе плачевно: одна среди изголодавшихся по женскому телу мужчин. К тому же, пленная пиратка. Большинству из них, наверняка, без разницы, кем числилась я на «Единороге»: лекарем или матросом. Захвачена на английском судне, отбитом у пиратов, была с ними в команде – значит, преступница. В глазах этих людей моя вина усугублялась ещё и тем, что продолжаю носить мужское платье. Им, поди, и невдомёк, что другого у меня просто нет и взять неоткуда.
Я видела: матросов сдерживает лишь присутствие на судне офицеров и железная дисциплина. За любую провинность полагалось суровое наказание, вплоть до килевания – протягивания нарушителя под килем корабля. Меня объявили военнопленной, следовательно, я подпадала под юрисдикцию Англии. Закон формально гарантировал защиту от посягательств на честь женщины.
Очевидно, чтобы не подвергать матросов искушению, капитан велел «поместить пленницу на «Святом Эдмунде» в каюте с крепкой дубовой дверью и надёжным замком». В прежней каморке на «Сирене» я пребывала бы в постоянной опасности быть изнасилованной.
Мне позволили взять с собой сундучок – всё «движимое имущество».
Собственно, взаперти я сидела лишь ночью, днём же могла выходить на палубу беспрепятственно. А чтобы не ела даром королевский хлеб, меня определили помощницей лекаря Сэма Тревера.
Официально мой коллега именовался корабельным хирургом, как всем нам с детства знакомый Лемюэль Гулливер. Болезненно худой, анемичный, с впалыми щеками, доктор, похоже, сам нуждался во врачебной помощи. Недуг, точащий его изнутри, наложил отпечаток на характер лекаря. Был он брюзглив, желчен, придирчив – полная противоположность другому любимому персонажу, стивенсоновскому доктору Ливси, добряку и жизнелюбу.
Хирург обедал у себя в каюте, когда я, согласно приказу капитана, явилась к нему, чтобы засвидетельствовать почтение и получить указания. Вооружённый ножом, больше похожим на кинжал, чем на столовый прибор, и вилкой с двумя зубьями, Тревер терзал кусок мяса, лежащий перед ним на тарелке. Моё появление вызвало недовольство служителя Эскулапа.
– Извините, сэр. Кажется, я помешала? Зайти позже? – вежливо осведомилась я.
Тревер буркнул нечленораздельно и указал глазами на свободный табурет.
Я было подумала, что он предложит разделить с ним обед. Наивная. Джентльмен, не спеша, доел, сопроводив трапезу доброй порцией виски, потом долго ковырялся в зубах щепкой.
– Вид у вас, моя юная леди, – начал он ехидно, – точь-в-точь как у вора, что промышляет на ярмарке. Носить мужское платье! Женщине! Фу, как непристойно! И не говорите, будто обстоятельства заставили вас поступить подобным образом.
Я промолчала, скромно потупив глаза – сделала вид, что стыжусь своего наряда.
Тревер, закончив «воспитательную» часть беседы, перешёл к расспросам: где и как училась врачеванию, с какими болезнями и ранами приходилось иметь дело.
Новый начальник, кажется, остался доволен ответами.
– Говорите вы складно, мисс… э-э, как вас там?
– Жанна, – подсказала я.
– Мисс Жанна. Надобно, однако, проверить вас в деле. Usus efficacissimus rerum omnium magister (Практика – лучший наставник в делах). Вы хорошо знаете латынь? Нет?.. Разумеется, чего ожидать от недоучки из варварской Московии! Тем более, от женщины!.. Однако пойдёмте к нашим больным.
Мы находились в открытом море. «Святой Эдмунд» и израненная «Сирена» шли на запад, к берегам старой доброй Англии. Ценный приз, корабль, отбитый у пиратов, должен быть передан судовладельцу. За приличное вознаграждение, разумеется. Часть экипажа галеона перешла на «Сирену», поэтому на «Св. Эдмунде» стало свободнее, чем обычно бывает на судах. Все раненые – девять моряков, пострадавших при столкновении с командой Роде – содержались в отдельном кубрике.
Мы как раз направлялись туда, когда дверь кубрика распахнулась, вышел один из больных и, увидев нас, крикнул:
– Док, скорее! Одному парню совсем худо!
Я думала: Тревер поспешит – мало ли, может, экстренная помощь требуется. Но док продолжал чинно вышагивать – как на прогулке в парке.
Я с одного взгляда поняла, едва вошли в кубрик: больному действительно нужна помощь, и весьма срочная. Парень задыхался. Шумное и частое дыхание, синюшность лица и губ не оставляли сомнений: стеноз гортани. Больной силился встать, судорожно комкая пальцами подстилку. Видно было, как напрягаются мышцы шеи, и грудная клетка ходит туда-сюда в такт дыханию. Мысленно я отметила: на шее под правой скулой у него содрана кожа – крепко приложили чем-то.
Тревер помог парню присесть, и стал пальцами раскрывать ему рот, стараясь заглянуть в горло.
«Что ты делаешь, идиот!», – хотелось крикнуть мне, но я лишь сказала:
– Док, нужна срочная коникотомия.
– Чего? – не понял коновал, носящий звание хирурга.
Времени на объяснение не было:
– Я сейчас, док!
Кинулась бегом в свою каюту, вынула из сундучка завёрнутые в ткань инструменты покойного Карла, прихватила бутылку со спиртом (держала не для выпивки – как антисептик), и так же бегом обратно.
Вернувшись, увидела: Тревер стоит соляным столбом, а у парня уже глаза закатились.
Положила на тюфяк инструменты, в темпе налила в ладонь спирту и протёрла пальцы. Взяла нож (скальпелем этот инструмент назвать затруднительно), обработала лезвие тампоном, служащим затычкой для бутылки. Им же обработала горло больному.
– Что вы намерены делать?! – воскликнул Тревер.
– Док, ради бога, вопросы потом. Придерживайте его.
Удивительно, но Тревер подчинился.
Я прежде сама коникотомию не делала, но несколько раз ассистировала. Теперь пригодилось.
Так, нащупываем дугу персневидного хряща и нижний край щитовидного, острие ножа ставим по средней линии шеи режущей стороной кверху, одним движением вкалываем нож и делаем разрез…
Док, слава богу, не вмешивался, только сопел и что-то бормотал под нос.
Ранорасширителя у меня не было, но имелись два подходящих крючка (я их тоже заранее обработала спиртом). Ввела крючки в разрез, раздвинув края.
– Док, подержите.
Тревер удерживал крючок справа, а я ввела соломинку, которую вытащила из тюфяка и тоже сунула в спирт – замену трахеотомической трубки.
Парень опять смог дышать нормально.
Закончив операцию, я сказала горе-хирургу:
– Спасибо, что помогли, док.
Тревер смотрел, как баран на новые ворота. Я пояснила:
– У больного был острый стеноз. Без хирургического вмешательства он бы умер.
– Острый что?
– Стеноз. Сужение, по-гречески. Из-за травмы у парня развилась опухоль, которая сдавила гортань.
Тревер стоял, глупо моргая.
«Получил, знаток латыни?», – подколола я его мысленно.
– Где вы этому научились? – ошалело спросил док.
– В Московии, – ответила я устало.
Получив хороший урок, Тревер, тем не менее, не торопился признать моё превосходство в медицине.
Для начала он поручил делать перевязки. Отныне это становилось моей обязанностью. Кроме того, я должна готовить лекарственные снадобья и ухаживать за тяжелораненными (их было двое), то есть выполнять обязанности и сестры и санитарки. Тревер, фактически, спихнул на меня всю работу.
Тяжёлый, на самом деле, труд. В тесном кубрике стоял густой запах крови и мочи. Больные всё время стонали, плакали или ругались, досаждали просьбами: одни хотели, чтобы им почитали Библию, другие требовали выпивки. Случалось, приставали, распускали руки (им стало известно, что я женщина, да ещё пленная с пиратского корабля). Порок и благочестие смешались тут самым причудливым образом.
– Помолитесь за меня, дорогая сестра, – просил молодой парнишка, совсем ещё мальчик. Он тяжело умирал: прострелен живот. Я ничем не могла помочь.
– Хорошо, – обещала я, стараясь утешить несчастного.
– Иди ко мне, милашка! – слышалось с другого конца каморки. – Я тебя приголублю.
– Пошёл ты! – отвечала я по-русски, и добавляла непечатно.
– Гы-гы-гы, – ржали легкораненые, не понимая слов. Их мой гнев забавлял.
Офицеры сюда не заглядывали, отчего дисциплина сильно «хромала». Пожаловаться на хамские выходки я не могла. Будучи фактически бесправной, вынуждена терпеть, стиснув зубы, или огрызаться, давая «ловеласам» повод для веселья.
Мистер Тревер в обращении со мной использовал старый как мир принцип: я начальник – ты дурак. Не упускал случая поехидничать над «недоучкой из варварской страны», выпячивал свою «учёность», сыпал латынью. Надутый индюк. Посмотрела б я, попади он к нам в «хирургию». Максимум, что ему доверили бы – горшки выносить.
Но действительность такова, что подавать больным «утку» приходится мне.
2
В Северном море штормило. Дувший с ночи крепкий норд-ост к утру перешёл в очень крепкий, а тот разгулялся до шторма. Нас основательно потрепало, но причин для беспокойства как будто не было, тем более что к полудню ветер стал стихать. Но, как оказалось, ненадолго. За каких-нибудь полчаса шторм набрал прежнюю силу.
Обоим кораблям грозила серьёзная опасность: ветер гнал их к острову Гельголанд, северный берег которого – непрерывная цепь отвесных утёсов. Я уже имела возможность полюбоваться ими, когда «Единорог» из Антверпена шёл к Датским проливам. Запомнились отвесно падающие в море красноватые скалы и одиноко торчащая «башня» – глыба до полусотни метров высотой. Моряки зовут её «Длинной Анной». Очень эффектное зрелище, но для корабля верная гибель – шваркнет о скалы, разобьёт, как пустой орех.
Сначала я сидела в «лазарете», занималась больными. Они, осознавая опасность, притихли, старались не гневить Бога. Раненый в живот парнишка умер этой ночью, но заниматься им – спускать тело в море – не время. Его завернули в парусину, как в саван, и оставили на месте.
В обед, когда буря стала чуть стихать, кто-то из матросов принёс раненым поесть. Я, воспользовавшись перерывом, вышла из кубрика и больше не стала туда возвращаться. Поднялась на палубу.
Сразу увидела капитана. Он стоял на мостике, рядом с рулевым. Тот что-то говорил, указывал рукой прямо по курсу. Там над волнами темной громадой вставал скальный массив.
Я обратила внимание: у нас все паруса убраны, корабль идёт под одними снастями. Слева по курсу примерно в трёх кабельтовых виднелась качающаяся на волнах «Сирена». Тоже с убранными парусами.
Ветер налетал порывами, свежел, вновь набирал силу. Скалы медленно, но верно приближались.
Капитан прокричал команду ставить марселя и кливер. Для «Сирены» подняли сигнал «делай как я». Это было очень опасно (даже я понимала), но без парусов корабль становился игрушкой ветра и волн.
Шторм опять разыгрался не на шутку. Ветер сбивал с ног. Чтобы не свалиться, пришлось крепко ухватиться за снасти. Но я не и думала уходить с палубы. Всё поглядывала на капитана Хоума, не сознаваясь себе, что любуюсь этим молодым красивым мужчиной.
Чем-то он напоминал актёра Виталия Соломина – рыжеватый, с открытым добрым лицом. Носил усики и бородку, которые его не старили, скорее подчёркивали молодость – лет двадцать пять, не больше. Мой ровесник.
Капитан стоял за штурвалом, напряжённо всматриваясь вдаль, отдавал короткие приказы помощнику. В его руках была теперь судьба корабля и наши жизни. А я, подобно влюблённой в учителя школьнице, пялила глаза, не думая об опасности.
Грохотало. Ослепительные вспышки молний сопровождались небесной канонадой, заглушающей вой ветра, силящегося изорвать паруса. Потоки солёной воды то и дело обрушивались на палубу. «Надо было привязаться», – думала я запоздало, изо всех сил держась за шкот. Стало не до девичьих грёз. Просто страшно.
Сейчас или разобьёмся о скалы, или…
Матерь Божья, защити меня, грешную!
Краем глаза я заметила: утёсы остались справа по борту. Прямо по курсу – пологий берег.
Корабль содрогнулся от киля до верхушек мачт. Мы сели на мель.
3
Роберт Хоум, капитан «Святого Эдмунда», сумел отвести корабль от грозящих гибелью скал. Оказавшись на мели, мы ещё очень легко отделались.
Последующие трое суток команда разгружала судно, чтобы вызволить его «из плена». Неожиданно появилась «Сирена», которую записали в пропавшие. Этому кораблю повезло больше – сумел обогнуть остров с востока и укрыться от бури в тихой бухте.
Порядком потрёпанные, суда продолжили путь.
На траверсе Антверпена Хоум неожиданно принял решение зайти в порт, подлатать державшуюся на честном слове «Сирену». Да и «Эдмунду» не мешало дать ремонт.
Вновь увидела причал, с которого начался мой вояж по Северному и Балтийскому морям. Немало воды утекло с той поры, и я уже не та. Кое-чего повидала, и плохого, и… очень плохого. Стала мудрее? Не знаю. Жизненного опыта прибавилось, точно. Вот только пойдёт ли он впрок?
А порт ничуть не изменился. Та же суетня снующих туда-сюда людей, те же звуки и запахи. Антверпен пока не собирался сдавать позиций, оставаясь морскими воротами северо-запада Европы.
Сойти на берег мне не разрешили. Опасались, ясное дело, что убегу. Интересно, на кой чёрт я им сдалась? Тащить в Англию, стеречь, тратить на меня провизию. Была б важной птицей, или действительно опасной преступницей, было б понятно, а так…
Меня навестил капитан:
– Я не могу отпустить вас на берег, мэм. Однако, мне кажется, вам пора обзавестись женским платьем… У вас ведь есть деньги?
– Да, сэр. Есть немного.
Они оставили все мои скромные сбережения – жалование за службу на «Единороге». Сохранили в неприкосновенности и имущество, но после тщательного досмотра. Сначала обыскали меня: мичман Адамс с явным удовольствием ощупал с головы до ног, да ещё хлопнул по заднице, паразит. Потом стал рыться в сундучке, доставая и осматривая каждую вещь. Дошла очередь до Ларискиного мобильника и зарядного устройства. Непонятные предметы озадачили мичмана.
– Что это?
Неподдельное изумление юного шалопая (ему и двадцати не было) вызвало у меня усмешку.
– Это сотовый телефон, – ответила я не без ехидства. Пусть поломает голову!
– Сотовый что?
Я перешла на русский:
– Не парься, приятель. Не для твоих мозгов задачка.
Адамс нахмурился:
– Обращайтесь ко мне по-английски!
Я подчинилась:
– Телефон – от греческого «теле» – далеко и «фон» – звук. Длинное ухо – так понятно?
Парень смотрел ошалело.
– Я не понимаю, – честно ответил он. – Объясните.
Мне стало жаль парнишку. Что я могла объяснить? Он и об электричестве слыхом не слыхивал… Прибегла к старой уловке, мол, это талисманы-обереги. Запудрила несмышлёнышу мозги, мистики подпустила. Отстал.
Сейчас, вспомнив круглые глаза сбитого с толку мичмана и его глуповатый вид, я непроизвольно улыбнулась.
Хоум внимательно посмотрел на меня, и его губы тоже тронула улыбка. Чисто английская – едва заметная.
– Я нынче буду в городе, подберу вам что-нибудь…
Взял деньги, вышел.
