Ощущение было непривычным. И вовсе не от полёта, хотя за время, что мы находились в воздухе, я уже успел оценить, насколько далеко шагнула авиация за столетие. Оно (ощущение) появилось за несколько дней до того момента, как «Александр Невский», распугав рёвом моторов окрестных птиц, оттолкнулся шасси от взлётной полосы питерского аэродрома и, набирая высоту, взял курс на Киев. Может, за суетой дел, я, нет-нет, да и терял бы это ощущение, но золотое кольцо, упруго обволакивающее безымянный палец правой руки, не давало мне это сделать.

Вы уже, конечно, догадались, о чём идёт речь? Ольга, с присущей в таких вопросах женщинам твёрдостью, привела меня таки под венец. Всё было очень скромно. Маленькая церквушка недалеко от Сенной площади. Минимальное число свидетелей таинства. Удивлённый батюшка, который никак не мог взять в толк, откуда взялось столько простаков, ничего не смыслящих в обряде венчания? (Оно и понятно. Львов в целях конспирации в церемонии участия не принимал, а Бокий, как выяснилось, понимал в этом деле не больше нашего). Я смиренно держал голову под венцом, послушно бубнил подсказанные слова, когда, неожиданно, внутри меня возникло то самое, непередаваемое словами ощущение, о котором я говорил в начале. Не хочу списывать всё на обряд, но только в тех двух случаях, произошедших со мной в прошлой жизни, когда мне довелось посещать ЗАГС (первый раз, когда расписывался, второй, когда разводился) ничего подобно за собой я не припоминаю. Ночью, когда я рассказал про это сыто мурлыкающей на моём плече Ольге, она спросила: «Тебе это мешает?». И я честно ответил: «Нет». Для того чтобы закрыть тему, осталось упомянуть, что между ночью и венчаньем аккуратно вместился дружеский ужин, где к нашей компании присоединился Львов.

Теперь Львов занимался организацией промежуточной посадки. Вместе с ним в Швецию убыл Бокий. Это был щекотливый момент. С одной стороны, нам не хотелось отпускать полковника одного – слишком много было поставлено на карту. С другой – обижать его недоверием тоже не хотелось. И пока мы с Макарычем, уподобясь буриданову ослу, зависли между упомянутыми сторонами, выход из ситуации предложил сам Львов. Он просто-напросто попросил дать ему напарника, мотивируя просьбу сложностью поставленной задачи.

Ещё лучше решился вопрос со Швейцарией. Шляпников сообщил, что Ленин не только одобрил наш план, но и заручился поддержкой влиятельных швейцарских социалистов. Они пообещали сделать так, чтобы власти закрыли глаза на посадку «Невского» на аэродром вблизи Цюриха. Правоохранительные органы благополучно «проморгают» наш прилёт; нас даже дозаправят, а растроганные местные товарищи долго будут махать вслед улетающему самолёту.

Подготовка самолёта заняла ровно десять дней. Сикорский не мог нарадоваться, как споро идут дела. Макарыч, размахивая мандатом, воодушевлял рабочих на трудовые подвиги во имя торжества революции. Благодаря чему, к концу работ, главный конструктор стал относиться к Петросовету, кажется, с бóльшим уважением.

В канун вылета я распределил свои полномочия. Штаб сдал Макарычу, должность коменданта Петропавловской крепости – Ершу. Заботу об Ольге возложил на Герцога. Другим кобелям я своё сокровище доверить не решился.

В пассажирский салон заглянул довольный Сикорский.

— Киев, господа! — сообщил он. — Приготовьтесь к посадке. Будет дозаправка.

Я посмотрел в иллюминатор, но города, к сожалению, не увидел – одно лишь лётное поле.

Разминая ноги вблизи застывшего на полосе «Невского» я искренне разделял радость главного конструктора. Тыща с гаком без посадки – это что-то! Ему – рекорд, мне – уверенность в том, что задуманное мы осилим.

Командующий Юго-Западным фронтом генерал от кавалерии Брусилов принимал нас с Сикорским по отдельности. Сначала его, — проговорили, чуть ли не час – потом меня. Руки не подал, смотрел угрюмо, морщась прочёл мандат. Спросил, не скрывая раздражения:

— Что у вас? Излагайте короче, у меня очень мало времени!

Я без предварительных ласк начал излагать командующему разработанный нами план. Вернее, ту его часть, которая, как нам думалось, не могла его не заинтересовать. Это сработало. Если вначале Алексей Алексеевич слушал небрежно, то и дело, поглядывая на часы, то потом недовольство на его лице уступило место сначала любопытству, а потом и заинтересованности. Мне было предложено присесть, а когда я закончил командующий смотрел на меня весьма даже доброжелательно.

— Простите, голубчик, что неласково вас встретил, — произнёс Брусилов. — Принял вас за очередного… — он покосился на звезду на фуражке в моих руках. — Впрочем, неважно. То, что вы предлагаете, разумеется, авантюра. И не возражайте! Авантюра чистейшей воды. Но если у вас получится, то это станет большой удачей, а нет, то… Какие у нас могут быть максимальные потери?

— До полусотни бойцов и два самолёта! — отрапортовал я.

— То есть незначительные, — подытожил генерал. — Что ж, голубчик, вот вам моё благословение, необходимую поддержку получите в штабе, я распоряжусь. Идите, голубчик, с Богом!

На этот раз Брусилов руку протянул. Генеральскую ладонь я пожал, но остался стоять на месте. Левая бровь на лице командующего слегка изогнулась.

— У вас ко мне что-то ещё?

— Да. Я бы попросил вас на время проведения операции нейтрализовать Сикорского. Он ведь захочет полететь сам, а мне не хотелось бы подвергать его жизнь опасности.

— Хорошо, — улыбнулся Брусилов. — Сикорского я беру на себя.

Называя предложенную мной акцию авантюрой, Брусилов был абсолютно прав. Но ничего иного мы так и не придумали, как ни старались. Всё случилось, когда мы дружно ломали головы над тем, как нам долететь с Западной Украины до Цюриха. Собственно, всё упёрлось в расстояние. Без посадки было никак не обойтись. Пустив циркуль по кругу, мы по очереди предлагали варианты один фантастичнее другого. Вскоре вся Чехия, Словакия и Венгрия были в отметинах, а стоящего решения так и не находилось. Мы уж хотели было остановиться на таком варианте: сесть где-нибудь подальше от жилья, выбрав поляну поровнее, заправиться захваченным с собой топливом и маслом и продолжить полёт. У этого варианта была такая куча минусов, что их даже перечислять не хочется. Потому и не спешили мы с приятием решения. Пока все набирались смелости, Алехнович поставил вторую ножку циркуля на территорию Венгрии и задумчиво на эту точку уставился.

— Что тут? — спросил я.

— Тыловой аэродром, — ответил лётчик. — При небольшом авиаремонтном заводе.

— Захватить аэродром? — присоединился к разговору Ёрш. — Мы ведь это уже обсуждали. При самом хорошем раскладе кому-то придётся прикрывать вылет с земли. Верная гибель!

— А как называется это место? — спросил Львов.

Алехнович ответил.

— Интересно… — протянул полковник.

— Что именно? — спросил я.

— Здесь неподалёку должен быть старинный замок.

— И что?

— А то, что в этом замке находится тюрьма для высокопоставленных офицеров российской армии, попавших в плен. Там даже содержится парочка генералов.

— Сколько всего офицеров содержится в тюрьме? — поинтересовался я.

— Не больше двух десятков, — ответил Львов. — Я же говорю: это привилегированная тюрьма.

И в этот момент мне пришла в голову идея, которая закрепилась потом в основе операции, так заинтересовавшей Брусилова.

Первый борт вылетел за четыре часа до рассвета. «Муромца» пилотировал лучший пилот Юго-Западного фронта. На этот раз бомбардировщик исполнял роль десантного судна. Я возглавил группу из двадцати пяти человек: двадцать моих спецназовцев и пять офицеров-добровольцев от Брусилова, все переодетые в форму австрийских жандармов. Время было выбрано не случайно. К объекту надо было подлететь незаметно и именно в предрассветном сумраке, чтобы видеть посадку, но и застать аэродромную охрану врасплох.

В темноте нас не могли видеть с земли, а мы летели, полностью полагаясь на пилота. На что полагался сам пилот, лично для меня осталось загадкой. Но он не подвёл. Доставил нас в лучшем виде: в нужное место, в нужное время.

Такой дерзости от нас никто не ожидал, потому аэродром, а за ним и завод захватили без единого выстрела. Правда, заводом это можно было назвать лишь с большой натяжкой – так, большие мастерские. Мы уже полностью контролировали объект, когда в небе послышался гул моторов – это Алехнович вёл на посадку «Невского». На нём прибыли остатки моего отряда и среди них Шляпников, техники и пилоты. Я отдал распоряжение готовить «Муромца», «Невского» и те вражеские самолёты, которые мы можем использовать, к вылету. Всё остальное, включая цеха, подготовить к уничтожению.

Я определённо рассчитывал найти если не на аэродроме, так на заводе грузовик, но то, что к нему прилагался ещё и легковой автомобиль, счёл большой удачей.

Замок показался за очередным поворотом, как принято говорить в подобных случаях, неожиданно. В жизни он выглядел намного эффектнее, чем на фотографии. Спросите, откуда взялось фото? Это всё Львов. В 1915 году после взятия русскими войсками Перемышля ему довелось сопровождать Николая II на фронт. Тогда в штабе наступающей армии созрел план одной очень дерзкой диверсионной акции: а не наведаться ли в гости к австриякам, прямо в штаб одного из корпусов, который в то время квартировал как раз в том самом замке? Был составлен план операции, к которому прилагалась подробная карта местности, схемы подходов, план самого замка и даже фотография. План был отправлен в Генеральный штаб, где его, чуть было, не утвердили. Но тут началось отступление, и план утратил актуальность. Штаб австрийского корпуса сменил место прописки, а замок вскоре превратили в место заточения попавших в плен высокопоставленных российских офицеров. Папка с планом неосуществлённой операции перекочевала в архив, откуда мы её и добыли. Везение продолжилось уже на Юго-Западном фронте. Когда по приказу Брусилова к подготовке операции подключился штаб, выяснилось, что в разведке фронта до сих пор служит тот самый капитан, которому два года назад пришла в голову шальная мысль. Теперь уже полковник Зверев был удивлён и обрадован, и тут же пожелал принять личное участие в операции. Мне это было только на руку. Так число участников операции увеличилось ещё на пять человек – Зверев оказался не единственным добровольцем.

Перед въездом на замковый мост путь колонне преградил опущенный шлагбаум. Часовой пугливо косился на жандармские петлицы, но поднимать шлагбаум не спешил. Я внимательно осмотрел доступную глазу часть донжона. Собственно он и являлся замком, поскольку внешних стен строителями предусмотрено не было. Пулемётные точки располагались там, где мы и предполагали. Сейчас оба ствола были нацелены на колонну. Это меня волновало слабо, поскольку сами пулемётчики наверняка взяты на прицел снайперами, которые покинули колонну чуть раньше и уже должны были занять позиции. Другое дело ворота. Если нам не удастся их открыть до начала стрельбы, то наш план спокойно можно вешать на гвоздь в отхожем месте. И тут многое зависело от Зверева, который вальяжно развалился теперь на заднем сидении кабриолета с откинутым верхом. Полковник должен был изображать венского аристократа, вынужденного носить военную форму, которому всё это надоело, и который жаждет одного: побыстрее избавиться от так некстати свалившегося на его голову поручения. Офицер, сидящий рядом с водителем, крикнул в сторону часового:

— Поднимай шлагбаум, болван! Господин барон желает побыстрее избавиться от этих русских свиней, которых он привёз в подарок вашему коменданту!

Часовой ответил чуть срывающимся от волнения голосом:

— Я не могу. Нужен приказ. Пусть господин барон сходит к коменданту и договорится.

Мы дружно заржали, а тот же офицер продолжил костерить часового:

— Ты точно болван! Пропусти хотя бы нашу машину. Ты ведь не думаешь, что господин барон пойдёт по мосту пешком?

Часовой так не думал. Он отвязал верёвку, и полосатая палка поползла вверх. Грузовик остался стоять на месте, а кабриолет поехал через мост к воротам. Там уже отворилась калитка, и в проёме замаячил какой-то чин.

— Кто вы такие? — крикнул он, когда кабриолет остановился в метре от ворот.

— Официрштелльфертретер, подойдите к машине! — крикнул Зверев, сопровождая слова жестом руки.

Австрияк сделал пару неуверенных шагов, всматриваясь в лицо Зверева. Я тут же занял его место, не давая часовому закрыть калитку. Улыбаясь ошарашенному солдату, я вежливо, но настойчиво оттеснил его от калики внутрь двора. За моей спиной тут же проскользнули два офицера и, смеясь, принялись открывать ворота. Всё это напоминало забавы принаглевших аристократов, которым никакой закон не писан. Это читалось на лице часового, потому он и медлил с принятием решения. Когда ворота открылись, это уже перестало иметь значение. Официрштелльфертретер и часовой получили рукоятью револьвера в висок и рухнули, не издав ни звука. Кабриолет рванул с места и влетел во двор замка. Водитель грузовика тоже не стал медлить и, сбив шлагбаум, повёл машину по мосту. Часовой у шлагбаума вскинул винтовку и тут же схлопотал пулю, посланную из кузова грузовика. Снайперы сняли пулемётчиков.

Большая часть гарнизона оказалась на положении пленников даже не успев схватиться за оружие. Остальные также не оказали серьёзного сопротивления. Австрияки не немцы, отдавать жизни за агонизирующую монархию не спешили.

Пленных офицеров застали всех вместе. У них, оказывается, был завтрак. Стол не ломился от яств, но накрахмаленная скатерть, салфетки и столовые приборы как-то не вязались с обликом тюрьмы. Когда же мы объяснили пленникам ситуацию и предложили следовать за нами они пришли в явное замешательство, причину которого тут же разъяснил один из них.

— Видите ли, господа, — сказал он несколько смущённым тоном. — Дело в том, что все мы дали коменданту замка честное слово, что не будем пытаться бежать, в обмен на некоторые послабления режима содержания. А то, что предлагаете нам вы – это и есть побег.

Если бы у меня было на то время – я бы точно офигел. Но времени не было, и я приказал привести коменданта. Потом обратился к Звереву:

— Предложите ему вернуть данное офицерами слово в обмен на то, что мы не станем больше никого убивать, ничего не будем поджигать и уж точно никого не возьмём в плен.

Надо ли говорить, что комендант охотно принял наши условия? Заперев оставшихся в живых австрияков в подвале замка, мы поспешили на аэродром.

К вылету было подготовлено четыре борта: «Муромец», «Невский» и два вражеских бомбардировщика. Когда «Муромец» с освобождёнными офицерами и один из бомбардировщиков с частью десанта взлетели и взяли курс на восток, на лётном поле остались только подготовленные к уничтожению вражеские машины, «Невский» и второй бомбардировщик. Теперь оставалось лишь устроить спектакль для пилота бомбардировщика. Его показания должны были объяснить пропажу «Невского». Под моим руководством ребята начали уничтожение чужого имущества. Сначала взорвали мастерские. Дым от возникшего пожара заволок полнеба. Теперь надо было отослать второй бомбардировщик. Я приказал Алехновичу начать рулёжку, и когда «Невский» оказался прикрыт от глаз пилота бомбардировщика одним из подготовленных к взрыву самолётов, произвёл подрыв. А потом стал по очереди взрывать и другие самолёты. Пилот бомбардировщика не мог видеть ничего кроме огня и дыма, а когда из этого ада выбежал один из моих бойцов, ввалился на борт и страшным голосом прокричал: – «Невский» взорвался, все погибли! — у пилота не было другого выбора, как поднять самолёт с остатками моих бойцов на борту в воздух. Когда бомбардировщик растаял в синеве небесной, взлетели и мы, взяв курс на Цюрих.

Пока чистенькие служащие швейцарского аэропорта под присмотром Алехновича заправляли «Невского», мы со Шляпниковым, стоя на аккуратно стриженом газоне, смотрели на приближающуюся к нам группу. Ленин в чёрном пальто и того же цвета котелке возглавлял шествие. За ним семенила Крупская. Других женщин не наблюдалось. На этот раз Инесса Арманд в число приглашённых не попала. Как и многие другие. Группа была крайне малочисленна. Человек десять не считая двух сытых господ, но это были, видимо, местные социалисты. Когда между нами оставалась пара шагов, Шляпников сделал шаг навстречу.

— Здравствуйте, Владимир Ильич! — произнёс он, протягивая руку.

— Здравствуйте, Александр Гаврилович! — слегка картавя, ответил Ленин, потом перевёл любопытный взгляд на меня.

— Глеб Васильевич Абрамов, — поспешил представить меня Шляпников. — Член Петроградского Совета и начальник штаба Красной Гвардии. Он с товарищами и добыл этот самолёт для доставки вас в Россию!

Ленин протянул руку.

— Очень рад, товарищ!

Было видно, что он хотел бы продолжить беседу, но помешала череда знакомств с остальными членами группы.

Я стоял в сторонке, наблюдая, как суетится возле аппарата Алехнович, когда меня кто-то тронул за плечо. Я обернулся. Рядом, улыбаясь, стоял Ленин.

— Как вы думаете, у нас есть в запасе несколько минут? — спросил он.

— Минут тридцать, думаю, есть, Владимир Ильич, — ответил я.

— Замечательно! Тогда, может, немного побеседуем?

— Охотно! — согласился я. — С чего начнём?

— Растолкуйте мне ваше видение происходящего сейчас в России, в Петрограде и сделайте, пожалуйста, особый упор на создании Красной Гвардии.

Мой рассказ занял почти всё отведённое для беседы время. Ленин слушал внимательно, не перебивая, накапливая вопросы в памяти. Когда я закончил, спросил:

— Скажите, товарищ Абрамов, насколько прочен существующий сейчас союз между большевиками и эсерами?

— Я не готов ответить за всех эсеров, Владимир Ильич, но за большую часть тех, кто входит сейчас в Красную Гвардию, в Петроградский Совет и в его Исполком я поручиться готов!

— Откуда такая уверенность? — хитро прищурился Ленин.

— Так мне со стороны виднее, — улыбнулся я. — Я ведь, Владимир Ильич, формально ни к какой партии не принадлежу, хотя тесно связан с большевиками. Но у меня много партийных друзей. Глеб Бокий и Николай Ежов – большевики, Михаил Жехорский и Вячеслав Александрович – эсеры. Я могу твёрдо сказать: у нас общие цели и общие интересы.

— Тогда я спрошу по-другому. Как вы думаете, Глеб Васильевич, если ЦК ПСР возьмёт курс на конфронтацию с большевиками, решатся ли ваши товарищи выступить против мнения ЦК, вплоть до раскола?

— Думаю, да, — твёрдо ответил я.

Ленин задумался над моим ответом. В это время нас позвали в самолёт.

— Договорим в Питере, товарищ Абрамов, — сказал Ленин. — И не сочтите за труд познакомить меня с вашими товарищами.

— Непременно, Владимир Ильич, — заверил я.

Когда самолёт оторвался от земли, я посмотрел в иллюминатор. Швейцарские социалисты махали нам вслед. А я ведь, честно говоря, представлял себе подобный эпизод не более как шуткой.

Над Германией нас перехватить не пытались. Может, просто было нечем, а, может, немцы действительно считали прибытие Ленина в Россию фактором для себя желательным, неважно, в пломбированном вагоне или как иначе. Ленин весь полёт о чём-то негромко беседовал со Шляпниковым. За шумом моторов мне их разговор слышен не был. Когда полетели над морем, я пошёл в кабину. Алехнович был слегка озабочен.

— Что невесел? — обеспокоился я дурным настроением пилота. — Горючка на исходе?

— Топлива хватит, даже останется. Сесть бы до темноты.

За бортом действительно быстро темнело. Дело принимало скверный оборот. До суши дотянули ещё засветло, а потом тьма поглотила самолёт. Огней внизу было много, но к аэронавигации они отношения не имели.

— Что будем делать? — спросил Алехнович.

— По твоим расчётам, далеко ещё до аэродрома? — ответил я вопросом на вопрос, проклиная себя в душе за то, что не предусмотрел возможности ночной посадки.

— Должны быть уже на подлёте, — ответил пилот.

— Тогда снижайся потихоньку. Если они не догадаются обозначить нам посадку, на дорогу будем садиться, что ли.

— Думаешь, могут догадаться? — повернул ко мне голову Алехнович.

— Уверен! — почти выкрикнул я. — Смотри!

Прямо по курсу были видны две параллельные цепочки огней.

Первым на шведской земле нас встретил Бокий. Он влез в самолёт сразу, как отдраили входной люк, и весело прокричал:

— Здравствуйте, товарищи, с благополучным прибытием! — Потом добавил: – Выгружайтесь, ночевать будете здесь!

Пока один тёзка готовил самолёт к ночной стоянке, а другой помогал пассажирам из него выгружаться, я подошёл к стоящему в сторонке Львову. Мы поздоровались, и я поспешил поблагодарить Львова за догадливость.

— Молодец, что обозначил полосу кострами!

— Это было совсем нетрудно, — пожал плечами Львов. — Мне доводилось бывать на фронтовых аэродромах, и я видел, как наши пилоты ночью сажали машины по трём кострам. Правда, здесь я запалил больше, но ведь хуже от этого не стало?

— Нисколько, — подтвердил я.

— Этот аэродром является запасным, — продолжил Львов. — Вам тут никто не помешает, но и покидать его пределы вам запрещено. Переночуете в одном из аэродромных помещений. Особого комфорта не обещаю, но ужин и постель каждому будет обеспечена!

Вылет был назначен сразу после рассвета. Посадка уже заканчивалась, когда Львов сказал, не глядя мне в лицо:

— Я с вами не полечу. Хочу несколько дней побыть с семьёй. А то за хлопотами…

Он не закончил и молча ждал ответа. Неужели он действительно предполагал, что я попробую его отговорить? Не дождёшься, товарищ полковник!

— Конечно, оставайся, — как можно мягче произнёс я. — Вернёшься, как с делами управишься.

Львов посмотрел на меня странным взглядом, потом сказал:

— Я обязательно вернусь. Хотя бы за тем, чтобы помочь Государю.

Повернулся и пошёл прочь от самолёта.

Ещё до полудня приземлились в районе Пскова. Отсюда добираться до Питера будем по земле – все, кроме Алехновича. Ему перегонять самолёт на заводской аэродром, ему держать ответ перед Сикорским. Впрочем, легенда у нас вполне правдоподобная. Наша гибель – ошибка. В небе были атакованы вражескими самолётами. Прорваться не вышло. Пришлось уходить в сторону Швейцарии. Там удалось заправиться. Больше решили не рисковать и рванули через Германию на Швецию. Немцы от нас такого не ожидали и пропустили. Не больно, конечно, складно, но может и прокатит. Если, конечно, не загружать голову главного конструктора ненужным подробностями, типа странных пассажиров, «случайно» прихваченных в Швейцарии.

Выгрузившись, мы поплелись к расположенным невдалеке строениям. И вот там нас ожидал сюрприз. На кромке лётного поля, затянутый в кожу и ремни, стоял величественный, как монумент самому себе, Михаил Макарович Жехорский.