«Привет. Если ты читаешь… блин, одна банальная чушь в голове. В общем, ты и так уже всё знаешь, я лишь хочу, чтобы ты хоть немного понял… Это письмо только для тебя. Никому его больше не показывай, а ещё лучше порви, сожги, подотрись им и спусти в унитаз… В общем, уничтожь любым понравившимся тебе способом.

Я нашёл выход. Представляешь? Я! Ну да… Он настолько прост, что… именно из-за этой простоты его не находят, потому что… Короче, это некий магический ритуал, помноженный на грань между жизнью и смертью. (Не знаю, можно ли это перемножать, да больно слово прикольное.) Это как у йогов, которых замуровывают на двадцать один день без еды, без воды, без света и звука. Двадцать один день в каменном гробу в абсолютной тишине…

Кто-то сказал, что жизнь – это форма существования белковых структур. Так вот, такая форма существования меня не устраивает, да и никогда, собственно, не устраивала. Я всегда хотел чего-то большего. И вот теперь я ухожу. Ухожу навсегда. Дверь либо откроется, либо нет. Для всех вас, оставшихся, любой финал будет выглядеть одинаково: суицид. Скорее всего, мне поставят психиатрический диагноз. Посмертно. Но на это мне уже больше чем наплевать.

Помнишь, у Кортасара: «Самое лучшее в моих предках то, что они уже умерли; скромно, но с достоинством я ожидаю момента, когда унаследую это их качество. У меня есть друзья, которые не преминут изобразить меня в скульптуре: я буду лежать на земле, ничком, и вглядываться в лужу с настоящими лягушатами. А если бросить в щель монетку, то можно будет увидеть, как я плюю в воду и лягушата беспокойно двигаются и квакают целых полторы минуты – время вполне достаточное, чтобы к статуе пропал всякий интерес».

Что-то подобное, какое-нибудь траурное шоу, устроят и мне. Немногие: родители, ты да ещё пара друзей… Я не прошу тебя мешать или не участвовать. Я хотел бы другого: не относись к этому с излишней серьёзностью. Пусть это будет очередная забава или игра. Считай, что всё получилось. Такова последняя воля сбежавшего…

Сумбур… Ну да ты меня простишь. Нет ни времени, ни… Признаюсь честно, меня трясёт. Не уверен, что у меня получится…

Помнишь, мы где-то слышали или читали о книге с нечётным количеством страниц? Я вспомнил о ней в гермозоне, во время сеансов… Я тебе рассказывал. Абсолютные тьма и тишина. То, что нужно для полного счастья… Я вспомнил о ней, я о ней вспомнил. И если раньше для меня книга была чем-то из области изящного бреда, то здесь, в гермозоне, она превратилась сначала в коан, а затем…

Это было как сон и совсем на сон не похоже. Не знаю, как объяснить… Я лежал на полу гермозоны и одновременно находился совершенно в ином месте. Мои чувства фиксировали одновременно нас обоих. Весьма необычное состояние… Я лежал на полу гермозоны и сидел в лесу возле костра. Напротив меня сидела молодая обнажённая женщина. Она была необычайно красивой. Я знал, что она необычайно красивая, но я не мог её разглядеть.

– Ты ищешь вот это? – спросила она, держа в руках старинную книгу.

– Книга с нечётным количеством страниц?

– Она самая. На самом деле, таких книг множество. Любая более или менее порядочная книга имеет нечётное количество страниц, иначе это бездарный набор слов. Проблема в том, что далеко не у всех есть глаза, чтобы их видеть. Смотри. – Она бросила книгу в огонь.

Вместо того чтобы упасть на дрова и загореться, книга зависла в пламени. Огонь бережно листал её страницы, и книга начала преображаться. Вместо формы стало проступать содержание или суть, та мистическая суть, которая превращает слова в нечто живое и настоящее. Книга превратилась в знак, в некий набор символов, объясняющий всё.

– Запомни, это поможет тебе отворить дверь…

В следующее мгновение я уже видел то, что мне надлежало сделать…

Думаю, ты уже знаешь, что путь в ту сторону лежит между жизнью и смертью, и только смерть здесь позволит проникнуть туда. Вот истинная причина моего самоубийства, а не та ерунда, о которой будут говорить потом…

Думаю, ты всё понял, а если нет…

В любом случае, выпей за меня, за мой успех, за удачу. Выпей под что-нибудь весёлое. Желательно, под «Секс Пистелз».

Прощай.

ПС. Помнишь Гребня:

Мне кажется, я узнаю себя.

В том мальчике, читающем стихи;

Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь,

И кровь течёт с руки.

ПС2. Хуже всего беспомощная неспособность, невозможность хоть что-либо сделать».

Я буквально видел, как он метался по комнате, спотыкался о перевёрнутые вещи – всё, что было возле стены, он просто отшвырнул в сторону, включая дорогой когда-то (теперь это ничего не стоящая груда пластика и чёрт его знает чего ещё) монитор.

Он вскрыл себе вены на левой руке, а потом рисовал выход, рисовал собственной кровью на плохо пригодной для этого стене, а в голове, как всегда, роились большей частью нелепые мысли, подгоняемые вбрасываемыми в кровь сильнодействующими секретами, которые всегда есть у организма для подобных мгновений.

УСПЕТЬ! Он совсем не учёл последствия потери крови: головокружение, тошноту, замедление всех реакций. Успеть!..

Ну вот, кажется, всё… Ещё можно сделать одну-две затяжки, прежде…

Он сполз на пол, с большим трудом достал сигарету из пачки, но не прикурил…

Его так и нашли: с не прикуренной сигаретой, прилипшей к губам…

Меня разбудил запах кофе.

– Ты с сахаром или так? – услышал я незнакомый женский голос.

Она сидела возле кровати и пила кофе. Невысокая, изящная и когда-то очень красивая. Да и сейчас в свои «за сорок» она была очень даже ничего.

– С добрым утром. Меня зовут Моргана. Думаю, ты обо мне слышал.

Я ещё не совсем пришёл в себя и поэтому смотрел на неё несколько ошалело.

– Только не задавай мне, пожалуйста, идиотских вопросов: как я сюда попала и так далее. Хорошо?

– Дайте проснуться.

– Только скажи, какой тебе кофе.

– На ваше усмотрение.

– Тогда будет крепкий, чёрный и без сахара.

– Хорошо.

Я сел, взял с пола штаны да так и застыл со штанами в руках.

– Кофе готов, – услышал я из кухни.

– Ты не умываешься? – спросила Моргана, когда я плюхнулся за стол.

– После еды. Привкус зубной пасты всё портит.

– Держи. – Она поставила передо мной чашку и, закурив, села напротив.

– Спасибо.

Кофе был замечательный.

– Поешь. – Она достала из холодильника масло, сыр, колбасу, варенье, холодное мясо.

– Не люблю завтракать.

– У нас впереди прогулка, так что лучше поешь.

– Одевайся, – сказала она после того, как я слопал несколько бутербродов и допил кофе, – сигарету?

– Спасибо, – отказался я.

– Бросил?

– Да.

– Давно?

– С неделю.

– А у меня не получается.

– Значит, не за чем.

– Возможно. Готов?

– Сейчас. Зубы почищу.

Для Хоки она была очень даже ничего. Я совсем её не боялся, более того, мне было даже интересно, так что ехал я с ней с удовольствием. Машинка у неё была высший сорт. Небольшая, серая, но уютная и просторная внутри. Марку я не спросил. Всё равно ничего в этом не понимаю.

– Вот здесь всё и происходило, – сказала Моргана, когда мы въехали на охраняемую солдатами территорию чёрт знает где за городом.

Больше всего это напоминало закрытый ведомственный санаторий для средних чинов времён развитого СССР. Огромный парк, аллеи, клумбы. Красивые, чистые корпуса зданий, а воздух… Несмотря на обильные снегопады, дорожки были вычищены от снега.

– Погуляем? – предложила Моргана.

– Пойдём, – я тоже решил ей больше не выкать.

– Вот здесь всё и началось, – вернулась к рассказу Моргана, – я имею ввиду то, что связано с тобой. Это была вотчина Дюльсендорфа.

– Которого я убил?

– Это не так просто. Возможно, он до сих пор жив, ну да это теперь уже не имеет значения. Именно здесь он впервые столкнулся с иной реальностью, когда у него из-под носа ушло сразу несколько человек. Они буквально испарились, исчезли без следа. Карл рискнул и сам очутился в одном из параллельных миров, как нынче любят все говорить, хотя никакой параллельностью там и не пахнет. Ты не представляешь, через что он прошёл, чтобы найти эти двери.

– Хочешь сказать, что до этого момента эксперимент вообще ничего не ведал о той реальности?

– Никто не знает, о чём ведает или не ведает эксперимент. Скорее всего, он специально подвёл Карла к этому открытию. Понять его нам не дано.

– То есть вы следуете эксперименту, не понимая, чего он от вас хочет?

– Мы стараемся догадаться. Потому что иначе…

– Смерть?

– В лучшем случае.

– Какой-то он у вас кровожадный.

– Нет. Это не библейский Бог, который готов карать за малейший проступок. Эксперимент просто расчищает себе путь. Это как серфинг на штормовой волне. Пока ты с волной, всё в порядке, но стоит зевнуть, и тебя разбивает о камни.

– А я слышал, что эксперимент дарует некие блага.

– Не факт. То, что у тех, кто служит эксперименту, открываются новые горизонты, ещё не значит, что эксперимент что-то дарует. Возможно, это просто побочный результат, а эксперимент понятия не имеет, что кто-то вообразил себя его частью.

– Странная у тебя философия.

– Я стараюсь избегать аксиом.

Какое-то время мы шли молча. Моргана думала о чём-то своём, а я не хотел лезть с инициативой.

– Я хочу, чтобы ты понял: у тебя не так много шансов. Ты умер, умер по-настоящему, и эксперименту пришлось серьёзно напрячься, чтобы возродить тебя к жизни. Тебя пришлось заново создавать из пепла, с самого начала. Придумывать тебе новых родителей, новую биографию. Ты даже представить себе не можешь, какое ты создал напряжение. К тому же то, что ты сотворил там… ты вызвал огромную метатектоническую активность, которую можно сравнить разве что с падением гигантского метеорита. Вокруг тебя задействованы такие силы… Как ты думаешь, сколько он может компенсировать это напряжение?

– Пока я не сделаю, что ему надо, или пока он во мне не разочаруется. В любом случае, после этого…

– Не в любом. Ты можешь уйти туда.

– Так меня там и ждут.

– Это твой единственный шанс.

Снова наступило молчание.

– Я хочу, чтобы ты понял. Мы не злодеи и не чудовища. Мы учёные, открывшие некую совокупность законов, подчинённых единой воле. Кто-то придумал название «эксперимент», хотя какой это к чертям эксперимент. Мы такие же, как и все, с той лишь разницей, что у нас есть знания и мы не отягощены принципами морали и прочей белиберды. Только рациональность.

– Какая-то у вас кровавая рациональность.

– А это не у нас. Это везде. Эксперимент только следует наиболее общим законам, которые диктуют правила игры. Здесь убивают все, от одноклеточных существ до… – она не нашла что поставить после этого «до», – убивают все: одинокие мудаки, политики, президенты, детишки ради удовольствия. Убийства – это наша общая, а не отличительная черта.

– Тут негде погреться? – перебил её я.

– Замёрз. Тогда поехали, – решила она и зашагала в сторону машины.

Чёрт! Я сидел в том самом лесу возле того самого костра, который описывал в своём последнем письме Могильщик. Напротив меня сидела молодая, обнажённая, красивая женщина. Я был там же, где и он. Сейчас она начнёт предлагать книгу с нечетным количеством страниц.

– Нет, – рассмеялась она, – тебе эта книга не понадобится.

«Мысли читаешь?», – удивился я, но вслух не сказал ничего.

– Я и есть мысль. Мы же у тебя в сознании. Но лучше будем говорить вслух. Так привычней.

– Кому?

– Тебе.

– А тебе?

– Я в том виде, в котором ты меня видишь, вообще не существую.

– А в каком виде ты существуешь.

– Это несущественно. К тому же в вашем языке нет таких слов.

– Ты с другой стороны?

– Не совсем. То, что ты имеешь в виду, является… – Она замялась, подбирая слова: – В общем, это разные вещи.

– Ладно. Скажи мне лучше, он добился, чего хотел?

– Не знаю.

– Не знаешь?!

– Я только передаю послание. Я почтальон. Ты же не спрашиваешь почтальонов, что в тех письмах, что они тебе приносят.

– У тебя есть послание?

– Послание есть у всего.

– Давай только без философии.

– Хорошо.

– Что ты хочешь мне показать?

– Пойдём.

Она поднялась на ноги и пошла в лес по одной ей известной тропинке. Я шёл вслед за ней. Через несколько минут мы подошли к дому, маленькому деревянному дому.

– Прошу. – Она пропустила меня вперёд.

Внутри было чисто и уютно. Пахло хвоей. Сразу за небольшим коридорчиком (почему-то представилось слово сени) была комната с большим столом, несколькими стульями и застеленной кроватью. На стене напротив кровати висели старинные часы с кукушкой. Они почему-то сразу привлекли моё внимание.

– Это твои часы, – пояснила она, – ничего не находишь в них странного?

– Да нет вроде.

– У них шестьдесят одно деление.

– То есть?

– Они идут точно, но в каждом часе у них шестьдесят одна минута, состоящая из шестидесяти одной секунды. Секунды эти чуть-чуть короче обычных, ровно настолько, чтобы часы могли точно идти. Сейчас они идут верно, но когда наступит твой час, ты услышишь, как закукует кукушка, и стрелка пойдёт в обратную сторону.

В следующее мгновение я буквально вынырнул из сна. Рядом мирно спала Лариска.

– Как закукует кукушка и время пойдёт вспять.

– Что? – сонно спросила она.

– Ничего. Спи. Это сон.

Было около семи утра. Лариска крепко спала, повернувшись ко мне спиной. Осторожно, чтобы её не разбудить, я поднялся и вышел из комнаты. Спать больше совсем не хотелось. Я принял душ и отправился на кухню варить кофе. На душе почему-то было хреново.

В дверь негромко постучали.

– Кого ещё в такую рань, – пробурчал я.

– Кто? – спросил я на всякий случай.

– Я знакомая твоего друга. Он обо мне рассказывал.

– Ты забыла добавить «покойного», – грустно сказал я, когда она вошла. Как-то вдруг мы сразу были «на ты».

– Я не забыла.

– Не любишь касаться этой темы?

– У него был реальный шанс отворить дверь.

– Однако это всего лишь догадки.

– Всё есть догадки. Ещё, кажется, Гоббс говорил о невозможности чего-либо определить.

– Философия с утра… – Я поморщился.

– А я не люблю разговаривать в коридоре.

– Могу пригласить на кухню и угостить кофе.

– Замечательная идея.

Она позволила помочь снять пальто, затем зашла сначала в ванную, а потом и на кухню. Она ориентировалась в моей квартире так, словно была здесь тысячу раз.

– Ну и как тебе Моргана? – спросила она, посмотрев мне в глаза.

Её взгляд действительно проникал внутрь, но в моём случае он упал куда-то на дно, так и не задев ничего важного.

– Моргана как Моргана.

– Ну а я, как ты уже догадался, Анис.

– Странные у вас имена.

– Это не совсем имена, по крайней мере, в привычном понимании этого слова. У тебя можно курить?

– Кури.

Она достала из сумочки дешёвую зажигалку, дорогие сигареты и приступила к своему излюбленному ритуалу.

– Можно нескромный вопрос?

Она чуть кивнула.

– Объясни, пожалуйста, свой выбор сигарет и зажигалки.

– Что тебя так заинтересовало?

– Твои сигареты – целое состояние, тогда как зажигалка…

– Сигареты – это сигареты. Я люблю именно эти. Цена для меня не имеет значения. А зажигалка. Это не по-женски, но я не люблю цацек. Огонь везде одинаковый, а платить за понты… Это как-то ниже моего достоинства.

– Ясненько.

– Хороший кофе, – похвалила она.

– Стараюсь по мере сил. Но с Морганой мне не сравниться.

– Во всём мире наберётся где-то с десяток человек, которые в искусстве приготовления кофе могут сравниться с Морганой. Она его чувствует.

– Кого?

– Кофе. Она берёт порошок, и он говорит ей, что надо делать.

– Карлос Кастанеда. Том пятый, страница восемь.

– Ты, кстати, зря иронизируешь.

– Это для поддержания разговора.

– Я вот что зашла, – она закурила ещё одну сигарету, – как ты себя чувствуешь в центре внимания?

– Если честно, хреново. Такое чувство, будто на меня глазеют через прицел.

– Так и есть.

– Да, но пока я нужен.

– Ты прав.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты хоть и золотой ключик, но одноразовый.

– Как презерватив?

– Пусть будет презерватив, если тебе так угодно.

– И что?

– А то, что после того, как ты откроешь дверь…

– Меня снимут и выбросят.

– Ты догадливый.

– Я как завидная невеста на выданье. Вокруг ухажёры, ухажёры, ухажёры, а в результате… Всё равно со мной это сделают.

– Ты прав.

– И что, нет никакого выхода?

– Теоретически ты мог бы уйти туда. Там другие правила. Но вместе с тобой туда ворвётся эксперимент, и там будет, как здесь.

– Веселая перспектива.

– Я хочу, чтобы ты это понял.

– Я понимаю.

– И что ты думаешь?

– Не знаю. Сейчас можно думать всё, что угодно, но в нужном месте и в нужное время… Не знаю.

– А ты подумай.

– Я подумаю.

– И ещё. Твой финал нельзя предсказать.

– Что?

– После того как с тобой закончит эксперимент, ты достанешься сортировщику, а что с тобой сделает он…

– Послушай… А зачем вообще это надо тебе?

– Я – лазутчик с той стороны.

– Это понятно. Непонятно другое. Ну, сломаешь ты меня, он же всё равно эту дверь откроет.

– Необязательно. Если бы та сторона была его фронтальной целью, тогда дело другое. Но эксперимент… Он как большая амёба с миллионом щупальцев. Одно из них упёрлось в нашу дверь.

– Вы надеетесь, что он постучится-постучится и свалит?

– Если ты не откроешь ему дверь.

– А что со мной будет, если я не открою ему дверь?

– То же самое, что и если откроешь. Для тебя это не имеет значения.

– То есть в любом случае… Смерть – это единственная штука, в которой можно быть уверенным.

– Не скажи.

– Ты знаешь альтернативу?

– Ты говоришь о смерти, как о чём-то финально-конкретном. А это домысел, как и все разговоры о том свете.

– Уж лучше, чем попасть к Господу на небеса.

– Почему?

– Посмотри вокруг. Это его творение. К тому же его любовь… Особенно по отношению к Иову, который попросту имел неосторожность попасться на глаза. К тому же дело не только в нём. Ему нужны только те, кто готовы ради него прирезать собственных детей, и если это любовь… Такой любви мне не надо. Если он своего сынулю не пожалел, то почему он должен жалеть меня? От таких, как он, надо держаться подальше.

– Возможно, ты и прав.

– В любом случае, это ещё одна не очень удачная спекуляция, как, собственно, и все остальные.

– Ладно, – она посмотрела на часы, – мне пора.

– Ещё один вопрос. Последний.

– …?

– Сколько мне осталось?

– Извини, но я не кукушка. Я правда не знаю.

– Жаль.

– Мне тоже.