Глава 28
Я шёл к Дюльсендорфу со странным чувством. Меня не покидала уверенность в том, что где-то глубоко внутри я уже принял решение, всё взвесил, расставил по местам, всё, до последнего хода. Моё подсознание выполнило домашнюю работу, вот только между этим пониманием и сознанием стоял непроходимый барьер. Моё сознание не имело нужного доступа, и это меня немного пугало. Я был уверен, что эта встреча была предопределена ещё с самого начала, ещё с момента моего рождения, а может быть, задолго до него. И дело даже не в отсутствии пресловутой свободы воли как таковой, свободы воли, которая не играла в этом процессе никакой роли. Просто, как бы я ни мыкался, всё одно интеграл по пути после некоторых преобразований дал бы исходную точку «В», куда меня должен привести Дюльсендорф. В этом спектакле мы не более чем актёры, вспомнил я один из снов. Не более чем актёры…
Дюльсендорф пил чай. Стол удобно стоял на небольшой живописной площадке между вагонами. Здесь было тепло, как бывает тепло в середине мая или в начале сентября. Кроме него и Светы за столом сидело четверо угрюмых мужиков. На лицах у них застыло выражение овечьей покорности, и я почему-то вспомнил бесконечные очереди в крематорий, которые я видел в кино. Видно было, что они давно уже смирились со своей участью, и это смирение вместе с совершенно несбыточной надеждой на провидение полностью парализовывали их волю к сопротивлению. Все были в походной форме. Перед Дюльсендорфом и Светой на столе лежали миниатюрные автоматы с короткими стволами.
– Хлебни на дорожку, – пригласил Дюльсендорф к столу.
– Спасибо. Не хочу.
– Послушай. Путь у нас неблизкий. Мы должны за день добраться до места, а это поможет тебе не чувствовать усталость.
– А как же допинг-контроль?
– Допинг контроль уже ждёт. Или ты забыл?
– Такое забудешь! – Я вспомнил населяющих лес тварей, и мне стало нехорошо.
– Тогда пей и иди переодеваться.
Насколько было возможно быстро, я выпил приятно терпкий напиток, от которого немного онемело во рту. Зато резко поднялось настроение. Через десять минут я был готов.
Ещё через пять минут мы были на краю владений Дюльсендорфа, где, надо думать, они со Светой соорудили нечто из линз и зеркал.
– Осталось не более трёх минут. Все готовы?
Всеобщее молчание было утвердительным ответом.
Как он и говорил, минуты через три солнечный луч попал на одну из линз, и всё устройство вспыхнуло ярким, разноцветным сиянием. В тот же миг открылись ворота, и мы увидели лес.
– Бегом! – рявкнул Дюльсендорф, подталкивая нас в спины. Он буквально втолкнул нас всех в лес, после чего ворота закрылись почти мгновенно.
– Сейчас зевать нельзя, иначе…
Грозный, пробирающий до костей вой словно подтвердил его слова.
– Пошли, – приказал он и бодро зашагал вперёд.
Следом, в колонну по одному, пристроились овцы. Мы со Светой замыкали шествие. У неё в руках автомат, у меня за спиной в рюкзаке предметы культа. Крестовый поход какой-то.
Снова был лес, настоящий, дремучий лес с рубленой раной просеки. Он совсем не изменился. Так же как тогда было тепло, а всё вокруг буквально утопало в зелени. И снова меня поразили запахи, которые стали, казалось, ещё насыщенней. Лес пах, лес издавал тысячи запахов, объединявшихся в букет, выступающих соло, пьянящих, кружащих голову, бодрящих и освежающих… Да и картинка приобрела несколько иной, более насыщенный вид. В прошлый раз всё было более плоским и серым, словно тогда я смотрел на мир сквозь грязное стекло, которое кто-то помыл к сегодняшнему походу.
– А что, кто-то настроил изображение? – спросил я у Светки.
– Когда ты бросил курить? – как-то недобро ответила она.
Вообще она вела себя, словно я пообещал на ней жениться, а потом поступил как последний негодяй. О чём я ей и сообщил.
– А ты так не считаешь?
– Я?!!!
– После того, что мы для тебя сделали…
– После того, что вы для меня сделали, я готов вас придушить голыми руками.
– Идиот! Ты не понимаешь, какие горизонты открываются перед тобой.
– У меня была моя жизнь, которой теперь нет, а пялиться на горизонты не в моих правилах.
Она глянула на меня, словно расстреливала в упор. Нельзя так доводить человека с автоматом в руках.
– К тому же вы меня дурите прямо сейчас.
– Интересно, это каким же образом?
– А где мой пробковый шлем?
– Дурак!
– Силы поберегите, – скорее приказал, чем посоветовал Дюльсендорф.
– Здесь что, совсем не бывает зимы? – спросил я у Светы после паузы в пару часов.
– Здесь не бывает времени.
– Но как? Мы идём из прошлого в будущее, солнце движется по небу. Никакая динамика невозможна без времени.
– И тем не менее, здесь его нет. Прими это как данность. Всё равно не понять.
– Ага. Как квантовые процессы.
– Пусть будет так.
– Я бы на вашем месте поберёг дыхание, – снова буркнул на нас Дюльсендорф.
Кроме нас, никто не разговаривал. Дюльсендорф старался держать дыхание, и вообще он был сегодня весь какой-то сосредоточенный. Овцы, как я назвал про себя унылую четвёрку, понуро трусили за Карлом, боясь отстать от него хотя бы на шаг. И только мы со Светой были как школяры на загородной прогулке. Так мы и двигались под бодрое рычание и хруст костей за линией обороны леса.
Иногда туман (а он, пожалуй, с нашего прошлого похода никуда не девался) рассеивался, обнажая страшные деревья, увешанные человеческими черепами. От этого зрелища овцы старались втянуть головы как можно дальше в плечи, точно черепашки-недоумки, а кто-то из них принимался бормотать молитвы.
– Шире шаг! Опаздываем, – распорядился Дюльсендорф.
Теперь нам приходилось почти бежать, но ему никто не перечил. Все боялись украсить собой очередную ветку. Так мы и шли, не сбавляя скорости, не делая привалов до самых развалин храма.
– Двадцать минут. Не больше, – сказал Дюльсендорф, посмотрев на часы.
Мы все рухнули как подкошенные. Карл тоже тяжело глотал воздух ртом. Да, такие походы легко не даются даже с допингом. Без него же…
Казалось, прошло не более пяти минут, когда Дюльсендорф засуетился. Он достал из своего рюкзака (рюкзаки были только у нас двоих) флягу и небольшой стаканчик.
– Осторожно. Расплескаете – и можете не дойти.
Мы бережно выпили по порции волшебного эликсира. Это были первые глотки воды за весь день.
– Пора.
Мы нехотя поднялись на ноги и вновь почти бегом отправились в путь.
На вершину горы мы поднялись почти уже перед закатом. Внизу, по крайней мере, уже была ночь. На вершине горел костер, и приятно пахло едой. Это ещё прибавило нам сил.
– Хорошо ходите, – встретил нас Каменев.
– Я же говорил, – прошептал Дюльсендорф.
– Прошу к столу. Ничего, что не совсем по этикету?
Он снял котелок с огня и раздал всем ложки. Мы жадно накинулись на еду. Это было рагу. Густое мясное рагу, приготовленное с кореньями. Странное, но чертовски приятное рагу. Пока мы ели, стало совсем темно. Скорее всего, коренья тоже обладали каким-то действием, потому что я, да и не только я, почувствовал себя намного лучше, как после долгого отдыха. Я настолько отдохнул, что обратил внимание на то, что сама вершина была другой. Словно это была не вершина, а очень большая сменная насадка.
На этот раз это была ровная площадка из монолитного камня, гладкого как стекло. В камне были вырезаны неглубокие канавки, где тихо горело асбестовое масло. Был абсолютный штиль, и масло горело неподвижным пламенем, что придавало картине некий неземной вид. Пламя образовывало какой-то, скорее всего, магический символ. Этот символ разделял плоскость на две части: внутреннюю и наружную. Внутри символа было три круга одинакового диаметра и одинаковой глубины. Круги образовывали равносторонний треугольник, центром которого была звезда Давида. За пределами символа было четыре овальных углубления, связанных между собой сложной системой канавок. Странно, но, несмотря на то, что канавки пересекались, масло не выходило за пределы символа.
Дюльсендорф с видом театрального режиссёра расставил сначала овец сразу за углублениями, затем нас, чуть дальше от центра, каждого напротив круга. Сам он вошёл в звезду Давида и начал петь. Он пел странную песню на незнакомом мне языке, но, казалось, я понимаю значение каждого слова. Это значение было выражено тишиной, которую скрывали слова, и я слышал и понимал все отголоски этой тишины. Когда песня внезапно оборвалась, Дюльсендорф быстро вскинул руки вверх, и овцы рухнули на землю, точно молящиеся мусульмане. Тогда Карл обошёл их по очереди и, поднимая за волосы их головы, перерезал им горла. Кровь хлынула в углубления, а следом она заполнила канавки. Тогда он выкрикнул слово, от которого кровь загорелась очень ярким небесно-голубым пламенем, преобразившим всё вокруг.
Он вновь выкрикнул слово, и мы, словно зомби, не управляющие телами, начали раздеваться до гола. Впечатление было такое, что кто-то завладел твоим телом и хозяйничает там вместо тебя. Раздевшись, моё тело вступило в круг и село по-японски лицом к центру.
Дюльсендорф ловко отрезал у Светы пучок волос и, макая его в кровь, принялся рисовать на наших телах магические узоры. Высыхая, кровь начинала светиться ещё ярче.
Все это время я был как зомби. Не было ни чувств, ни мыслей. Я был полностью подавлен экспериментом, и моё сознание, на редкость ясное и всепонимающее, жило как бы отдельно от тела.
Дюльсендорф достал прямо из воздуха горящий факел и поднёс его к светящейся в канавках крови. Кровь вспыхнула, и нас отбросило взрывной волной. Но это была не совсем обычная взрывная волна. Она бережно подняла нас на воздух и отнесла на безопасное расстояние.
А в самом центре площадки, там, где была звезда Давида, появилась небольшая воронка смерча, который медленно набирал силу. Он рос, менял цвет и форму, а я смотрел и не мог отвести глаз. Когда этот вращающийся поток достиг метров трёх в высоту и метра полтора в диаметре, вращение прекратилось, и я увидел врата. Конечно, никаких врат там не было, а была бесконечная дорожка, такая же, как та, что можно создать при помощи свечей и зеркал. Там не было света, но не было и тьмы.
Там была она. Такая же, как в моих снах. Среднего роста, изящная, в длинном пальто тёмного цвета и ботиках на шнурках под цвет пальто, к которым не приставали ни пыль, ни грязь. Женщина-тайна, женщина-мечта, женщина-нагваль. На её лице играла улыбка. Лучезарная, казалось, она шла, не касаясь земли ногами, и само время почтительно уступало ей дорогу.
Я был раздавлен, уничтожен, разобран по атомам и собран вновь. Во мне с новой силой вспыхнули благоговейное обожание, поклонение, любовь. Её магнетизм полностью реориентировал мою волю, выстроил её вдоль своих силовых линий подобно тому, как обычный магнит выстраивает железные опилки. Я полностью принадлежал ей, и я был счастлив, безмерно счастлив. Я забыл обо всём вокруг. Я вновь был в сетях её обаяния. Весь оставшийся мир просто исчез за ненадобностью.
У входа её ждал Дюльсендорф. Его лицо сияло торжеством. Он, словно всё это происходило на каком-то приёме, галантно подал ей руку, помогая вступить в наш мир.
И вдруг что-то произошло. Заклинило какие-то контакты, произошёл сбой, и, казалось бы, отрепетированная раз и навсегда сцена пошла наперекосяк. Улыбка торжества вдруг начала стекать с лица Дюльсендорфа. А дальше всё словно в покадровой съёмке: Дама с вуалью, закрывающая собой Дюльсендорфа, нечеловеческий крик Каменева, автоматная очередь… В следующее мгновение я увидел Свету, бросающую ставший не нужным автомат, искажённое лицо Каменева и Дюльсендорфа в броске хищника.
И она на спине, на каменном полу, в неестественной позе. Шляпка с вуалью слетела с её головы, и теперь было видно прекрасное, совсем ещё девичье лицо и широко открытые глаза с застывшим в них удивлением. А вместо фона – увеличивающееся кровавое пятно.
ВСЕ КОНЧЕНО!!! Это не было мыслью. Это было состояние, состояние дальнейшей ненужности и боли. И это состояние было намного сильнее звучащего во мне приглашения. Всё правильно. Дверь открывается кровью. Дюльсендорф и Каменев не в счёт. Они всего лишь статисты. Я и Света. Вот для кого был разыгран весь этот спектакль. Вот о каких горизонтах была речь. Новые горизонты. Новые, почти безграничные возможности. Только слишком уж вы перестарались, господа хорошие. Не так, не такой ценой, не таким способом. Цель оправдывает средства? Ох, как часто средства перечёркивают цель! Не хочу я, не нуждаюсь я в ваших подачках, в ваших горизонтах и ваших возможностях. Вот уж действительно… Я вспомнил Борхеса, вспомнил его «Молитву», вспомнил жену, Магу, Даму с вуалью, вспомнил всех, кто так или иначе своими телами мостил дорогу в эту паскудную хрень. Трупы, трупы и трупы. Они были вокруг, они заполнили всё свободное пространство, ожившие или, лучше сказать, восставшие мертвецы. Они стояли, сидели, лежали, тихонько переговаривались… Они смотрели на меня, и от этих взглядов… Мощная волна отвращения накрыла меня с головой. Это было море, океан, безграничный космос отвращения, отвращения к себе, к своей ненужной, пустой, обрыдлой жизни, отвращение к эксперименту, к земле и небу, к создателю и созданию, отвращение ко всему и ни к чему конкретно.
– Я не Иов! – вырвалось у меня.
«Хочу умереть раз и навсегда, умереть вместе со своим всегдашним спутником – собственным телом…»
Я вдруг понял, что надо делать. Закрыть! Закрыть навсегда к чёртовой матери все эти ворота. Закрыть, уничтожить, разломать, принести боль безликому монстру-эксперименту. А ещё запереть этих бешеных крокодилов, чтобы больше никто никого никогда… Быстро, пока хищники заняты друг другом…
– Я отрекаюсь от тебя! – прокричал я три раза, и, прыгнув в проход, с силой ударил себя ритуальным ножом в сердце. – Будьте вы прокляты! – крикнул я, а ещё успел подумать: «Жил как дерьмо, так хоть подохну как человек».