– Не помешал? – На губах вошедшего играла не предвещающая ничего хорошего улыбка.

– Да теперь уж… – пробормотал Дюльсендорф и опустил глаза.

Стучаться надо, хотела было сказать Света, но вместо этого молча забилась в угол, откуда смотрела на гостя исподлобья.

– Можно? – спросил гость, садясь на диван. – Я принёс к чаю пирожные. – Он протянул коробку, в каких обычно продают торты.

– Поставь, пожалуйста, чайник, – попросил Дюльсендорф, и Света удалилась на кухню.

– Как поживаете? Я вижу, у вас тут идиллия.

– Какая тут может быть идиллия… – вздохнул Дюльсендорф.

– Когда шляются всякие, – подхватил вошедший.

– Вы придаёте своей персоне слишком большое значение.

– Как и все мы. Хотя, впрочем… но это неважно.

– А что в таком случае важно?

– Важно? Важно… Наверно, вам будет важно узнать, что я иду на «вы».

– Вы объявляете мне войну?

– Что-то вроде того.

– И пришли вы, чтобы сказать мне об этом?

– Да, Дюльсендорф. А ещё чтобы попить с вами чаю и поболтать ни о чём. Вы любите болтать ни о чём?

– В зависимости от обстоятельств.

– Вот именно, в зависимости от обстоятельств.

– Скажите, а зачем вы это делаете?

– Начинаю войну?

– Нет, зачем вы мне об этом говорите?

– Это утонченная месть, Дюльсендорф. Я совсем не получу удовольствия, уничтожив вас внезапно. Это слишком безболезненно. Теперь же вы будете мучиться, делать поправки, совершать движения, и кто знает…

– Не сделаю ли я роковую глупость?

– Вы её уже сделали. Вы упустили сначала меня, потом её, а теперь и его. Вы теряете все значимые фигуры, Дюльсендорф, и начальство, я имею в виду ваше настоящее начальство, вынуждено будет принять меры.

– Я им нужен. Без меня…

– От вас тоже никакой пользы. Вы же скрываете всю более или менее важную информацию.

– Ну, это недоказуемо.

– Отнюдь нет.

– Хотите сказать…

– Нет, Дюльсндорф, это будет опять слишком мелко.

– А что же тогда не мелко? Привязать меня к столбу и кидать томагавки?

– Нет, Дюльсендорф. Индейцы пытали свои жертвы из уважения. Если вы помните, способность переносить пытки считалась у них хорошим тоном. Пытая, они тем самым признавали в противнике достойного человека. Я же обрекаю вас на совершенно иные пытки, пытки презрением. Знаете, какое самое изощрённое наказание для изменившей тебе супруги? Равнодушие. Полное равнодушие. Это ничего не значит! А следовательно, она тоже ничего не значит. Совсем ничего. Ни одна женщина не согласится быть никем… Ладно, Дюльсендорф, мне пора. Попью с вами чаю как-нибудь в другой раз. Пирожные кушайте смело, они не отравленные.

Сказав это, гость поднялся и вышел из вагона.

– Карл, это он? – спросила встревоженная Света.

Дюльсендорф утвердительно кивнул.

– Почему ты позволяешь ему так себя вести?

– Потому что он вне досягаемости.

– Но ты бы мог…

– Если бы я мог, он бы не пришёл. Он очень осторожен, несмотря на видимую бесшабашную наглость.

– Что ему надо?

– Он хочет меня уничтожить.

– Убить?

– Это было бы слишком просто.

– Тогда…

– Тогда ты сейчас соберёшь свои вещи и уедешь отсюда на край света. И лучше всего, если никто, ни одна живая душа не будет знать, куда ты делась.

– Я не брошу тебя.

– А чем ты мне сможешь помочь? Пойми, в таких делах ты балласт, а мне надо быть налегке. Ты – уязвимое место.

– Не прогоняй меня…

– Это решённый вопрос. Собирайся.

– А что будешь делать ты?

– Воевать. И в первую очередь, я навещу объект. Но это немного погодя.