12. Сказка любви. Внезапное продолжение
И вот уже везу я Розиту над Акой и показываю окрестности «Тарасполя» не по карте, а в натуре. Речные жёлтые перекаты, которые предстоит прорыть, чтобы вверх по течению пошли катера. Сплошные тоннели из древесных зарослей, которые скрывают от глаз реку. Их предстоит прорубать. Вытянутые вверх по течению заманчивые зелёные острова чуть повыше дельты, которые исчезают под водой в разливы. Редкие серые скалы над рекою. По-уральски — бойцы. Камня здесь, увы, немного. Для строительства — плохо. Крутой поворот на север — и внизу идеально круглый заливчик Блюдце, обласканный Косовичами.
— Скоро ты увидишь этот заливчик на специальной фотовыставке, — обещаю я. — Сандрина тут только что была…
— Одна? — вроде бы безразлично интересуется Розита и демонстративно глядит вниз, на заливчик. — Или с тобой?
— С мужем.
Розита никак это не комментирует.
Наконец обширное болото в устье Кривого ручья, селение купов с дымящей печью для куриного помёта, жёлтый супердековый мостик через Кривой ручей к запасной вертолётной площадке… Когда-то этот мостик появился тут стараниями Розиты…
— Вот тебе на память местный пейзаж! — Я вынимаю из кармана яшму, когда-то отдаренную мне оружейником Биром. — Именно так смотрится пойма Аки с порога моей палатки. Считай, что ты там постояла и сфотографировала.
— Какая прелесть! — восхищается Розита, разглядывая камень. — Создаст же природа!.. А я привезла для твоей Лу-у очередное птицеводство. И для Даи — очередную медицину. Всё в сумке. Если забуду выложить, напомни.
— Напомню, — обещаю я.
Дая, как и Лу-у и Тили, читает только специальную литературу — по медицине. А сейчас — прежде всего по детским болезням. Лечит и своих дочек — в меру собственных знаний! — и других детишек селения. Как ни мало она знает, всё же больше остальных женщин в племени ту-пу. Городская библиотека подбирает для Даи популярно изложенные тексты. Мама комплектует для неё медицинские посылки. И в медицинском контейнере, который я перевёз из устья Аки, тоже разместилась специальная посылка для Даи. Но когда я доставлю её?.. Почтальон я неаккуратный…
— А для тебя, — Розита хмыкает, — я привезла проект конституции. Ты обязан прочесть и дать замечания.
— Женька разродился?
— Ну, не он один… Идёт от имени комиссии. Но пыхтит, конечно, больше всех он. Размножает, раздаёт, собирает замечания. Суетится…
— Ты читала?
— Конечно! За основу он взял американскую конституцию. Самую стабильную на Земле. Все остальные народы меняют свои конституции по три-четыре раза за столетие. А у американцев три десятка поправок за четыреста с небольшим лет. Долго надо было думать, чтобы это учесть!.. Но как это для нас? Двухпалатный парламент… Зачем он тут? Импичмент будущему президенту… Детские игры, по-моему! — Розита вздыхает. — Хорошо хоть главу о бюджете не написал!
— А про службу безопасности?
— Этого он не забудет! — Розита хмыкает. — Но подробности милостиво предоставил разрабатывать будущему парламенту.
— Значит, и место ему там обеспечено. Для разработки!
— Разве в этом счастье? — Розита грустно кивает. — Хоть на какое место сядь, счастье к нему не приложено. Не зависит оно от места! По себе знаю.
Развивать тему боюсь. Что счастья у неё нет, мне давно известно. Но и со мною вряд ли она была бы счастлива, доведись ей жить в селении купов. Для счастья ей необходим не только определённый человек, но и определённая среда. Которую требует профессия… А со средой у меня туго. И надолго! Наверняка всё это она не раз провернула в мозгу куда раньше меня…
— Вот здесь уходит влево Малая Ака. — Я делаю круг над зоной слияния двух рек. — В разлив тут громадное озеро. Выше по притоку — айкупы. Выше по Аке — ту-пу. Скоро их пещеры. Следи слева — самый верхний балкончик. Если оттуда помашут рукой, это Дая. Или её дочки.
— Как ты тут, оказывается, уютно живёшь! Завидно! — Розита вздыхает. — Словно в своём квартале — все тропочки знакомы. На всех балкончиках — друзья и родственники… Я тоже так жила, до пятнадцати лет. Отсюда это кажется немыслимым счастьем. А тогда всё рвалась куда-то. Подальше от дома. Казалось, счастье именно там, где нас нет.
— Кстати о ту-пу, — вспоминаю я. — Имена угнанных женщин ты узнала?
— Конечно! Кроме Галю, ещё Рату и Нали.
— Рату и Нали, — повторяю я. — Не забыть бы!
Вертолёт наш бесшумен. Но как-то и почему-то Дая его слышит. Почти каждый раз, когда прохожу над её селением, она машет с балкончика. Словно упрекает: «Что ж ты, братец, никак не заглянешь?»
Вот и сейчас машет. И девочка возле неё машет.
— Смотри, Розита! Вон Дая. Возле неё — Мара.
— До чего хочется у них побывать!
— Кто мешает?
— Не втиснуть всё в одну поездку! Ещё надо успеть к килам. И быстрей домой. Может, и «Вихрей» не дождусь. А тут ведь сядешь — на полдня минимум.
— Не меньше, — соглашаюсь я. — Но ведь и репортаж можно сделать.
— Его везде можно сделать! — Розита машет рукой. — Всем почему-то кажется, что журналисты гоняются за темами. На самом деле, всё наоборот: темы гоняются за журналистами. Мы живём среди сплошных тем, ходим по ним, на них сидим и лежим. Журналисты всего лишь выбирают: вот об этом я напишу, а об этом — не стоит, на это выкрою время сейчас, а на то — попозже. Поверь, всё именно так!
— Верю… Теперь смотри на правый берег. Видишь, вдалеке чернота?
— Вижу.
— Это начинается горелый лес. Тот, что сожгли ту-пу и айкупы. Пройдём его — и на левом берегу племя ори.
— Как зовут это семейство? Напомни!
— Тан и Тани. Дети Тат, Тата и Тати.
— Удивительный подбор имён! По-моему, в них — поэзия.
— Согласен.
Какой у нас нормальный дружеский разговор! Словно ничто нас давным-давно не душит…
А ори ещё боятся вертолёта. Разбегаются, прячутся по кустам и в наспех поставленных шалашах. И только три маленькие фигурки ошалело мчатся к просеке, прыгают через поваленные стволы и пеньки, летят прямо туда, где в прошлый раз я посадил машину.
Надо опередить их! Иначе угодят под салон…
— Надень мыслеприёмник, — прошу я Розиту. И сам надеваю.
Розита вынимает из сумки какое-то массивное колье и вешает на шею. В центре колье подмигивает крохотный живой зелёный огонёк. Значит, маг! Любой, кто заговорит с Розитой, невольно будет следить за живым глазком. И потому скажет всё прямо в микрофон.
Одну съёмочную камеру, такую же, как у меня, Розита вешает на ремешке через плечо, под правую руку. Другую пристёгивает браслетом к левой руке. Эта камера вытянута вдоль предплечья как ружейный обрез.
Впервые вижу я Розиту в журналистском «всеоружии».
Дверцу вертолёта открываю осторожно. Наверняка Тат уже здесь. Не сбить бы!..
Он врывается в салон и обхватывает меня за пояс.
— Сан! — вопит он. — Сан! Сан!
Мыслеприёмника на нём, конечно, нет. А вот нож на шее болтается.
Приходится снять мыслеприёмник с крючка и надеть на его шевелюру.
— Как нога Тана? — спрашиваю я. — Он ходит?
— Он вождь! — кричит Тат. — Его выбрали вождём!
— Это хорошо, — соглашаюсь я. — А как его нога?
Тат вдруг замечает Разиту и неотрывно, заворожённо смотрит на неё. Его можно понять. Такой красивой женщины он никогда не видел. В общем-то, и я — тоже…
Розита улыбается и повторяет мой вопрос:
— Скажи, Тат, болит ли у Тана нога? Твой отец ходит?
— Ходит, — наконец выдавливает из себя Тат. Взгляд его мечется между лицом Розиты и живым зелёным огоньком на её груди. Возможно, он считает эту женщину трёхглазой. — Тан ходит медленно, — уточняет мальчишка. — Но он вождь! Ему не надо бегать!
В вертолёт робко заглядывает Тата. Из-под её руки высовывается любопытная мордашка Тати.
— Какие они хорошенькие! — восхищается Розита.
— Ты дашь нам вкусное мясо? — деловито спрашивает Тат.
— Дам.
— А вкусную воду?
— Тоже дам.
— Давай скорее!
Приходится начинать с угощения. Открываем с Розитой банки, втыкаем в них ложки, отвинчиваем крышечки с бутылок. Дети торопливо едят и пьют. Ложками они пользуются вполне уверенно.
— Видишь, как всё просто, — тихо упрекает меня Розита. — Вполне можно было взять и конфеты. Никакого массового ажиотажа…
Кажется, она незаметно поснимала — пока дети ели и пили.
Потом все, кроме меня, спускаются на землю, и я сверху подаю Тату инструменты, посуду, сумку с тушёнкой и тайпой. Розита в сторонке снимает разгрузку. И попутно разговаривает с Татой, на голову которой она успела пристроить мыслеприёмник.
Когда всё закончено, я вешаю на пояс флягу с водой и ещё два мыслеприёмника, рассовываю по карманам пластырь, йод и тоже спускаюсь на землю, прихлопнув дверку машины. Розиты и Таты нигде нет. Маленькая Тати растерянно стоит на просеке там, где минуты три назад стояла Розита. Тат разглядывает лежащие на траве инструменты.
— Где твоя Тата? — спрашиваю я.
Он растерянно вертит головой и отвечает:
— Не знаю.
— Розита! — кричу я и прыжками несусь к Тати. — Розита! Розита!
Ответа нет. Вот уже и Тати рядом.
— Розита! — отчаянно кричу я. — Розита!
Руки сами собой выхватывают из-за пояса пистолет и карлар.
— Розита! — ору я и стреляю в воздух. Если она крика не слышит, может, услышит выстрел?
— Успокойся, тут я, — вдруг доносится из соседних кустов. — Потерпи секунду.
Я облегчённо вздыхаю, засовываю оружие за пояс и чувствую, как краска заливает лицо. А ещё через полминутки Розита и Тата выбираются из кустов, переглядываются, и видно, что они очень довольны друг другом. Совсем как Лу-у и Неяку в тот день, когда Ренцел со своей помощницей прилетал к нам за насекомыми.
— Чего ты переполошился? — с усмешкой спрашивает Розита.
— Могла бы предупредить, — упрекаю я.
— Не привыкла об этом кого-то предупреждать. — Розита хмыкает. — Сам бы догадался.
— У меня другой настрой, — оправдываюсь я.
Как-то очень заинтересованно она на меня смотрит, будто впервые увидала. И будто решает какую-то загадку, которую я только что загадал. Но задумываться особо некогда. К вертолёту уже ковыляет Тан, опираясь на палку. За ним идёт Тани и несёт на вытянутой руке мыслеприёмник. А за ними осторожно движется целая шеренга мужчин. Все без копий, луков и дубин. Вроде бы, мирная шеренга. Но явно насторожённая.
Я тороплюсь к Тану, и вижу, что мыслеприёмник уже на нём. Новый вождь готов к переговорам!
— Привёз тебе инструменты, — сообщаю Тану. — Привёз мясо и посуду. Хочу полечить твою ногу. Болит сильно?
— Хожу, — отвечает Тан. — А бегает за меня Тат.
Нога обмотана такими же крупными листьями, какие снимал я на озере в холмах. Снова их обдирать…
Однако присесть на корточки я не успеваю. Опережает Розита. Сунув мне в руки съёмочную камеру, сброшенную с плеча, она просит:
— Дай пластырь! Быстро! Я всё-таки медсестра. И снимай, что я делаю.
На поясе у Розиты охотничий нож — такой же, как у всех нас. Она обрезает лианы, сбрасывает листья, разглядывает рану, промывает водой из моей фляги, осторожно протирает края своим белоснежным носовым платком.
— Йод! — просит она. — Тут почти всё чисто.
Подаю йод. Тан морщится, нога невольно дёргается. Рана была слишком велика, чтобы зажить быстро. Даже и под волшебным пластырем. Но края её уже очистились, побледнели. А на тыльной стороне голени пластырь вообще висит лохмотьями — верный признак того, что кожа его отторгает, что он ей не нужен.
Действует Розита быстро, чётко, без остановок. Будто всю жизнь орудием её были йод, пластырь и нож, а не телекамера и перо.
— Принеси воду, — прощу я Тата, который подошёл ко мне.
Он мчится к вертолёту, выхватывает из стопки ведро и несётся к котловану в конце просеки. Вскоре он уже тут, с водой, запыхавшийся, но довольный. Аккуратно, тонкой струйкой, сливаю я воду из ведра на руки Розите. Она их вытирает моим носовым платком. Затем оба платка, скомканные, летят в кусты. Тата провожает этот полёт весьма заинтересованным взглядом. Возможно, когда мы улетим, она вытащит оттуда эти любопытные белые тряпочки и найдёт им применение. Тканей пока в племени нет. Не привозили. Везли более необходимое.
— Раз тебя выбрали вождём, — говорю я Тану, — значит, ты хороший охотник.
— Такой же, как все, — скромно отвечает он и обводит руками вокруг. А вокруг стоят мужчины, которые прежде приближались осторожной шеренгой. Розита оглядывается и потихоньку снимает их камерой, пристёгнутой к руке браслетами. — Мы тут все хорошие охотники, — продолжает Тан. — Наше племя раньше не голодало. Меня выбрали вождём не поэтому.
— А почему?
— Меня спросили: кто вернул нас по небу в племя? Я сказал: главный колдун этой земли. Кто же ещё ходит по небу со своей хижиной? Так я говорю, ори?
Охотники вокруг кивают. Розита потрясённо глядит на них. Этот жест согласия, которого до сих пор не видели мы у аборигенов планеты Рита, удивил её больше остального.
— Ори сказали, — продолжает Тан: — Если колдун полюбил тебя, пусть полюбит и нас. Нам теперь здесь жить. И выбрали вождём. Так я говорю, ори?
И снова кивки. И выкрики:
— Хак! Хак! Мари хак!
— Что такое «хак»? — спрашиваю я.
— Колдун, — отвечает Тан. — Большой колдун!
— А нового колдуна племя выбрало? — интересуюсь я.
— Нет, — отвечает Тан. — Мы ещё не знаем, кто тут у нас самый мудрый. Наши мудрые ушли к предкам. Колдун должен лечить. Как ты. Как твоя жена. У нас так никто не умеет.
— Выберите юношу, — прощу я. — Такого, как Тат. Я увезу его в другое племя, научу лечить и верну к вам. Он будет лечить не хуже нас.
— Сейчас увезёшь?
— Нет. За ним я приду позже. Опять привезу вам инструменты, мясо, посуду. А вы пока выберите юношу. Такого, который сам захочет. Насильно колдуном никого не сделаешь.
Розита снимает с моего пояса мыслеприёмник, поворачивается к Тани и жестами просит её надеть. Тани слушается, и у них возникает свой, особый, чисто женский разговор. А я предупреждаю Тана о людоедах, о том, чтобы женщин и детей он не отпускал в лес без охотников, а на противоположный берег реки вообще не отпускал никого, кроме охотников. Там должны ходить только вооружённые ори.
Попозже я предложу ему собак. Но нужду в них вызывает опасность реальная. А людоеды для ори — пока опасность гипотетическая.
По-видимому, Розита попросила, чтобы Тани показала семейный шалаш. Потому что женщины двинулись к берегу Аки. Пришлось и мне двинуться за ними. Тан, опираясь на суковатую палку, заковылял за мной. Мужчины племени, постепенно разворачиваясь из круга в шеренгу, потопали за нами. Тат держался возле меня, а сёстры его побежали за матерью.
По пути я увидел куст, увешанный кхетами, поразился, что их не обобрали, сорвал один и спросил Тана:
— Ты знаешь, как это едят?
— Разве это едят? — Он удивлённо поглядел на меня.
— Принеси три ложки, — попросил я Тата и поднял вверх три пальца.
Он понял, помчался к вертолёту и принёс связку ложек. Я снял с его шеи перочинный нож, срезал верхушку фрукта, зачерпнул ложкой сладковатую кашицу и дал Тату попробовать. Он понюхал, лизнул, глотнул и облизнулся от удовольствия. Совсем как наша кошка Мурка, когда ей предлагали незнакомую еду.
Этот кхет я отдал ему на растерзание, сорвал ещё один, срезал верхушку, воткнул внутрь ложку и протянул Тану. Ему тоже понравилось. Видимо, в тех местах, где племя жило раньше, кхеты не водились.
Теперь оставалось подряд срывать кхеты и угощать охотников. Ложек, понятно, не хватило. Тат бегом принёс ещё связку. Розита и Тани тем временем ушли далеко и были еле видны. Жаль, что сцену угощения Розита не сняла!
Я вернул нож Тату и бросился бегом за женщинами. Тат побежал за мной. И никто больше! Остальные наслаждались кхетами.
— Почему ты отстал? — спросила Розита, когда я догнал её.
— Решал продовольственную проблему, — объяснил я. — Они ходили мимо кхетов и не знали, что это съедобно. Теперь уж точно с голоду не помрут!
Мы улетали через час, и нас провожала толпа. Розита снимала её из дверцы.
— Хак! Хаки! — кричали из толпы. — Мари хак! Мари хаки!
«Хаки», видимо, означало «колдунья», если судить по аналогии с именами.
— Теперь хватит материала? — спросил я, когда дверка вертолёта захлопнулась.
— Хорошо бы ещё поснимать озеро, — ответила Розита. — Где ты нашёл эту семью. Далеко оно?
— Минут двадцать. Если не медлить…
— Не медли! — Розита усмехнулась, сняла с шеи колье-магнитофон, отстегнула браслеты, удерживающие на руке съёмочную камеру, и пристегнула страховочный ремень.
…Посадил я вертолёт на тот же узенький мыс-полуостров, с которого увёз Тана и его семью, заглушил мотор, и полная тишина охватила нас. Тишина безлюдья.
— Отсюда я наблюдал за детьми. Вот так же, из кабины, — объяснил я Розите. — Они вылезли из тех кустов, слева. Успокаивал я их твоими шопеновскими вальсами. Очень хорошо действуют! А по прямой тлел костёр. В кустах за ним прятались Тан и Тани. Сейчас выйдем — я тебе всё покажу. Наверняка и кострище сохранилось.
— Потом, — вдруг произнесла Розита почти шёпотом. — Всё потом… А сейчас…
Холодок пробежал по моей спине от этого привычного когда-то «потом… а сейчас…»
Она раскрыла сумку, выплеснула из неё гибкий свёрток, и он упруго расстелился по полу салона точно таким же пёстрым надувным матрасиком, на каком провёл я первую ночь в селении купов.
Нажатием ноги Розита включила насос, и матрасик вздулся.
Скинув ботинки, молча и не поднимая глаз, Розита раздевалась — вроде бы совсем неторопливо.
Я ошалело смотрел на неё из пилотского кресла. И вдруг заметил, что её бьёт мелкая дрожь. Ещё секунда, и такая же дрожь охватила меня — сладкая дрожь страха и нетерпения.
Почему-то вспомнилось, как однажды за ужином, по какому-то намертво забытому поводу, мама шутливо сказала Тушину:
— Ты, Миша, долго ещё будешь в том счастливом возрасте, когда мужчина просто не умеет говорить «нет». Это я тебе как медик объясняю…
Заодно и мне объяснила…
— Так и будешь сидеть и думать? — тихо спросила Розита, по-прежнему не поднимая глаз.
…Всё повторилось. Всё снова было, как в Нефти. Мы не могли насытиться друг другом и чувствовали себя преступниками. Мы явно были созданы Богом, чтобы быть вместе. Но пропасть между нами казалась теперь бездонной и безбрежной.
И всё же срабатывала какая-то защитная реакция: вся остальная жизнь, все заботы и проблемы отъехали в немыслимую даль и съёжились — будто смотришь на них в перевёрнутый бинокль. И невольно казалось: стоит ли сходить с ума из-за таких крошечных проблем?
— Не страшно тебе? — вырвалось у меня.
— Нет. — Розита помотала головой. — У меня только одна жизнь, и в ней только одна радость — ты.
— А Паоло?
Паоло — её сын. Мама моя зовёт его Павликом. Вебер, говорят, зовёт Паулем. А как записан в метрике — понятия не имею.
— Когда смотрю на Паоло, — тихо ответила Розита, — сердце заходится от боли. Он ведь твой сын.
— Мой?!
— Твой. — Розита печально кивнула, — Женщина всегда это знает. Подумай на досуге, посчитай… Недавно я перебирала у Лиды твои младенческие фото. А Паоло играл рядом. Лида присела ко мне, обняла и заплакала. Она одна всё понимает.
— Ну и намотала ты клубочек!
— Я хотела всем сделать лучше.
— И забыла, чем вымощена дорога в ад…
— Каждому кажется: его минует чаша сия… Просто мне не повезло. Без благих намерений жить тоже невозможно.
— Что же нам делать?
— А ничего! — Розита махнула рукой, — Мы в таком глухом и тёмном тупике, что ничего не придумаешь и ничего оттуда не увидишь. Нормального выхода нет. И потому — будь что будет! Куда-нибудь вынесет…
Мы немного поостыли, успокоились, оделись, и Розита вышла из вертолёта, поснимала прекрасное безмолвное и гладкое голубое озеро среди зелёных холмов, и нависшие над прозрачной водой скалы, и чёрное кострище, возле которого недавно грелась семья Тана, и неподвижные кусты, в которых прятались его дети.
— Обратно пойдёшь тем же путём? — спросила Розита.
— Хотел показать тебе ещё и селение айкупов. Хотя бы с воздуха.
— Покажи, — согласилась она. — Бруно и Нат его упоминали. Сниму, что удастся…
Когда вертолёт развернулся на восток, я спросил:
— Хочешь, спою тебе старинный романс? Он ходил только в моём родном городе. Из поколения в поколение! Я слышал его от отца. Отец разучил его в школе. Ну, и так далее… А написан был для какого-то спектакля.
— Что-нибудь про нас? — сразу догадалась Розита.
— Не совсем. Но…
— Спой, — согласилась она. — Интересно! Не думала, что ты поёшь романсы…
— Тогда слушай:
В этом парке
Пустом,
Где с тобой
До рассвета бродили,
Я хожу и ищу
От меня ускользающий
След.
Я деревьям шепчу:
«Где вы нашу любовь
Схоронили?»
А деревья молчат,
Не решаясь открыть мне
Секрет.
В пилотском зеркале я ловлю глаза Розиты — тёмные, напряжённые и нежные одновременно. Она как бы пытается понять: что сулит ей эта песенка? Какой секрет в ней?
Между мной
И тобой
Опустилась
Глухая завеса.
Нам теперь
Не найти
Человечных и искренних
Слов,
За деревьями мы
Второпях
Не увидели леса.
Из-за малых проблем
Проглядели
Большую любовь.
Слегка, чуть-чуть, я редактирую текст. В романсе было: «Из-за малых обид». Но какие у нас обиды? Не было обид. Шли проблемы. На самом деле малые. Но мы их не разрешили…
В этом парке
Пустом,
Где с тобой
До рассвета бродили,
Я пытаюсь найти
От меня ускользающий
След.
Я деревьям шепчу:
«Где вы чашу любовь
Схоронили?»
А деревья молчат,
Потому что печален
Ответ…
И опять невольно я редактирую текст, как когда-то сама Розита редактировала свою песню для срочной телепередачи на племя купов. В моём городе поют: «Потому что любви больше нет». Но для нас это было бы неправдой. И это оскорбило бы Розиту.
Однако, похоже, она думает не об этом. Или притворяется, что думает не об этом.
— Ты помнишь авторов? — спрашивает она.
— Юрий Мячин — слова, Евгений Родыгин — мелодия. Для нашего города они обессмертили себя этим романсом.
— Они написали песню любви и отчаяния, — жёстко произносит Розита. — Но — в ритме вальса. А это тема танго. Для вальса годятся радость или лёгкая грусть. Вспомни Штрауса, Шуберта, Вальтейфеля, твоего любимого Шопена… Мне кажется, вальс и отчаяние — несовместимы. Запиши этот романс прямо сейчас. Попробую переложить его на танго. Может, получится? Для нашего Города это будет новинка.
«Значит, Женька ей этого не пел, — думаю я. — Хоть мы с ним и из одного города…»
Розита явно не хочет говорить о содержании песни, только о ритме! И, значит, молча отметает «глухую завесу» между нами, не верит, что не найти нам подходящих слов. Не так уж это и худо!
— Давай маг, — соглашаюсь я. — Но по вальсу у меня есть теоретические возражения.
— Возражения — потом, — жёстко командует Розита. — Сначала романс!
Она прикалывает на мою рубашку обычный микрофон, проводок от которого тянется в её сумку. Видно, там второй маг — кроме того колье с зелёным глазком… И я повторяю старинный уральский романс — для будущих выступлений Розиты. С танго там или с вальсом… Было бы ей хорошо!
— А теперь слушаю возражения, — опять командует Розита.
— Ты ещё помнишь свою песенку? «На планету, где нет зимы…»
— Странный вопрос! Я не забываю своих песен.
— А нашу «малахитскую» любимую? «Я вернусь через тысячу лет…»? Ты же пела её…
— Пела. И что?
— Это ведь вальсы. И в них отчаяние. И в них любовь.
Она молчит. Только губы её чуть шевелятся и голова чуть покачивается. Словно в ритме вальса.
— Отчасти ты прав, — наконец соглашается она. — Хотя в моей песне нет любви. Одно отчаяние! А уж как оно выскочило вальсом, сама не пойму. Вторую же песню привезли на Землю космонавты «Немана». Может, ты помнишь… Для космоса земные музыкальные законы не обязательны… Выходит, обе песни — исключение.
— Таких исключений в России знаешь сколько!.. Целый поток вальсов перед первой мировой войной. Один прямо похоронный — «На сопках манчжурских воины спят…» И целый поток вальсов второй мировой войны. Все — с отчаянием и любовью. Среди них несколько бессмертных. Что это — российская особенность вальса?
— Может, и так, — быстро соглашается Розита. — Я почти не знаю ваших старинных вальсов. Трудно мне о них судить. Меня воспитывали танго. Они способны сказать всё главное о жизни и любви. Может, это наша, латиноамериканская особенность? Так ты не хочешь, чтобы я перекладывала ваш знаменитый уральский романс?
— Почему? Делай с ним что хочешь, милая моя! В моём городе никто никогда этого не узнает. И не обрадуется, и не возмутится… Пусть будет у тебя полный успех с этим романсом! Коли уж нет у нас с тобой полного счастья…
