Утром шестнадцатого дня после выступления Армии Свободы из Бронвены, а карательной армии из Бургоса передовые разъезды противоборствующих сил встретились.

Легкий отряд трэйтовских драгун, числом в пятьдесят штыков (один полуэскадрон), облаченных в пехотный мундир и вооруженных мушкетами пехотного же образца вместо традиционных для кавалерии обрезов, легким галопом покрывал километры по пыльному тракту. За небольшой рощей тракт уходил правее, отклоняясь от великой реки к западу и огибая поросший васильками холм, где дорога скрывалась за деревьями.

Внезапно из-за поворота навстречу их летучему отряду тем же легким галопом вылетел разъезд королевских рейтар в шестьдесят четыре клинка (два полных корнета).

Рейтары были облачены в полудоспех со шлемом-морионом, а в луках их седел покачивались приклады карабинов. Бавен торопил своих солдат как мог, его армия неслась на север ускоренным маршем, соответственно и рейтары были нацелены на более энергичное движение, нежели их оппоненты. Неудивительно, что и реакция королевских солдат оказалась живей. Лихие латные кавалеристы взметнули обрезы своих карабинов, сабли и бросились на врага, вздымая пыль.

Драгуны Трэйта были классом пониже, конную выучку имели хуже, но стреляли хорошо. Быстро спешившись, они изготовились к огню. Полуэскадрон делился на капральства по десять драгун в каждом. От каждого капральства молча отделился один боец, чтобы взять под уздцы коней своих товарищей. Остальные девять также молча перекрыли дорогу двумя шеренгами, по двадцать два стрелка в каждом. Первый ряд упал на колено, второй стоял во весь рост.

Дождавшись оптимальной дистанции, драгуны дали залп! Перезарядили мушкеты. Когда пороховой дым, смешавшийся с дорожной пылью, рассеялся, картина, открывшаяся их взору, была впечатляющей. Залп сорока четырех мушкетов, данный картечью в упор по плотной толпе рейтар, вынес из седел почти половину всадников. Остальные сбавили шаг и гарцевали на месте, натыкаясь на трупы товарищей и мечась между раненами лошадьми.

– Товсь! – проорал, надрывая горло, командир драгун. И с его словами сорок четыре ствола поднялись снова. Первая шеренга, поднявшаяся для перезарядки, снова упала на колено.

– Цель! – продолжал драгунский лейтенант. Внутри толпы замешкавшихся рейтар возникло движение. Один порыв хаотичьной массы был направлен на продолжение атаки, второй – на поспешное бегство.

– Пли! – С этим криком, последние колебавшиеся рейтары окончательно определились в своих интересах и, как напуганные зайцы, хлынули назад. Однако мушкетная смерть была неумолима.

Грянул залп, и свинцовые пчелы настигли королевских кавалеристов. Еще двадцать человек выпали из седел. Оставшаяся горстка, пришпоривая коней, со всей мочи спешно скрылась за рощей. Драгуны их не преследовали.

Прицепив штыки, они прошлись по стонущему покрову, бывшему пять минут назад здоровыми людьми на конях, и добили одинаково короткими уколами и несчастных животных, и их горемычных наездников.

Закончив привычную работу, полуэскадрон сел верхом, развернул лошадей и тем же галопом помчался обратно на север к Трэйту! С линии недалекого горизонта им была отчетливо видна широкая колонна королевской армии, сползающей вниз как громадный голодный питон.

Трэйт внимательно выслушал очередное донесение. К сожалению, доклады разъездов были отрывочны, поскольку приблизиться к армии противника на достаточное расстояние ни одному из разъездов не удалось. Рейтары плотно держали местность вокруг своей армии, прочесывая рощицы и высотки и не давая всадникам повстанцев подобраться к походным колоннам врага вплотную.

Впрочем, главное было ясно и так. Король напряг силы и смог выставить против Армии Свободы почти то же количество бойцов, что и сами восставшие сервы. Сопоставляя разные донесения, выходило, что численность карательной армии составляет не менее двухсот тысяч человек, причем почти треть из них (пятьдесят восемь тысяч) – кавалерия. Такого количества конных масс Эшвен не видел, пожалуй, со времен последнего нашествия кочевых хайранцев из восточных полупустынь триста лет назад. Боринос, очевидно, очистил конюшни не только по всему континенту, но и в колониях.

Все это очень удручало, ведь главная ставка в новом походе делалась именно на численное превосходство рабов над силами короля. Однако Трэйт оставался спокоен. Прикинув время движения разведывательных полуэскадронов до места соприкосновения и обратно, он без труда рассчитал, что оба противника уже находятся всего в двадцати километрах друг от друга – в одном дневном переходе. Это означало, что не позднее, чем завтра, обе армии войдут в боевой контакт. Трэйт помусолил карту, затем разогнал подошедших, было, к нему офицеров по полкам и велел продвинуться вперед еще на три километра. А там – становиться лагерем в единственном ближайшем и относительно неудобном для кавалерийских маневров месте. Этим местом стала деревенька Шерн, где поросшие кустарником каменистые холмы прилегли довольно близко к Кобурну, создавая между собой и течением великой реки сравнительно узкое пространство.

Судьба Республики и королевства должна была решиться именно здесь!

Гордиан Рэкс сидел возле дороги среди своих бойцов, грызя травинку, когда Трэйт и несколько адъютантов подъехали к походному строю его стрелковой дивизии. Увидев всадников, Гор выплюнул изрядно пожеванный стебелек, закинул за спину мушкет, до этого сжимаемый в руках, и шагнул навстречу командиру.

– Господин маршал, – начал он, согласно уставу, – стрелковый корпус…

– Да ладно тебе, – махнул рукой Трэйт. – Давай на коня, проедем вдоль линии.

Гордиан кивнул, свистнул своего вестового, и тот живо подвел скакуна. Придерживая шляпу, Гор лихо взлетел в седло. Трэйт дождался, пока Тринадцатый пророк поравняется с ним, встав корпус в корпус, и спросил:

– Ну что думаешь?

– Насчет чего?

Трэйт раздраженно обвел рукой поле.

– Вот на этот счет, разумеется. Если ты не в курсе, сынок, нам предстоит самое масштабное сражение за всю историю Эшвена. Никогда до сегодняшнего дня на поле не сходились армии подобной численности. Завтра здесь будут драться и умирать почти полмиллиона человек! Судьба Республики, да и наша с тобой судьба, судьба каждого лавзейского кадета и консидория, судьба каждого боссонца, каждого жителя Бронвены зависит от итогов завтрашней схватки. В некотором смысле завтрашний бой – это не просто сражение, мастер Рэкс. Это Священная Битва, ибо завтра решится все. Ты это понимаешь?

Бывший бог учтиво склонил голову перед бывшим тренером гладиаторов.

– Разумеется, сэр, – уверенно произнес он, – но разве не к этому мы стремились, покидая Бронвену? Совет грезил о генеральном сражении – и вот оно!

Трэйт грозно зыркнул на него.

– Похоже, сынок, ты забыл, о чем мы толковали с тобой всю прошлую зиму. Я говорю тебе о численности врага! – маршал ткнул пальцем в холмы, за которыми петляя, прятался тракт. – Их двести тысяч, столько же сколько нас! Уразумел?! Наши солдаты в среднем подготовлены хуже, чем профессиональные наемники короля, а ведь мы надеялись переиграть их числом! Кроме того, у них кавалерия – пятьдесят тысяч сабель – жандармы! Такого мы не ждали, верно? Они прибыли через храмы к самому моменту похода, ведь Бургос полон наших лазутчиков и никто из них, слышишь, никто из них не видел в столице ни единого служивого шательена. Церковники опять подставили нас со своими порталами!

Трэйт вздохнул.

– Завтра мы будем драться, – произнес он, – мы отдохнем этой ночью, расставим орудия и рогатки, прочтем молитвы и повторим свои клятвы, которые давали в Бронвене женам, любовницам и матерям. Место узкое и, построив армию в несколько эшелонов, мы сможем выдержать атаку жандармов и удар пикинерских бригад! Видит Ра, я готовил своих солдат к войне так, как не готовил еще никто! Быстро! Крепко! Дух наш силен, а подготовка уступит врагу лишь немногим! Но все же при равных силах ручаться в победе я не могу. При столь значительном перевесе в коннице нет практически ничего, что могло бы дать нам хороший шанс, кроме вала или рва перед обороняющимися полками. Ни уклон местности, ни глубина наших позиций не остановят натиска жандармерии. А вал и ров через все огромное поле нам уже не выкопать, просто не успеть!

– Но на Ташских болотах мы справились и без рва!

Трэйт в ответ лишь покачал головой.

– На Ташских болотах, сынок, нам, можно сказать, повезло. Кирасиры наступали неорганизованно, отдельно от своей пехоты, без поддержки орудий. Но главное – их было не много, закованных в латы кавалеристов, всего один полк. Здесь же – почти треть армии. Весь цвет эшвенской нации! Даже если мы построим нашу армию очень глубоким строем, Бавен наверняка пробьет его, поскольку кирасир у него слишком много. К тому же для большинства наших бойцов это первый бой, и никто из новобранцев не видел настоящей кавалерийской атаки. Они могут не выстоять против наседающих профессионалов! Вспомни ташскую рубку, ты ведь стоял там в первых рядах! – Старик помотал головой и взмахнул рукой, сжав кулак. – Завтра я построю полки, и мы будем драться, – повторил он затем, – но кроме пик и мечей, мне нужно кое-что еще. Уверенность, господин Апостол, и если хочешь – откровение, чудо! Когда-то ты предложил мне создать смешанные полки и драгунскую конницу. И я хочу услышать твое мнение по поводу будущей схватки. Не предсказание, нет! Быть может, в мирах демиургов есть ответ на мои вопросы? Нечто такое, что завтра даст нам шанс на победу более верный, чем сильный дух солдата, его штык и картечь кулеврин?

Гордиан понял. Он медленно покивал и задумался, перебирая в памяти все, что ему было известно о полевых сражениях древних армий. Несколько минут вслед за этим они ехали молча, проплывая на своих скакунах вдоль бесконечных солдатских рядов, мимо изготовившихся к сражению алебардщиков, стрелков с мушкетами и пикинеров. Затем бывший бог чуть-чуть осадил коня и повернулся к Трэйту:

– Скажите, мастер Трэйт, вы слышали что-нибудь о редутах и вагенбурге?

– Нет, абсолютно ничего. Что это такое?

Гордиан пожал плечами.

– Тогда велите бойцам подниматься, – усмехнулся он, – не знаю, нужен ли будет завтра нашей армии Тринадцатый пророк, но вот военный инженер и множество землекопов ей понадобятся точно!

В следующие часы бойцы Армии Свободы отложили мечи и алебарды, сложили аккуратными пирамидками свои мушкеты и пики и, поплевав на ладони, дружно взялись за лопаты.

Работа велась без сна и перекуров. За несколько часов сервы спешно возвели на узком перешейке, образованном холмами и великой рекой, пять странных земляных укреплений, названных Гором «редутами». Каждый редут представлял собой маленькую смешную крепость ромбовидной формы, со рвом и валом всего метр-полтора высотой. Вместо традиционных для настоящих крепостей бойниц, на земляной насыпи, служившей для редутов стеной, были сделаны углубления, куда Гор поставил не только кулеврины и мортиры для навесной стрельбы, но и тяжелые осадные картауны.

Обычно использовать картауны в поле невозможно, поскольку они не имеют колесных лафетов, ведь те просто не выдерживают выстрелов этих чудовищ! Картауны стреляют лежа на огромных деревянных колодах, укрепленных на валах вокруг осаждаемой крепости. В поле же валы никто не копал. Однако в редутах, валы определенно имелись, а значит, ограничение на использование тяжелых орудий отсутствовало.

– Странная штука, – сказал Трэйт, глядя на растущую прямо на его глазах линию земляных ромбов, протянувшихся поперек поля, – их размещение напоминает мне сухопутный таран!

Действительно, редуты стояли параллельно дороге и реке, а значит, перпендикулярно к предполагаемой линии сражения. Не вдоль оборонительной линии, а поперек нее!

– Никогда не видел подобного расположения укреплений, – продолжил Трэйт, – эта линия должна разрезать атакующие порядки противника как корабельный таран – борт вражеского корабля. Интересно, но необычно. Непонятно!

Гордиан сдержанно усмехнулся.

– Видите ли, сэр, – сказал он, – суть редутов на самом деле не в том, как они расположены, а в том для чего.

– И для чего же? – прищурился Трэйт. – Это же очевидно. Для пассивного разрыва наступающих колонн, для обороны. Для того чтобы защищающие насыпь слабосильные мушкетеры смогли противостоять атакующим латникам, используя преимущество высоты?

Гордиан помотал головой.

– Не совсем, мастер Трэйт. – Он посмотрел сквозь насыщенный влагой воздух куда-то в туманную даль. – Редуты – это не укрепления для защиты пехоты, сэр. Прежде всего это позиция для удара артиллерии. Мы не станем здесь защищаться, сэр. Мы атакуем отсюда чугунными ядрами и огнем!

Между тем, пока сервы копали, королевские солдаты спешили по тракту, навстречу к ним. Делая ставку на мобильность своих полков, Бавен, как мог, погонял бойцов, рассчитывая настигнуть противника до конца светового дня. Карательная армия имела больше кавалерии и тащила за собой более компактный обоз. Однако обоз у Бавена все же имелся, и это означало, что средняя скорость марша королевского воинства равнялась скорости телеги на грунтовой дороге, а вовсе не летучего рейтара на добром скакуне.

В результате королевская разведывательная кавалерия, не имевшая возможности отрываться от основных сил более чем на несколько километров, вышла к позициям повстанцев уже под вечер и была встречена редким мушкетным огнем из ближайшего редута. От скорого ночного марша и тяжелых земельных работ сервы сильно устали, а потому постреливали вяло. Кавалеристы, впрочем, измотанные скачкой, также не горели желанием брать странную земельную насыпь приступом и отошли.

Спустя еще пять часов подтянулась остальная королевская армия. Бавен с легким удивлением посмотрел в трубу на странные сооружения посреди поля и затем, не насилуя более свой мозг, велел становиться на ночлег, поскольку ввязываться в непредсказуемую ночную схватку пеших полков, имея столь значительное превосходство в кавалерии, представлялось бессмысленным.

Весь день Гор руководил работами непосредственно на редутах. Предполагалось, что завтра здесь встанут смешанные полки, а не его стрелковая дивизия, поскольку укреплениям предстояло не только стрелять, но и защищать свои валы в рукопашную против королевских латников – алебардщиков и пикинеров. Однако контролировать строительство насыпей и рытье валов мог только он, ибо ни один из инженеров Эшвена никогда не строил ничего подобного на полях сражений. Конечно, и сам Гордиан никогда не видел ничего подобного в реальности и был вынужден опираться в процессе сооружения укреплений лишь на свои весьма скудные теоретические знания по военной истории и личную смекалку. По счастью, их вроде бы пока хватало.

Отметив плашками ромбовидный силуэт всех пяти редутов, Гор следил, как в земле появляется сначала ромбовидный ров, а затем, сразу за рвом, укрепленная камнями, глиной, палками и широкими лентами из разрезанных плетеных корзин, насыпь-вал с углублениями для орудий. Затем неподъемные картауны, длинноствольные и узкие кулеврины расставлялись по фронту укреплений, а бочкообразные мортиры с картечью – немного в глубине, поскольку били навесом.

Копать было трудно. Не раз и не два Гордиан сам брался за лопату, пока тот или иной офицер не срывал его с места, чтобы получить указания по работе в другом редуте. И хотя непосредственно рытьем земли он занимался меньше любого из своих солдат, к вечеру у него практически не разгибались руки и спина.

Бессонная ночь и марш по пересеченной местности измотали людей, а возведение насыпей и рытье рвов – просто добили измученных сервов. Однако все старались, и приказы выполняли беспрекословно. Несмотря на пропаганду свободы, дисциплина в армии была как в дуэльной школе – сурова и крепка. Тех, кто роптал, ждали серьезные наказания.

Ситуация с наказаниями вообще-то сложилась тут довольно странная. Известно, что еще в Кербуле, когда новая армия только начала создаваться, Совет виликов запретил традиционные для школ и шато наказания рабов кнутом и розгой.

«Не для того мы боремся за свободу, – вещал на митингах Каро Сабин, пытавшийся усилить свою популярность за счет понятных всем лозунгов, – чтобы терпеть унизительные наказания». В результате должности «приводящих» габеларов были в Боссоне повсеместно отменены, а многие занимавшие эти сомнительные синекуры люди преданы жестокой и самоуправной смерти.

Но, в отличие от склонного к эффектам и позам Сабина, Трэйт понимал, что армия без дисциплины – это толпа. И очень скоро суровый лавзейский дацион нашел альтернативу работе шательеновских палачей. Телесные наказания ввели снова, однако присуждал к ним теперь не вилик или старший габелар поместья, а специально созданный военный трибунал, в котором работали представители из солдатской массы. По мысли Трэйта, эти новые наказания являлись не актами произвола, а волей народной, поскольку назначались на основании Устава армии, а сам Устав как известно был принят Советом виликов, а не изуверами шательенами.

Наказания назначались трибуналом почти ежедневно за малейшие нарушения и многообразием не отличались. В гарнизонах и крепостях это было в основном посажение в карцер на скудный паек, наряды вне очереди и дежурства, а в походе – наказание шомполами от мушкетов. Били провинившегося свои братья-солдаты, поскольку терпеть руку палача для воина Армии Свободы было действом унизительным, роняющим так сказать воинскую честь и солдатское же достоинство.

То, что после такой достойной «братской» обработки наказуемый с трудом ходил и не мог натянуть на спину одежду, поскольку та сразу же промокала кровью, похоже, не волновало никого. В результате, приказ командира в армии молодой Республики стал безоговорочным законом для подчиненного и выполнялся молча и беспрекословно. Командиры, правда также не зверствовали, поскольку в большинстве своем являлись выходцами из той же солдат-ской среды, а чуть раньше – из массы бесправных сервов. А значит, иметь замашки самодуров-помещиков по отношению к бывшим товарищам по несчастью не могли по определению.

И вот сейчас изнуренные бойцы заканчивали последний редут. Люди были измотаны до невозможности, и Гордиан подумал, что если бы сейчас пришлось атаковать или защищаться, бойцы Армии Свободы не то что кулеврину не развернут – мушкет не поднимут, не говоря уже о рукопашной.

Но к счастью, пока боевые действия не начинались. Трэйт разослал по округе засады да секреты, расставил дежурные посты и велел трубить отбой. Накрывшись шинелью и положив под голову походный мешок, господь Тринадцатимирья завалился спать прямо в редуте рядом с рядовыми стрелками и пикинерами.

От «священной» битвы их отделяла одна только ночь.