— Кого ты называешь ужасным? — весело спросил появившийся из ниоткуда Китаец.

Вспомнили сцену в доме-музее Максима Максимовича?

— Ты!!! — глаза Севастополева налились ужасом.

— Не бойся. Я ничего тебе не сделаю.

— Почему? За что ты меня преследуешь?

— Ты сам повсюду таскаешься за мной.

Севастополев побагровел, схватился за голову и рухнул на пол.

— Ты не слишком круто? — спросил Леденец.

— Иначе до него не достучишься.

— Ты!!! — вновь завизжал Севастополев, вскочил на ноги и бросился к окну.

Красный, с выпученными, ничего не видящими глазами и пеной у рта он был ужасен. Даже не попытавшись прикрыть лицо, он выскочил сквозь стекло и помчался прочь, ничего не видя и не слыша.

— Ты!!! — визжал Севастополев, перепрыгивая заборы, продираясь сквозь кусты и бурьян, — ты!!!

Безумие придавало ему сил.

— Ты!!! — визжал Севастополев, а в голове у него метался хохот Китайца.

Выбившись из сил, Севастополев рухнул в траву. Он вдруг понял, что не может даже пошевелиться, что это все, конец, что он, как загнанная лошадь, и нет никого, кто бы мог его пристрелить. У него не осталось сил даже на то, чтобы как-то отреагировать на происходящее. Совершенная неспособность сопротивляться привела к полному приятию абсолютно всего. Он наблюдал, осознавал, но даже не пытался осмысливать. Разум остановился и распался на куски, как оконное стекло.

Земля начала расступаться. Севастополев проваливался все глубже и глубже, ни о чем не думая, и не пытаясь что-либо предпринять.

Севастополев был на лесной поляне, посреди которой горел костер. Была ночь, теплая летняя ночь. Ярко светили звезды. Было тихо, тепло и спокойно. Почти как в раю, — промелькнуло в голове у Севастополева.

Вокруг костра сидели люди: мужчины и женщины. Они были обнажены. Севастополев вдруг осознал, что он тоже без одежды, которая была бы здесь, по меньшей мере, неуместной.

— Ты? — спросила одна из женщин, старшая, как понял Севастополев.

— Ты, — согласился он.

— Ты, — повторили другие.

— Ты…

Севастополев понял, что это своеобразный «обряд крещения», и что отныне он — Ты: городской дурачок и отражение Максима Максимовича.

— Ты! — радостно повторил он.

— Видишь? — спросила женщина.

— Нет.

— А теперь? — она провела рукой перед его глазами.

— Вижу!

Он увидел. Над пламенем висела Книга удивительной красоты.

— В ней нет ни единого слова, поэтому она хранит знание.

— Она и есть знание, — сказал почему-то Севастополев, — знание живое, дышащее, изменяющееся каждое мгновение.

— Ты действительно видишь. Подойди.

Севастополев подошел прямо к огню, но пламя не приносило боль. Оно было ласковым и нежным, как сама любовь.

— Возьми ее, — сказала женщина.

Севастополев бережно взял книгу в руки. Не зная зачем, он прислонил ее к лицу, к тому самому месту, которое принято называть третьим глазом. В его мозг словно вонзилась игла. Тепло распространилось по всему телу. Стало жарко. Внутри Севастополева запылал костер.

— Помни! — приказала женщина.

Очнулся Севастополев на рассвете. Тело болело страшно. Все лицо было изрезано стеклом и исхлестано ветками. Удивительно, как не остался без глаз. Глаза были на месте. Руки-ноги тоже. И вроде даже не поломанные. С большим трудом Севастополев смог подняться на ноги.

— Ты, — сказал он себе вслух и рассмеялся громким, безумным смехом.

Он был дурачком с величайшей из книг внутри, и от этого было весело. Севастополев понял, что знает дорогу, и что сможет дойти. Остальное в тот момент не имело значения. Каждый шаг отдавался болью во всем теле, но это тоже не имело значение. Он знал, он был беремен знанием, и он должен был принести плод доставить послание, осознать. Он был на самом краю понимания, и назад больше дороги не было.

— Ты, — повторил Севастополев и махнул рукой.

Часа через полтора (к счастью, он бежал по кривой) Севастополев вышел к дачному поселку. Знакомый дом был почти на самом краю. Это прибавило сил.

— Организм, ты? — ошалело воскликнул Алексей, когда Севастополев ввалился в дом. Михаила не было.

— Спать, — Буркнул Севастополев и завалился на кровать.

Надо было отдохнуть, прежде чем…