Глава 3. Основы
Занятия в школе Пирамиды казались мне странными с самого начала. Во-первых, они не походили на школьные нудные уроки, где нужно мучительно вгрызаться в строгий текст учебников, постигая новые темы по литературе и истории, разучивая слова на «английском» и бесконечные правила с исключениями на «русском». Лишь математика с физикой меня, пожалуй, радовали, хотя порой и пугали разнообразными контрольными. Не люблю я контроль любого рода, даже из благих побуждений. А занятия, как мы говорили тогда, «по Пирамиде» были построены иначе. Если быть совсем уж точным, они вовсе не были построены. Каждый раз тема для обсуждения выбиралась произвольно, учитель нам что-то рассказывал, а мы ему задавали любые вопросы и получали ответы. И никаких тебе домашних заданий, контрольных или экзаменов. Нас даже не заставляли вспоминать то, что ранее пройдено.
Во-вторых, содержание самих занятий казалось мне тогда весьма странным, да что там скрывать, я и сейчас не вполне осознаю, каким таким загадочным способом эти занятия сделали из меня то, что я есть сейчас. Но то, что они существенно повлияли на мою жизнь, это факт.
А проходили занятия примерно так. Детишки из разных школ раз в месяц собирались в назначенный час в определённом месте и беседовали с одним из Посвящённых. О чём хотели и сколько хотели. Правда, учитель всякий раз выводил на свою, заранее заготовленную тему, но делал это столь искусно, что нам казалось, будто мы сами задаём ход беседы. Начнём, к примеру, расспрашивать его об ЭВМ, о которых тогда почти никто ничего не знал, а он выдаст нам пару предложений о том, что такое микросхема, и тут же, хитро подмигнув, спросит: а вы знаете, как умели считать древние Майя? И тут уже каждый тянет руку и хочет похвастаться перед всеми той крупицей информации о древних Майя, которую где-то случайно подобрал. Учитель внимательно слушал, кивал, давал слово каждому, а потом, словно подводя печальный итог нашему невежеству, вдруг всё разом опровергал, вытаскивая из какого-то таинственного свёртка маленькие точёные фигурки животных, найденные близ пирамид Латинской Америки, а также странные изделия, напоминающие детали некоего механизма. Причём точность и техническая красота изделий способны были поразить даже инженеров двадцатого столетия. Какие уж тут индейцы с копьём да в лохмотьях!
А бывало и по-другому. Спросит кто-нибудь: почему это у нас Вавилон, а по-английски Бабилон? И тут уж нам не избежать лекции о языках, их общем древнем начале и кратком экскурсе в древний русский язык, санскрит и латынь. И к нашему общему удивлению обнаружится вдруг, что языки эти очень похожи, и что народы мира, на первый взгляд такие разные и непохожие друг на друга, вдруг предстают нам потомками одной некогда великой расы ариев, населявших в допотопные времена, когда климат был более тёплый, наш Урал и даже Таймыр. И вдруг учитель покажет нам старинную карту Руси, где Волга названа Ра, что на древнем языке означает Солнце, и что Урал значит «стоящий у Солнца». И окажется, что многие слова в иностранных языках Европы можно объяснить по-русски, чуть-чуть меняя гласные и пользуясь переходящими друг в друга согласными, как, например, wall=стена, вал; берлога=логово bear'а, lentus=медленный, лентяй.
Однако же, надо отдать должное учителям Пирамиды, они всегда нас предупреждали о том, что афишировать подобными знаниями на школьных уроках не стоит. Мягко говоря, не все учителя любят, чтобы ученики знали больше положенного. А особенно близко к сердцу это принимают историки. Только тут я понял, как легко отделался от Зои Фёдоровны со своим опрометчивым выступлением на уроке истории, о котором рассказывал выше.
В общем, что тут говорить: занятия наши были неординарные, часто непонятные, но интересные. Потому и ходили мы на них, не пропуская. Хотели даже предложить учителям встречаться почаще, но нам объяснили, что количество в данном случае не важно, а важно качество. И оно было! Ибо каждая встреча заставляла потом наши девственные извилины долго шевелиться в непривычном направлении, оценивать вещи иначе, чем всё вокруг. И это было… увлекательно.
Занятия проходили в разных школах, иногда в вузе. Должно быть, их география зависела от места работы наших учителей. Порой мы задерживались допоздна, поскольку никакого лимита времени у нас не было: мы занимались до тех пор, пока кто-нибудь из нас не уставал. Но в конце 80-х в дряхлеющей советской державе ещё можно было безбоязненно гулять вечерами по улице. Звериный лик капитализма по Чубайсу тогда можно было обнаружить разве что в «Хищных вещах века» братьев Стругацких. И мы упивались знаниями так, как сейчас нефтегазовая элита упивается деньгами — даром и с наслаждением.
О том, что конкретно нам давали эти непринуждённые занятия, многие из учеников Пирамиды не знают до сих пор. Более того, сами учителя, принадлежащие обычно к ступени репиторов, далеко не всегда знали, что они на самом деле дают ученикам. И всё же некое творческое начало, по-видимому, незаметно прививалось в наших детских, не огрубевших ещё, не испорченных действительностью умах.
Например, как-то само собой вдруг случилось, что я начал писать стихи. Сидя в своей комнатке у откинутой крышки секретера и глядя из окна первого этажа унылой брежневской пятиэтажки на мокрую зелёную листву деревьев на улице, проседающую под напором капель дождя, я вдруг подумал: почему другие могут сочинять, а я — нет? И написал несколько четверостиший ямбом о том, как прекрасна первая весенняя гроза. Стишок был детский и банальный, и впоследствии он куда-то подевался. Сейчас мне уже не восстановить ни в памяти моей собственной, ни на винчестере компьютера, ни уж тем более в бумагах, эти первые потуги на поэтической ниве. Помню только, что псевдоним себе придумал «Неизвестный» (про соответствующего Эрнста я тогда не знал, впрочем, в Союзе он в то время был не слишком-то популярен), и псевдоним этот красовался на обложке зелёной двухкопеечной тетрадки в клетку. Тетрадку я рискнул дать почитать отцу, и он, в общем-то не кривя душой, скупо похвалил моё творение, чем, слава богу, не отбил у меня охоту сочинять и далее.
В роду у нас никто сочинительством не занимался, поэтому некоторые могут отнести прорезавшееся во мне стремление к литературному творчеству на счёт школы Пирамиды. Возможно, так оно и есть на самом деле, но я всё-таки склонен считать, что Пирамида тут ни при чём, ибо она не поскупилась бы на выдачу таланта, поскольку проценты с такого кредита она получает, как правило, немалые. Не деньгами, конечно. Деньги, золото, сверкающие камешки, столь почитаемые простыми людьми, или, иначе говоря, примитами, посвящённые не любят.
А что же они любят, спросите Вы. Во-первых, они любят знания. Как давно позабытые древние премудрости ариев, вавилонян, египтян, майя, так и вполне современные познания в области, скажем, нанотехнологий или финслеровой геометрии. Но знания сами по себе, без приложения к чему-либо прямо или опосредованно, бесполезны и потому неинтересны посвящённым. Поэтому, во-вторых, они любят развитие. Прогресс в любой форме. Сам процесс понимания любого развития во Вселенной увлекает их так, как Елена Прекрасная увлекла некогда юного Париса.
Итак, главное достояние Пирамиды — люди, способные видеть и оценивать развитие, понимать чужие знания и создавать свои, управлять процессами и управлять материей. И если школа сумела прорастить в нас зерно великих знаний, доступных лишь посвящённым, пусть даже одарив нас для этого некими талантами, значит, мы станем неотъемлемой и полезной частью великой человеческой иерархии под названием Пирамида. Мы — ученики школы Пирамиды — и есть те неоценимые проценты, которые получает она, вкладывая в нас некоторые, скажем так, не совсем обычные свойства, значение которых порой можно оценить, лишь пройдя длинный и тернистый жизненный путь.
