21
– Ну, люди! – вскинулась Верка, заглядывая к Метелкину в сторожку. – Совки недоделанные! Охота тебе в этой богадельне за гроши сычовничатъ? Я тебе за неделю плачу больше, чем ты за месяц здесь соберешь. Пупком прирос, что ли?
Иван глуповато ухмыльнулся. Что ей ответить, вольной удачливой бабе? Ей руки золотой теленок лижет, лобастой головой играючи, копытцем звонкую монету вышибает. Прикормила она его, теленка этого, молочком волшебным с ладони отпаивала. Вот и вскипает на теленке шерстка блескучим кипеньем. Ничего, что молочко от коровки бешеной. Прибыльные люди научили, в розовое ушко нашептали, наворожили удачу ту.
Иван смотрит на Верку – зверь баба!
Вот она сидит, распахнув болотного цвета дубленку. Дубленка длиннополая. Поярковым гладко стриженым исподом по краям старается наружу вывернуться, похвастаться. Шерсть шелковистая, полированная, бриллиантом отсвечивает.
Дорогая шуба…
Иван не удержался и кончиками пальцев провел по исподу.
– Убери руки! Я девушка честная!
Ярко накрашенные губы ее маслянисты, но мелкие и тонкие бороздки на них не дают обмануться. Привянувшие губы, когда Вера Павловна говорит или улыбается, удивительно похожи на двух жирных гусениц, или нет, пиявочек, еще не успевших отпасть от кормящего их тела. Невкусно.
И Метелкин отводит глаза, больше любуясь ее шубой. Вот бы жене такую! Ох, и зацеловала бы она его тогда! А то все ругань да раздоры…
У Верки сегодня хорошее настроение. Она сидит широкая, добрая, похожая на кошелку со всякой всячиной. Просунешь руку, покопаешься, покопаешься, а там, на донышке, деньги грудкой лежат.
Верка действительно лезет за пазуху, куда-то далеко-далеко, и достает плотный узелок. Он у нее, как выпрыгнувший зайчонок на ладони: два аккуратных ушка топорщатся весело, бодро. От узелка пахнуло духами, теплом и мелким грешком.
Вот ведь неистребимая бабья привычка прятать деньги в носовой платок! Времена прошлой скудной жизни не проходят даром. Теперь денег много. Все в женский кошелек не спрячешь, а барсетки больше для мужиков шьют. Не в кармане же таскать такой кирпич?
Деньги – та самая материя, количество которой, несомненно, переходит в качество. Вот уже и Верка совсем другая! Ни хозяйской, ни дамской сумочки Метелкин у нее никогда не видел, наверное, натаскалась за свою жизнь сумок. Теперь отдыхать надо. Теперь деньги за нее все сделают.
Верка протягивает Ивану несколько бумажек:
– На, это тебе премиальные! Клиенты говорят: «Где ты такого поворотливого мужика нашла?» Хвалят тебя. Бери, бери деньги! Что язык за зубами держишь, это хорошо. У нас ведь всякое может быть…
О том, что в салоне Веры Павловны может быть всякое, Метелкин убедился сразу же, как только приступил к своим обязанностям.
Пока он протапливал и нагонял температуру в парилке до кондиции, в комнате отдыха в ожидании уже кучковались соловьи-разбойники.
– Смотри, мужик, если перегреешь, тебя задницей на раскаленные камни посадим, а не догреешь – в унитазе в собственном говне утопим, – пообещал один из них, вертлявый, как шнурок от ботинка, угодливо расставляя коробки со снедью на стол.
– Смотрю, смотрю! – пробурчал Иван про себя, зная, что «шестерка» – она и есть «шестерка». Карту не бьет, а масть поддержит.
Пока то да сё, пока Метелкин примерялся к терморегулятору, который умудрился поставить в парилке, чтобы умный автомат срабатывал на отключение при заданной температуре, наиболее подходящей для особо требовательных клиентов (изобретение не хитрое, но стоящее – все же не напрасно Иван учился на инженера), в комнате отдыха за массивной дубовой дверью стали слышаться характерные всхлипывания и стоны.
Что за черт?! Девок как будто не было, не будут же эти соловьи-разбойники заниматься друг с другом?
Метелкин опасливо приоткрывает дверь, вроде для доклада, что все, мол, о’кей, ребята! Моя задница готова отчитаться за работу. Пора запускать пробника – ту самую «шестерку», которая тузом прикидывалась.
А Ивану дружелюбно из-за двери кричат:
– Мужик, иди сюда! Не сквози в дверях! Прими сотку!
Наливает шестерка-хлопотунчик в фужер из одутловатой приземистой бутылки и протягивает Ивану.
В углу на весь экран домашнего кинотеатра – то, что женщины между ног носят…
Ах, мать-перемать! Что же это они вытворяют! Рядом школьницы угодливо на диванчике устроились, бесенята юные. А здесь похабень такая, что и вообразить трудно!
Отплевывается Иван. Стыдно!
«Шестерка» протягивает Метелкину бутерброд с икоркой, малюсенький такой, со спичкой в центре. На один прикус бутербродик. Пустота одна, а не закусь.
– Ты что, мужик, язык проглотил? Ни разу порнуху не смотрел, что ли? Дикой ты человек, мужик!
Девочки-бесенята подхихикивают:
– Дядя, а дядя, не засть экран! Там самое интересное начинается!
Взять бы трубку да позвонить в милицию, что здесь подпольный бордель и полный разврат несовершеннолетних.
Позвонил бы, да не поймут охранники порядка и Конституции. Посмеются или сдадут вместе с потрохами этим самым веселым ребятам. Вот тогда и будет самое интересное кино, но только не для Ивана Метелкина. Печенки отобьют, сволочи!
Выпил Иван фужер пойла заморского (наше забористее будет) и в каптерку свою подался от греха неминуемого.
Вера Павловна потом выговаривала: «Не твоего ума дело! Святоша нашелся! Сам-то вспомни, как под юбки девкам руки распускал. Молчи! Они похлещи нас с тобой – эти девки. В школьных сочинениях пишут о заветной мечте стать валютной проституткой, блядью, если по-нашему. Видишь, что в стране творится? Куй железо, не отходя от кассы! Коли ты такой умный, почему же такой бедный?»
Махнул Иван рукой. Пропади все пропадом! Деньги не пахнут!
Так с тех пор ничему удивляться не стал. Не его это дело! Пусть садомничают, если им это нравится. По телевизору тоже похабень в детское время показывают. Может, так надо. Может, указание такое сверху – молодежь обучать…
Вот и теперь выдала ему Верка премиальные и говорит: «За меня остаешься! Я в деревню уезжаю, а сегодня серьезные ребята у нас „стрелку“ назначили».
Ах, Вера Павловна, Вера Павловна! И ты перешла на это лихое словечко. Тебе-то зачем выговор уголовный?
Но молчит Иван. «Стрелку» так «стрелку». Хотя знает, что на этих «стрелках» сатана руки греет.
– Я в отлучке буду, – продолжает Верка, – а ты обслужи народ по высшему разряду. Твое дело телячье. Стой и мычи в лад, а то они тебе вместе с языком и всю голову отнимут. – Метелкин опасливо на нее посмотрел. – Ну, прям, шуток не понимаешь! Ты на всякий случай зажмурься, а уши соломой заткни. Чтобы не получилось, как в той песне: «Кому пожалуюсь, пойду?..»
«Хитрая ты баба, Верка! – думал про себя Иван. – Алиби для себя хочешь устроить? За все – стрелочник в ответе. Скажешь: „Отсутствовала, гражданин начальник. Ничего не ведаю, не знаю…“ Хитрая баба! Хорошо, если всё хорошо кончится. У нас ведь как – весь серьезный бизнес на крови стоит. Только вчера из полковника милиции Джанаева средь бела дня дуршлаг сделали. Калашников осечки не дает. Говорили – тоже „стрелка“ была. Игра такая. Прикуп взял, но донести не смог. На крови поскользнулся, как на льду. Большой человек был. А когда хоронили, он маленьким оказался, уместился на двух квадратных метрах. Два особняка в Талвисе и квартира в Москве осиротели, лишними оказались».
Может ему, Метелкину, отказаться от Верки? Работает себе сторожем, ну и пусть работает. На воротах стоит – вратарь значит. Деньги маленькие, но соразмерные. Честные…
– Да, – говорит опять Верка Ивану, – с твоим дежурством на сегодня в этой богадельне я договорилась. Тебя подменят. Так что – всю ночь свободный! Только девок не води! – хитро подмигнула Верка, прощаясь. – Да, забыла, – остановилась она в дверях. – Из кладовки бутылок пять-шесть шампанского полусухого в холодильник доставь на всякий случай. Ребята горячие, может, охолонуться захотят. Денег с них не бери, сколько бы они не выпили. За все уплачено. Оревуар!
Она кокетливо сделала Ивану Захаровичу ручкой, но в глазах ее Метелкин увидел тревожное напряжение.
– Презерватив! – буркнул Иван, почему-то переиначивая ассоциативное по звучанию слово, кажется, тоже французского происхождения.
Получилось, как ответный пароль. Одним словом – партизанщина! Подпольное общество белошвеек!
– Нелегалы, мать вашу так! – сплюнул под ноги Иван.
