19
Я азартно скреб по стенкам опустевшей консервной банки, выгребая жирные волокна тушенки. Было вкусно, но мало. Я с сожалением облизал ложку.
— Это не наши созвездия, — с видом знатока постановил геолог. — Могу на спор, кому не страшно.
— Верим, — отмахнулся диспетчер.
Мы сидели в кругу, на баулах и рюкзаках. В центре поблескивали пустые консервные банки с грубо открытыми ножом крышками. Из рук в руки передавалась пластиковая бутыль с остывшим чаем. Курящие курили.
Нас было четверо. Юдин быстро перекусил и ушел к Колодцу, где и прибывал последние минут десять. Трапезу мы заканчивали без него.
Вокруг нас была обычная темная ночь, у которой три торчащих рядом с нами факела отвоевали небольшой освещенный пятачок. Здесь не было серой метели, в которой смешивались и разлетались дома, дороги и еще бог весть что. Воздух был чист и свеж. О том, что в Славинске не все в порядке напоминала только струящаяся дымка в траве, которая стягивалась к огромной воронке-Колодцу. И казалось, что кроме нас, в этой черной пустоте, в этом кромешном мраке, нет больше никого.
На лицо упали мелкие капли дождя. Я поднял глаза к небу, но не увидел ничего, будто уткнулся в черный бархатный полог. Все звезды сейчас плавали, покачиваясь кувшинками, в глубине Колодцев. Но не наши звезды. Чужие.
— Чувствуете, — Илья держал на земле ладонь, которая тонула в дымке, озабоченно уставился на нас. — Трясется.
Земля действительно чуть заметно содрогалась, будто продрогшая собака. Я чувствовал это сквозь подошвы калош. Мелкая лихорадочная дрожь, еще не выглядящая опасной. Но я помнил слова Юдина о вулкане, воображение живо преподнесло картину падения в раскаленную лаву. Я боязливо поежился.
— Ян прямо на краю стоит, — с беспокойством посмотрел в сторону Юдина Николай Семенович. — Как бы не сорвался.
— Не сорвется, — заверил товарища Карчевский. — Он псих, но не дурак.
— Олег, — укоризненно посмотрел на геолога Степанов. — Зачем ты так?
— Да я сам уже не лучше, — отмахнулся Олег. — У меня весь базис элементарной физики в голове крутиться, как Гоголь в гробу. Сам себе уже не верю. И удивляться запрещаю. Потому как нельзя.
— Почему? — без особого интереса спросил я.
— Чтобы умом не поехать, — хмыкнул Олег. — Отдохнули, беженцы? Ну тогда навьючиваемся, пристегиваемся. Семеныч, банки в кучу сгреби.
Он поднялся, за ним встали и мы. Я начал вспоминать, куда положил трос с карабином. Нашел их возле одного из факелов. Сделал петлю, застегнулся. Второй конец болтался словно хвост, в него после встегнется Олег.
Пока все были заняты сбором вещей, я заметил, что Юдин отвернулся от Колодца и теперь наблюдает за нами. Он вновь стал похож на гигантскую птицу, полы шарфа развивались над бездной, пальцы цепко сжимали посох. Забавно болтались варежки на резинках, но в фигуре появилось что-то зловещее. Возможно оттого, что лицо старика стало отрешенным, тени заострили черты, а глаза холодно поблескивали из — под кустистых бровей.
— Ян! — помахал я ему. — Мы собираемся!
Юдин кивнул и махнул мне в ответ, приглашая подойти. Я вытащил один факел из земли, пошел к седобородому. Какой-то он напряженный весь. Случилось чего?
— В чем дело, Ян? — спросил я, останавливаясь напротив.
Глаза Юдина черными углями замерли в темноте глазниц, губы сжаты в тонкую нить. Старый шаман, полный холодной решимости.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил я, нахмурившись.
— Мы не можем идти дальше, — сухо сказал старик.
— Как не можем? — удивился я. — Почему?
— Бегство — это не выход, — старик, не мигая, смотрел на меня.
— А что выход? Ты же сказал, что скоро станет совсем плохо, что нужно спешить.
— Бегство не спасет город.
— Бегство спасет нас.
— Город должен жить.
— Города больше нет, Ян, — я взмахнул факелом в сторону. — От города остались одни воспоминания. Нечего спасать. Ты же видишь.
Юдин покачал головой:
— У города еще осталась надежда, я понял это. Он еще может вернуться из комы. Ему лишь нужно начать с чистого листа. Нужен первый росчерк, первый мазок. Первая мысль. Которая потащит за собой все остальное. Город начинает новую жизнь, когда туда приходят новые люди.
Я оторопело смотрел на старика. Его борода развивалась на ветру, взгляд горел, на лице читалась фанатичная уверенность в своих словах. И я понял, к чему он клонит. О да, я понял это.
— Я не останусь здесь, Ян, — отрезал я. — Я поверил тебе раньше, но сейчас ты просишь явно больше, чем я готов дать.
Старик шагнул ко мне, приближаясь почти вплотную, схватился свободной рукой за факел. Свет пламени отбрасывал на него багровые отблески, на одну половину лица легла непроглядная тень.
— Если ты уйдешь, то город умрет, пойми. Ты здесь появился не случайно, не случайно город не отдал тебе судьям с остальными воспоминаниями. Он приберег тебя для этого случая. Он надеется, что ты спасешь его. Ты — козырь в рукаве. И я не дам тебе подвести его.
— Это тебе город сказал, чертов псих? — зло прошипел я ему в лицо.
— Это мое предназначение, — оскалился Ян и дернул на себя факел.
Да что он себе вообразил?! Я дернул в ответ, отступая. Но старик, словно клещ, вцепился в древко, его узловатые пальцы и не думали разжиматься.
— Да что ты творишь! — рявкнул на него я.
Дальнейшее произошло в мгновение ока. Старик вдруг бросился ко мне всем телом, обхватил руками, прильнул. Я от неожиданности растерялся, а старик уже повис на мне, начал валиться на спину, увлекая меня на себя. Увлекая меня прямо к краю обрыва!
Я заорал, с ужасом понимая, что вот-вот рухну прямо в Колодец. Старик что-то шептал мне на ухо, прижавшись колючей щекой. Его шапка съехала на бок, закрыла мне половину лица. Я пытался оторвать его, но тщетно, пальцы скользили по ткани бушлата.
Я почувствовал, как окончательно теряю равновесие, силу тяжести уже не одолеть. Замерло сердце. Перехватило дыхание.
Мы полетели вниз, прямо в плещущиеся звезды.
Чужие созвездия, рванувшие навстречу. Разноцветные огни, покачивающиеся на невидимых волнах. Песочная спираль далекой галактики, превратившаяся в водоворот. И холод глубин космоса, дыхнувший в лицо…
Рывок был столь сильным, что меня сложило пополам, выбив из легких воздух. Юдина сорвало с меня, его размахивающая ногами и руками фигура мелькнула на фоне звезд, после чего канула в черноту жидкого неба.
Ощущение было, словно мне со всего маху ударили палкой по животу. Страховочный трос впился в тело, я трепыхающимся маятником качался над пропастью. Со стоном я откинулся назад, схватился за туго натянутый репшнур, придал телу вертикальное положение. Петля тут же поползла к подмышкам, задирая одежду.
Трос уходил вверх, терялся на фоне каменистой стены Колодца. Сверху на меня лился серый туман, подсвеченный алым. Я не сразу понял, что это факел, который кто-то держит над краем обрыва.
— Игорь! Живой? — донесся крик Карчевского.
— Да, — крикнул было я, но из моего рта вырвался лишь полузадушенный хрип. Прокашлялся, уже громче ответил. — Да! Живой!
— Держись, — скомандовал геолог, и я почувствовал, как трос дернулся, пополз вверх. Я, как мог, помогал товарищам, упирался ногами во влажные камни. Калоши давали хорошее сцепление, но не держались на ногах, съезжали с пяток и грозили свалиться.
Несколько рывков — и вот я уже судорожно хватаюсь за край Колодца, меня подхватывают за локти, втаскивают наверх. Я валюсь на бок, глупо смеюсь, растирая онемевшее от гримасы страха лицо. Вижу, что карабин Карчевского встегнут в карабин моего репшнура. Когда он успел? Неужели когда мы уже летели вниз, прыжком оказался рядом и одним ударом вщелкнулся в стальное кольцо? А потом уперся ногами в край Колодца, рискуя полететь следом? А после подоспели Илья и Степанов, потянули, оттащили. И помогли вытащить меня. Оставили меня в живых. Спасли.
Я перестал нервно хватать воздух сухим ртом. Зажмурился, закрыв лицо ладонями, подтянул колени к груди.
Я мог умереть. Умереть! Только что, вот здесь, сейчас. Еще несколько секунд назад меня могло бы не стать. Совсем.
Я сжался еще крепче.
— Все-все, успокойся, — на плечо легла легкая рука Николая Семеновича, его вкрадчивый голос успокаивал. — Все позади.
Со стороны раздался окрик Ильи:
— Ян!
И ответ Карчевского:
— Не, не видно. Упал.
— Что у вас произошло? — спросил у меня Степанов.
Я глубоко вздохнул, опустил ладони, скосил глаза на диспетчера. Он сидел рядом со мной на корточках, на его лице сочувствие мешалось с тревогой.
— Что ты ему сказал?
— Он сказал, что я должен остаться в городе, — сказал я. — Он сказал, что так город останется жить. Я отказался. Он решил скинуть меня вниз. Повис на мне…
— Мы уж подумали, что вы случайно сорвались, — произнес диспетчер.
К нам подошли Илья и Олег. Факелы в их руках светили ярко, освещая мрачные лица товарищей.
— А я вот понял, что дело нечисто, — произнес уверенно Илья. — Мне этот медиум сразу не понравился.
Карчевский задумчиво смотрел на меня, размышляя. Тяжело вздохнул, качая головой:
— Жалко Яна. Хороший был мужик. С придурью, но хороший.
— Жалко? — вспылил я. — Он меня чуть вниз не утащил!
— Не кипятись, — Олег не желал спорить. — Все обошлось. Моя вина, не углядел.
— Да чего там смотреть-то было? — хмыкнул Илья. — Я от этого иллюзиониста иного и не ожидал.
— Хватит, — оборвал обсуждение Степанов. — Человека больше нет. Каким бы ни был…
Он замолчал, тяжело вздохнул.
Илья пренебрежительно фыркнул, повел плечами. Казалось, он испытывал облегчение от гибели Юдина.
Несколько минут мы провели в молчании, под аккомпанемент тянущего душу гула Колодцев. Я приходил в себя после падения в звездную бездну, выравнивал дыхание. Успокоился, поднялся с земли. Посмотрел на сидящего рядом, на сложенных вещах, Степанова. Он опустил плечи, уставился отстраненным взором в темноту. Может размышлял, может вспоминал что-то. Должно быть и Ян, и смотритель кладбища Гвизда, были для Николая Семеновича представителями его, Степанова, эпохи. Представителями того времени, когда была еще вера в светлое будущее, когда города строились для свершений, а люди жили для подвига. И должно быть старику сейчас было тяжелее всех нас, видеть, как один за другим уходят из жизни соратники, как тьма поглощает труд всей жизни.
Откуда-то вернулся Карчевский. Я и не заметил, как он, вооружившись факелом, отошел в сторону. Вернулся геолог уже с виданным мной металлическим цилиндром. Я сообразил, что это тот самый синтезатор частот.
Карчевский прошел мимо, спрятал цилиндр в недра своей сумки. Вид геолога был мрачен.
Под ногами снова задрожала земля. На сей раз я даже смог ощутить несильные, но явственные толчки.
— Пора идти? — прервал я молчание. Странно, но отчего-то мне казалось, что каждый из присутствующих хотел как можно дольше не задавать данный вопрос. Конечно же, все дело было в погибшем Юдине. Точнее, в его странном даре.
Мой вопрос повис в воздухе, лишь пожал плечами Илья. Зато Карчевский смачно сплюнул, ткнул себе за спину пальцем.
— Нас там уже заждались.
Поежился отвернувшийся шофер. Медленно покачал головой диспетчер.
— Но идти надо, — подытожил общее настроение геолог. — Чую я, тут скоро станет совсем херово. Последний день Помпеи.
Во мне боролось два желания. Первое капризным фальцетом стенало о том, что нужно остаться, переждать, что в темноте страшно, холодно, что там обитают существа.
Второе желание, злое и упертое, терпеливо уверяло, что нужно идти, авось пробьемся, тропинка рядом, а там и до вершины, до лагеря, до спасения недалеко.
Я не хотел брать на себя ответственность в потакании кому-либо из них.
— Не раскисаем, — словно прочитал мои мысли геолог. — Последний рывок остался. У нас есть факела и если будем держаться друг друга, то прорвемся. Местность вроде перестала скакать, так что дорога пойдет веселее. Вставайте.
Бородатый гигант преобразился. Из вечного упрямого скептика и одиночки он на глазах превратился в умелого лидера. Олег хлопнул по плечу Илью, помог подняться Степанову. Даже нашел силы улыбнуться мне.
— Держись, — сказал он. — Выберемся.
Когда мы вновь превратились в сцепленный шнурами караван, геолог окинул всех взглядом, скомандовал:
— Идем быстро, смотрим по сторонам. Факелы у меня и у Ильи. Игорь и Семеныч, держите наготове спички. И не профукайте запасные факелы, их достаточно, но лучше иметь лишку. Если кого-то схватят, то останавливаемся и отбиваем огнем. Готовы?
И мы пошли в темноту. Олег, за ним я, Степанов и замыкающим Илья. Словно странная процессия с факелами, чумное шествие по умирающему городу.
Чистая тьма, окружавшая нас у Колодцев, стала разбавляться хлопьями серого тумана. Зернистая серость, словно пепел, поднималась с земли, заполняла собой все вокруг, закручивалась в спирали потоками воздуха. Спирали разбивались, сплетались. Появились вкрапления черно-смоляного, будто рои мух. Настоящие щупальца и облака разных оттенков серого проплывали мимо. Еще несколько шагов и мы вновь оказались в непроглядной пурге из частиц стираемого неведомыми силами города, из воспоминаний и времени.
И вместе с метелью вернулись голодные тени.
В далеком-далеком детстве у меня случилось, наверное, самое первое сильное потрясение, которое перевернуло весь мой тогдашний мир и представление о сути вещей. Как-то под Новый Год к нам в гости пришли Дед Мороз со Снегурочкой. Я был еще в том возрасте, когда по-настоящему веришь в чудеса, в то, что маги и волшебники живут рядом, а землю населяют необыкновенные существа из сказок. Поэтому прихода Деда Мороза, обещанного родителями, я ждал с особым трепетом.
Помню, чем ближе становилось к назначенному времени, тем больше я начинал нервничать и переживать. А вдруг Дед Мороз не придет? Вдруг заблудиться или задержится? Вдруг не принесет подарков?
Уже было и не до игр, не до праздничных передач по черно-белому телевизору, не до вкусных мандаринов и конфет. Я стоял на цыпочках возле окна, чувствуя животом тепло чугунной батареи, и всматривался в подсвеченный желтым уличным освещением пейзаж. Было уже темно, в свет фонаря сверху опускались тяжелые, лохматые хлопья белейшего снега. Все это завораживало, снежинки кружились и опускались на нетронутые сугробы. А я все смотрел по сторонам, оттаивая ладошкой наступающий на участки стекла лед, смотрел и смотрел.
И все равно упустил момент. Звонок в дверь прозвучал столь неожиданно, что я даже вскрикнул от радости. Побежал в коридор, вдыхая пришедший с улицы холодный воздух, который принесли с собой добрый Дед Мороз и прекрасная Снегурочка.
Потом были подарки, стихи, пожелания. Шелест оберточной бумаги, радость от желанной игрушки, смех и умиротворения.
Как то так вышло, что не уложили спать в полночь, поэтому вместе с взрослыми встретил звон курантов, жег бенгальские огни и загадывал желания. А потом все же был выпровожен в ванную, что бы чистить зубы перед сном.
И вот когда я шел в ванную комнату, то увидел, что на кухне стоят мой папа и недавний Дед Мороз, а ныне брат отца дядя Коля. Увидел, что они курят, а у Деда Мороза борода ненастоящая и висит на веревке в районе воротника. Увидел, что расстегнута красная шуба, а под ней горловина вязаного свитера, в котором дядя приходил в холодные зимние дни в гости. Увидел и впервые испытал крах чуда, в которое верил беззаветно. Это оказалось очень больно.
Что-то подобное я испытывал и сейчас — моя обещанная Юдиным и взлелеянная моим самолюбием уникальность не работала. Не было у меня никакого особенного дара. Я не мог разводить мглу и отпугивать чудовищ. И узнал я об этом быстрее, чем хотелось бы.
Не успели мы отойти на достаточное расстояние от Колодцев, как из метели выступила тень. Высокая, почти квадратная, она перегородила путь. Карчевский без разговоров ткнул в нее факелом, не останавливаясь. Сзади засопел Илья, я услышал гул проносящегося из стороны в сторону огня. Нас брали в кольцо.
Через несколько минут, когда дорога уперлась в каменную стену, и мы вынуждены были продолжать путь вдоль подножия, сразу несколько тварей рванулись к нам, схватили Степанова за ногу. Факел шофера опалил мне лицо, но помог отбить существ.
Тени кружились вокруг нас, как акулы вокруг утопающего. Их безликие фигуры мелькали в рукавах метели то тут, то там и невозможно было даже примерно представить их количество. Длинные, похожие на щупальца, конечности выстреливали в нас из серого ничто, заполнившего все вокруг нас, но пока тщетно. Огонь факелов пока отгонял их, хотя и не мог разогнать темноту, он лишь освещал неровными пятнами некоторые участки.
В какой-то момент Карчевский остановился, поворачивая голову то вправо, то влево. Скорее всего, он пытался вспомнить дорогу. Именно в это момент на нас и напали.
Серое передо мной неожиданно сделалось черным. Я с тревогой поднял глаза, судорожно дергая репшнур. И прямо на меня метель выплюнула темную тварь. А следом еще, и еще, и еще. Закричал Илья, расчертив огненный полукруг в воздухе. Я дернулся, отпрыгивая назад, оступился, упал, потащил за собой Степанова.
Старик, неловко взмахнув руками, полетел на меня. По голове больно ударили древки для факелов. Репшнур дернули со стороны шофера, я успел заметить, что он не видит, что с нами случилось. Потом в отблески огней впрыгнула массивная фигура геолога с факелом над головой. «Как статуя Свободы», — мелькнула у меня идиотская мысль, а после меня потащило по камням.
Ощущение было такое, словно меня оплели десятки холодных водяных струй. Они проникали под одежду, обжигали кожу, проходили сквозь нее и внедрялись в теплоту тела. Черные тела заполонили все, слились с ночной тьмой, зашептались, зашушукались, дернули. Что-то летело из-под меня, я с трудом сообразил, что это мелкие камни. Меня волокли.
Боли не было. Меня заморозили, окутав мысли одеялом из снега. Лишая памяти и желаний.
В затухающий мир ворвалось болезненное яркое пятно. Малиновым шаром пронеслось оно надо мной, снова и снова. Рывок. Еще. В другую сторону. А мне все равно. И вижу я все расплывчато.
Огней стало больше, числом три. Они рассерженными шмелями кружили вокруг, вытанцовывая круги и восьмерки. Назойливый шум вдруг стал распадаться на резкие и неприятные голоса, которые орали исступленно, ругались и молились.
Еще рывок. В сторону и вверх.
— Да вставай же! — и удар по щекам.
Пелена раскололась надвое, слетела с глаз. Ужасно заболело в груди, выше, выше и вот я уже захожусь в кашле, пытаясь отхаркать сухость во рту.
— Твою дивизию!
— Падлы! Жрите!
— Спаси и сохрани, спаси и сохрани…
Я почувствовал ноги, ватные в коленях. Я перестал кашлять, сгреб к груди сумку с торчащими в разные стороны палками для факелов. Скорее инстинктивно, чем осознанно.
— Ай, молодец! — мне подставили плечо. — Не падай!
Наконец вернулось зрение. Первыми увидел ободранные, в ссадинах руки, грязны брюки с торчащими нитками. Еще плохо соображая, я окинул поле боя.
Три моих товарища, обступив меня, спина к спине отмахивались от теней. Гудело пламя, сыпали искры, качались, уходя от света и смыкаясь вновь за огнем чудовища. К нам одновременно тянулось столько тварей, что их движения можно было сравнить с шевелением ядовитой бахромы медузы. Это было нестерпимо противно и грандиозно одновременно. Если бы не рассекающие вдоль и поперек воздух огненные линии, нас бы уже давно поглотило бы.
— Хватай факел и зажигай! — скомандовал мне, не оборачиваясь, геолог. — В себя по дороге придешь.
После того, как я лихорадочно, роняя коробок и ломая спички, зажег промасленную тряпку, занял место в нашей команде, мы постарались продолжить путь. Мы огненной каракатицей начали пятиться вдоль холодно и безжизненной каменной стены. Мы поднимали тех, кого теням удавалось ухватить за ноги, тех, у кого потух факел. Мы останавливались и тыкали огнем в стороны, размахивали, вертели и крутили вокруг себя. Мы топали и кричали, будто отпугивали стаю псов. Наши лица, волосы и руки были опалены огненной круговертью, мы пока еще успевали замечать, как тут и там тлеет одежда от попадающих искр.
Когда мы достигли начала тропы, нашу группу попытались растащить. Невзирая на огонь, рассыпаясь и теряя очертания, бледнее и исчезая в воздухе, со всех сторон хлынули чудовища. Похожие на кляксы, на человеческие фигуры, свивающиеся вместе и нависающие друг над другом, они разом обрушились на нас.
Я с ужасом смотрел на стремительно приближающихся темных призраков, я потерял чувство реальности. Минуты сжались в мгновения.
Нас захлестнуло холодным воздухом, чуть не сбило с ног. Я отступил назад, уперся спиной в Степанова. Судорожно замахал факелом, но это было все равно, что сражаться мечом против пчел.
Черные бестелесные руки хватали одежду, обжигали лицо. Холод проник в рот и нос, гортань резало. Я закашлялся, хватаясь было одной рукой за грудь, но не смог — рука не слушалась меня, объятая черным маревом.
Крики, мелькание факелов, толчки и рывки. Нас будто драла на части беснующаяся толпа. Впрочем, так оно и было.
Упал Илья, его факел улетел в сторону. Шофера потащили за ноги в ночь, он вцепился в землю пальцами, сдирая ногти. Шнур между ним и Степановым натянулся, старик не смог удержать равновесия, тоже полетел на землю. Еще в воздухе его поймали, потащили вслед за орущим шофером. Репшнур натянулся, но я удержался на ногах.
— Олег! — заорал я в страхе, понимая, что сейчас упаду и я. — Олег!
Геолог с перекошенным от ярости лицом подскочил ко мне, взмахнул факелом, отгоняя тень. Он пробежал мимо, в сторону, куда волокли товарищей. Я бросился за ним, рискуя споткнуться о трос. Вдвоем мы отогнали чудовищ, за шиворот подтянули почти недвижимого Илью и бледного от страха Николая Семеновича. Я отдал Карчевскому свой факел, сам же упал на колени, вытянул из упавших сумок еще три факела. Споро зажег их, с трудом воткнул в землю вокруг лежащих тел.
Долгих семь минут Илья и Степанов приходили в себя. Поднялись, охая и матерясь, зажгли факела. Поддерживая друг друга, мы продолжили путь.
Спустя полчаса мы, наконец, вышли на тропу, ведущую к вершине горного кольца. Тропа оказалась довольно широким каменным карнизом, который полого уводил наверх. Здесь без труда можно было ездить на машине, но мы прижались к холодному камню горы подальше от края, чтобы обезопасить себя хотя бы со спины.
Почему твари боятся огня? Почему именно огня? Свет электрических фонарей им безразличен. Уж не потому ли, что именно огонь зачастую причастен к уничтожению человеческой истории?
Стало холоднее. Поднялся ветер, но вопреки ожиданиям он не прогнал серую метель, лишь породил стремительные спирали новые течения в этой странной крупе. Черные хлопья мелькали так, что рябило в глазах, в лицо летели песок и мелкие камни.
Карчевский прибавил ходу, но через несколько минут пришлось вновь замедлиться — Степанов начал задыхаться, хвататься за бок. Начал чувствовать усталость и я, все чаще и чаще перекладывая факел из руки в руку.
Серое, черное, алое. Серое, черное, алое. Сводящая с ума проносящаяся мимо метель, черные фигуры, выныривающие из серости. Алый мазок пламени поперек черноты. И вновь и вновь, и снова и снова. Одно и то же не переставая.
На холодные прикосновения уже не обращаешь внимания. Не успели схватить — и хорошо. Бережешь ноги, чаще всего прорываются там. Если факел сильно искрит, значит, пора доставать новый. Если натянулся репшнур, значит, с той стороны нужна помощь.
Простые правила, я быстро учусь.
Метр за метром, метр за метром, но дорога на вид одна и та же. Перспектива теряется в беснующейся пурге и создается ощущение движения на месте. Под ногами шероховатый грунт, за спиной бесконечная каменная стена, передо мной — проносящаяся мимо серая пелена с прячущимися голодными тварями.
Спереди передают фляжку. Делаю три долгих глотка, сами собой закрываются глаза. На миг, но этого достаточно, чтобы дернули за ногу. Роняю флягу, тыкаю в тянущиеся ко мне руки-щупальца факелом. Зазевался, мазнули по лицу. Отпрянул назад, больно стукнулся спиной о камень стены. Ничего не вижу, зрение вмиг потеряло четкость. Неистово дергаю трос со стороны Ильи, тут же пламя его факела перемещается ближе ко мне, крест-накрест рубит черноту и серость, с шумом рассекая воздух. Но тут же возвращается назад — дольше нельзя, утащат самого. Но я уже очухался, трясу головой как контуженный, но отмахиваюсь короткой палкой с алым спасением на конце. Отмахиваюсь, тыкаю, рублю.
Секунды кажутся минутами, минуты — часами. Часы — вечностью. Целых две вечности прошло, прежде чем я спросил, сколько еще осталось идти.
— Илья, — выдохнул я в направлении сутулой фигуры шофера. — Долго еще?
Шофер лишь кинул в мою сторону взгляд, в котором застыла отчаянная злоба.
— Долго, — каркнул он, орудуя факелом. И отвернулся, худой, колючий, напряженный. Похожий на загнанную в угол крысу.
Я внутренне застонал. Почему долго? Насколько долго?
Я попытался сосредоточиться на усталости в руках. Болели мышцы, запястья одеревенели. Сколько я еще смогу махать факелом, прежде чем пальцы перестанут слушаться меня? И сколько еще предстоит сменить факелов, прежде чем мы достигнем вершины?
Я скосил глаза к торчащим из сумки палкам. Один факел горит двадцать-тридцать минут, но чем интенсивнее им махать, тем скорее прогорает масло и начинает распадаться тряпка. Беглым взглядом насчитал примерно десяток в запасе.
Искры чуть было не воспламенили промасленную ткань сумки, я вовремя заметил, сбил краснеющий уголек на землю. Обратил внимание на то, что Степанов идет по стенке, облокотившись плечом. Совсем тяжело старику. Карчевского, идущего первым, я уже не видел, лишь алый болид его факела нет-нет, да и скроется за массивной фигурой геолога.
Твари пока не предпринимали попыток атаковать нас волнами, это дало передышку. Отмахиваясь от одиночных теней, мы перекусили на ходу. Еду вытаскивал отдувающийся Николай Семенович, мы прикрывали его, сгрудившись вокруг. Я впервые за последние часы увидел лицо Олега, когда он появился возле диспетчера. Карчевский блеснул белками глаз, удостоверился, что все целы. В его бороде зияли новые подпалины, кожа стала серой от пыли. Насколько тяжело идти первому, встречаю грудью ветер и танцующих теней?
Я с надеждой посмотрел на него, ища поддержки, но геолог не заметил, он был предельно собранным. Карчевский, шевеля губами, пересчитал у всех факелы, велел не растягиваться, следить за сцепками. Сунул в рот бутерброд, проглотил, почти не жуя, запил из фляги. Махнул вперед:
— Двинулись, половину пути прошли.
И эти слова стали для меня лучшим ободрением. Впрочем, вскоре мне стало не до потакания своим чувствам.
За свистом ветра, смешиваемого с призрачными голосами теней, я расслышал, как катятся камни по склону. Мои ноги начали дрожать, и я не сразу сообразил, что это дрожит дорога под нами. И гул, нарастающий, нагоняющий, будто тысячи подземных барабанщиков неслись к нам по своим подземным ходам, ударяя в огромные барабаны. Бум-бум, бум-бум, бум-бум-бум, бум-бум-бум! Удары учащались, усиливались, а вместе с ними подпрыгивал горный карниз, стены, сам воздух вокруг.
Что-то первобытное проснулось во мне, проснулось и взорвалось холодным, всепоглощающим ужасом. Удары сливались с учащающимися ударами сердца, заставляли ходить ходуном все нутро. Я заметался в приступе нахлынувшей паники, дернул шнур, один, другой, почти выронил факел, засипел, озираясь и опускаясь на корточки, потому что ноги больше не держали.
Бам! — и я повалился на бок! Мир начало трясти, меня подкидывало и подкидывало, как лягушку на барабане. Факел упал, покатился в сторону. В лицо брызнула каменная крошка, уши заложило от страшного грохота вокруг. Я кричал, кричал так громко, как только мог. Не понимая, что происходит, в наступившей темноте — возможно, я даже на секунду отключился, выбитый наступившим адом.
Потом кто-то навалился сверху, тяжелый, воняющий табаком и сырой одеждой. Навалился, прижал к бьющейся в агонии земле, накрыл мою голову большими ладонями. Успокаивающе заговорил на ухо свистящим шепотом. Приходя в себя, я разобрал:
— Это разлом, просто разлом, не волнуйся, успокойся…
Я проморгался, размазывая слезы по щекам, судорожно глотнул холодный воздух. Наговор Карчевского помог, я дернул плечами, давая понять, что готов подниматься.
Земля тряслась, сверху на нас сыпались мелкие камни и песок. Росчерки двух факелов, казалось, пронеслись практически подле меня. Это Степанов и Илья, не переставая, отгоняли от нас тварей.
— Что это было? — спросил я, повышая голос, чтобы перекричать глухие подземные удары.
— Вставай! — Олег, весь перемазанный грязью, помог подняться, сунул в руку древко факела. — Сейчас будем бежать, как сможем быстро. Землетрясение.
И он указал рукой назад.
Там лежал мой укатившийся факел. Затухающий, он ронял тлеющий частички материи в разверзшуюся пропасть, образовавшуюся там, где карниз рухнул вниз. Я охнул, понимая, что там могли оказаться мы.
Не дав опомниться, геолог скомандовал бежать. Я лишь успел бросить взгляд на Степанова и на Илью. Выглядели они лучше, чем я, видимо на своем веку успели пережить несколько землетрясений. Даже Степанов, бледный и растирающий виски, был полон решимости. Впрочем, я уже давно понял, что эти люди оказались более подготовленными к происходящему, чем я.
Дальнейшее слилось в один момент, и этот бесконечный момент мы бежим. Бежим вдоль стены, отталкиваясь от нее руками. Бежим тяжело, раздражающе дергая друг друга за шнуры. Бежим, чувствую под ногами вздрагивающую почву, отмахиваясь факелами от тянущих рук. Бежим в темноте, в серо-черном буране, в котором разнородные по оттенку рукава завивается спиралями и кольцами, принося и унося с собой безликие фигуры тварей.
Все походило на кошмарный сон. Мы спасались от преследователей, продавливая телами вязкий воздух, тяжело дыша и обливаясь потом, но все равно казалось, будто бежим на месте. Но лишь одна мысль стучала в моей голове, за которую я хватался как утопающий за круг — с каждым шагом меньше идти. С каждым я шагом ближе спасение. Невозможно, чтобы мы преодолели весь этот путь напрасно.
Запас сил таял с каждым выдохом. Хрипел впереди меня Степанов, его шатало из стороны в сторону. Карчевскому приходилось бежать полубоком, отгоняя теней и от себя и от ослабшего старика. Я пытался помогать, толкая диспетчера в спину, но лишь сбивал того с темпа. А потом стало еще хуже.
У меня начало двоиться в глазах, закололо в боку и не хватало дыхания. Рот пересох, в ушах стучало. Предательски подкашивались колени, нестерпимо простреливало в стертых ступнях. Отвык я от длительных забегов. Хотелось упасть и не подниматься, а потом пить, пить, глотками, жадно, выливая на лицо холодную влагу. Но я старался, я пытался не подать виду. Скрипел зубами, ругался в голос, с шумом выдыхал. Шаг — вдох, два шага — выдох, шаг — вдох, два шага — выдох. Вдох носом — выдох ртом, вдох носом — выдох ртом. Раз-два, раз-два, переставляй ноги, офисный планктон!
Но организм начал сдаваться раньше, чем моя воля.
Факел давно выпал из моих рук, правое плечо онемело от ударов о стену. Я несколько раз падал, но бегущий позади Илья грубо за шиворот ставил меня на ноги. Дважды меня пытались утащить во тьму, я с ужасом понимал, что даже не сопротивляюсь. Левая нога и часть левой руки были словно в заморозке, я еле ощущал их. Когда меня в очередной раз отбили от теней, волоком оттащив к дрожащей стене, я, преисполненный благородством попросил оставить меня умирать. За что схлопотал увесистую оплеуху и поток матерных ругательств. Меня подхватили, поставили на ноги, сняли все тяжелые вещи. Вокруг огненными шмелями загудели факелы, на голову полилась холодная вода.
Я еле держался на ногах, преодолевая рвотные позывы. Из мутной пелены выплыло лицо Олега. Он секунду внимательно разглядывал меня, потом исчез. И я лишь вяло забрыкался, когда меня подняли в воздух и понесли на руках. Потом, кажется, я потерял сознание.
Меня били по щекам влажными ладонями. Я с гортанным клекотом вздохнул, замахав руками. С трудом открыл глаза.
Я сидел все на той же дороге, привалившись спиной к холодной стене. Все еще была эта проклятая ночь, проклятая метель, проклятые тени в серой мгле.
Рядом стоял, уперев руки в колени, Степанов, его тошнило. И лицо Карчевского, закрывающее собой остальной обзор.
— Игорь, ты нам нужен, очнись, — он потряс меня за плечо. Я закивал, давая понять, что пришел в себя.
— Встать сможешь?
Я обреченно вздохнул, начал подтягивать к себе ноги. Получилось хреново. Вдобавок ко всему потерялись калоши, слетели, когда меня тащили.
— На вот, — ко рту сунули солдатскую флягу. Горькая жидкость обожгла губы, язык горячим комком скатилась по горлу. Коньяк!
Я закашлялся, отпихивая флягу. Но по телу разлилось тепло, в голове прояснилось. Я смог увидеть стоящего в полуметре Илью, который двумя факелами отгонял тварей.
Со стоном я встал, шатаясь. Массивная фигура геолога проплыла мимо, Карчевский сунул мне в руку уже горящий факел.
— Держи. Пойдешь рядом со Степановым, ему совсем худо.
Я кивнул.
Меня вновь встегнули в связку, но теперь мы с диспетчером были оба пристегнуты к карабину Олега. Илья встегнулся в пояс Николая Семеновича, пошел за нами. Миг затишья — и мы вновь идем вперед, как можно быстрее преодолевая метр за метром.
Сколько времени уже прошло? Сколько шагов мы уже сделали? Что творится под нами, внизу? И что делать, если тени утащат меня?
Я старался размышлять, отгоняя мысли о необходимости насиловать свой организм. Я поглядывал на Степанова, который выглядел очень, очень плохо. Меня колотил озноб, изо рта шел пар. Ветер вышибал слезу, резал холодными лезвиями мочки ушей. Я вяло отмахивался от теней, которых, казалось, стало меньше. Я уже не боялся, ужасная усталость выпила мой страх.
— Уже скоро! — обернулся Карчевский. — Держитесь!
Усталость выпила даже способность радоваться.
Когда я увидел в свете огня лицо Юдина, на миг вынырнувшее из серого бурана, я списал это на обман зрения. Но когда фигура человека с белой бородой промелькнула вновь, шагая параллельно нашей команде, я насторожился. Ткнул в ее сторону факелом, но высветил лишь черные фигуры тварей, кружащих вокруг.
— Я, кажется… — начал говорить я, повернувшись к Степанову, когда сильные руки схватили меня за древко факела. Я вскрикнул, из ночного бурана рывком появился безумный старик. Огонь окрасил его лицо в багровые тона, белая борода топорщилась в стороны.
— Ты должен остаться, — выдохнул он мне в лицо обжигающим дыханием. Я с содроганием увидел, что у него нет глаз, вместо них зияют черные провалы с серебристыми искрами звезд.
Ян, или что было Яном, схватился за мою руку и потащил прочь, в темноту. Натянулся репшнур, Олег начал удивленно поворачиваться. Закричал шофер, размахивая факелом. Вцепился в другую руку Степанов, перетягивая меня назад. Закричал от ужаса я.
Юдин тянул, холодно улыбаясь одними губами. И эти глаза, черные пятна на белом лице, от них невозможно оторвать взгляд. И призрачные руки-шупальца, тянущиеся из-за его плеча ко мне, хватающие меня за руки, за шею, обвивая тело. Бесформенные тела, прижимающиеся ко мне и сжимающееся до точки в пустоте сознание, которое веткой в бурном течении уносится вдаль.
Меня рвали пополам. Сухо щелкал позвоночник, растягиваемый репшнурами. Сквозь практически закрытые веки я видел, как раскаленные концы факелов тычут прямо в тело Юдина, как у того горит борода, шарф, как чадящее дымят волосы. Но его глаза не отпускают меня, руки все сильнее тянут в ночь, улыбка на лице не меняется несмотря ни на что.
Веки мои опустились. Я перестал дышать. Но в последний миг угасающего бытия я успел увидеть, как в Юдина с разбегу врезается худое тело шофера с отстегнутым страховочным тросом. Пальцы горящего старика заскользили по моей одежде, клешнями замолотили холодный воздух, срываясь. Два тела, рассыпая во все стороны искры, сплелись в смертельных объятиях, покатились прочь, ударяя друг друга о камни. Стремительно канули в серую метель, сопровождаемые клубящимися тенями. Потом темнота поглотила меня.
