3.
Окрошка плакал и никак не мог остановиться.
Они уже вышли из сквера и удалялись от гостиницы по безлюдной ночной улице - Окрошка впереди, за ним Альфред.
- Я вот живу, калека одноногий, - бормотал Окрошка, - а его нет больше, молодого и здорового. Не могу…, не могу поверить… Лежит.
Голова в крови, ноги вытянуты, а на ноге туфель. Один. Второго нет.
Второй рядом лежал. Рядом с мешком пластмассовым… Эх, Ляксеич!
Окрошка не рассказывал, он сам с собой говорил. Говорил, сморкался, плакал и шел вперед, во тьму, куда глаза глядят.
- А ты уверен, что это он?
Окрошка не расслышал вопроса, холодный ноябрьский ветер сдул слова и унес куда-то в сторону. Одноногий бродяга шел быстро на трех ногах, одной своей и двух костыльных, Альфред еле поспевал за ним.
- А ты уверен, что это был Алексей Алексеевич? - Альфред догнал
Окрошку и громче повторил свой вопрос.
- Ляксеич, - всхлипнул Окрошка. - Я его по туфлям узнал. Туфли-то я у Малыша одолжил. Сорок третьего размера не нашел. У Малыша сорок четвертый взял…
Окрошка резко остановился и достал из-за пазухи черный лакированный туфель.
- Я его из кустов костыльком поддел… Тот, что рядом с мешком лежал… Правый. А у меня правой ноги нет. Одна левая. Даже в память не наденешь. Ничего, так хранить буду.
- А может он живой? - с надеждой в голосе спросил Альфред. -
Может, без сознания просто?
Окрошка отрицательно мотнул головой и шмыгнул носом:
- Мертвый. Доктор звонил куда-то, говорил, два трупака в морг доставить надо. И шею щупал. Да я и сам видел, мертвый он, Ляксеич.
Я мертвых навидался…
Они стояли посреди темной кривой улочки, освещенной лишь мертвенным светом луны, которая то и дело норовила спрятаться от ноябрьского холода в рваных черных тучах, натянуть их на себя, чтобы хоть чуточку согреться. Но тучи гнал ветер, и они быстро пролетали мимо, уносясь в непроглядную бесконечность, становясь частью этой мертвой жуткой бесконечности.
Окрошка застонал, прислонился к шершавой стене дома и обессилено сполз по ней на грязный тротуар. Костыли с глухим стуком упали на асфальт. Окрошка прижал туфель к груди и затих. Даже шмыгать перестал. Альфред прислушался и не услышал его дыхания.
- Эй, Окрошка, - тихо позвал он. - Окрошка, ты меня слышишь?
Окрошка не ответил, а Альфреду стало страшно, он вдруг подумал, что одноногий бродяга умер. И он испугался, он очень испугался.
Испугался…
…Как тогда в подлеске близ Шугаевки, в котором он затаился, выбравшись из пылающего дома. Он забился под какую-то корягу и дрожал, как осиновый лист. Было прохладно, но Альфред дрожал не от холода. Он дрожал оттого, что остался один, один на один со страшной действительностью и полным незнанием того, что ему делать в будущем и как жить.
Альфред Аркадьевич Молотилов, достигший тридцатитрехлетнего возраста, возраста Иисуса Христа, как любил говорить он, никогда не жил самостоятельно. Ну, почти никогда. Отец всю жизнь проработавший на вредном производстве умер рано, Алику и пяти лет тогда не было, он его почти не помнил. Жил Алик с мамой и не знал никаких забот.
Жили небогато, но особо не бедствовали, не одним только хлебом и картошкой питались. Мама работала бухгалтером расчетной группы в цехе подготовки производства на 'Искре' и небольшую пенсию за отца получала, советское государство при всей своей порочности и несостоятельности, как теперь принято считать, о своих малоимущих гражданах не забывало, заботилось. Жили они с мамой в деревянном бараке в рабочем поселке искровцев, коммунальные платежи не были обременительными, на еду им хватало, а о том, что практически вся одежда Алика была перешита из отцовской, он не задумывался, во всяком случае, стыдно за это ему не было. Впрочем, в те времена все так жили, небогато и ровно. Пока мама была жива, она решала все его детские и юношеские проблемы. Советовала, как поступить в той или иной ситуации, вмешивалась в его взаимоотношения со сверстниками, если того требовали обстоятельства.
В институт Алик поступил легко (опять же плюс советской власти - обучение в ВУЗах бесплатное было), и так же легко его закончил. А когда, только устроившись на 'Искру', тут же потерял работу по причине широкомасштабной конверсионной программы российского правительства, мама поговорила с давним другом семьи, Леонидом
Яковлевичем Цамом, и тот взял Алика к себе в процветающую коммерческую фирму, специализирующуюся на продаже сантехнического оборудования. Алик был парнем неглупым и за короткий срок под руководством прожженного торгаша Лени Цама быстро освоил новую профессию и стал неплохим коммерсантом.
А потом пришли в жизнь Альфреда сумбур и растерянность.
Сначала мама умерла. Совершенно неожиданно.
Альфред пришел с работы, а мама лежит мертвая. Альфред естественно растерялся. Не огорчился, а банально растерялся. Он не знал, что ему делать, что предпринимать и додумался лишь до того, чтобы позвонить своему патрону. Леонид Яковлевич приехал быстро, сказал растерянному
Алику Молотилову слова соболезнования и, убедившись, что толку от него - ноль целых два ноля сотых, взял на себя решение всех организационных и финансовых вопросов, от вызова врача для констатации факта смерти и оформления документов до устроения скромных похорон и не менее скромных поминок, на которых присутствовали только они с Альфредом, да человек шесть соседей по бараку, те, кто пожелал на них прийти. Единство пролетариата к тому времени было уже упразднено, друзья превратились в приятелей, соседи стали просто соседями в буквальном смысле, а родственников у
Молотиловых не было.
Когда поминки закончились и соседи, выпив по последней и произнеся традиционное: 'Пусть земля ей будет пухом', ушли, Леня Цам сообщил
Альфреду по секрету ужасную новость. Он сказал, что в ближайшие месяц-два сворачивает все свои дела в России, закрывает фирму и уезжает в Израиль, на историческую Родину. Это был удар, сильнейший удар, который Альфред воспринял как катастрофу.
- А как же я? - еле слышно выдавил он из себя.
- Ты? - Леонид Яковлевич удивленно пожал плечами. - Ты уже большой мальчик. Я многому научил тебя. Конечно, акулой бизнеса ты еще не стал, но, думаю, работу найдешь легко.
- Но я же… - Альфред не знал, что сказать. - Я же…
- Ты хороший коммерсант, Алик. Ты исполнительный, грамотный работник и неглупый парень. Но… Пойми, свою фирму я тебе передать не могу. Вернее, не хочу. И для твоего же блага. Пока ты был наемным работником, у тебя не было никаких проблем, а если хозяином станешь, придется тебе за многое ответить, как приемнику. Ты же знаешь, сколько всего на фирме? Я чернуху имею в виду. Честно в этой стране работать нельзя.
- Но вы, Леонид Яковлевич…
- И я не исключение. Я тоже работал не совсем честно.
Технологические фирмы, хитрые финансовые схемы, липовые поставщики, мертвые души. Да что я тебе рассказываю? Ты сам все знаешь. Ведь наверняка сопоставлял размер налоговых платежей с реальным оборотом?
Да и не скрывал я от тебя ничего. Или почти ничего.
- Но ведь всегда все было… спокойно. И проверки налоговой инспекции никогда и ничего…
- До поры до времени, Алик… - Леонид Яковлевич тяжело поднялся и вышел в прихожую, вернулся с бутылкой дорогого коньяка, которую, по-видимому, принес с собой именно для этого разговора. - До поры до времени, - повторил он, свинчивая крышку и наливая себе и Альфреду.
- Сейчас у нас бардак, и продлится он еще какое-то время. Но, думаю, что не долго быть в России такому бардаку, рано или поздно, он закончится. Я чую, что перемены не за горами. Я чую… Поверь старому еврею. Сдается мне, что в новом тысячелетии Россией править будет…
Мудрый старый еврей, Леонид Яковлевич Цам вдруг замолчал, не назвал того, кто, по его мнению, будет править Россией в новом тысячелетии. Вместо этого он предложил:
- Давай-ка, помянем твою маму, Алик. Хорошая была женщина.
Сильная. Другого она заслужила своим терпением и любовью, не довелось ей пожить по-человечески… Пусть земля ей пухом будет.
Они выпили не чокаясь. Альфред проглотил коньяк, не почувствовав вкуса.
- Каддиш на девять дней проведем, - пообещал Леонид Яковлевич. -
Традиции блюсти надо.
Альфред согласно кивнул, не вникнув в смысл сказанного. Его голова была пустой и тяжелой. Что же теперь делать? Пожалуй, это было его единственной мыслью в тот вечер.
- И еще. - Леонид Яковлевич пристально посмотрел на своего ученика. - Ты только не обижайся, Альфред. Есть еще одна причина, по которой я не хочу дарить тебе фирму.
- Какая? - машинально спросил Альфред, хотя ему было уже все равно, что ответит Цам.
- Видишь ли… Все люди делятся на две категории. Лидеры и исполнители. Первые и вторые номера. Ты, к сожалению, второй номер.
Ты не лидер.
- Да, я не лидер, - согласился Альфред. - Я это знаю. Уже давно.
Может быть, всегда знал. И я не претендую на вашу фирму, я не прошу, чтобы вы отдали ее мне… Леонид Яковлевич…, - Он просительно посмотрел на Цама. - Возьмите меня с собой. В Израиль. Это ведь и моя родина тоже. Историческая. Мама еврейкой была, да и отец русский только на половину, по дедушке. Возьмите, а? Я кем угодно у вас работать буду. Простым торговым агентом хоть. Или курьером. Кем скажете, тем и буду работать…
Леонид Яковлевич налил еще по одной.
- Не могу сейчас, - ответил он после некоторого раздумья. - Может, позже. Если все пойдет, как я планирую, я тебя вызову…Позже. А сейчас, извини, не могу. У меня у самого сейчас проблем выше крыши.
- И что же мне делать?
- Ждать. Денег я тебе маленько дам. И насчет нового места твоей работы подумаю, есть у меня кое-какие мыслишки.
Слово свое Леонид Яковлевич сдержал. Частично. По поводу нового места работы позаботился, сведя его с Екатериной Андреевной
Сидоровой, поручившись за него и охарактеризовав, как грамотного расторопного коммерсанта и крайне исполнительного работника. А к себе в Израиль не позвал, Альфред с того момента, как Цам отбыл на землю обетованную, больше ничего и никогда о нем не слышал. Может быть, планы Леонида Яковлевича не осуществились, а скорей всего, старый мудрый еврей просто-напросто забыл о его существовании, погруженный в процесс накопления и преумножения капитала.
Но Альфред не особенно горевал по этому поводу. Работая в фирме
Екатерины Великой, он буквально с первых дней ощутил некую защищенность от всевозможных внешних проблем и гипотетических рисков. Все в этой фирме держалось на хрупких плечах ее владелицы.
Казалось, что Екатерина Андреевна не только знает все, что происходит в стенах офиса фирмы и многочисленных ее точках и филиалах, не только то, что происходит за пределами этих стен, - в городе, в стране, казалось Альфреду, что она знает вообще все. И вовремя принимает правильные решения. А проблемы и риски? Их не было. Нет, наверное, они были, но даже слухи о них никогда не доходили до сотрудников фирмы. Проблемы решались Екатериной Великой легко и незаметно для окружающих, а риски так же легко и незаметно сводились к абсолютному нулю или рикошетом уходили к ее конкурентам, нанося им ощутимые удары и принося потери. Многие думали, что у
Екатерины Сидоровой имеется мохнатая лапа на самом верху, в Москве.
Другие суеверно полагали, что Екатерину ведет по жизни ее персональный ангел-хранитель. Третьи, в том числе и Альфред
Молотилов, справедливо считали, что успех коммерческого предприятия
Сидоровой основывается на трезвом расчете, доскональном знании рынка, огромной работоспособности и небывалой коммерческой хватке этой маленькой хрупкой женщины.
Альфред вновь обрел уверенность и покой. Тревожные мысли о будущем и страх перед неизвестностью и одиночеством истончились и спрятались на время в глубине его сознания.
Сначала он работал заведующим отделом фасованных сыпучих продуктов в одном из магазинов коммерческой империи Екатерины Великой и ему, как и всем вновь принятым был установлен испытательный срок - три месяца. Торговать сахаром и крупами оказалось не сложнее, чем унитазами и душевыми кабинами. Даже проще. Правда, ему было немного скучновато, он был способен на большее, нежели руководство тремя девицами-продавцами и ежедневное составление отчета о продажах, но уверенность в завтрашнем дне и неплохая заработная плата компенсировали скуку и раздражение нудной повседневностью. Екатерина
Андреевна ежедневно объезжала все свои торговые точки. Ее появления
Альфред ждал с нетерпением. Помимо всех своих деловых качеств она обладала бездной обаяния и странной притягательностью. В нее было невозможно не влюбиться. И Альфред естественно влюбился. В минуты ее присутствия в магазине он исподтишка бросал на госпожу Сидорову взгляды обожания, отличающиеся от взглядов обыкновенного завотделом на свою начальницу. Екатерина эти взгляды заметила сразу же и поняла их правильно, она тоже частенько посматривала на Альфреда, но в ее взглядах был интерес не к его внешним данным, скорее всего она, помня рекомендации Леонида Яковлевича Цама, присматривалась к молодому перспективному сотруднику, определяя его будущие функции, размышляя над тем, что ему можно поручать, а чего нельзя.
Вскоре на место заведующего отделом был принят другой человек, а
Альфреду было сообщено, что испытательный срок окончен, хотя с момента его трудоустройства прошло меньше месяца, и он переведен в офис. Сначала его должность никак не называлась, Альфред Молотилов по-прежнему числился завотделом, но выполнял некоторые поручения
Екатерины Андреевны, которые относились к функциям коммерческого директора. Еще через месяц он им стал.
По долгу службы Альфред встречался с Екатериной Андреевной ежедневно. Катенька! Так он стал называть ее мысленно. На что-то более отчаянное, или хотя бы на то, чтобы произнести это имя вслух он решиться не смел, мешала природная робость и совершенно спокойное, ровное ее отношение к нему. А после встречи с ее мужем,
Алексеем Алексеевичем Сидоровым, Альфред спрятал свое обожание глубоко-глубоко и понял - этот орешек по имени Катенька не по его зубам.
Сидоров показался ему гигантом. Красивым, но страшным светловолосым великаном-атлантом.
Катенька сказала:
- Знакомься, Альфред Аркадьевич, это мой муж.
Сидоров был слегка подшофе. Он усмехнулся и, вытащив из кармана пальто руку, протянул ее Альфреду:
- Здорово! Вместо меня теперь будешь… коммерческим процессом руководить?
Глядя на протянутую руку, Альфред зримо представил себе, как пальцы на руке Сидорова с хрустом сжимаются в кулак и как этот кулак с глухим стуком опускается на его кудрявую голову, и голова плющится, сминается и становится похожей на летающую тарелку инопланетян.
Он с трудом заставил себя вставить свою узкую ладонь в сидоровскую клешню.
- Екатерина Андреевна назначила меня коммерческим директором, - промямлил он.
- Не обольщайся. Здесь всем руководит она. Катерина у нас и просто директор, и финансовый директор и коммерческий. Одна в трех лицах, а то и больше…Кать! - Сидоров повернулся к жене. - У нас сейчас налички тысячи две зеленых будет?
В дальнейшем они с Сидоровым встречались редко…
А в начале ноября двухтысячного произошло нечто, изменившее всю жизнь Альфреда, да таким это нечто было странным и неожиданным, что он даже не понял ничего. Все было, как в тумане и словно не с ним, а с кем-то другим. А когда он выбрался из тумана, оказалось, что он плывет по течению быстрой реки под названием 'Случай' и берегов этой реки не видать. Ну и что ж? решил он, поплыву.
…В тот вечер Катенька была очень нервной, накричала на бухгалтера Раису Анатольевну, разбила вазу с шарами-хризантемами
(случайно или намеренно?), неожиданно для всех отменила назначенную встречу с важным для фирмы клиентом, потенциальным оптовиком. В конце рабочего дня зашла в кабинет Молотилова, который уже собирался домой, и, не глядя на Альфреда, приказала:
- Собирайся, поедем.
- Куда? - опешил Альфред.
- В ресторан.
- На встречу?
Катенька посмотрела на него грустно и кивнула головкой:
- На встречу.
Велико было смущение Альфреда, когда он понял на какую встречу они поехали.
Выйдя из ресторана, Катенька затолкала его в свой 'Пежо', села за руль и, не говоря ни слова, резко рванула с места. Она привезла растерянного и слабо соображающего Альфреда в свой дом, взяв за руку, затащила его по лестнице в спальню и там, торопливо скинув с себя одежду, набросилась на него со страстью, похожей на сумасшествие.
Они занимались сексом несколько часов. Катерина была неутомима и требовала все новых и новых ласк, а Альфред, у которого и женщины-то никогда по-настоящему не было, так, одна почти стершаяся из памяти пьяная групповуха в общаге на первом курсе института, да три или четыре съема дешевых проституток, от обладания такой женщиной, владычицей его тайных грез просто очумел. Его инстинкт самосохранения внезапно улетучился, он забыл обо всем - о том, что он находится на чужой территории, в чужой спальне, что он занимается сексом с чужой женой на чужой постели и что в любую минуту может прийти хозяин всего этого чужого и тогда ему будет очень плохо.
Плохо и больно. Даже страшные кулаки Алексея Сидорова не возникали в помутненном сознании Альфреда. Он видел перед собой тело прекрасной женщины и не замечал, что ее самой рядом нет. Катенька… Она в промежутках между многочисленными оргазмами вставала с кровати, наливала себе и Альфреду виски. Он почти не пил, а она пила много, что было ей совершенно не свойственно. Пила и не пьянела, а потом они снова занимались сексом.
Именно так - занимались сексом.
Внезапно Катенька замерла и принюхалась.
- Сидоров пришел, - спокойно произнесла она.
И тут к Альфреду вернулся разум. А вместе с ним страх за свою жизнь.
- Будь здесь. Не бойся, сюда я его не пущу.
Как была, голая, Катерина вышла из спальни и спустилась в холл,
Альфред слышал шлепки ее босых ног по лестнице, а вскоре раздался ее голос внизу:
- О, любимый! Я думала, что ты закончишь игру не раньше четырех утра. А теперь только… только без четверти четыре. Неужели все деньги проиграл?
'Что же теперь будет? Он меня убьет! Он же такой здоровый!', - панически думал Альфред, поднимая с пола свои вещи и лихорадочно натягивая их на себя.
- Альфред! - услышал он Катин зов и подумал: 'Все! Это конец'.
Сам не понимая, зачем он это делает, Альфред стал собирать Катины вещи и аккуратно складывать их на прикроватную тумбочку. Он никак не мог отыскать ее трусики.
'Где же они, где?', - мысленно повторял он. - 'Черные такие, кружевные… Платье есть. Чулки, лифчик. А где же трусики?'.
- …Альфред Молотилов прекрасный коммерсант и неплохим любовником оказался, - снова услышал он ее голос. - Кстати, лучше, чем ты, дорогой.
- Врешь! Врешь, тварь!
По голосу было понятно, что Сидоров взбешен и в эту минуту готов на все.
'Сейчас он ее убьет. А потом меня…'. - Альфред, наконец, решился и смиренно пошел умирать.
Но ему была дарована жизнь. И не самая плохая жизнь.
…Когда Сидоров ушел, Катенька долго стояла, не шелохнувшись, и смотрела на дверь. По ее смуглым щекам текли прозрачные слезы.
Альфред в нерешительности стоял сбоку от нее и ждал, потом тихо подошел и нежно прикоснулся губами к ее красивому голому плечу.
- Катенька…
Она вздрогнула и, оглянувшись на Альфреда, словно опомнившись, что стоит перед ним голая, кинулась к столу и, сорвав скатерть, укуталась ею. Катя вдруг застеснялась своей наготы, она не хотела, чтобы Альфред на нее смотрел. И Альфред понял - то, что произошло этой ночью, было простой женской местью. Она мстила Сидорову, унижала себя изменой, а, унижая себя, унижала и его, своего мужа, изменившего или собирающегося изменить ей. Сейчас месть исполнена и все закончилось. Они, Альфред и Катенька снова стали чужими. Она -
Екатерина Андреевна Сидорова, его начальница, а он… Наверное, он теперь никто…
Катерина присела на диван и попросила:
- Прикури мне сигарету.
Альфред, никогда не видевший Катю курящей, удивился, но достал пачку, прикурил и протянул ей прикуренную сигарету. Катенька глубоко затянулась, выдохнула дым и объявила:
- Теперь ты будешь тут жить, в этом доме… Со мной.
- Но ведь ты меня не любишь…, - вяло возразил Альфред. - Ты его любишь.
Катя пожала плечами и, помолчав, задумчиво произнесла:
- Люблю.
И было неясно, кому адресовано это признание, но Альфред понял - не ему.
Тем не менее, они стали жить вместе. И прожили пять лет. Катенька не любила Альфреда, она никогда в этом не признавалась, но и обратного не утверждала. У них просто не было разговоров на тему любви. Жили, да и все. Регулярно занимались сексом, но Альфред чувствовал - Катенька в эти минуты где-то очень далеко, глаза закрыты и думает о чем-то своем. Впрочем, прежнего своего мужа Катя не вспоминала, во всяком случае, имени его вслух никогда не произносила. Жили дружно, сообща крепили и расширяли свой бизнес, никогда не ссорились, даже по рабочим моментам. Да и о чем можно спорить и по каким поводам ссориться, если все решения всегда принимает один человек, а у другого собственное мнение либо отсутствует напрочь, либо он в своих суждениях уверен не бывает?
Альфред не то чтобы был в полном восторге от такой жизни, но она его в принципе устраивала. Катенька заменила ему мать. Он и любил-то ее, как маму, которая всегда знает что делать…
Но вот Катеньки не стало. Альфред решил: все! Это конец! Конец!
Конец его жизни! Нет смысла бродить по городу. Нет смысла чего-то ждать. Нет смысла ни в чем. Рядом с ним нет человека, взрослого и рассудительного Взрослого и рассудительного. Альфреду тридцать три, а он ощущает себя ребенком, нуждающемся в опеке старшего. Так где же найти этого старшего, способного вести его, Альфреда, Алика
Молотилова? Куда? Не важно. Лишь бы он был, этот ведущий, а куда он поведет, не имеет значения. Но его нет. А значит, и смысла нет в дальнейшей жизни.
И когда он был уже готов наложить на себя руки, он встретил
Сидорова и воспрянул духом - нашелся человек, который знает, что делать. Ничего, что Сидоров бомж, он сильный, он знает…
А вот теперь не стало и Сидорова.
Что делать?
- Эй, Окрошка! - Альфред тряхнул сидящего на асфальте Окрошку за плечо. - Петр Васильевич!
Окрошка вдруг ожил.
- Какой я тебе Петр Васильевич? - Окрошка сверкнул в темноте глазами. - Я…, - он склонил голову набок, на мгновение задумался и сказал с хитрой полуулыбкой: - Зови меня просто…Василич.
- Хорошо. Куда мы теперь, Василич? - Альфред с радостью вошел в роль ведомого.
- Куда? Знамо куда, домой пока. А там видно будет.
- Куда домой? На 'Искру'?
- У меня другого дома нет.
- Но там же бандиты!
- Ага. Сидят, тебя караулят. Делать им больше нечего.
- Караулят, Василич, караулят, - покивал головой Альфред. - Я
Пархому нужен. Вернее, наоборот - не нужен. Я же свидетель, а
Пархому мои свидетельские показания ни к чему. Тех бандитов, что ты,
Василич с Сидоровым замочил, наверняка, Пархом хватился…
При упоминании о его боевых заслугах, лицо Окрошки озарилось довольной улыбкой.
- …А это означает, - продолжал Альфред, - что на заводе засада.
Так что на 'Искру' нам с тобой никак нельзя. Меня убьют и тебя за компанию.
- Убьют, ясен пень, - согласился Окрошка. - Как я этих бандюков… из калаша! Такое не прощают. Да. Убьют. Обязательно отомстят. Меня зарежут и тебя…, - он снисходительно посмотрел на Альфреда, - как свидетеля. Они ж разбираться не станут - кто ихних братков из автомата мочил, а кто под столом прятался.
- Не будут, - кивнул Альфред.
- Вот и я говорю… И что ж теперь делать? - Окрошка почесал затылок. - Куда теперь…? Хоть и, правда, в монастырь. Или к майору вертаться? Только сдается мне, что он не очень-то нашему возвращению обрадуется. Не нужны мы ему теперь. С Ляксеичем-то они корефанили, я думаю. Потому он ему и не отказал. А теперь, когда Ляксеича нет больше… А женка у него хорошая, - мечтательно произнес Окрошка и чмокнул губами. - Красивая. И вся ладная такая! Было че у тебя с ей?
Я сразу понял - было.
- Нет. Не было ничего, - Альфред категорически опроверг предположение Окрошки о его любовной связи с женой майора Мотовило и, видя, что тот ему не верит, добавил: - Могло было быть, но…не было. Честное слово. Нас всех с завода уволили, и никто не знал, что его ждет завтра. И я… В общем, смалодушничал я, решил, что одному мне легче будет выкарабкаться… А у Наденьки папа с мамой в деревне. Она к ним должна была уехать. Вернуться. Я подумал…
- Да ладно, - прервал его лепет Окрошка. - Было, не было. Какая теперь разница? Все равно к майору не пойдем…Сейчас бы в наше бомбоубежище пробраться. Там и светло и тепло и двери железные.
Отоспались бы, покумекали. Да как туда проберешься, коли там засада?
Был бы Ляксеич живой… Эх! Мы бы с ним с любой засадой в два счета справились.
- А если…? - Альфред вдруг кое о чем подумал. - Правда, там крысы-мутанты…
- Какие крысы? Ты о чем, Альф?
- О канализации. Ты, Василич пока в бомбоубежище спал, мы с
Сидоровым по коллектору до самого Пархомовского дома дошли.
- Ну и че?
- В этот коллектор стоки со всего города идут. Я к тому, что в бомбоубежище с другого конца пробраться можно.
- Так это ж класс!
- Но там воняет…
- От тебя сильней вонять будет, если Пархом тебя изловит. Не сразу…хотя, и сразу тоже вонять будет. Ты, Альф - мужик бздюливый.
Вмиг обосрешься. Давай, показывай, где в твой коллектор залазить.
Чего стоишь? Помоги подняться, руку дай.
- А крысы-мутанты? - спросил Альфред, помогая одноногому бродяге встать на ноги.
- Фигня! Нет никаких крыс-мутантов. Брехня это все. Крысы в канализации самые, что ни есть обыкновенные.
- А ты откуда знаешь?
- А хоть и мутанты, что с того? У меня есть, чем от них отбиться.
- Окрошка выхватил из-за пояса пистолет, прихваченный им из коморки
Юрки Грибоеда. - А у тебя есть какое-нибудь вооружение?
- Есть. Пистолет.
- Тем более. В два смычка мы всех мутантов разгоним.
- Там темно. Без фонарика делать нечего. - Альфреду страсть как не хотелось спускаться под землю.
Окрошка подмигнул и как фокусник-иллюзионист извлек из кармана фонарик.
- Тот самый? - спросил Альфред.
- Тот.
- В нем батарейки сели.
- А я их заменил, - весело сказал Окрошка, лишая Альфреда последней надежды остаться на поверхности земли. - Как знал, что пригодится. Ну, говори, где спускаться.
- Ты стоишь на канализационном колодце, - вздохнул Альфред.
Окрошка взглянул себе под ноги.
- …Но мы поближе к заводу под землю спустимся… Найдем колодец и спустимся.
- Тогда вперед! Альф! Какого хрена стоишь?
- Пошли…
Альфред понуро побрел за Окрошкой, безуспешно пытаясь выкинуть из своего воспаленного сознания красочную картинку, на которой полчища гигантских крыс, скалясь и издавая странные звуки, надвигались на него со всех сторон. Он даже ощущал зловонное дыхание тех, которые шли в первых рядах. Но, может быть, так пахло от Окрошки.
