Лето принесло в Торинград долгожданное тепло, казалось, что солнечные лучи, не только согревают тело людское, но и даже душу. Здесь, на севере Руси, даже летом не было поистине жарко, скорее — тепло, но не настолько, чтобы не подтапливать очаг в гриднице перед утренней и вечерней трапезой.

Приход лета ознаменовал окончание ожидания для всех, живущих в Торинграде. Закончилась лютая зима и холодная весна, вскоре окончится и девичество любимой дочери княжеской, а пока завершались приготовления к сватовству княжны Прекрасы.

Все ждали приезда князя Фарлафа и княжича Карна. Торин — с болью в сердце, он словно прощался со своей землей, ему было горько даже думать о том, что её унаследует чужой сын, Марфа — с тоской и печалью, ибо уже начала прощаться со своей любимой дочерью, а обе княжны — с нетерпением, ибо каждая из них жаждала перемен в своей судьбе.

Во дворе князя Торина кипела неустанно работа: княгиня Марфа проверяла запасы различных яств, и, если чего-то, по её мнению, не хватало, пополняла кладовые. Девки теремные не выпускали из рук тряпок, мыли и чистили гридницу, одрины, коптильню, кладовые, и даже заборол . Княжна Прекраса мерила наряды, выбирая самый богатый, чтобы не осрамиться перед гостями высокими. А Дружинники пуще прежнего упражнялись в ратном деле, надеясь вышибить дух из дружинников князя Фарлафа.

Княжна Горлунг же, не покладая рук, шила и расшивала платья, в надежде очаровать княжича Карна. За этим занятием и застал её верный Эврар, зайдя однажды днем в лечебный покой. Горлунг сидела у окна, тонкая игла быстро сновала в её пальцах, она оторвалась от шитья и посмотрела на вошедшего. Рында затворил за собой дверь и, присев на лавку у её ног, сказал:

— Всё готово, светлая, сделали.

— Правда? Так скоро? — удивленно вскинув брови, молвила княжна, — ох, Эврар, чтобы я без тебя делала? Лишь на тебя одного я могу положиться. Покажи.

Рында, довольно крякнув, развернул тряпицу, которую держал в руках, и солнца свет заиграл на отполированном лезвии кинжала. Сам кинжал был с деревянной ручкой, темно-красной, украшенной затейливой резьбой, лезвие широкое и острое отражало лицо княжны. Горлунг, повертев кинжал в руках, нанесла иглой на рукоять маленький знак, который был не заметен при беглом осмотре кинжала. Довольно осмотрев дело рук своих, она, зажав лезвие между ладоней, долго шептала молитвенные слова, потом провела тонкими пальцами по острию кинжала, из едва заметных порезов потекла на лезвие алая кровь. Протерев кинжал тряпицей, она княжна молвила:

— Ну, вот и все, можно отдавать ему.

Горлунг по старой привычке звала Торина только «он» и ни как иначе, казалось, что для неё не существует ни его имени, ни с таким трудом добытого им звания. Нет, так же, как и Суль, она не считала нужным называть его как-то иначе, князь был для неё безымянным, просто «он».

Смеркалось, княжна отложила шитье и молча смотрела в окно. Вечерний легкий ветерок, влетавший в комнату, трепал выбившиеся из косы пряди. Вскоре пришла Инхульд и принесла ужин для них троих, молча, отужинав, они также безмолвно расселись по своим лавкам. Вообще молчание в покоях старшей княжны было вещью естественной, казалось, что она, словно болезнью, заражала всех своей немногословностью.

— Инхульд, — внезапно позвала няньку Горлунг.

— Что, светлая? — недовольно отозвалась нянька.

— Нынче вечером отнеси ему кинжал, — не глядя на неё, сказала княжна.

— Ему? Конунгу? — боязливо переспросила Инхульд.

— Да, ему, — уверено молвила Горлунг — скажешь, что дар от меня, что на рукоятке вырезаны руны, приносящие удачу в охоте.

Нянька в ужасе смотрела на свою хозяйку, упав на колени, она цеплялась за подол одеяния Горлунг.

— Не губи меня, светлая княжна, самой матерью Фригг заклинаю тебя, пощади, — залепетала Инхульд — конунг убьет меня на месте за такую дерзость.

— Не убьет, — спокойно возразила княжна.

— Убьет, как пить дать, убьет, — шептала нянька, — и придется мне кончину свою встретить на чужбине далекой, не губи меня…

— Не будет нынче смерти твоей. Это я тебе говорю. Ступай, — не обратив внимания мольбы няньки, молвила Горлунг, — и передай все, что я велела.

И вот, во время вечерней трапезы в гриднице князя Торина, Инхульд на подгибающихся от страха ногах стояла возле дверей трапезной залы, боясь войти. Она хорошо помнила скверный нрав отца князя Торина — конунга Борна Хмельного, славившегося своей жестокостью, помнила, как боялись домочадцы попасться ему на глаза, когда тот пребывал в дурном настроении. И вот теперь, моля богов, Инхульд твердо знала, что это последний день её жизни, ибо не простит ей князь такого нахальства — явиться от опальной дочери с даром, да просьбой прийти в случае удачной охоты за благодарностью. И все уверения Горлунг о том, что норны не оборвут нынче нити жизни Инхульд, последняя не брала в расчет.

Собрав всю свою волю в кулак, тихо отворив дверь в гридницу, вошла Инхульд, опасливо поглядывая на князя Торина. Тот восседал во главе общего длинного стола, застеленного небеленым полотнищем и заставленного различными яствами. По обе стороны от стола стояли длинные резные скамьи, на которых сидели дружинники. В гриднице было шумно от веселых воинов и душно от паров браги, выпитой ими.

Торин, сразу заметил, что в гридницу вошла старуха, прищурив глаза, смотрел он на приближающуюся к нему ссохшуюся фигуру. Князь не мог вспомнить, где он видел её раньше, ибо память редкого мужчины хранит воспоминание о той, кто его нянчил, да что там князь Торин с трудом воскрешал в своей памяти черты лица той, кто даровал ему жизнь.

— Приветствую тебя, конунг Торин, — начала дрожащим голосом Инхульд, поклонившись своему правителю.

«Конунг» — это слово пробудило в его душе непрошенную грусть. Ведь Торин так хотел, так чаял быть конунгом, правителем на своей, норманнской земле, а он … носит титул «князь» в чужой далекой стороне. И тут внезапно князь понял, кто стоит перед ним, только тот, кто прибыл из Норэйг, мог его назвать конунгом, выходит, это нянька Горлунг. И нехорошее предчувствие закралось в княжескую душу.

— Приветствую тебя, — рявкнул Торин.

— О, великий конунг, разреши мне молвить слово, — взмолилась Инхульд, сжавшись от его грозного ответа.

— Молви, — также резко бросил князь.

— Светлая княжна Горлунг желает тебе, конунг, здравия долгие лета. Прослышав про знатную охоту, что собираешь ты, конунг, она шлет тебе дар свой.

И Инхульд протянула князю Торину кинжал отменного качества, который был настолько хорош, что князь невольно залюбовался им. Торин взял его, рукоять кинжала ловко легла в его большую сильную ладонь, словно он был сделан на заказ по обмерам его руки искусным мастером.

— Светлая княжна Горлунг просила передать, что на рукояти кинжала начертана ею руна, помогающая при охоте. Руна эта начертана княжной столь искусно, что не всякому глазу она будет видна, — торопливо заговорила Инхульд, — также княжна молвила, что с таким кинжалом ни один зверь от тебя не уйдет, на скольких ногах он бы не был.

— Передай Горлунг мою благодарность, — сказал приятно удивленный князь, он восхищенно глядел на традиционные норманнские узоры, украшающие рукоять кинжала.

— Конунг Торин, светлая княжна Горлунг испрашивает твоего позволения прийти к тебе после охоты, и узнать из твоих уст, помог ли тебе сей кинжал, — произнесла самые страшные слова нянька, те слова, ради которых и была она послана госпожой своей.

Князь Торин разгоряченный брагой, которую отменно варила одна из рабынь, был, после полученного дара, в благостном настроении. Кинжал радовал его глаз и сердце, норманнские узоры на рукояти воскрешали в памяти далекие года, прошедшие в набегах, и, на диво самому себе, Торин на просьбу, высказанную нянькой своей дочери, ответил согласием. Хотя после очень жалел об этом.

Низко поклонившись, вышла Инхульд из гридницы, сама не веря тому, что осталась жива.