В Утгарде, как и в Торинграде, была своя ткацкая, но в отличие от просторной комнаты во дворе князя Торина, здешняя была маленькой и сырой. В воздухе явно ощущался запах плесени, но Прекрасе эта ткацкая очень нравилась. Может, оттого, что здесь она почти всегда была одна, а, может, потому, что прядение было одним из немногих вещей, что умела делать бывшая княжна Торинграда. Вообще, Прекрасу в Утгарде не любили, но не потому, что та была высокомерной или относилась к кому-либо без почтения, нет, все жители двора знали, что Прекраса и Горлунг сестры. Этого вполне хватало для ненависти к младшей сестре. Неприязнь, что жены хирдманнов, да и сами воины Утгарда испытывал к Горлунг, переходила и на Прекрасу. И если чинить открытую неприязнь старшей сестре жители Утгарда боялись, то на младшей отыграться можно было вволю.

Поэтому Прекраса так и полюбила ткацкую — место, где никто не мог смотреть на неё свысока и шептаться за её спиной. После рождения Растимира Прекраса была в Торинграде затворницей, но все жители помнили, что некогда она была любимицей князя, и открыто ей никто не дерзил. Было, что девки теремные да чернавки шептались у неё за спиной, хихикали, а дружинники отцовы отворачивались, но грубить Прекрасе никто не смел. В Утгарде же всё было иначе.

Горлунг, упиваясь своей только обретенной властью, делала все, чтобы подчеркнуть свою значимость. Голос её всегда теперь звучал в приказном тоне, громко и четко, не допуская возражений. Когда Прекраса слышала её отрывистые указания, мурашки бежали по её спине, так не по-женски вела себя Горлунг. Только один человек в жизни Прекрасы, так же, как и Горлунг, любил власть — князь Торин, но про него Горлунг не любила говорить, а иногда еще и гадости отпускала. Прекрасу это коробило, ведь несмотря ни на что та любила отца и искренне по нему горевала.

Жены хирдманнов не принимали Прекрасу в свой тесный круг, говорили с ней обычно холодно и отчужденно, всем своим видом показывая неприязнь. Правда, они точно также и с Горлунг говорили, но та, словно не видела их, не замечала и смотрела на них свысока. Она, что не вспоминала добрым словом отца своего, нынче подчеркивала лишь свой былой титул — княгиня или дочь конунга. Прекраса же старалась ничем не выделяться, ходила, скромно потупив глаза, и выполняла все указания Горлунг, никогда с ней не споря.

Прекраса вздохнула, поворачивая в тонких пальцах веретено. Жизнь в Утгарде пошла ей на пользу: руки снова стали нежными, хотя былая приятная округлость к ним еще не вернулась, волосы — чистыми и блестящими, щеки — немного порозовели и под глазами пропали черные круги — видоки её прежних кошмарных дней. Прекраса снова становилась отрадой глаз для всякого, а слишком тесные для неё одеяния старшей сестры лишь подчеркивали её статную фигуру, заставляя всех без исключения хирдманнов смотреть ей в след восхищенными глазами. Но Прекраса, для которой некогда призывные взгляды торинградской дружины были желанными, нынче не обращала внимания на окружающих её мужчин. Все мысли её занимал лишь Даг.

Наконец-то после всех ужасов, пережитых в Торинграде, после холодной и безрадостной зимы, Прекраса начала чувствовать, что такое счастье. Да, Даг не был тем, о ком она мечтала в девичестве, он не был её первой и самой сильной любовью. Но они теперь вместе, и Прекраса отогревалась душой рядом с этим грубоватым и немногословным мужчиной. Денно и нощно благодарила она богов за то, что они послали ей Дага.

Ночами, перебирая его короткие седые волосы, Прекраса задавалась вопросами: кто он, откуда, как попал он в дружину князя Торина? Но вслух их задать боялась. Слишком хрупко всё было между ними, слишком боязно ей было снова поверить в счастье и открыть свое сердце. А Даг ревновал Прекрасу к каждому хирдманну, к времени, что проводит она без него, и это льстило Прекрасе, подсказывало, что она не безразлична Дагу.

Прекраса иногда помимо воли вспоминала Рулафа, их любовь, их встречи, то лето, что навсегда изменило её жизнь. Но, сопоставляя этих двоих мужчин, она понимала, что сравнение всегда в пользу Дага. Он был воином, сильным, смелым и повидавшим многое, а Рулаф — мальчишкой, что впервые вкусил вкус любви.

Думы эти настолько увлекли Прекрасу, что она не заметила, как в ткацкую вошел Даг. Остановившись на пороге, мужчина с ненавистью смотрел на склоненную голову Прекрасы, на золотые волосы, рассыпавшиеся по округлым плечам.

— Ах ты, сучка пса шелудивого! — вскричал он.

Прекраса от неожиданности выронила веретено и шерсть из рук.

— Даг… — пролепетала она.

— Думала, что я не узнаю? — грозно спросил он.

— О чем? — удивленно глядя на него, спросила она.

— Олаф ищет тебе мужа, среди лучших из своих хирдманнов, перебирает вместе со Свенном окружение конунга Ингельда, выбирая тебе суженного, — глядя на неё сверху вниз, ответил Даг.

— Зачем? — потрясенно спросила она.

— Как зачем? Ты же попросила свою сестрицу найти тебе достойного мужа. Эко вы спелись! При живом-то отце и смотреть друг на друга не хотели, а теперь гляди какие подруги стали! — с издевкой сказал Даг.

— Я не о чем не просила Горлунг, — возразила Прекраса.

— Так я тебе и поверил, — фыркнул Даг, — не понимаешь ты, девка, доброго обращения. Ты — моя добыча, моя наложница и никто не смеет тобой распоряжаться, лишь я. Захочу и на цепь посажу, как рабу последнюю.

— Ты посадишь меня на цепь? — переспросила Прекраса. — Но за что? Я ничего не делала.

Слезы крупными каплями потекли по её щекам, она размазывала их руками по лицу и твердила:

— Не надо на цепь, Даг, ну, прошу тебя не надо, нельзя меня на цепь….

— Прекрати выть, — резко бросил Даг.

— Я не просила Горлунг, не просила, не надо на цепь, — глотая слезы, твердила Прекраса.

— А кто просил тогда? — хмуро спросил Даг.

— Не я, клянусь самой Ладой, не я.

Даг, посмотрев на её заплаканное лицо, впервые подумал, что, может быть, Прекраса действительно не затевала всего этого. Видимо, это все происки Горлунг, ну и дрянь же она! Неспроста её князь Торин сторонился, видимо, знал о черном сердце дочери старшей.

Взгляд Дага опять упал на Прекрасу, на её заплаканное раскрасневшееся лицо, вздрагивающие плечи. Странно, но Даг прикипел душой к этой плаксивой девчонке, что некогда заливалась колокольчиком в Торинграде, услышав любую шутку. Нынче Прекраса смеялась редко, лишь улыбалась иногда, глядя на него. И так тепло у Дага становилось на душе от её улыбки, что и не жалел он более о том, что она с ним.

— Ладно, не реви, — молвил Даг — не ты, так не ты.

Прекраса, улыбнувшись ему сквозь слезы, хотела подойти к нему, но, запнувшись о шерсть, что пряла до прихода Дага, покачнувшись упала на пол. Даг подхватил её и помог встать на ноги. Прижавшись к его сильному плечу, Прекраса тихо сказала:

— Не могла я, Даг, просить, чтобы мне мужа нашли. Я же кроме тебя никого не вижу. Да и не возьмет меня теперь никто в жены.

— Это почему еще? — спросил Даг.

— Кто же возьмет в жены бабу, что под сердцем носит ношу? — прошептала ему в плечо она.

— Ты в непраздности? — спросил он, не веря своим ушам.

Прекраса лишь кивнула в ответ, не смея поднять глаза на Дага, который держал её теперь крепко-крепко, словно боялся, что она убежит.

— Ты не врешь? — не веря ей, спросил он.

Прекраса отрицательно покачала головой, с тревогой глядя на лицо Дага, ища признаки недовольства. Но Даг лишь скупо улыбнулся и поцеловал Прекрасу, а душу его затопила теплая волна довольства.

Прекраса нашла Горлунг в общем зале, та стояла возле очага и заставляла одну из рабынь снимать нагар с камней. Вторая рабыня железным скребком чистила стол, третья держала в руках свежую льняную скатерть, которой хотела застелить чистый стол.

Горлунг не заметила сестры, она зорко наблюдала за рабынями, стараясь не упустить ни одной мелочи в их работе. Она получила необыкновенное удовольствие, заставляя рабынь переделывать плохо исполненное указание.

— Как ты могла заставить Олафа искать мне мужа? — хмуро спросила Прекраса.

— Так и могла, — оборачиваясь на голос сестры, отрезала Горлунг.

— Но мне никто не нужен, — разведя руками, словно отгоняя мух, сказал Прекраса, немного сбитая с толку тем, что Горлунг не отрицает своей вины.

— Да, кроме твоего хирдманна, — закончила за неё Горлунг, — я это уже слышала. Но, Прекраса, — ты дочь князя. Он не пара тебе. Как можно быть такой глупой?

— Какого князя? Нет больше ни отца, ни Торинграда. Последнюю зиму я жила хуже, чем рабыни в Утгарде. Я же рассказывала тебе, Горлунг, — запальчиво сказала Прекраса.

— Ну, и что? — дернув плечом, спросила Горлунг, — ты по крови выше этого своего хирдманна.

— Выше, ниже — это всё ерунда. Если бы не он, то меня уже и в живых то не было, — резко ответила Прекраса.

— Боги распорядились так, чтобы ты жила. И я не позволю тебе жить так, как ты живешь теперь. Ты рождена для иной жизни, Прекраса, не для того, чтобы быть наложницей хирдманна, — спокойно возразила Горлунг.

— Горлунг, ты, словно не слышишь меня, — покачав головой, сказала Прекраса, — Я счастлива с Дагом. Я жду от него ребенка.

— Что? Повтори, — отрывисто сказала Горлунг.

— Я в непраздности, — сказала Прекраса.

Горлунг нечего было ответить на это, такого она не ожидала. Оглядывая Прекрасу с головы до ног, она задержала взгляд на животе сестры, словно прикидывая в уме, можно ли будет выдать ребенка Дага за дитя другого, того, кто будет достойным Прекрасы.

— Я запрещаю тебе, Горлунг, мешать мне жить счастливо, — сказала Прекраса.

— Запрещаешь? — сузив глаза, спросила Горлунг, в тоне её явственно слышалась угроза.

— Да, — с нажимом ответила Прекраса.

— Если я захочу, то ты вместе со своим Дагом пойдешь прочь из Утгарда, скитаться по Норэйг, — усмехнувшись, ответила Горлунг.

— Зато мы будем вместе, — опустив голову, ответила Прекраса.

На это Горлунг возразить было нечего, грустно покачав головой, она ушла в свой покой. А Прекраса, еще не до конца осознавая свою первую победу над сестрой, тяжко вздохнула. Решая, собирать им с Дагом вещи или подождать вечерней трапезы, она медленно пошла рассказать обо всем Дагу.

Опасения Прекрасы были напрасными, из Утгарда их с Дагом не выгнали. А спустя несколько дней, по указанию Олафа, состоялся брачный пир Прекрасы и Дага.