На утро следующего дня княгиня Силье решила поговорить со своей невесткой, и поэтому на рассвете решительно отворила дверь в её покои. Горлунг, уже одетая в темно-синее платье, заплетала косу, чтобы после спрятать её под повойником, резко обернулась, услышав звук скрипнувшей двери. Увидев княгиню, она как-то почти незримо для людского взгляда расслабилась. Но Силье это заметила, нехорошее предчувствие змеей шевельнулось у старшей княгини в груди, но она отогнала эти мысли прочь.

— Приветствую тебя, княгиня, — сказала Горлунг, почтительно склонив голову.

Вошедшая кивнула ей, с интересом смотря на невестку. Силье редко видела Горлунг без повойника, и теперь придирчиво оглядывала её тонкую, длинную шею, черную косу, кончик, которой завивался локоном. Она слишком худа, но это не страшно, мясо всегда можно нарастить, были бы кости. А так невестка хороша, приятна для взора, нет в ней изъянов, как и нет особой красоты. Но красота отвлекает и редко приносит счастье, так что миловидность лучше.

— Прости, княгиня, что заставляю ждать, — сказала Горлунг, но голос её звучал ровно, в нем не было раскаяния.

— Это я пришла раньше, ибо хочу слово молвить тебе.

— Почту за честь, — ответила молодая княгиня, приглашая жестом Силье присесть.

— Горлунг, я не хочу ходить вокруг, да около, скажу всё сразу, если ты умна, ты поймешь меня, оценишь проявленную заботу, — начала княгиня, — я давно смотрю на тебя, наблюдаю, ты мила сердцу моему, материнскому, ибо лучшей жены для своего сына мы избрать не смогли бы. Ты не боишься работы, справедлива, зря чернавок не гоняешь, не обижаешь никого. Ты будешь хорошей хозяйкой двора, помощью для мужа своего. Также меня радует, что ты не заносчива и не болтлива, в делах проявляешь твердость и мудрость. Но, в иных случаях ты ведешь себя глупо, неразумно, ты не смотришь дольше носа своего, ты не видишь будущего.

— Благодарю за совет, княгиня, но не совсем разумею, о чем ты молвишь, — несколько удивленно ответила невестка.

— Горлунг, я говорю о твоих отношениях с мужем. Будь добрее с ним, ласковее, и ты увидишь, что и он будет иначе относиться к тебе. В браке почти всё зависит от женщины, она должна дать мужу уверенность, поддержать его, ты должна понять это. Ведь у вас вся жизнь впереди…

— Я поняла, — перебив Силье, сказала Горлунг.

Разумом она понимала, что свекровь права, но, будучи несчастливой сама, она не хотела видеть рядом с собой счастливых лиц. И более всего Горлунг не хотела видеть счастливым Карна. Того, кто каждый день доказывал своим поведением правоту слов Торина.

Всю свою жизнь Горлунг ненавидела Торина, ежедневно, каждый миг своей жизни, так, как научила её Суль. И теперь, живя в другом дворе, не видя его, ей отчаянно нужен был тот, кого можно ненавидеть также жестоко и люто. И единственным, кто относился к ней здесь с неуважением, был её супруг. Горлунг ненавидела Карна, потому что иначе жить она не умела, ей было просто физически необходимо кого-то ненавидеть. Эту ненависть она холила в своей душе, ибо именно это чувство давало ей уверенность, делало её жизнь похожей на прежнюю, прожитую в Торинграде. Ту уверенность, которой ей сейчас так не хватало.

Княгиня не ожидала, что этот разговор закончится так, Горлунг не услышала её слов, она смотрела холодно и равнодушно. Слова Силье не задели её душу, всё осталось по-прежнему. Силье растерялась, но, покачав головой, решила более таких речей с невесткой не вести, всё это бесполезно. Горлунг глупа, она не понимает слов свекрови и, может, никогда не поймет. А жаль.

Стоило Горлунг выйти из своих покоев, как она встретила Агафью. Вообще они в Фарлафграде встречались редко. Рыжую наложницу не особо любили во дворе князя Фарлафа, и причина эта была не в том, что люд любил Горлунг, нет, причина была прозаичнее — княгиня Силье не жаловала её, поэтому и избегали Агафьи даже девки теремные.

Самой же Агафье нравилась её жизнь в Фарлафграде, но больно скучна она была, будучи по натуре своей сплетницей, Агафье теперь даже поговорить было не с кем, поэтому вынужденное одиночество днями, было для неё гнетущим. Карн оградил её ото всех проблем и забот, и она разленилась, потеряла страх и начала считать себя равной княгине Силье, и не мало удивилась, увидев, что княгиня брезгливо поджимает губы и не глядит в её сторону. Агафью это возмутило, и она решила попробовать развеять скуку иначе, ведь Горлунг молода и глупа, и Агафья, имея опыт общения с Прекрасой, захотела подружиться с Горлунг. Именно поэтому и поднялась наложница князя Карна в то утро рано, она поджидала Горлунг.

— Здравствуй, княгиня, — губы Агафьи изогнулись в ленивой улыбке.

— Здравствуй, — ответила Горлунг, обходя её стороной.

— Что же ты, княгиня, никогда ко мне не заходишь? — спросила наложница Карна.

— Зачем мне к тебе заходить? — остановившись, удивленно спросила Горлунг.

— Как зачем? Поговорить, душеньку отвести, дом родной повспоминать, совет держать, — нараспев ответила Агафья.

— Совет держать? В чем же ты мне можешь совет дать? — насмешливо спросила княгиня.

— Как в чем? Как мужа ублажить своего, ведь не секрет, что, видимо, я с этим справляюсь лучше.

— Это единственное, что ты можешь делать хорошо, а в остальном от тебя прок не велик, — высокомерно ответила Горлунг.

— Так ведь это самое главное, — лукаво заметила она.

— Для наложницы, может, и главное, а для княгини главным является содержание двора в порядке. Так что говорить мне с тобой не о чем. Уйди с глаз долой и не показывайся более.

— А ты, княгиня, не забывай, кому обязана местом своим, — зло бросила Агафья.

— И кому я обязана? — с интересом спросила княгиня молодая.

— Мне, — запальчиво крикнула бывшая подружка Прекрасы.

— Тебе? — процедила сквозь зубы Горлунг.

— Да, мне, я же открыла тебе глаза на связь сестры и княжича Рулафа, промолчи я тогда, так и была бы ты княжной нелюдимой, отцом нелюбимой в Торинграде. Жила бы, как простая рабыня, у тебя даже платьев нарядных не было, не больно тебя отец — то баловал.

— По-моему, ты отблагодарена моим мужем за свою двуличность и продажность сверх всякой меры, — резонно заметила Горлунг, и, бросив последний взгляд на Агафью, ушла прочь, оставив ту стоять посреди гридницы, слушая шепот девок теремных за спиной.

А вечером, когда муж неожиданно пришел в её одрину, Горлунг подняла на него полные презрения глаза и резко спросила:

— Почему же ты один?

— Один? — непонимающе спросил Карн.

— Да, почему один? Что же ты, лада мой, — с издевкой продолжила Горлунг, — не привел никого, кому жаловался на меня, чтобы убедились, что исправилась я, веду себя иначе.

— Жаловался на тебя? — переспросил он.

— Да, я же жена плохая, мать твоя уже провела со мной разговор о радости супружества.

— Я не просил её. И даже не думал об этом, — растеряно ответил Карн.

Карн смотрел на свою жену с отвращением, он ненавидел её, за острый язык, за презрение, которое выказывала она к нему со дня их брачной ночи. Всякий раз он намеренно хотел сделать ей больно, ударить, досадить, увидеть слезы на её лице. Но Горлунг не плакала, а лишь зло смотрела на него. И это раздражало его еще больше. Её проклятая сила духа, откуда она в ней, в этом хрупком теле? Почему он не мог её сломить?

А ведь она была почти сломлена на их брачном пиру. Он видел это по её потухшим глазам, по смирению, которое она проявляла. Да, тогда Горлунг была не так уверена в себе, как в тот день, когда она открыла ему глаза на предательство Прекрасы. Иногда Карн жалел, что предал огласке связь Прекрасы и Рулафа, надо было жениться на ней, а не на Горлунг. Ибо хоть Прекраса и притворно сопротивлялась ему, но она была страстной, там в лесу, она так сладко стонала, а эта… Эта просто лежала неподвижно под ним, так, словно её и не было на ложе, смотрела холодно, а после пыталась стереть его прикосновения. Словно он был ниже её, пренебрежение — вот как она относилась к нему. Ни одна женщина до Горлунг так не поступала, не оскорбляла Карна так. Сначала он хотел быть с ней нежным, заставить её принять его как мужа с радостью, но она не хотела, а лишь презрительно кривила губы в усмешке. Сука. Ненавистная сука. Если бы не Агафья, жизнь Карна была бы просто невыносима.

— Тогда ладно, — бросила через плечо Горлунг, — зачем пришел нынче?

— А зачем муж приходит к жене своей? — ухмыльнувшись, спросил Карн, — мне нужен наследник. Отныне я буду приходить чаще к тебе, а ты должна принимать меня с радостью.

— Радостью? Такой, как сейчас? — улыбнувшись, спросила она.

— Нет, так, как обязана жена принимать мужа своего, ждать его прихода, приносить радость, а не тоску, как ты.

— Какой муж, такая и встреча, — зло сказала Горлунг.

Карн в бешенстве ударил кулаком по перине, схватил её за плечи и, сжав, закричал:

— Я хороший муж, а ты …. ты …, ненавижу тебя, мне даже любиться с тобой не хочется, но ты моя жена, и это наказание богов, которое я не заслужил. Мне нужен наследник. Поняла?

— Не заслужил? Боюсь, что это меня боги наказали тобой, — прошептала она.

Бросил её на перину, Карн задрал сорочку жены, с неудовольствием поглядел на её худое тело.

— Ты даже для взора моего неприятна. Страшная вот ты какая, — сказал Карн, — словно не баба, а девчонка для брака не созревшая, одни кости.

— А ты положи рядом свою рыжую, чтоб не так тоскливо было, — усмехнувшись, бросила ему в лицо Горлунг.

Карн просто взбесился, увидев её ухмылку, не боится она его, не уважает, как положено доброй супруге. И он, размахнувшись, ударил её по лицу, лишь бы стереть эту усмешку, лишь бы не видеть её.

Княжичу Рулафу нелегко далось это время, время, когда он скитался по лесам, ища утешения, пытаясь забыть Прекрасу и её предательство, пытаясь излечиться от мук совести. Но, видимо, все дороги юного княжича вели только в отчий дом, в Фарлафград, ибо нигде покоя он не находил.

Рулаф помнил, как приняли его отец и мать, ни разу не упрекнув, в том, что он предал родного брата. А сам княжич, наскитавшись по лесам и полям, по чужим землям, с благодарностью принял их великодушие.

А брат… Карн тоже простил его. Долго, правда, обиду таил в своем сердце, но простил, и жизнь княжича наладилась.

Теперь в Фарлафграде, прощенный семьей, Рулаф не думал о Прекрасе более, воспоминания о ночах, проведенных вместе с ней, не посещали его даже во сне. Но иногда, глядя на какую-нибудь румяную девку теремную, невольно сравнивал её княжич с той, что была краше всех в Торинграде. А когда сообщили ему, что разрешилась Прекраса мальчиком, что-то шевельнулось в душе его, теперь воспринимал он её иначе, не как полюбовницу неверную, нет, она стала для него теперь бабой простой, обычной, с дитем. А он — княжич молодой и вся жизнь у него впереди, все дороги лежат перед ним, ступай по любой, будет у него еще и дом свой, и семья. А красавица княжна осталась в прошлом, там, где он еще был молод и наивен, там, где он еще верил женщинам, верил богине Ладе.

Глядя на Карна и стараясь ни в чем ему не уступать, Рулаф завел себе наложницу из девок теремных, возвысил русоволосую Власту. Даже строгая княгиня Силье слова ни сказала на эту выходку, хотя случись это раньше, до происшествия в Торинграде, Силье не позволила бы творить блуд в доме своем. Но теперь она разрешала все, что угодно, лишь бы сын младший не помнил о Прекрасе.