Движущая сила

– Так вот, – сказал Александр Петрович, поигрывая карандашом – Задание тебе предстоит архисложное. Мало бочку на полигон доставить в целости и сохранности, что само по себе совсем не просто, её надо ещё и сберечь! Не исключено, что за ней будут охотиться, и не какие-то цэрэушники, а наши мужики, что гораздо опаснее. Вот в прошлом году там же, на Полигоне, полковник Ковалёв, что командует нашими ангарами, не сберёг трёхлитровую банку. Спрятал её в сейф, под надёжный замок. Так солдаты ночью прокрались в помещение, обошли все преграды, и влезли в кабинет. Сейф они открыть так и не смогли, как ни старались. Так они тогда попросту подняли его вверх и перевернули вверх ногами. Банка, само собой, разбилась. И весь спирт вытек через щели в подставленный тазик. Испортилась, пропала куча документации, в том числе – секретной. Скукожились бумажки, растеклись чернила, поплыли печати и подписи. Ох, и влетело тогда Ковалёву…

Ты, Андрей, в армии не служил, и не знаешь, что у солдат, считай, те же интересы, что у сегодняшнего бомжа: займи да выпей! А на выдумку они ой как хитры! А потому береги бочку как зеницу ока. Мало того, что это наша валюта на Полигоне, без спирта железнодорожники нам ветку сдать не смогут. А сроки, ты знаешь, поджимают.

Стройбатовцы наши – солдаты исключительно храбрые, впадают в панику только при виде противника, остального не боятся. Так ты на них цыкни в случае чего, они и разбегутся. Поможет тебе тамошний хозяйственник, прапорщик со смешной фамилией Дармоедов. Отольёшь ему литра три – и он твой навеки. И не смотри, что он полуграмотный, путает Цеденбала с децибелами, зато он мужик тёртый и хитрый, с ним не пропадёшь. Словом, с уважением к нему отнесись.

Что ещё? Старшие офицеры нашего брата конструктора сильно недолюбливают. Я б даже сказал, не любят. Я даже видел, как три крепких старших офицера активно не любили одного инженера-наладчика. Дело замяли, но без больничного не обошлось. Во-о-о-от. Напугал? Да не дрейфь, это случай редкий, не показательный. В конце концов, запланирован пуск вовсе не нашего изделия, а харьковского, наша только территория.

Теперь, пожалуй, всё, инструктаж закончен. Утром тебе быть на нашей площадке, бочка уже должна быть к тому времени в самолёте. Документы все ты получил. Удачи тебе!

С утра похолодало и зарядил гадкий мелкий дождь, сделалось неуютно и грязно. Ветер дул резкими порывами, швырял пригоршни мелких брызг в лицо. Куда ни повернись – непременно только в лицо – не спрячешься. Андрей, как назло, забыл зонт, весь промок и успел промочить ноги. Пиджак давно не грел, а, казалось, только холодил. Андрей долго не мог найти диспетчерскую, выручил проходивший мимо пилот, махнувший в ответ на вопрос рукой в сторону жёлто-синего строительного вагончика: там, мол.

В вагончике было жарко, висела в жёлтом свете ламп духота, народу – как в автобусе. И все что-то требуют, размахивают квитанциями с лиловыми печатями, кричат, суетятся. От прелых курток к потолку поднимается удушливый пар. Пышнотелая дама за стеклянным окошком умело, с ленцой отбивается от них. Во попал… Грузовиком Андрей летел впервые в жизни, и многое было ему в диковинку. Очередь к диспетчеру – тоже. Однако, не смотря на кажущуюся неразбериху и всеобщий гвалт, к пышной даме в розовой кофточке из мохера он попал быстро, минут через пять. Она молча взяла квитанцию, шлёпнула по ней печатью, чиркнула какие-то пометки и написала номер борта, буркнув «Груз уже на месте. Следующий!»

Самолёт Андрей нашёл быстро – это был видавший виды двухмоторный грузовой «Ан-8». Дверь, увы, оказалась запертой. А так хотелось нырнуть в салон, в сухость и тепло… Андрей пытался спрятаться под крылом, не помогло: огромная его плоскость висела слишком высоко, и от дождя не спасала. Так, ёжась от холода, и стоял он под крылом, подпрыгивая на одной ноге, чтоб согреться. Минут через двадцать возле самолёта объявились некие личности суровой наружности в синих, перепачканных маслом комбинезонах. Они открыли дверь, влезли внутрь и бойко загремели чем-то железным, жизнерадостно переругиваясь. Андрей подошёл к трапу и попросился внутрь.

– А зачем? – спросил тот, что стоял в дверном проёме.

– Замерз я. И промок, – неожиданно для себя заискивающим тоном объяснил Андрей.

– Ну и что? – искренне удивился техник.

– Погреться бы, обсохнуть…

– Где? В самолёте?!

– Ага.

– Ну, попробуй…

Техник отодвинулся, и Андрей протиснулся в салон. Протиснулся – и понял, почему так изумился его желанию попасть в самолёт техник. С потолка вода не капала – она лилась частыми длинными струйками. Кроме того, внутри оказалось холоднее, чем снаружи.

Техники, погремев гаечными ключами (остро запахло тормозухой – прокачивали, что ли?), побросали инструмент в сумку и были таковы. И ещё минут через пятнадцать (Андрей уже стучал зубами от холода) объявились лётчики. Андрея увидели. Андрея пожалели. Андрея завели в гермозону, где было сухо и тепло, и пар изо рта не шёл. Для Андрея включили обогреватель – маленькую коробочку с вентилятором. Коробочка обдавала тугой струёй сухого жаркого воздуха. Наконец, Андрею налили сто грамм. И Андрей согрелся. И повеселел.

Моторы загудели, самолёт выкатился на полосу, разбежался, надсадно воя, с натугой оторвался от полосы. Полёт Андрей не запомнил. Помнил только, как лётчики наливали ему ещё и ещё, как чокались с ним. А ещё смутно помнил, как разгружал самолёт, перетаскивая вместе с экипажем в грузовик весь наличный груз – двухсотлитровую бочку со спиртом, два тяжеленных ящика цвета хаки и один полегче и поменьше, фанерный, с отверстиями в боках. Из отверстий колко торчали в разные стороны шиферные гвозди…

Залезть в кабину грузовика ему удалось не сразу. Он плюхнулся на сиденье и по-барски объявил водителю «К коменданту, шеф!». Едва машина тронулась, как Андрей заснул. Напрочь, как в яму упал. Спал он тревожно, без снов, всю долгую дорогу, и проснулся от сознания того, что мотор давно уже не работает. Сзади, из кузова, слышалась возня и приглушённые матюки – машину разгружали солдаты. Андрей выглянул в окно. Под дверью стоял, переминаясь с ноги на ногу, и пронзительно глядя на него высокий прапорщик, худой, какой-то выцветший и бесцветный. не узнать его было невозможно. Конечно же, это был Дармоедов.

– Ну, если запереть негде, значит, надо спрятать, замаскировать, – подал мысль Андрей.

– Негде, негде, – ответил Дармоедов, – эти оглоеды везде пролезут, от них замков ещё придумали. А наши замки все понарошку, кривым гвоздем отпираются. Нет, некуда запереть. И спрятать некуда – уж больно здорова бочка-то.

– А если не ней написать «яд»?

– Не поможет.

– А мы разбавим чем-нибудь, чтоб цвет дать и запах поменять. А?

Мысль о красителе Дармоедову понравилась. Он подумал, поморгал белёсыми ресницами, почесал подбородок.

– Есть зелёнка. Много. Можем затравить всю бочку. Только сперва мне отольём.

– Не вопрос! – обрадовался скорому решению Андрей, – Сейчас и займёмся. Тащи свою банку. И зелёнку!

Андрей не знал, как он ошибался. И насколько опасно недооценивать противника. Особенно если это русский солдат, который, как известно, на выдумку хитёр. Оправдывала его только неопытность да тяжёлая голова – он и к вечеру не совсем пришёл в себя.

Пока Андрей держал военный совет с Дармоедовым, воинские будни в части шли своим чередом и личный состав выполнял приказания начальства. В частности, трое военнослужащих в составе санинструктора ефрейтора Банько и рядовых Ермолаева и Ломакина выдвинулись в расположение свинарника с целью уничтожить и доставить в часть борова Борьку, для пополнения съестных припасов и заготовки сала. В качестве вооружения бойцы имели при себе нож кухонный, выданный прапорщиком Дармоедовым. Нож был старый, ржавый и тупой, с потрескавшейся некогда голубой пластиковой рукоятью. Опыта уничтожения свиней у отряда не было. Да и откуда ему было взяться, если все трое на «гражданке» были жителями сугубо городскими. Может быть, именно поэтому они самонадеянно и вызвались покончить с боровом. То ли от занятий они хотели отлынить, то ли просто сидеть безвылазно в части надоело, то ли захотелось маленьких приключений и хоть какого-то разнообразия. Словом, пошли они в свинарник как в парк, за развлечениями. Первые сомнения в том, что их ждёт веселье, закрались в души, когда они увидели борова живьём, посреди пустого загона, возле корыта с объедками из солдатской столовой.

Борька оказался не просто большим – огромным, килограммов этак на триста, с острой холкой, злыми глазами, и огромной, как распахнутый чемодан, пастью. Он неспешно рылся в еде носом, поддевая пятачком лакомые кусочки и похрюкивал от удовольствия. Пожалуй, он походил на землеройную машину.

Ребята не испугались. Наверное, им не раз приходилось видеть землеройные машины. Они разделились и с деловой неторопливостью приступили непосредственно к выполнению задачи. Ломакин и Ермолаев стали позади борова, приготовившись в случае чего схватить его за задние ноги, Женя Банько зашёл сбоку, перекинул через него ногу, почти оседлав Борьку. Почесав Борьку за ухом, он размахнулся и сплеча, сверху вниз, выдохнув нечленораздельное «Хех!», всадил ему нож прямо в шею! Боров взревел, мотнул головой и неожиданно быстро развернулся. Бывшие городские жители никак не ожидали от него такой прыти – они полагали, что боров упадёт, ну, в крайнем случае, медленно начнет двигаться и они успеют не спеша завалить его на бок. Борька же действовал не просто быстро – чудовищно быстро, невероятно быстро, молниеносно. Мгновение – и он уже стоит передом к обидчикам. Солдат, не ожидавших такого поворота событий, и не готовых к быстрым решительным действиям, он просто разметал в стороны. Рядовых столкнул в грязь, санинструктора – в корыто. Борька коротко хрюкнул и бросился в атаку, разинув страшную пасть. Бойцы уже поняли что к чему – и не теряя времени даром, дружно сиганули через забор. Оттуда, с места вполне безопасного, они немедля начали наблюдение за противником.

Противник в лице борова Борьки сделал два энергичных круга по площадке, разбрасывая жидкую грязь – теперь он больше походил на локомотив, идущий полным ходом. Потом сбавил ход, перешёл на рысь, и вскоре вовсе остановился, уткнувшись мордой в корыто. Нож, засаженный больше чем наполовину, так и торчал у него из шеи рукоятью вверх, и, по всей видимости, Борьку почти не беспокоил.

Бойцы провели рекогносцировку и стали предлагать новые способы борьбы. Военный совет затянулся. Часть настаивала на том, чтобы нож вытащить и повторить попытку, другая часть предлагала найти альтернативное колющее (режущее) оружие, третья, в лице рядового Ермолаева, предложила взорвать борова гранатой типа Ф-1. Однако поскольку активные действия проводил только ефрейтор Банько, победил его вариант – искать колющее (режущее) оружие. Да и гранаты всё равно под рукой не было. Оружие вскоре нашли – в сарае, за дверью. Правда, колющим назвать его было нельзя, поскольку это была кувалда. У кувалды были свои неоспоримые преимущества: во первых, она была увесистой, килограммов этак в двенадцать, а во вторых, очень прочной, с приваренной вместо рукояти металлической трубой. План составили такой: рядовые Ломакин и Ермолаев гонят борова к калитке, где загон сужается почти до метра, там ефрейтор Банько и поджидает жертву с кувалдой наготове.

Сказано – сделано. Ломакин с товарищем перелезли через забор и пинками погнали Борьку к калитке. Женька, улучив момент, сделал богатырский размах вкруговую и сочно, с оттяжкой ударил борова прямо в лоб! Удар был такой силы, что Женька выронил кувалду и потерял равновесие, но удержался на ногах, не упал. Борька ошалело осел на задницу и замотал головой. Вид у него был удивлённый, ошарашенный, но сознание боров не потерял! Женька, не сводя с него глаз, нащупал кувалду, подтянул её к себе и приподнял, намереваясь нанести второй удар. Но Борька уже пришёл в себя и яростно бросился в контрнаступление. Он был так страшен, что Женька с перепугу бросил кувалду на замахе и спиной вперед запрыгнул на забор. Кувалда, описав дугу, тяжко чмокнулась в овраг за забором, на самое дно, в вязкую раскисшую грязь. Боров, мгновенно потеряв к Женьке интерес, неспешно засеменил к корыту – доедать.

Тут военный совет перерос в жаркий военный спор. Поскольку гранат всё равно не было, а нож и кувалда утеряны, бойцы придумали устроить петлю из стального тросика, который нашли тут же, в свинарнике. Тросик перекинули через блок, висящий на балке под крышей, и пошли на третий заход. Борька вёл себя настороженно и косил глазом, но от корыта не отходил, только нервно подёргивал скрюченным хвостиком. Удивительное дело, но Ломакина он к себе подпустил и даже не стал возражать, когда тот аккуратно и даже нежно надел ему петлю на задние ноги, сперва на левую, а потом и на правую. Может быть, оттого, что он следил за самым опасным на его взгляд противником – ефрейтором Банько. Бойцы отступили в укрытие, за спиной борова. И уже оттуда взялись за трос и разом дёрнули! Петля затянулась, задние ноги борова повисли в воздухе. Борька негодующе хрюкнул и упёрся в землю передними ногами. Ермолаев и Ломакин держали трос внатяг, не давая Борьке высвободиться, а Банько тем временем перебежал к лебёдке, стоящей чуть поодаль, зацепил к барабану петлю троса и принялся с треском крутить ручку. Вскоре трос натянулся, и уставшие бойцы смогли, наконец, отпустить её. Борька упирался, но пересилить лебёдку не смог – он пополз задом наперед, оставляя на земле две глубокие борозды. Через пару минут боров висел под балкой вниз головой, раскачиваясь из стороны в сторону, и орал дурным голосом. Нож так и торчал у него из шеи, и, похоже, не мешал ни орать, ни дрыгать ногами. Борька был пленён, повержен, но не уничтожен. чем и как его добить, бойцы не знали. Банько предложил опалить его паяльной лампой, мол, заодно и сдохнет. Но рядовые возразили, что станет слишком шумно – боров и так вопит, что уши закладывает, а под лампой заверещит не тише теплохода. Пока бойцы решали как быть (Ермолаев опять предложил забросать борова гранатами), крепление блока не выдержало, и Борька рухнул головой на землю. Он тут же вскочил на ноги, рванулся и побежал. Ослабший трос слетел, и Борька, обретя свободу, начал нервным аллюром нарезать круги по площадке, изредка весьма агрессивно всхрюкивая. Было ясно, что больше он к себе никого не подпустит – убьёт. Санинструктор Банько, посмотрев на него длинно и задумчиво, объявил:

– Чёрт с ним. Пошли к Дармоедову, за автоматом.

Андрей уехал на объект – проверить платформу и заодно посмотреть, как идёт строительство ветки. Железную дорогу строили в специально отрытой траншее особого профиля, уклоны допускались минимальные. Для их проверки и нужна была хитрой конструкции самоходная платформа. Платформу он оценил как грамотно сконструированную, удобную в работе и добротно сделанную. Недостаток был один: многочисленные приборы, устроенные по принципу строительного уровня, только намного более точные, приходилось заправлять спиртом и только спиртом. Спирт заправляли каждое утро, перед пуском платформы. И каждую ночь он с завидным постоянством исчезал. Андрей слышал, что начальство пыталось пресечь самым решительным образом это безобразие, но все усилия заканчивались ничем. Ни замки, ни даже охрана в виде вооруженного часового не смогли остановить утечки живительной влаги – спирт всё равно исчезал самым мистическим образом. И тогда начальство мудро решило: спирт – списывать.

Вот для этой-то платформы Андрей и привёз свою бочку. Продержаться надо было недолго – он полагал, всего дней пять, не больше. За бочку он особо не беспокоился – ещё в казарме они с Дармоедовым затравили спирт зелёнкой и написали на железном боку «ЯД». Спирт остро запах аптекой, цветом стал гадко-зелёным. И Андрей рассудил, что такую дрянь вряд ли кто осмелится пить. Приборам же краситель помешать не должен, по крайней мере, он сильно на это надеялся. С такими мыслями он спокойно катался на платформе вдвоём с машинистом до рассвета – снимал показания.

Ковалёв с Дармоедовым устроились вдали от любопытных глаз, в подсобке, и решали философские проблемы, разбавляя спирт чистейшей родниковой водою и закусывая «краковской» копчёной колбасой с чесноком и свежими помидорами. Дело плавно и неуклонно шло к тому, чтоб вполголоса затянуть «Эй, баргузин» или «Горит свечи огарочек». Неторопливую беседу самым возмутительным образом нарушил санинструктор, который с шумом ворвался в подсобку, чем бесповоротно испортил благостное настроение Ковалёва. Санинструктор отчеканил по форме, обращаясь к Дармоедову, что с поставленной задачей справиться нет никакой возможности по причине отсутствия оружия. Ковалёв начал потихоньку заводиться. Врываются тут, шумят, беспокойство вносят. Он зыркнул мутными глазами и грозно спросил:

– Кто таков?

– Санинструктор ефрейтор Банько! – доложил, вытянувшись в струнку, санинструктор.

– Который Банько? – не понял Дармоедов. А или Е?

– Е. Банько!

– Как-как твоя фамилия? – насторожился Ковалёв.

– Да отстань ты от него, – вмешался Дармоедов, – у всех у нас фамилии хороши. Свободен, ефрейтор, я сам боровом займусь., – и вяло махнул рукой. Банько, облегченно вздохнув, исчез.

– Понимаешь, – продолжил Дармоедов, – у нас в одной роте оказалось сразу два Банько, Евгений и Анатолий. Вот чтоб их отличить, мы и стали звать их по имени-фамилии. А имя потихоньку превратилось в одну первую букву. Стало быть, теперь у нас А. Банько и Е. Банько. Однако, Борьку резать. Мясо к завтрашнему дню нужно. Пойду я.

Они намахнули на прощанье и пошли: Ковалёв домой, Дармоедов – в ружпарк. Но поскольку прапорщик прихватил с собой банку, ноги полковника Ковалёва помимо воли занесли его в ружпарк, вслед на Дармоедовым. Там они приняли по маленькой, пока никто не видит, после чего Дармоедов вытащил из сейфа свой ПМ вместе с кобурой. Ковалёв критически посмотрел на пистолет и заявил:

– Нет, Борьку этой пукалкой не свалишь. Возьми лучше автомат, вернее будет.

– И то правда, – согласился прапорщик и спрятал пистолет.

– Ты давай, иди на улицу, я возьму что надо и вслед за тобой. Стаканы не забудь!

Дармоедов кивнул и пошёл на выход – заводить мотоцикл. Банку, закрытую плотной капроновой крышкой, он прижимал к груди, держа её наискось, как младенца. Добравшись до «Урала», он бережно уложил банку в багажник, обложив со всех сторон тряпками, и уселся за руль. Тут и Ковалёв появился, неся на плече длинную железяку, обмотанную тряпьём.

– Вот, взял противотанковое ружьё, – сказал он, любовно укладывая железяку в коляску, – пробивает броню тридцать миллиметров. Его точно хватит.

Дармоедов возражать не стал. Он привычным, отработанным движением ноги завёл мотоцикл и включил передачу.

Ефрейтор Банько принёс в казарму весть о трёхлитровой банке спирта, виденной им в каптёрке Дармоедова. Дневальный подтвердил его слова, добавив, что банку Дармоедов увёз с собой. Дембеля тут же собрались на совет и моментально сообразили, что спирт скорей всего взялся из привезённой сегодня бочки. По той простой причине, что больше взяться ему было неоткуда. А поскольку Дармоедов уехал на свинарник, стало быть, ангар, куда спрятали бочку, защищён только висячим замком! Инициативная группа в составе шести дембелей, не мешкая, проникла на склад и пробралась к заветной бочке.

…На покатом её боку красовались две жёлтые страшные буквы – широкой кистью было аккуратно выведено «ЯД». Вот тебе раз! Ребята поначалу даже растерялись. Но сержант Загоруйко, парень тёртый, почуял, что дело тут нечисто. Да и подозрительно стало ему, что надписи этой при разгрузке не заметил – очень уж в глаза бросалась. Он присел на корточки перед бочкой, колупнул жёлтую «Д» пальцем. Так и есть! Краска оказалась свежей, не высохшей. Надуть хотят отцы-командиры, пугают! А-ну, открывай… Через мгновение бочка лишилась пробки. Бойцы наклонили бочку и отлили немного жидкости в алюминиевую кружку, которую держал Загоруйко. Жидкость оказалась зелёной. Что за чёрт! Может, и правда, отрава какая? У Дармоедова-то в банке прозрачное было, как слеза, а тут, в стакане плескалось нечто бледно-зелёное, резко отдающее то ли химскладом, то ли аптекой. Дембеля растерялись.

Положение спас санинструктор. Сказав «А, была – не была, где наша ни пропадала!», он решительно забрал у Загоруйко кружку и не менее решительно сделал несколько глотков, шумно выдохнул, втянул воздух ноздрями, после чего спокойно объявил: «Мужики, это спирт с зелёнкой. Ну и гадость!». Мужики повеселели, и, не мудрствуя лукаво, решили зелёный раствор профильтровать.

Через полчаса длинный ряд коробок от противогазов был заполнен жидкостью из бочки. Капли очищенного спирта с глухим цоканьем падали в оцинкованный желоб, приготовленный комбатом для дачи. Капли собирались в жиденький ручеёк, стекавший в эмалированный тазик. Бойцы черпали спирт кружками прямо из него.

Веселье затихло за полночь, когда бойцы уже плохо ориентировались в пространстве. Однако бочку они всё же не забыли закрыть, склад – запереть, а противогазы разложить по холщовым сумкам. И всё бы закончилось хорошо, если б не принесла нелёгкая именно в этот день проверяющего офицера из Управления. Принесла полковника Свиридова эта нелёгкая в расположение в четыре утра, и дёрнул его чёрт заглянуть в казарму, когда личный состав, согласно распорядку, спал. К запаху портянок он, конечно, человек был привычный, не проймёшь, а вот перегарную вонь воспринимал болезненно. Перегар в казарме стоял такой плотный, такой густой, что у проверяющего навернулись слёзы. Сказать, что он рассердился, значит не сказать ничего. Он был разъярён, он был просто взбешён! В крайнем раздражении он вошёл в дежурку и приказал дневальному разыскать комбата, ротного и командиров взводов. А заодно старшину роты и начальника участка. Достать хоть из-под земли, живыми или мёртвыми! Дежурный, козырнув, исчез. Видимо, побежал доставать. А дневальный так и стоял, вытянувшись в струнку. И боялся дышать.

Прождал офицеров проверяющий до шести утра, с каждой минутой раскаляясь всё сильнее. Так никого и не дождался.

…Мотоцикл они оставили на заднем дворе. Ковалёв лично размотал тряпьё и на свет божий показалось противотанковое ружьё ПТР-39 системы Рукавишникова с увесистым прикладом и прямоугольным набалдашником на длинном стволе. Ковалёв нежно погладил ладонью ствол и велел Дармоедову:

– Веди.

Они обогнули свинарник. Борька всё ещё копался в корыте, стоя посреди загона. Ковалёв зашёл к нему с фронта и улёгся на траве, метрах в десяти. Борька перестал жевать и уставился на полковника. Не обнаружив явной угрозы, он снова ткнулся пятаком в отбросы. Ковалёв заслал патрон со скошенным наконечником в патронник, изготовился по всем правилам, прижал покрепче приклад к плечу, тщательно прицелился, точно между глаз, задержал дыхание и плавно нажал курок. Хлёстко ударил выстрел. Отдачей полковнику так садануло по плечу, что он невольно зажмурился. А когда открыл глаза, борова в загоне не оказалось.

– Где Борька? – недоумённо спросил Ковалёв, оборачиваясь к Дармоедову.

Тот долго не отвечал, ошарашено глядя на корыто. Потом, сглотнув, выдавил из себя:

– Нет больше Борьки, товарищ полковник. Совсем нет.

Он перелез через ограду, подошёл к корыту, поковырял носком сапога землю:

– Ни окорока нет, ни грудинки, ничего нет. Осталось только на холодец, ножки да уши. Остальное – в пыль, даже ошмётков не осталось. Ты чем его так?

– Бронебойным…

– М-да… Почти как у Садыкова получилось, в прошлом году. Они тогда бычка кололи. Взрывчаткой.

– И что?

– Ни бычка, ни сарая. У дома стекла выхлестало и крышу снесло.

– Ясно… Ладно, пошли, горе зальём.

Горе они заливали в бытовке, до самого утра.

В шесть часов разъярённый полковник Свиридов поднял роту в ружьё и устроил марш-бросок с полной выкладкой, то есть с автоматами, сапёрными лопатками, подсумками с пустыми магазинами и противогазами. Сам побежал рядом, налегке. Расчёт был прост: те солдаты, что были с похмелья, долго бежать не смогут, отстанут и таким образом отсеются автоматически. С ними-то он и собирался пообщаться плотней, собрав их вместе с командирами. Нюхать каждого он считал ниже своего достоинства. Однако молодые здоровые ребята бежали весело и споро, плотной колонной, а полковнику мешали одышка и живот. Он понял, что сдастся первым.

И тогда, чтобы усложнить солдатам задачу, он скомандовал «Газы!». Бойцы, не сбавляя темпа, надели противогазы. Через пятьдесят шагов один солдат резко сбавил шаг, споткнулся и упал. За ним второй. Третий. Вскоре вся рота распласталась на траве. Что за чёрт? Не могут же быть все с похмелья! Да и быстро как-то они попадали, разом. Встревоженный проверяющий подбежал к ближайшему солдату и сорвал с него противогаз. Солдат оказался пьяным до изумления. То есть до такой степени, что не мог ворочать языком вовсе, не мог даже приподнять голову, а только, не понимая, что происходит, смотрел на Свиридова. Полковник подбежал к другому солдату, потом – к третьему… Пьяными оказались все до одного, люди не могли встать не то, что на ноги – на четвереньки! А ведь каких-то четверть часа назад они были бодры и, конечно, трезвы. Свиридов растерялся. Он не понимал, что стряслось. Да и откуда он мог знать, что молодые разгорячённые бегом бойцы надышались паров спирта, которые не успели выветриться из противогазов…

На обратном пути колонна являла собой жалкое зрелище. Люди шатались, шли кое-как, держась друг за друга, то и дело падали. Ни дать ни взять – только с суворовского марш-броска. Шли долго и трудно. А когда добрались до казарм, полковник Свиридов сник совсем: на крыльце в окружении трёх генералов и какого-то гражданского стоял Генеральный конструктор и раздражённо притоптывал носком правой ноги.

Генеральный холодно осведомился, по чьёму распоряжению товарищ проверяющий устроил скачки с препятствиями. И почему люди так измождены с самого утра? Генеральный объявил, что со дня на день, а возможно, уже сегодня, ожидается прибытие высоких лиц, включая замминистра обороны. Не исключено, что прибудет и сам министр. Лично. А для проверки и сдачи объекта ему и его помощнику (Генеральный кивнул на гражданского, стоящего рядом) нужны люди. Генеральный объявил, что всю ответственность за срыв работ он перекладывает на плечи проверяющего. Кстати, что он тут проверяет? Ах, воинскую дисциплину… А гражданская профессия у товарища полковника имеется? Ну, токарь там, каменщик… Нет? Плохо. Не исключено, что придётся приобретать. Свиридов попытался оправдаться, но Генеральный выслушивать его не пожелал, объяснив, что он видит для товарища проверяющего один выход из положения: исчезнуть с глаз и больше не путаться под ногами. Но прежде пусть приведет в божеский вид солдат.

Андрей стоял за спиной Генерального и сочувственно смотрел на Свиридова. Ему показалось даже, что поникший полковник стал ниже ростом. И только он хотел вмешаться, хоть как-то заступиться, как на плац на полном ходу, с треском влетел мотоцикл с коляской – «Урал» цвета хаки. Из коляски торчал, целясь в небо, воронёный ствол противотанкового ружья. На нём восседали прапорщик Дармоедов и полковник Ковалёв. Мотоцикл затормозил так лихо, что оставил чёрные полосы на асфальте. Внимание Генерального переключилось на вновь прибывших, и солдатики под руководством проверяющего тихонько, бочком, стали просачиваться в казарму. Меж тем Ковалёв деловито погремел в коляске железками, вытащил ПТР и целеустремлённой походкой двинулся ко входу, начисто игнорируя и генералов, и шефа. Так и прошёл мимо, с ружьём на плече, едва не спихнув шефа с крыльца. Похоже, он просто не заметил высоких гостей. Генеральный возмущённо хмыкнул и зашагал за ним, Андрей прошмыгнул в дверь следом. И там, в прохладной полутьме казармы ему довелось увидеть знаменитую фляжку, когда шеф вынул её из внутреннего кармана пиджака. Ту самую, с левой резьбой. Фляжка была самодельной, из полированной нержавейки, похожая на чуть согнутую общую тетрадь, только блестящая – такие делали мастера в 38 цехе. Генеральный протянул фляжку полковнику. Андрей видел, что полковнику чудовищно плохо, видел, как он бледен, как трясутся его руки, с каким трудом он соображает, что происходит вокруг и какой жадностью он ухватился за спасительную фляжку. Дальше смотреть он не стал – он догадался, что будет дальше, и ему стало жаль полковника.

…Трое суток Андрей караулил бочку по ночам, спал с ней рядом, в обнимку. А днём бесценный груз охраняли по очереди прапорщик Дармоедов и Ковалёв. И не пропало ни капли! А, значит, измерительная платформа работала бессбойно. Генеральному очень понравилось, что жидкость в приборах зелёная (так они легче читались), он даже похвалил Андрея за смекалку. Объект тогда сдали вовремя. И пуск с новой, предсерийной платформы прошёл без сучка – без задоринки. Андрей впервые тогда увидел боевой железнодорожный ракетный комплекс БЖРК и поразился – поезд как поезд, а прячет в себе три пусковых. Крыша вагона откидывается – и из глубины вагона поднимается огромная ракета. Межконтинентальную баллистическую ракету РТ-23 (СС-23 «Скальпель» по классификации НАТО) – он увидел тоже впервые. Всего лишь восемь человек представляли КБ харьковчан. Восемь великолепных инженеров, восемь специалистов экстра-класса, восемь конструкторов божьей милостью принимали залуженную похвалу работе всего огромного КБ. Для них это был торжественный момент, какие не забываются, настоящий звёздный час. Андрей тоже проникся. Впечатлений ему хватило на всю жизнь. Только Генеральный посетовал, что вместо традиционных шашлыков после пуска подали холодец. А он совсем не любил холодец.