Дорога подводила нас к лесу, и лес,» будто бы синеющий издали, с каждым приближающим к нему шагом нравился мне все меньше и меньше: он не зеленел, а серел. Все больше и больше.

Сначала я подумал, что это у него какая-то мания; но когда мы остановились на окраине лесной опушки, общее чувство нерешительности охватило нас.

Лес покрывала паутина. Паутина и пыль.

Это был пыльный лес — никто и никогда ни разу не вытряхивал его, не проходился по нему с пылесосом или влажной тряпкой, не делал в нем генеральную уборку... Всем, решительно всем обитателям данного леса — от медведя и до самого последнего зайца — было на него плевать. В переносном смысле, естественно. Если бы они плевали буквально, в нем было бы грязно, согласен, но уж никак не пыльно. В лесу, скорее всего, никто и не жил: все, кто мог, уехали, а кто не сумел — вымерли.

А может, его кто-то заколдовал? Но лес большой — в одиночку бы не справились. В складчину, должно быть, колдовали.

- Непарный шелкопряд... — прошептал сэр Жеральд и мутная пелена спала с моих глаз. Ну, конечно, это был непарный шелкопряд, это его гусеницы затянули все деревья серой паутиной! А потом гусеницы состарились, из них начал сыпаться песок... то есть мелкая пыль — гусеницы-то маленькие — и покрыл всю растительность серой порошей.

Но стрелка дракомпаса упрямо указывала «вперед» и нам ничего другого не оставалось, как осторожно въехать под смыкающиеся над нашими головами пыльно-паутинные ветви.

Свет сквозь них сочился тоже пепельно-серый, запорошенный, запудренный, забивающий мозги серостью, мешающей думать. И, однако, кое-что интересное по сторонам виднелось, если вглядываться.

О-о-о! Это был не простой лес, тут произрастала масса редких и ценных пород деревьев. Но запустение отражалось и на них: железное дерево совсем заржавело, сандалии на сандаловом перезрели, вымахали аж до сорок пятого — сорок седьмого размера: те, которые висели, а большие давно попадали на землю и сгнили. Черенки не выдержали. На грабах гирляндами раскачивались надранные в экзешниках картинки — в основном, скабрезного содержания.

Видно было, что лес очень старый. Может, и находится он на какой-нибудь икстишке? Если образовался вдруг невероятный прорыв, и мы начали путешествовать по неведомой сети? Фидо?

— Хочется взять метлу и повымести отсюда всю нечисть! — не выдержал Юнис, брезгливо озираясь.

— Вот-вот, — иронично подхватил я, — давай отрежем нашим лошадям хвосты, привяжем их на копья — и получатся великолепные метелки!

- И куда выметать? — поддержал меня сэр Жеральд. — Тут же вокруг одна пыль.

- Все равно — противно видеть такое! — Юнис раздраженно ударил рукой по свисающей над головой ветке.

Плюх! Громадный пласт пыли сорвался с нее и, ударившись о землю, окутал нас серым облаком.

— Тьфу! — заплевался сэр Жеральд. — Думай, что делаешь!

Но было уже поздно: освобожденная от пыли ветка, дернувшись вверх задела соседние, и те принялись радостно сбрасывать пылевой груз на наши головы и вокруг.

Наконец-то мы дождались свободы! — словно закричали деревья.

— Ходу! — скомандовал я, пришпоривая коня. — Шарфы на рот! Прищурить глаза!

Вокруг нас забушевала пыльная буря, дышать и смотреть стало практически невозможно, лишь неясное пятно впереди указывало приблизительное направление движения, но все равно мы то и дело задевали за ветви, добавляя хаоса в бушующий ураган...

Пыль набивалась в глаза; шарфы, поднятые на рот, тоже слабо спасали, и синхронный кашель сопровождал нашу скачку. И как только лошади не задохнулись? — разве что потому, что у них морды длинные и они успевали просунуть голову вперед между клубами пыли до того, как те достигнут ноздрей. Значит, они скакали практически не глядя, ориентируясь исключительно на чистый воздух, пока еще струящийся по просеке-аллее навстречу нам. Мы тоже почувствовали его и сильнее пришпорили коней. Но те и так знали, что делать.

Задыхаясь и кашляя, со слезящимися глазами, мы вырвались на свободу — стало светло, мы скорее почувствовали это, чем увидели и еле-еле успели остановиться, завидев перед собой застилаемыми потоками слез глазами высокую желтую стену.

— Что за чертовщина! — завопил, соскальзывая с седла, сэр Жеральд, не успевший затормозить и врезавшийся в нее боком: лошадь успела развернуться. — Стена — мягкая!

Мы попрыгали с коней и выхватили мечи: полуослепшие, кашляющие, но уже готовые дать отпор любому врагу, перегородившему нам дорогу сплетенными из соломы стенами — точно такие же возвышались и с обеих сторон; и лишь сзади продолжал клубиться пылью темный провал прохода и доносились глухие удары пылевых пластов о землю.

Эх, нам бы рвануть назад! Но возвращаться в пыль никому не хотелось, а потом и стало поздно: поверхность под ногами заколебалась, затряслась и я почувствовал себя поднимаемым на большую высоту. Ощущение было, как в лифте, но что почувствовали сэр Жеральд и Юнис — не знаю. Ездили ли они в лифтах?

От неожиданности мы даже свалились на зем... на пол... на ту поверхность, на которой оказались — кстати, тоже очень похожую на сплетенную из соломы.

Появилась четвертая стена, заключив нас в замкнутое пространство. А вместо крышки возникла страшная одноглазая морда, осклабившаяся в ухмылке.

Сначала я подумал, что его циклопичность проистекает от той же пыли, которая заставила и меня прищурить один глаз. Так что сначала я ему даже посочувствовал, как товарищу по несчастью: попала пыль в глаз, вот он его и закрыл. А поскольку глаз у него большой, то и пыли туда набилось много.

А потом я протер свои глаза и увидел, что циклоп — природно одноглазый. Да и последующие слова циклопа не оставили никакого сомнения относительно его намерений.