31. Молитва дикарки
Пеленгатор — у ног, два свеженьких кхета — возле пеленгатора, и я тут же — весь увешанный ракетами, ракетницами и мегафоном. Так сказать, готовый к бою.
Уходя в пойму Кривого ручья встречать вертолёт, я заглянул к Тору, предупредил, что вернусь дня через два-три, и спросил: не боится ли он, что хуры, которых сыны неба отбросят от селения ту-пу, могут по дороге домой «завернуть» к купам? Вроде бы тут недалеко… И меня не будет…
— Боюсь, — признался Тор. — Они — хуры. Всё могут. Где они сейчас?
— Недалеко от ту-пу. Спят.
— Их можно всех убить. Спящих. Но мы уже не успеем. Пока дойдём — они проснутся.
— Убьёте этих — придут другие, — возразил я. — Их много. Надо их напугать. Чтоб боялись и не приходили.
— Страх забывается. — Тор философски почесал за ухом. — Сегодня страшно, завтра — нет. От страха излечиваешься, как от болезни. Наш колдун умел лечить и болезнь, и страх. У хуров тоже есть колдун. Испугаются — он вылечит.
— Может, послать разведку? — осторожно спросил я. — Чтоб хуры не могли прийти неожиданно.
— Разведка ушла на рассвете, — грустно сообщил Тор. — Сар, Кыр, Шур… Они встанут у Глубокого оврага. Хуры не минуют этот овраг, если пойдут к нам. Сар успеет предупредить. Он бегает быстрей любого хура. А ты не можешь остаться?
— Вождь Мих зовёт.
— Тогда иди. Вождя надо слушаться.
Я вернулся в палатку, разложил карту на столе. Безымянный овраг тянулся в сторону Аки с северо-востока на юго-запад — как точная параллель курсу разбойников-урумту. Именно из этого оврага и вытекал Кривой ручей, упирался в небольшое плоское нагорье и резко поворачивал на восток, почти параллельно Аке. Не исключено, именно на этом повороте ручей и врезался в слюдитовую жилу, потихоньку вымывал из неё при разливах изумруды и уносил к селению купов. Самое подходящее место!.. А длина оврага немаленькая — восемь с половиной километров. Действительно, никак его не минуешь, если сворачивать на селение купов с ближних северных подходов к пещерному посёлку ту-пу.
А если с дальних подходов?.. Кто знает, сколько пробегут разбойники в страхе перед светом прожекторов и воем вертолётной сирены?
Как-то неспокойно стало на душе.
По оврагу я аккуратно написал название — «Глубокий» — и сложил карту. Переносить Совет из-за меня не станут. Я не член его, и моё присутствие не обязательно. И что-то там решат без меня, но с непременным Женькиным участием? А выполнять потом мне… Не время для предчувствий и капризов!
И вот теперь стою в широкой пойме, жду вертолёт, вспоминаю прочитанную вчера новеллу «Начало города» и ещё полкниги вслед за нею. Розита словно предупредила меня! Обдумала в Нефти за ночь моё жёсткое интервью и утречком вложила мне эти микрофиши в карман. Смотри, мол, не строй свой будущий город на человеческих костях! Как строили некоторые другие города. И особенно часто — в России… Вроде и не в лоб, но всё понятно…
А приятно иметь дело с умными людьми! И раздражения не вызовут, и деликатненько предупредят тебя о возможности грубых ошибок, и не станут ковыряться в твоих душевных ранах, лезть с бестактными вопросами… На Земле всего этого в моей жизни хватало — и во дворе, и в школе, и в интернате. Каких только глупостей ни видел я и ни слышал!.. И если бы не улетел, полжизни потратил бы на борьбу с дураками и подлецами. А в «Малахите» — как отрезало. Мы там шутили: «Это лагерь без дураков». И в итоге получили общество без дураков на другой планете. Но ведь только временно! Вот в чём беда… Всё упорнее вторгаются в наше «избранное общество» местные племена. А они «Малахитов» не кончали…
Сначала яростные упрямые и безжалостные ра. Теперь вот яростные упрямые и безжалостные урумту. И сколько ещё их будет!.. Никуда не денешься от их дикости и глупости. Придётся приспосабливаться. Потому что они к нам приспособиться не могут. Просто не понимают, чего от них хотят. И очень нескоро поймут.
Совсем не тем должен я заниматься на Западном материке. Не гонять дикарей, а учить их — строить, одеваться, лечиться. Но ведь не дают!
Впрочем, мелькают и отрадные моменты. Вот сегодня раненько утром побежал за кхетами — угостить Джима и Бруно. И, не дойдя до ближнего куста, услышал вдруг из леса знакомую до боли мелодию в простеньком незатейливом исполнении почти детского голоска. Кто-то напевал мелодию песенки Розиты «На планету, где нет зимы…» Начинял её словами купов. Мелькали знакомые «кхон», «кхун», «кхет», «шаш», «ухр», «хурум». И ещё — «Сан».
Я остановился, замер. Девочка пела одно и то же. Как бы повторяла один куплет. Как бы настойчиво просила кого-то о чём-то. И оттого песня напоминала молитву. А в молитве сквозила печальная поэзия души, которая явно не была удовлетворена судьбой.
Через листву я постепенно разглядел деревянный чурбан, вертикально привязанный лианами к изогнутому обломанному стволу дерева, поваленного порывом ветра. На верху чурбака торчал вбок толстый, тоже обломанный сук. Вся вместе конструкция напоминала чем-то голову и шею верблюда и была увешана шёлковыми и капроновыми ленточками, которые щедро раздавал я в первые дни. Кроме ленточек висели на чурбаке, на стволе и на суку ожерелья из звериных зубов, разноцветные куски сатина, хвосты каких-то животных и даже целая оленья голова с короткими рогами. А перед чурбаком, спиной ко мне, с красными моими ленточками на шее и на затылке, стояла на коленях Лу-у, качалась и тихо напевала песню-молитву — незнакомым мне голосом. Возможно, просила у лесного божества, чтобы оно дало ей удачу, спасло от смерти в руках хуров и от зловещих их пещер, которые хуже смерти, чтобы превратило Сана в друга и брата. Ведь столько кхетов Лу-у ему перетаскала…
Почему уж выбрала и запомнила она именно эту мелодию — среди многих других, звучавших в телеконцерте? Только догадываться я мог… Потому ли, что именно голос Розиты произнёс «Ухр Лу-у»?.. Потому ли, что Розита так небесно красива, как никто больше? Потому ли, что на лице её было отчётливое страдание, когда пела она в концерте эту песенку? А дикарка увидела страдание и поняла… Пойди, догадайся!
Неслышно отступил я назад и ушёл без кхетов. Попозже за ними сбегал. Когда увидел дочку вождя между хижинами.
В селении она не пела. Ни разу. И вообще никто не пел. Никакие мелодии тут не звучали — кроме тех, что преподнесла купам телепередача.
Но, если запомнила Лу-у из неё хоть одну мелодию, — значит, и другие способны что-то запомнить и повторить. И значит, музыкальными талантами Бог моё племя не обделил. Было бы время проверить это и развить!
Марат вот часто крутит в племени ра магнитофон. Ко всеобщему удовольствию! А мне некогда! Всё время тревожное. И сегодня, похоже, Лу-у почувствовала тревогу раньше меня. Разведка ушла, когда я ещё спал. А Лу-у это уже знала… И вот побежала умилостивить лесное божество. Наверное, ещё и новую ленточку ему навесила. Ну что ещё могла она принести своему лесному богу?
…Бесшумный вертолёт неожиданно вынырнул из-за сизого облачка, подсвеченного малиновыми закатными лучами, и быстро пошёл на снижение. Над кабиной его почему-то торчали два длинных чёрных раструба — как насторожённые уши крупного животного. Зачем они? Новая конструкция сирены, что ли?
Через три минуты мы обнимались с Джимом и Бруно, они хлопали меня по плечам и утверждали, что вид у меня «очень свежий». Видимо, от постоянного пребывания в чистом лесном воздухе. Чем, понятно, городская жизнь не балует…
Впрочем, долговязый Бруно за «отчётный период» тоже не побледнел, а полный мощный темнокожий Джим — не похудел. Какими были, такими и остались.
Мы выкатили по сброшенному поверх лесенки трапу один контейнер, я вынес канистры с запасной горючкой для своего вертолёта и внёс вместо них в машину два кхета. На крыше контейнера я заметил густо-синий шишак и спросил, зачем он нужен.
— Это пеленгатор, который ты включишь из Заводского района перед вылетом, — объяснил Бруно. — Когда пойдёшь сюда на вертолёте. После Совета.
— Я рассчитывал на ранец.
— Ты так часто жалуешься на нехватку времени… — Бруно усмехнулся. — Вертолётом быстрей! Да и второй свой контейнер прихватишь.
— Я помню, что мне обещали два. Не успели второй заполнить?
— Успели. — Бруно вздохнул. — Сняли в последний час. Потому что я взял «Контур». Больше вертолёт не поднял бы.
— Эти раструбы на кабине — от «Контура»?
— Догадался?
— Нет. Я же никогда не видел его. Но раз уж ты сказал…
— Мне подумалось, что «Контур» нам не помешает, — как-то грустно произнёс Бруно. — Если учесть мостик твоих «пещерных крыс»…
«Контуром» называлось изобретение, в разработке которого Бруно участвовал ещё на Земле, и которое, собственно, привело его в «Малахит». Эта громадная электромагнитная петля висела в воздухе и создавала неодолимую преграду безо всяких тяжеловесных силовых колец. Кольца надо прокладывать звеньями по земле и привязывать хотя бы к временной передвижной электростанции. «Контур» же работал от аккумуляторов. Правда — недолго. Но нам ведь надолго и не надо!
В «Малахите» мы про «Контур» только слыхали. На Рите он ещё не применялся — нужды не возникало. А применять его пока умели только Бруно и его жена Изольда. Она вообще-то работала учителем по физике. Но не раз говорила, что электромагнетизм знает профессионально. То есть, понималось, на уровне инженера.
…— Так что второй контейнер привезёшь сюда сам, — добавил Бруно. — А сейчас машину поведёшь?
— Могу. Дважды летал.
Я сел в пилотское кресло, включил мотор, поднял вертолёт и спросил:
— Показать селение купов?
— Они не испугаются? — уточнил Бруно.
— По-моему, уже привыкли.
— Тогда покажи.
Над селением я сделал два круга. Люди, понятно, глядели на машину, но никто не бегал, не суетился. Действительно, привыкли…
Мы пошли над рекой. Я объяснил друзьям, как обращаться с кхетами и показал приток, уходящий во владения айкупов.
— А что за ними? — пробасил Джим.
— Теrra incognita. Где-то далеко на юге — могила Риты Тушиной.
— Ничего, — успокоил Джим. — Доберёшься. Ты упорный. Вот когда прогоним хуров…
— Вы смотрели допрос?
— Все смотрели. Дали по телевидению.
— А спящими хотите их поглядеть?
— Это не разрушит сценарий? — уточнил Бруно.
— Пройдём повыше. Возьмите бинокли. Урумту ещё не видели вертолёт. Авось не испугаются.
Я развернул машину на север и вскоре обнаружил знакомые по карте очертания Глубокого оврага. У него почти не было ответвлений, характерных для оврагов, которые размываются водой. Значит, это тоже тектонический разлом, как бы поставленный под углом в сто двадцать градусов к тому, на котором жило племя ту-пу. Не исключено, из одного эпицентра ударила волна, разломившая землю тут и там. Найду ли я его когда-нибудь?
Урумту спали на полянке — точно так же, как в прошлом походе. Спали открыто, вольготно, спокойно, раскинув руки и ноги, разбросав оружие. Но кто-то, видимо, дежурил на этот раз — дымил костёр. Остальные набирались сил. Закат пунцово догорал на западе, фиолетовые сумерки наползали с востока. Вот-вот упадёт темнота, разбойники проснутся, подкрепятся и рванут.
Но не знают они — навстречу чему…
