Глава 15
13 час. 45 мин. 21 ноября 20** года,
г. Москва, Казанский вокзал
— Ушёл из дома и не вернулся, — глядя на отпечатанную типографским способом листовку, вслух прочитал Тушкан. — Слышь, Михалыч! — радостно заорал напарник. — Да это никак ты!
На листовке было фото десятилетней давности, и Калмыков на нём выглядел молодцевато и даже респектабельно. Сам скиталец нынче слабо походил на свой фотопортрет, точнее, совсем не походил. За месяц странствий Климент Михайлович похудел, осунулся, и зарос седой щетиной. Одежда на нём поистрепалась и теперь он своим видом напоминал вышедшего на пенсию бюджетника. Примкнувший к нему Тушкан, к удивлению Калмыкова, не изменился вовсе. Видимо, привычка вести кочевой образ жизни и довольствоваться в жизни малым наложила на него неизгладимый отпечаток. Невзирая на погоду и время года Тушкан постоянно был одет в потёртое демисезонное пальто, а на его крысином лице крупными буквами была написана готовность к любой афере, если она сулила хотя бы малую прибыль. Тюрьмы, или как говорил сам Тушкан, «зоны», не боялся, так как всегда «работал» по мелочам, что подразумевало минимальный срок, да и то при самом наихудшем раскладе.
— Помолчи! — прошипел Калмыков, со страхом озираясь по сторонам.
— Да ладно, Михалыч! — беззаботно махнул рукой Тушкан. — Тебя сейчас мама родная не узнает, не то что «легавый» . Они стояли возле стенда «Внимание! Розыск» на Казанском вокзале, и Калмыков заметно нервничал.
План, который он выстрадал на украинской территории, только сначала казался простым и легко выполнимым. На деле всё оказалось гораздо сложнее. Убеждать Суслова в необходимости вернуться обратно в Москву пришлось долго. Возвращаться в Златоглавую Тушкан категорически отказывался. Сначала он придумывал различные отговорки, но после того, как Климент Михайлович окончательно раскрыл замысел быстрого и гарантированного обогащения, Тушкан, впечатлённый размером причитающейся ему в случае успеха доли, махнул рукой и согласился.
— Боюсь, «замочат» меня на исторической родине! — шмыгнул носом Родион. — Но деньги хорошие, стоит рискнуть.
— Да и меня в Москве не с цветами встречать будут, — вторил ему Калмыков. — Девять граммов свинца и для меня приготовлены, но другого выхода я не вижу. Нельзя нам всю жизнь по съёмным хатам прятаться — годы не те, да и деньги на исходе. Надо взять куш, чтобы на всю оставшуюся жизнь хватило, а потом — ищи ветра в поле!
— Это правильно, — качнул головой Тушкан. — Это я очень даже одобряю. Я вот уже давно об израильской визе мечтаю! Климат там для меня подходящий, медицина, говорят, одна из лучших в мире, что для моего подорванного здоровья тоже очень много значит, но главное, в Израиле никто не спросит о происхождении капитала, и, оттуда, как в старину с Дона, выдачи нет! А ты, Михалыч где гроши будешь тратить?
Однако ответить Калмыков не успел, так как в противоположном конце зала показался милицейский патруль и друзья-подельники поспешили ретироваться.
План Климента Михайловича был прост, а значит, реально выполним.
— Лучшая защита — нападение! — решил про себя Калмыков, и запланировал пустить на заклание одного из «партийных казначеев» «Ближнего круга». Кого именно придётся трясти, Калмыков так и не решил, но после того, как подошва его нечищеного ботинка коснулась перрона Казанского вокзала, решение пришло само собой.
Смысл всей операции состоял в том, чтобы обманом, а если придётся, то и при помощи угроз, вытрясти из «казначея» номер хотя бы одного банковского счёта, на котором хранились активы «Ближнего круга». После этого деньги предстояло поделить и разбросать по нескольким номерным счетам. Финальный аккорд этой не слишком хитроумной операции должен был проходить под лозунгом «уносите ноги»! Учитывая, что служба безопасности «Ближнего круга» и её руководитель Вацлав Лещинский в стороне стоять не будут, предстояло как можно быстрее исчезнуть из столицы, а впоследствии и из государства. Здесь, как нельзя лучше, могли пригодиться связи Тушкана в криминальном мире.
— Уходить надо с новыми ксивами , — пояснял Тушкан напарнику после того, как последний за рюмкой горилки поделился с ним своим планом. — Чтобы за собой никаких следов не оставлять! В Москве этот вопрос я беру на себя. Тебе, Михалыч, как с бывшему экономисту, поручается финансирование нашего предприятия. Уходить будем через Хохляндию — там полицейские не так зверствуют, и режим помягче. Потом рванём в Германию или Чехию, а потом мы с тобой разбежимся.
— Согласен! — заявил бывший экономист. — По рукам!
Оставалось найти и прижать к стенке «казначея».
— Ты мне только его покажи! — хорохорился Тушкан. — После беседы со мной он тебе всё выложит, даже то, что было с ним в босоногом детстве!
Калмыков согласно кивал головой, втайне надеясь, что «казначеи» — люди преклонного возраста, и вся «работа» с ними ограничится психологическим прессингом и до физической расправы дело не дойдёт.
Вот с этой не слишком благородной миссией друзья-подельники и сошли с поезда в холодный ноябрьский полдень на заплёванный перрон Казанского вокзала.
Свой первый визит Климент Михайлович нанёс утром следующего дня, после того, как они с Тушканом устроились на съёмной квартире в Измайлово.
— Далековато, — заныл Тушкан, переступив порог нового жилища.
— Зато безопасно, — отрезал Калмыков. — Размещайся, обстраивайся, а я тем временем подниму старые связи.
Тушкан согласно кивнул и открыл дверцу пустого холодильника.
— Я бы в твоё отсутствие, Михалыч, по хозяйству пошустрил, — шмыгнул носом Родион. — Харчей бы прикупил, обед сварганил!
— Хорошо, — согласился Калмыков и бросил на столешницу кухонного стола несколько крупных купюр. — Зря не трать и много жратвы не набирай: мы здесь ненадолго.
— Ну, это как фишка ляжет! — глубокомысленно произнёс Тушкан. — Ещё ксивы оформить надо.
— С этим придётся поторопиться, — сухо подытожил партнёр. — Сам понимаешь, если куш возьмём, то нам здесь лишней минуты оставаться нельзя.
С этими словами Климент Михайлович хлопнул дверью и поспешил вниз по лестнице на выход. Оказавшись на улице, Климент Михайлович машинально поскрёб заросший щетиной подбородок и запоздало спохватился: вид был далеко не парадный. Явиться в таком виде, значит, заранее обречь себя на неудачу. Бывшие соратники сразу заподозрят неладное и былой откровенности не дождёшься. Калмыков вздохнул: предстояли дополнительные расходы. Однако делать было нечего, и он направился в ближайшую парикмахерскую.
— Побрить и постричь! — коротко велел Калмыков, усевшись в кресло мастера.
— Как будем стричься? — поинтересовался пожилой парикмахер, накидывая на клиента свежую накидку и повязывая на шее одноразовый воротничок.
— Стригите под «бокс»! — после короткого раздумья сообщил Климент Михайлович. — Помните, была такая стрижка?
— Без проблем! — ответил мастер и взялся за инструмент.
Через полчаса из кресла встал человек, который Калмыкова напоминал отдалённо. Это был пожилой мужчина с волевым лицом, и умным, немного усталым взглядом.
— Ни дать, ни взять — отставной полковник американской армии! — поглаживая коротко стриженный затылок, пошутил Климент Михайлович и щедро расплатился с парикмахером. После чего зашёл в магазин «Эгоист», расположенный через дорогу от парикмахерской, где приобрёл недорогой костюм, строгий галстук и белую сорочку. Оставалось поменять заношенное пальто, но денег оставалось немного и Калмыков потратил ещё полчаса, но отыскал магазин «Секонд Хенд».
— Мне нужно приличное пальто, можно даже устаревшего покроя и строгий головной убор, — сказал он молоденькой черноглазой продавщице.
— Придётся немного подождать, — ответила девушка и куда-то ушла.
Через четверть часа она принесла чёрный реглан, как раз нужного размера. С головным убором пришлось повозиться: Калмыков не то, чтобы капризничал, но пытался подобрать к пальто приличную зимнюю шапку. Наконец остановил свой выбор на поношенной, но в хорошем состоянии пыжиковой шапке. Надев обновки, он с удовольствием покрутился перед зеркалом и остался доволен: теперь он напоминал именно того, кем являлся на самом деле — бывшего советского функционера на пенсии.
— Теперь можно и в гости наведаться. — пробормотал довольный Калмыков и шагнул за порог магазина.
* * *
11 час. 25 мин. 22 ноября 20** года,
г. Москва, Чистопрудный бульвар
Элеонора Владиславовна Вишневская всю свою сознательную жизнь прожила в Москве на Чистых прудах и покидала любимый город на короткое время лишь для того, чтобы окунуться в изумрудные волны Чёрного моря или глотнуть живительной минеральной воды где-нибудь на ведомственном курорте под Кисловодском. Юность Элеоноры Владиславовны пришлась на годы становления Советской власти, и рассчитывать в такое бурное время на хорошую партию даже такой красивой девушке, как она, было глупо. Поэтому, немного поразмыслив красивой головкой, Элеонора остановила выбор на выпускнике финансовой академии Иосифе Киквидзе, с которым судьба свела её на одной из студенческих вечеринок. Этот молодой брюнет с явной примесью кавказкой крови в своих действиях был энергичен, последователен, и в перспективе должен был стать одним из тех специалистов, на которых должна опереться новая власть.
— Ну, и кто твой избранник? — с нескрываемой иронией поинтересовался Владислав Вишневский, отец Элеоноры, когда дочь за утренним чаем сообщила о намерении выйти замуж. Владислав Андреевич был воспитан на старорежимных принципах и не скрывал своей политической ориентации. Будь на его месте кто-то другой, то его просторную квартиру в центре Москвы давно бы экспроприировали, а хозяина отправили на строительство очередного канала. Однако Владислав Андреевич являлся одним из столпов русской медицины, и его имя было хорошо известно во всём мире, поэтому новые власти его не трогали.
— Он экономист, — потупив очи, тихонько произнесла девушка.
— Хорошо хоть не махновец, — вздохнул отец и углубился в чтение газеты.
— Дворянин? — по привычке поинтересовалась мать.
— Нет, — ещё больше потупилась дочь. — Он из нового поколения.
— Я так и знала, что этим всё кончится! — с горечью произнесла мадам Вишневская. — Какой-нибудь кухаркин сын в косоворотке из кумача и смазанных дёгтем сапогах заберёт нашу дочь и сделает из неё посмешище!
Однако, несмотря на предубеждение семьи Вишневских, свадьба состоялась, и Элеонора сменила звучную девичью фамилию Вишневская на никому не известную пока фамилию мужа Киквидзе. Надо отдать должное прозорливости юной девушки: о сделанном в юности выборе она ни разу в жизни не пожалела. Иосиф стал тем самым молодым специалистом, из которых впоследствии сформировалась новая советская элита. Со временем муж вышел в большие начальники, обзавёлся нужными знакомствами, и Элеонора Владиславовна зажила не хуже, чем в девичестве при старом режиме. К её услугам были лучшие московские магазины и закрытые ведомственные санатории Черноморского побережья, которые она посещала с завидной регулярностью. В узком элитарном кругу Элеонора Владиславовна славилась тем, что открыто принимала ухаживания представителей московской богемы. С возрастом она стала утверждать, что именно она послужила прототипом главного женского образа в известном романе о Мастере и его возлюбленной.
После смерти мужа Элеонора Владиславовна осталась в огромной квартире одна: дети выросли и разлетелись по свету, а возится с внуками она не любила, предпочитая любить их на расстоянии. Изредка заезжал Дмитрий — самый младший и самый любимый из внуков. Дмитрий был в том возрасте, когда пора было обзаводиться собственным «гнездом», но бизнес отнимал у него всё свободное время и к тридцати годам он ещё ходил в женихах. Элеонора Владиславовна решила исправить этот досадный недостаток. В годы её юности тридцатилетний неженатый мужчина выглядел подозрительно.
— Это же моветон! — откровенно призналась Элеонора Владиславовна Калмыкову — старому товарищу покойного мужа, который нанёс ей визит вежливости.
— И, что же Дмитрий? — поинтересовался Климент Михайлович, прихлёбывая чай из чашечки тончайшего китайского фарфора.
— Ах! — разочарованно махнула рукой Элеонора Владиславовна. — Этот мальчишка не оценил по достоинству моих усилий. А уж каких я девушек ему подбирала: москвички в седьмом поколении, наследницы великих русских фамилий! Кстати, они все внучки и внучатые племянницы моих подруг, поэтому наличие среди них самозванки или охотницы за московской пропиской исключается полностью. Все девушки из состоятельных московских семей.
— Не может быть, чтобы Дмитрий проигнорировал Ваши старания полностью! — сделал удивлённое лицо гость. — Я знаю Дмитрия с детства, это вполне адекватный молодой человек, который, по моему мнению, не чуждается маленьких радостей жизни.
— Очень даже не чуждается! — возмущённо воскликнула хозяйка квартиры. — Последнее время он только этим и занят.
— То есть, Вы хотите сказать, что Дмитрий загулял! Так, кажется, говорят в подобных случаях?
— К сожалению Вы правы, мой друг! Я сама веду светский образ жизни, но напиваться каждую ночь в современных клубах — в этих плебейских ночных заведениях, это, знаете ли. переходит всякие границы! К тому же он продал свой бизнес и неожиданно собрался эмигрировать в Штаты.
— Не может быть! — воскликнул Климент Михайлович, интуитивно почувствовав, что именно сейчас ему откроется то, за чем он и пришёл к вдове бывшего «партийного казначея».
— Увы, мой друг, он сказал мне сам, когда я пригласила его к себе для серьёзного разговора. Однако должна признаться, что разговора у нас не получилось. Этот мальчишка явился ко мне утром будучи «подшофе», и на мои увещевания отвечал колкостями и скабрёзными шуточками. Какая невоспитанность! И это мой внук! Напоследок он сказал, что сейчас он настолько богат, что может купить всех моих подруг вместе с их жилплощадью, племянницами и внучками, но не делает это только потому, что ему претит запах нафталина!
— Интересно, что он этим хотел сказать? — осторожно вклинился в монолог хозяйки гость.
— Вероятно то, что некоторые из девушек, которые могли составить Дмитрию партию, уже вышли из возраста Венеры. — сконфузилась вдова.
— Я имел в виду упомянутое вашим внуком богатство, дражайшая Элеонора Владиславовна, — уточнил Калмыков.
— Ах, какое там богатство! — всплеснула руками хозяйка. — Да и откуда ему взяться? Мой бедный Иосиф работал всю жизнь, но из нажитого богатства осталась только эта квартира, да бывшая обкомовская дача. К сожалению, бывшая власть не сильно жаловала своих верноподданных. Иосиф говорил, что это делалось специально, чтобы не допустить буржуазного перерождения.
— Интересно, и чем всё это закончиться?
— Боюсь, мой друг, что финал у этой истории будет трагическим. Последний визит Дмитрия даёт мне все основания так предполагать. Он явился ко мне поздно ночью, пьяный и вёл себя истерически, как забеременевшая курсистка! Кричал, что всё кончено, что его посадят, и что во всём виноват мой бедный покойный муж. Из всего этого пьяного бреда я поняла лишь, то, что милиция при обыске изъяла у Дмитрия письмо покойного Иосифа, в котором он признаётся в тайных грехах против Советской власти.
— Не может быть! Вероятно, Дмитрий действительно был сильно пьян и что-то напутал.
— Возможно, но он всё время говорил про какой-то «ближний круг» и какие-то принадлежавшие ему сумасшедшие деньги! Я так ничего толком и не поняла, а он разозлился, немилосердно хлопнул дверью и ушёл.
— И где он теперь?
— Не знаю. Возможно, в подвалах Лубянки.
— Дражайшая Элеонора Владиславовна! В подвалах Лубянки давно никого не содержат. Все узники находятся в тюрьме, вернее, следственном изоляторе «Матросская тишина».
— Ах, мне всё равно!
— Простите милейшая Элеонора Владиславовна, но мне не совсем понятен Ваш рассказ. Вы сказали, что обыск у Дмитрия производила милиция.
— Да, это действительно так. Дмитрий ещё назвал фамилию следователя — Морозов.
— Тогда при чём здесь Лубянка? Я хотел сказать, почему Вы думаете, что Дмитрием заинтересовалась контрразведка?
— Я поняла, что это связано с какими-то государственными делами, к которым имел отношение мой покойный муж.
— Это всё так странно! Я Вам от души сочувствую! — фальшивым голосом произнёс Калмыков и торопливо стал собираться.
Хозяйка проводила гостя до порога, а потом, закутавшись в плед, долго стояла возле разукрашенного морозными узорами окна, и память услужливо рисовала картинки из её далёкой довоенной жизни.
— Всё-таки Маргарита — это я! Определённо я! — сказала она самой себе. — Ведь не мог он забыть всё, что тогда было между нами!
И, пристально вглядевшись в обрамлённое старинной бронзой зеркало, осталась довольная собой, отыскав в чертах своего стареющего лица что-то демоническое.