Книга: Три заповеди Люцифера
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12

Глава 11

12 час.00 мин. 1 ноября 20** года.
г. Москва, ул. Щепкина-42.
Министерство энергетики РФ
О том, что его продуманный до мелочей план неожиданно дал сбой, и его старый товарищ Калмыков каким-то чудом уцелел, Мостовой догадался утром 1 ноября. Всё было, как всегда: деловая суета в министерских коридорах и напряжённая рабочая атмосфера в каждом кабинете министерского чиновника. Отрегулированный годами механизм не давал сбоев. Раньше это Василия Ивановича радовало, но утром 1-го ноября попахивающий солдатской муштрой порядок его раздражал. Не этого он ждал холодным ноябрьским утром. Калмыков много лет проработал в министерстве под его началом, поэтому известие о его насильственной смерти должно было если не взорвать общественное сознание, то хотя бы нарушить заведённый порядок. Однако ничего подобного не было: доклады подчинённых были по-деловому краткими и конкретными, секретарша, напоминавшая осанкой и неприступным видом Снежную королеву, была, как всегда, с рядовыми посетителями высокомерно вежлива, а с высокопоставленными мила и предупредительна. Короче говоря, ни малейших признаков истерики и удивления в коллективе не наблюдалось.
— Значит, Калмыков жив, — сделал окончательный вывод Мостовой, когда стрелки часов сошлись на цифре двенадцать, а жадное до сенсаций «Московское радио» так ничего и не сообщило о судьбе персонального пенсионера и почётного гражданина г. Москвы Калмыкова К.М.
— Неужели помогла старая чекистская выучка! Да, умел Иосиф Виссарионович подбирать кадры!
После этого в голову министру пришла популярная среди русской интеллигенции ещё со времён Достоевского мысль: «Что делать»?
— Если Калмыков жив, то где он сейчас и почему не даёт о себе знать? — ломал голову Мостовой. — А может, он всё-таки мёртв, а шум вокруг его смерти не подняли лишь потому, что труп до сих пор не обнаружен? — мелькнула спасительная мысль. — Я ведь не знаю, как там всё произошло, и что предпринял исполнитель после ликвидации Калмыкова.
И тут Василия Ивановича пронзила мысль от которой стало холодно в животе, и от недоброго предчувствия тоскливо заныло сердце. Он вдруг вспомнил, что исполнитель не был в курсе его «гениального» плана и действия Калмыкова обязательно расценит, как решение заказчика на его ликвидацию.
— Старый дурак! — произнёс Мостовой вслух и от досады припечатал по столешнице кулаком. — Как я мог так промахнуться? — Доигрался! Теперь жди больших и очень больших неприятностей!
Василий Иванович понимал, что киллер постарается выяснить личность старика, от которого напрямую получал заказы и свести с ним счёты.
— Этот вариант маловероятен: я ведь мог быть всего лишь посредником, — утешал он сам себя. — Однако, так или иначе, но я его единственная зацепка, и если он собрался мстить, то по-любому отыщет меня. Надо его упредить, но как? Канал связи, по которому я вызывал его на встречу, ничего не даст. Скорее всего, киллер после покушения на него уничтожил сотовый телефон вместе с сим-картой и тем самым обрубил все концы. Лично я бы именно так и поступил.
На всякий случай Василий Иванович позвонил на домашний телефон Калмыкова, но его встревоженная жена ответила, что Климент Михайлович ещё вчера вечером уехал на автомобиле в неизвестном направлении, и больше дома не появлялся. Оставалось только ждать. Ждать Мостовой не хотел, поэтому вызвал машину и поехал в загородный дом отдыха для ветеранов войны и труда, где в это время находился глава контрразведки «Ближнего круга» Вацлав Лещинский.

 

* * *
14 час.10 мин. 1 ноября 20** года.
Ближнее Подмосковье
Санаторий МВД «Дзержинец»
Вацлава Лещинского с Железным Феликсом роднили два факта: во-первых, Вацлав, так же, как и Дзержинский, был поляком, и во-вторых, тоже был чекистом, как говорится, до мозга костей. Чекистами были отец Вацлава и его дед, благодаря революционным заслугам которых служебный рост младшего Лещинского был стремительным. Однако и сам Вацлав, как профессионал, с лихвой оправдывал возложенные на него надежды. Контрразведывательная деятельность составляла смысл жизни Лещинского, даже после того, как в середине 60-х годов родная «контора» насильно отправила его на пенсию.
С лёгкой руки Мостового Вацлав активно участвовал в заговоре против Хрущёва, и после смещения последнего полковник Лещинский уже мысленно примерял на себя генеральский китель. Однако судьба преподнесла ему неприятный сюрприз: вместо приказа о повышении в должности пришёл приказ об увольнении на заслуженную пенсию в связи с якобы планируемым омоложением личного состава Центрального аппарата КГБ. Новый генсек рассудил здраво: кто предал единожды — будет предавать и в дальнейшем. Поэтому, не мудрствуя лукаво, тихо, без суеты и громких обличительных процессов, которые так любил товарищ Сталин, убрал всех заговорщиков — кого на пенсию, а кого на малозначительную профсоюзную должность.
С тех пор Вацлав возненавидел родную «контору», и, используя свой богатый опыт контрразведчика, стал активно работать против бывших коллег, чем надёжно обезопасил тайную деятельность членов «Ближнего круга». Благодаря Лещинскому в ФСБ регулярно поступала информация, которая не опровергала факт существования «Ближнего круга», но представляла его деятельность безобидной и вполне лояльной к существующей власти. Дескать, тешат себя на старости лет ветераны, играют по привычке в закулисные игры, но никому беспокойства не причиняют и старческий маразм дальше своего «Ближнего круга» не распространяют.
Вот так под видом клуба «Кому за…» в самом центре Москвы, под самым носом Федеральной службы безопасности, не один десяток лет гнездилась мощная высокопрофессиональная организация заговорщиков, во главе которой стоял её бессменный лидер — Сталинский сокол.

 

Василий Иванович нашёл Лещинского сидящим на лавочке в тихой безлюдной аллее. Несмотря на лёгкий морозец, Вацлав был без головного убора и без перчаток. Он что-то помечал тоненьким карандашом в чёрной записной книжке. Увидев Мостового, Лещинский встал, спрятал записную книжку в карман и по привычке одёрнул клапаны пальто, словно на нём была не гражданская одежда, а перепоясанная портупеей шинель.
— Гвардия не сдаётся? — пожимая руку, спросил его Мостовой, намекая на офицерскую выправку и не по годам бодрый вид.
— Не сдаётся и не умирает! — в тон ответил старый чекист, который догадался, что главный заговорщик явился к нему не для того, чтобы справиться о здоровье.
— Случилось что-то? — с равнодушно-показным видом поинтересовался Лещинский.
— Случилось, — скрипнул зубами Мостовой и присел на промёрзшую лавочку. Лещинский сел рядом, но вполоборота, чтобы лучше видеть лицо собеседника.
— Калмыков пропал, — без долгих предисловий сообщил Мостовой.
— При каких обстоятельствах?
— В том-то и дело, что при очень необычных, можно сказать, хреновых обстоятельствах! — ругнулся в сердцах министр.
— Где и когда? — не меняя тона, поинтересовался Лещинский.
— Вчера вечером, в Кунцевском парке.
— И какая нелёгкая занесла старика в такое необычное время и место? — подозрительно сощурился Вацлав.
— Я послал, — неохотно признался Мостовой. — Надо было «концы зачистить», — упреждая следующий вопрос, пояснил Сталинский Сокол. — Я понимаю, Вацлав, что подобная работа — твоя прерогатива, но здесь всё не так просто.
— Одним ударом двух зайцев? — смекнул Лещинский, который сразу сообразил, что старый Калмыков плохо смотрится в качестве «чистильщика». — Калмыков не должен был вернуться?
— Не должен, — согласился Василий Иванович. — Он и не вернулся, но известий о его гибели до сих пор нет, труп отсутствует, и я подозреваю, что он выжил.
— А это плохо, — закончил мысль Лещинский.
— Очень плохо, — согласился Мостовой. — Я бы никогда не стал плести эту паутину, но ты ведь сам мне подбросил мысль «о ложной цели накануне стратегического наступления». Вот Калмыков в роли этой самой цели и должен был выступить.
Лещинский недовольно поджал губы: он не любил, когда кто-то залезал в его «огород».
— Кстати, мой личный «Бентли», который я дал на вечер Калмыкову, тоже пропал. Мы с исполнителем всегда встречались в моей машине, — пояснил Василий Иванович. — Поэтому чтобы его не настораживать, я сам настоял на том, чтобы Калмыков взял мой автомобиль.
— Сегодня же подай заявление в милицию об угоне автомобиля! Это крайне важно, иначе смышлёный следователь свяжет эти два факта воедино, и ты попадёшь под подозрение.
— Заявление не проблема, подам. Я боюсь, как бы Климент со страху не бросился в объятья твоих бывших коллег, — продолжил Мостовой.
— Он что у нас, без греха?
— Да нет, грехов на нём, как на Трезорке блох! Однако со страху чего не сделаешь. К тому же он не дурак, и всё о себе выкладывать следователю не будет, и если учесть былые заслуги, возраст, помощь следствию, то при желании все известные прегрешения можно списать за давностью времени. На худой конец, условный срок.
— Будем искать! — коротко заключил Лещинский. — Дома не появлялся?
— Нет, я узнавал.
— Значит, при себе у него минимум денег, паспорт по всей вероятности, тоже дома. Далеко не уйдёт.
— И ещё есть проблема, — нехотя признался министр. — Исполнитель! Он сейчас ушёл из-под моего контроля, и где его нелёгкая носит — одному богу известно.
— Зачистить?
— Безусловно! И по возможности раньше, чем моего старого друга.
— Зацепки есть?
— Только словесный портрет, да бывший канал связи, но это вряд ли тебе поможет.
Лещинский тяжело засопел. В его распоряжении было целое подразделение бывших офицеров спецслужб, натасканных за годы службы на выполнение заданий любой сложности, но для такой работы нужна была хоть какая-то отправная точка.
— То есть, где он теперь «вынырнет», ты не знаешь?
— Возможно, будет искать меня для сведения счётов.
— Это уже кое-что! — повеселел Лещинский. — Будем ловить «на живца».
Василий Иванович зябко поёжился: роль наживки его не устраивала, но выхода не было, и он молча кивнул.

 

* * *
10 час.10 мин. 1 ноября 20** года
Ближнее Подмосковье
Машину он продал на удивление легко. Просто заехал на территорию авторынка и встал недалеко от здания администрации. Расчёт оказался верным: «лица кавказкой национальности» сначала осторожно приблизились к машине и тактично стали выяснять, кто прикатил, на контролируемую ими территорию на такой шикарной тачке. Когда стало ясно, что на рынок пожаловал не очередной бандит, не ревизор и даже не милицейское начальство, а простой, точнее, почти простой гражданин, мечтающий обменять поблёскивающего чёрным лаком «железного коня» на хрустящие банкноты с изображением американского президента, то они стали в открытую кружить вокруг автомобиля и восхищённо цокать языками.
— Слушай, уважаемый, зачем тебе такое дорогое авто? Ты уже старый, тебе дома сидеть надо, а не на такой машине по Москве девочек катать! Продай! Я хорошую цену дам! — наконец заговорил самый старший из них.
— Покупай! — быстро согласился Калмыков. — Если, конечно, в цене сойдёмся.
— О чём речь! — обрадовался сын гор. — Деньги тьфу! Бумага! Твой машина — вещь! За такого «коня» последний рубль отдать не жалко! Назови свою цену.
В цене они сошлись быстро — кавказец не торговался. К тому же цена, которую озвучил Калмыков, была раза в три меньше истинной стоимости автомобиля.
— Только у меня на автомобиль никаких документов нет, — признался Калмыков, ожидая со стороны покупателя бурю негодования, но любитель дорогих авто только улыбнулся и развёл руками.
— Э-э! Слушай, дарагой! Я у тебя о документах спрашивал? Нэт? Тогда зачем мне твои бумажки! У меня завтра другие номера будут, и документы такие, какие захочу! Держи деньги и давай ключи!
Кавказец, которого соплеменники называли Таймуразом, расплатился тут же наличными и без обмана. Видимо, у гостя столицы денег было столько, что он уже ими пресытился.
Климент Михайлович с трудом рассовал тугие пачки банкнот по карманам, поднял воротник пальто, и, сутулясь, торопливо покинул территорию авторынка.
За воротами рынка смешавшись с толпой прохожих, он прошёл пешком целую остановку и лишь потом сел в первый попавшийся автобус. Проехав пять остановок, Калмыков пересел на другой автобус, который шёл в противоположном направлении.
— Домой нельзя, — здраво рассуждал он, глядя в замёрзшее окно. — На даче, как и дома, меня уже ждут. Куда на старости лет податься? — задался он вопросом. Страха не было, как не было и сожаления о том, что ввязался в аферу по «зачистке» исполнителя. — Глупо о чём-то жалеть! — сказал он сам себе. — Надо устраивать жизнь дальше. Жаль, конечно, что не побеспокоился раньше о загранпаспорте на чужое имя! Думал, жизнь прожита, и никаких выкрутасов в будущем не предвидится. Теперь вижу, что ошибался, финал явно обещает быть бурным!

 

Он доехал до конечной остановки и вышел из автобуса. Холодный ветер дул в спину и Калмыков обречённо побрёл с немногочисленными пассажирами, вышедшими на этой же остановке, в сторону жилого посёлка.
В посёлке он поинтересовался у первой попавшейся жительницы, есть ли хозяева, которые сдадут на время комнату.
— Как нет? Конечно, есть! — радостно сообщила словоохотливая толстушка. — Вот хотя бы у Емельяновны. У неё год назад муж помер, комната пустует, а сын у неё шофёр-дальнобойщик, значит! Тоже почти дома не бывает. Да мне как раз по пути, пойдёмте, я Вас провожу.
Дом, где проживала Емельяновна, был добротный — из тщательно подобранного кругляка. На мир пятистенок весело смотрел одетыми в узорчатые ставни окнами, из которых лился уютный жёлтый свет. Комната, в которой Емельяновна поселила жильца, оказалась чисто убранной и просторной. Хозяйка ничуть не удивилась, что жилец снял комнату не в сезон отпусков, а поздней осенью.
— Столоваться у меня будете или в местной столовке питаться изволите? — поинтересовалась напоследок Емельяновна.
— Лучше у Вас, чем в столовой, — согласился Калмыков и протянул женщине дополнительно несколько крупных купюр. — Надеюсь, этого хватит?
— Вам с водочкой или без? — уточнила Емельяновна, слегка опешив от полученной суммы.
— Нет, без всякого спиртного, — замахал руками жилец. — Лишь бы продукты были свежими и вкусно приготовленными.
— Ну, за этим дело не станет, — весело заверила его хозяйка. — Будете довольны!

 

Через три дня, поздно ночью в дверь громко постучали, и хозяйка, открыв дверной засов, радостно запричитала и засуетилась.
Утром Климент Михайлович узнал, что из рейса вернулся сын Емельяновны, Санька. Коротко стриженый и пропахший соляркой Санька был под два метра ростом, и руки его, с намертво въевшимися в кожу следами солидола и машинного масла, напоминали две заржавевшие сапёрные лопатки.
— Жилец? — насторожённо глядя на Калмыкова, поинтересовался Санька, когда они утром встретились за столом.
— Жилец, — заверила его мать. — Познакомься.
Санька молча протянул широкую, как лопата, ладонь и по-доброму улыбнулся.
— Может, по рюмочке за знакомство? — предложил дальнобойщик.
— Да не пьёт он! — упредив Калмыкова, ответила Емельяновна.
— Ну, тогда и я не буду, — вздохнул Санька, которому после рейса очень хотелось расслабиться. — Пить в одиночку — последнее дело.
— Он у меня положительный! — похвасталась сыном женщина. — Всё в дом, копеечку бережёт! Работящий! Вот отдохнёт денёк-другой и снова в рейс на неделю. Куда на этот раз, Саня?
— На Украину, — солидно ответил детина. — Какой-то важный груз повезу. Все ящики пломбами обвешаны, а что за груз — не говорят.
«Это судьба», — подумал Калмыков и сделал большой глоток остывшего чая.

 

Вечером этого же дня Калмыков дождался, когда Емельяновна ушла к соседям играть в лото, достал купленную накануне бутылку «Абсолюта» и зашёл в комнату, где дремал Санька.
Первые двадцать минут они пили молча, с хрустом закусывая огурцами домашней засолки и розоватыми ломтями сала, которые Санька щедро напластал своей сильной рукой. После того, как алкоголь всосался в кровь и у дальнобойщика заблестели глаза, Климент налил ещё по стопке и произнёс короткий тост: «За настоящих мужиков! За тебя, Саня»! Санька кивнул в знак благодарности, и лихо опрокинул в себя содержимое стопки.
— Понравился ты мне, Михалыч! — с чувством произнёс он и аппетитно захрустел огурцом. — Сразу видно, что ты человек серьёзный, обстоятельный. Одного не пойму, чего тебя в нашу глушь занесло?
— Книгу я, Саня, пишу. — озвучил заранее подготовленный ответ Калмыков. — Вот, материал собираю.
— Книга — это хорошо, — авторитетно заявил Санька, который всем литературным изыскам предпочитал «Правила дорожного движения» и «Пособие по ремонту большегрузных автомобилей».
— Конечно, хорошо, — легко согласился лжеписатель. — Вот только, боюсь, без твоей помощи у меня ничего не получиться.
— Это как понимать? — удивился польщённый в глубине души Санька.
— А вот так и понимай! Чего я тут вижу? Одни заборы да огороды, а писатель должен знать жизнь во всех её проявлениях. Вот ты мне и помоги: возьми меня с собой в рейс!
— Тебя? В рейс? — поперхнулся закуской Санька.
— Меня! — уже без всякого заискивания произнёс Калмыков. — И не просто в рейс, а до самой Украины! — и, пресекая дальнейшие вопросы, вынул из кармана пачку долларов в банковской упаковке и небрежно бросил на стол.
— Это тебе командировочные, — пояснил он ошалевшему Саньке. — Напарнику скажешь, что я твой родственник, и деньгами с ним поделись, не жадничай!
— Ну, давай ещё по рюмочке, чтобы дорожка наша была гладкой, и на боковую, — предложил жилец, приняв Санькино молчание за согласие.

 

Когда поздно вечером Емельяновна вернулась домой, в доме все уже спали, и лишь на кухне подозрительно пахло водкой. 
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12