Книга: Три заповеди Люцифера
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

г. Санкт-Петербург. Лето 18** года.
Из дневниковых записей г-на Саратозина
Примерно через неделю после достопамятного обеда с Кожемякой, я по служебной надобности выехал в город. Капитан-лейтенант Ерофеев вызвал меня к себе в каюту, где вручил запечатанный пакет. — Знаю, что Вы, господин лейтенант, не вестовой и не посыльный, однако ситуация складывается так, что, кроме Вас, в Военно-морское ведомство документы отвезти более некому. Так что попрошу Вас доставить документы по адресу, после чего можете заниматься своими аптечным делами, — улыбнулся Морской Лис и мне показалось, что он подмигнул. Впрочем, в каюте был полумрак и я вполне мог ошибиться.
Я нанял лихача и медленно катил по хорошо вымощенной булыжником мостовой знаменитого Невского проспекта в направлении Адмиралтейства.
В этот июньский денёк солнце спряталось за белёсую пелену облаков, жар спал, и пёстрая людская река с шумом и гомоном текла по обоим сторонам прямого, как стрела, проспекта. Сидя в пролётке, я с удовольствием обозревал неповторимую архитектуру фасадов зданий и дворцов, а также пёструю многоликую толпу петербуржцев, спешащих по делам, или просто, воспользовавшись летней прохладой, фланирующих по тротуарам.

 

Неоднократно воспетый классиками, Невский проспект до сих пор остаётся до конца непонятым и неразгаданным. Камни его мостовых, подобно плитам египетских пирамид, хранят в себе тайны и предания прошедших лет. Взять бы хотя бы его удивительную способность устраивать нечаянные встречи. Вы можете прожить в Петербурге год, и два, и даже более, и не встретить старого товарища, который, по слухам, поселился на другом конце города. Однако стоит Вам ступить на брусчатку Невского проспекта, как среди идущей навстречу Вам толпы, Вы непременно увидите лицо старого друга — непременного участника всех ваших студенческих проказ и посиделок.
А какие на Невском проспекте женщины! Казалось, все красавицы Петербурга и его окрестностей только и ждут погожих деньков, чтобы, шелестя шелками и поражая прохожих последними парижскими туалетами, пройти хорошенькими ножками весь проспект из конца в конец. Притворно потупив глазки и напустив на себя показное равнодушие, они умело поражают сердца встречных мужчин своей молодостью и красотой и одновременно рождают у менее удачливых соперниц неприкрытую зависть.
Прожив в Петербурге более пяти лет, я твёрдо усвоил, что Невский проспект — не только грандиозная «ярмарка тщеславия», но и самое что ни на есть заколдованное место, которое, при внешней респектабельности, может преподнести самый неожиданный сюрприз. Последующие события описываемого мною дня, ещё раз утвердили меня в правильности моих рассуждений.

 

Проехав примерно половину пути, я неожиданно увидел в толпе знакомое лицо. Это было лицо девушки, которую я видел раньше, но недолго, можно сказать — мимолётно, но о которой слышал от моего товарища, доктора Сокольских.
— Грушенька Лебединская, — вспомнил я имя девушки. — Дочь героически погибшего капитана Лебединского.
Не знаю, что именно, но что-то заставило меня остановить извозчика. Я бросил ему в корявую ладонь пятиалтынный и поспешил вслед за сестрой милосердия. О чём я буду говорить с незнакомым мне человеком, я не задумывался, но чутьё подсказывало мне, что все мои действия — чистой воды авантюра и делать этого не следует. Однако я был молод, самонадеян, к тому же рассказ Кожемяки о нравственной чистоте девушки меня заинтриговал, и я во чтобы то ни стало решил с ней познакомиться.
Девушка тем временем, потупив взор, мелкими шажками быстро удалялась от Адмиралтейства в противоположную сторону, однако это меня не смутило, и я последовал за ней. Пройдя пару кварталов Лебединская свернула под арку трёхэтажного каменного дома, украшенного фамильным гербом. Помедлив мгновенье, я последовал за ней, наивно предполагая, что этот дом и есть конечная точка её пути. Однако я ошибся: двор, куда зашла девушка, оказался проходным и я еле успел заметить, как за углом мелькнул подол её скромного коричневого платья. Я ускорил шаг, быстро повернул за угол, и к своему удивлению столкнулся с Лебединской, как говориться, нос к носу.
— Сударь! Да Вы никак преследуете меня? — гневно произнесла девушка. Она была ниже меня ростом, поэтому глядела на меня, задрав подбородок, отчего моему взору открылась её шея, и я сумел разглядеть маленькую родинку, которая притаилась в ямке у самого основания шеи.
Ах, как она была хороша в гневе! Щёки её покрылись румянцем, чёрные глаза сверкали, как антрацит в лучах полуденного солнца, губы цвета спелой вишни были приоткрыты, и во рту влажно поблёскивали ровненькие белые зубки.
— Хорошо ли это, господин офицер? — продолжала нападать на меня маленькая фурия. — Ваше поведение есть моветон!
— Простите великодушно! — с улыбкой произнёс я, стараясь придать голосу наиболее проникновенное звучание. — Возможно, моё поведение действительно выходит за рамки приличия, но у меня есть небольшое оправдание. Надеюсь, Вы его примете.
Девушка недоверчиво посмотрела на меня, но воинственность на мгновенье утратила. Я не преминул этим воспользоваться.
— Дело в том, что мы знакомы, точнее, я Вас знаю, а Вы меня нет. Мой товарищ по университету, доктор Сокольских оценил Вас, как сестру милосердия и свою ближайшую помощницу, очень высоко. Мы с ним коллеги, и всё, что он о Вас говорил, мне, как медику, чрезвычайно интересно.
После этих слов наступила пауза, во время которой я явственно ощутил, как лёд недоверия в душе моей собеседницы стал ощутимо таять. Видимо, фамилия Сокольских имела над ней особую власть, и упоминание её, подобно заклинанию Аладдина, открывало доступ в тайникам девичьей души.
— Позвольте представиться! — принялся я развивать наметившееся потепление в наших отношениях, с наскоком, присущим скорее кавалеристу, но никак не морскому офицеру. — Евгений Саротозин — лейтенант российского флота и морской лекарь в одном лице. Ныне, по воле судеб и Высочайшему приказу, отправлен для дальнейшего прохождения службы на фрегат «Апостол Павел».
При этом я прищёлкнул каблуками и приложил два пальца к новенькой треуголке. — Разумеется, я знаю ваше имя, сударыня, но хотелось бы соблюсти все нормы приличия и услышать его из ваших уст.
— Аграфена Лебединская, — чуть помедлив, представилась девушка. — Сестра милосердия. Работаю в военном госпитале. Впрочем, это Вам известно. Теперь, господин лейтенант, когда все правила приличия соблюдены, я хотела бы услышать от Вас внятное объяснение по поводу Вашего внезапного интереса ко мне.
В голосе девушки опять прорезались повелительные нотки, да и сам голос утратил былую мягкость. Теперь я понимал, что нравственная чистота Грушеньки Лебединской, о которой мне говорил Кожемяка, давалась ей ой как нелегко!
— Вы можете презирать меня, госпожа Лебединская, но моему поступку нет внятного объяснения. Я увидел в толпе ваше лицо, соскочил с пролётки и последовал за вами. И вот теперь стою пред Вами, простой и грешный! Не велите казнить, велите миловать!
— Если Вы рассчитывали завязать со мной любовную интрижку, то вынуждена Вас разочаровать: я не тороплюсь замуж, а посему не бросаюсь в объятия первого встречного, даже если он является другом доктора Сокольских.
— Да, да, я помню, Василий Никифорович говорил, что Вы интересуетесь только медициной, точнее, хирургией. Вероятно, я не ошибусь, если предположу, что в своих девичьих грёзах Вы видите себя хирургом.
— И что в этом дурного?
— Право же, ничего. Вот только в России ещё не было ни одной женщины-хирурга, но Вы дерзайте! Вполне возможно, что я услышу о Вас, как о первой женщине, которая сделала в медицине карьеру.
— Я не хочу делать карьеру, — отозвалась девушка. — Я хочу лечить людей! Это моё призвание.
— Узнаю руку Сокольского! Это он всегда любил повторять о призвании, и о том, что медицина — своего рода религия, образ жизни.
— Мне надо идти, — перебила Лебединская. — У меня срочное дело.
— Не смею Вас больше задерживать, — склонив голову, ответил я с грустью в голосе, и протянул руку чтобы овладеть её рукой и напоследок галантно поцеловать маленькое смуглое запястье. Она не противилась и протянула руку для поцелуя.

 

То, что произошло через мгновенье, трудно поддаётся описанию, ещё трудней — объяснению. Я уже упоминал, что, прикоснувшись к человеку в момент эмоционального возбуждения, я способен узреть его душу, точнее, её зрительный образ — то, что нарисует мне воспалённое сознание. Однако в этот раз всё было совсем по-другому.
Как только я коснулся руки Лебединской, меня тут же ослепила вспышка света. Свет был такой силы, что на мгновенье мне показалось, будто перед моим лицом взорвался артиллерийский картуз с порохом. У меня перехватило дыхание, и неожиданно я почувствовал, что не владею своим телом. Мышцы мои скрутило болезненной судорогой, и я не мог ни вздохнуть, ни произнести полслова. Неожиданно из этого потока света появилась сама Лебединская. Она почему-то была одета в белые одежды, и над её головой висел светящийся нимб. Это была не та Грушенька, с которой я безуспешно пытался флиртовать, это была разъярённая фурия, взгляд которой метал молнии, а голос был подобен колокольному звону, и каждое её слово входило в меня словно кованый гвоздь, причиняя нестерпимую боль.
— Как смел ты, посланец Ада, прикоснуться ко мне, и тем самым нарушить условия Вечного Договора? Или ваш Тёмный Повелитель уже не в силах контролировать свою чёрную паству? Я могу испепелить тебя за дерзость, но во имя сохранения равновесия Добра и Зла, не стану этого делать!
После этих слов у меня снова появилась возможность дышать, мышечный спазм во всём теле исчез, и я снова увидел перед собой Грушеньку Лебединскую. Она, как и прежде, была одета в скромное коричневое платье, а на голове была всё та же белая косынка с вышитым красным крестом, но это была уже совсем не та девушка. Она была в бешенстве, её глаза расширились и ещё больше потемнели от гнева.
— Изыди! — сквозь зубы прошипела она и выставила перед собой раскрытую ладонь. После этих слов неведомая сила, подобно небесной молнии, ударила меня, и я, окончательно лишившись чувств, повалился на пыльную мостовую.

 

Первое, что я увидел, после того, как пришёл в себя, был высокий сводчатый потолок, на котором судорожно метались тени. Скосив глаза, я увидел рядом с собой дремлющую сиделку и понял, что нахожусь в Храме Страждущих, а по-простому — в военном госпитале. Судя по тому, что кроватей в палате было только четыре, я понял, что поместили меня в офицерскую палату. Я даже не удивился такому повороту судьбы. Память услужливо напомнила мне события последних часов, и я удивился, что после всех перипетий остался жив. Кровать скрипнула подо мной, и сиделка очнулась от дрёмы.
— Слава тебе, Господи! — запричитала она. — Очнулся! — и после этих слов куда-то убежала. Вскоре я услышал тяжёлые и торопливые шаги. Это был Кожемяка. Василий Никифорович был в забрызганном кровью халате, видимо, прибежал ко мне сразу после операции, даже руки помыть не успел. Сиделка еле поспевала за ним и всё время повторяла: «Очнулся офицерик наш! Наконец-то очнулся»!
Василий присел на край моей кровати, и кровать под тяжестью его тела жалостливо скрипнула.
— Ну, что же ты, брат, нас так пугаешь? — добродушно прогудел хирург. — Скажи спасибо, что на тебя вовремя патруль наткнулся, а то неизвестно, как бы всё повернулось!
— Что со мной? — слабым голосом спросил я.
— Ты сам врач, вот и скажи мне, что с тобой произошло.
— У меня ничего не болит, — после короткого раздумья диагностировал я. — Помню, что внезапно потерял сознание, а перед этим было что-то вроде паралича дыхания и судорог.
— Так, понятно, — снова загудел Кожемяка. — Сейчас загрудинные боли есть, дыхание затруднено?
— Нет! Я же говорил, что у меня ничего не болит! И дышится легко, вот только чувствую себя, как после тяжёлой болезни. Так что со мной, брат?
Кожемяка помялся, потом вполголоса тихо произнёс:
— Судя по симптомам, у тебя случился сердечный приступ, объяснения которому я не нахожу. Обычно после такого приступа больные умирают, не приходя в себя. Однако ты почему-то выжил. Видимо, приступ был кратковременный, и организм твой молодой сам справился с аритмией и запустил сердечко по новой, что само по себе уже невероятно! Эту ночь ты проведёшь под моим наблюдением, а завтра решим, что с тобой делать. Отдыхай!
После чего Кожемяка поднялся и торопливо ушёл, а тяжёлые шаги его ещё долго эхом раздавались в тёмных коридорах уснувшего госпиталя.

 

Я ненадолго забылся тяжёлым сном, но как только наступила полночь, я проснулся от того, что на меня внезапно дохнуло ледяным холодом. Пламя свечи затрепетало, по стенам заметались причудливые тени, и сквозь закрытую дверь больничной палаты просочился смутный силуэт мужчины. На моих глазах он становился более плотным, осязаемым, детали всё более чёткими, и вот уже предо мной в старом дорожном плаще и поношенной широкополой шляпе предстал сам Посланник Ночи.
— Спать! — не разжимая губ, произнёс он, и всех, кто был в палате, за исключением меня, сморил крепкий сон. Глаза Посланника закрывали поля шляпы, но я почему-то был уверен, что он пристально смотрит на меня.
— Избранный! — подобно ледяному ветру прошелестел его голос. — Пришла пора ознакомить тебя с основными уложениями Вечного Договора. Слушай и запоминай! Вечность — это не только бесконечность во времени, это ещё и баланс положительных и отрицательных энергий, сущность которых для простых смертных неведома, поэтому они облекли их в понятную для них форму и наделили их земными категориями. С момента зарождения миров существует Великий Договор, суть которого — сохранение баланса между Добром и Злом, Светом и Тьмой, Жизнью и Смертью. Во имя сохранения Вечности, мы, посланники Ада и верные Слуги Тьмы, обязаны соблюдать условия Договора, так же, как соблюдали и соблюдают его Ангелы Света — слуги Его. Одно из условий Вечного Договора гласит о том, что Слуги Тьмы и Ангелы Света не должны вступать между собой в прямое единоборство. Сегодня ты невольно нарушил одно из основных уложений Великого Договора, и только по чистой случайности не нарушил баланс сил между нашими мирами.
— В чём моя вина? — с большим трудом выдавил я из себя.
— Ты вступил в прямое противоборство со Светлым Стражем. Ангелы Света так же, как и мы, ищут среди смертных Избранных, и наделяют их силой Света, чтобы они могли, как говорит их Небесный Отец: «…защищать заблудшие души и указывать им путь к спасенью»!
Сборщик Душ и Светлый Страж — это две гирьки на весах мирозданья, и они не должны быть вместе на одной чаше весов, иначе баланс сил будет нарушен. Теперь ты знаешь всё, — произнёс Посланец Ночи и зачем-то простёр надо мной руку.
— Клянёшься ли ты — Сборщик Душ и верный слуга Люцифера — соблюдать условия Великого Договора везде и во все времена? Если ты по-прежнему веришь в своё предназначенье, если чувствуешь в себе силы для исполнения повелений Князя Тьмы, то поклянись таинством Великого Сумрака и Вечного Мрака, во славу Тьмы, во имя Люцифера!
— Клянусь!
— Отныне твоя подпись стоит под текстом Великого Договора. Помни об этом всегда и везде.
Слова Посланника прошелестели холодным ветром и растаяли во мраке где-то под сводчатым потолком. И сам он стал терять краски и блёкнуть. Образ его становился всё более размытым и призрачным, пока окончательно не растаял в луче лунного света.

 

Утром Кожемяка вновь пришёл проведать меня.
— Василий! А где сейчас Лебединская, — спросил я, глядя ему прямо в глаза.
— Не знаю! — почему-то смутился Василий. — Впервые за столько лет не явилась на дежурство. Боюсь я, Евгений, как бы с Грушенькой чего дурного не приключилось!
— Не бойся! — заверил я друга и собутыльника. — Она вернётся, как только я покину стены госпиталя!

 

Две гирьки никогда не должны находиться на одной чаше весов, иначе равновесие будет нарушено. 
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6