Нельзя сказать, что визит двух прекрасных дам застал Кантемира врасплох, но был он явно некстати. Накануне вечером Каледин беседовал со свидетельницей по фамилии Штерн, и теперь находился в состоянии «переваривания» полученной информации. Дело об убийстве Зинаиды Парфёновой можно было отнести к разряду раскрытых: имелся подозреваемый, его композиционный портрет, показания свидетельницы Штерн, вот только имя убийцы Кантемир назвать не мог. Одно он знал точно: тот, кто убил профессора Шлифенбаха, накануне зачем-то лишил жизни ничем не примечательную молодую женщину Парфёнову Зинаиду. Зачем? Парфёнова, так же, как и Манечка Поливанова, образно говоря, «выпадали» из списка жертв «Свеколкинского» дела.

Готовясь к приходу гостей, Кантемир специальным ножом нарезал тонкими, почти прозрачными ломтиками, знаменитый сыр «с плесенью», строгал ломтями испанский окорок «хамон», сервировал посудой стол на просторной кухне, которая по убранству больше напоминала столовую, а сам думал, думал и думал.

— Что же это получается? — прикидывал Каледин, расставляя высокие чешского стекла винные бокалы. — Получается три трупа: сначала неизвестный мужчина убивает малознакомую Парфёнову Зинаиду, потом ровно через сутки, на виду многочисленной толпы, лишает жизни профессора Шлифенбаха. Ровно через тридцать семь дней убийца возвращается, чтобы убить в собственной квартире Манечку Поливанову. Зачем? На первый взгляд в действиях убийцы нет никакой логики: Парфёнову, Шлифенбаха и Поливанову между собой ничего не связывало, они даже не были знакомы. Однако неизвестный, назовём его Исполнитель, убивает одного за другим. 3 сентября он вылетает в Петербург, где на следующий день, 4 сентября, убивает профессора Серебрякова. Потом снова возвращается в Москву и «ложится на дно» до 8 октября. В этот день, вернее, вечер, Исполнитель приходит или приезжает на место своего сентябрьского преступления, зачем-то разыскивает и убивает Манечку Поливанову.

Что-то слишком много трупов получается в этой осенней истории. Слишком много! И, самое главное, не ясен мотив всех этих преступлений. Исполнитель на маньяка не похож, скорее всего, он наёмный убийца, обладающий специальными навыками. Возможно, бывший спецназовец или десантник, или боевой пловец, но только не маньяк. У маньяка «почерк» другой, да и разброс интересов велик — от Москвы до самого Петербурга. Возможно он «наследил» ещё где-то, но пока нам это неизвестно. Хотя я, кажется, упускаю одну существенную деталь: на месте убийства Парфёновой он оставил следы спермы, а полового акта не было. Стоп! Не было нормального полового акта, это подтвердили результаты вскрытия, но существует вероятность, что Зинаида могла удовлетворить сексуального партнёра каким-либо другим способом, отсюда и следы спермы на простынях. Или парень страдает преждевременной эякуляцией? За эту ниточку можно подёргать: проверить все лечебные заведения соответствующего профиля, установить клиентуру, имеющую такую же группу крови, что и у Исполнителя, а потом проверить алиби каждого из них. Работа большая, но не гарантирует успех. Возможно, проверив несколько десятков человек, я снова вытяну «пустышку». Исполнитель мог не состоять на учёте в больнице, так как никаким заболеванием не страдает, а преждевременное семяизвержение у него произошло по вполне объяснимым причинам: парень после длительного воздержания перевозбудился или ещё что-то в этом роде.

Таким образом вырисовывается два закономерных вопроса. Вопрос первый — каков его следующий ход? Вопрос второй — какой мой следующий ход? Если в этом деле наличествует психопатия Исполнителя, то он будет продолжать убивать. Если же он наёмный убийца, то будет ждать следующего «заказа». Отсюда вытекают следующие вопросы. Вопрос третий — кто заказчик? Вопрос четвёртый — исполнитель работает на одного заказчика или на несколько? Вопрос пятый — если исполнитель работает на одного заказчика, то как между собой связаны жертвы?

Когда были убиты трое учёных — Попов-Левин, Шлифенбах и Серебряков, на передний план сама собой просилась версия о попытке запугать, а впоследствии и сорвать организацию международного научного центра «Свеколкино». Теперь, когда в деле появилось два женских трупа, и оба «завязаны» на одного исполнителя, эта версия требует существенной доработки. А если «танцевать не от печки», а наоборот? Если попробовать выстроить версию не от исполнителя, а от жертвы? Тогда… Тогда получается… Чёрт! Тогда ничего не получается! Без наличия мотива версии не выстроишь.

В расстроенных чувствах Каледин присел за накрытый стол, машинально продолжая вертеть в руке четвёртый бокал.

— Лишний, — отметил и уже собрался поставить его в старинный резной буфет, доставшийся в наследство от троюродной тётки, которую сам Каледин никогда не видел, но которая, если верить матери, перед самой смертью заезжала к ним погостить. Семья тогда проживала в Липецке — очередном месте службы отца. Кантемиру исполнился год, когда дальняя родственница усадила его к себе на колени, долго что-то шептала ему на ушко и гладила по белобрысой головке. Кончилось тем, что малолетний Кантемир разревелся и обмочил тётушке платье.

— Судя по его бурной реакции, он меня понял! — уверенно произнесла родственница, вытирая салфеткой на платье пятно.

Через день тётушка уехала и больше никогда не посещала своих бедных родственников. После её смерти семья Калединых по завещанию получила крупную сумму денег и столовый гарнитур из дуба. За время бесчисленных переездов из гарнизона в гарнизон в «живых» от всего гарнитура остался только буфет. Когда Кантемир стал жить отдельно от родителей, то знакомый с детства резной буфет взял с собой на новую квартиру. Родители не возражали. Кантемир нанял старого краснодеревщика, который разобрал буфет по досочкам, долго мудрил над ними, подгоняя и полирую каждую, потом вручную сварил по особому рецепту столярный клей и провонял специфически запахом всю кухню. Зато когда буфет был собран и покрыт мебельным лаком, в его дверцы можно было смотреться, как в зеркало, да и сам буфет, казалось, светился внутренним тёплым светом.

— Лишний! — повторил вслух Каледин, глядя на бокал. — Лишний.

Это слово его зацепило своим внутренним содержанием, смысл которого он пока не улавливал.

Кантемир поставил бокал в буфет, аккуратно прикрыл дверцу, и, присев за стол, закрыл глаза. После этого мысленно вытянул руки вперёд, и как слепой стал ощупывать слово «лишний». Оно представлялось ему холодным и скользким, словно гранитный парапет набережной в дождливый осенний день. От слова веяло тоской и одиночеством. И Поливанова и Парфёнова были женщинами одинокими. Одинокими и лишними на этом празднике жизни. Каждой из них хотелось простого женского счастья, отсюда и излишняя доверчивость в общении с мужчинами. Кантемир мысленно сделал шаг вперёд и вытянул перед собой руки.

Так начинались «прогулки на ощупь» — метод, о котором он никому никогда не рассказывал и которым пользовался в самом крайнем случае. Почему? Он и сам на этот вопрос не мог ответить. Ему казалось, начни он этим методом злоупотреблять или использовать его по мелочам, и тогда он исчезнет, растает, как шагреневая кожа.

В основе метода лежала интуиция, помноженная на подсознание самого исследователя. Вся хитрость заключалась в умении включить собственное подсознание для решения конкретной задачи. Каледин делал это по наитию, представляя себя в тёмном каменном лабиринте, где каждый правильно подобранный ответ означал следующий шаг в темноте, а ошибочное решение подсознание моделировало в виде тупика.

— Первой жертвой своей доверчивости стала Зинаида Парфёнова — она не обладала никакими особыми достоинствами, но, к её несчастью, жила очень близко к месту планируемого преступления, — сказал себе Кантемир и сделал шаг вперёд.

— Вероятней всего, она стала случайной жертвой исполнителя, — предположил он и тут же пальцы его уткнулись в холодную шершавую каменную плиту.

— Нет? Тогда она явилась нежелательной свидетельницей подготовки преступления и поплатилась жизнью за излишнее любопытство.

Преграда исчезла и Кантемир сделал следующий шаг.

— Главной целью для исполнителя был Шлифенбах!

Шаг вперёд!

— Его смерть как-то связана со смертью Манечки Поливановой.

Ещё шаг!

— Поливанова явилась случайной свидетельницей гибели, точнее убийства, профессора.

Ещё один шаг навстречу истине.

— Тогда почему её убрали не сразу после смерти профессора, а только через тридцать семь дней?

Преграды нет, значит, вопрос поставлен правильно.

— Через тридцать семь дней она снова столкнулась с убийцей?

Тупик! Мерзкий холодный тупик!

— Манечка нарисовала мне портрет предполагаемого убийцы поздним вечером 28 сентября. На следующий день портрет был размножен и отправлен во все УВД г Москвы, Питера, Екатеринбурга и других крупных городов. Преграды нет — шаг вперёд.

— Значит, о том, что Манечка нежелательный свидетель, исполнитель узнал через тридцать семь дней после ликвидации Шлифенбаха.

Пальцы упёрлись в холодный камень.

— Чёрт! Не то! А может быть, убийца узнал о Поливановой раньше, но смог её устранить через тридцать семь дней, то есть 8 октября!

Шаг вперёд.

— Но как исполнитель узнал, кто является автором портрета? Утечка информации?

И снова проход свободен.

— Значит, утечка! Вопрос: где «протекло» — у нас в «Конторе» или у ментов? Вероятность фифти-фифти… Чёрт! Откуда это лицо? Что происходит?

— Милый! С тобой всё в порядке? — участливо интересовалась Сатти, заглядывая ему в глаза. — Ты, часом, в ожидании нас с медикаментами не переусердствовал?

— Какими медикаментами? — не понял вопроса Кантемир, жмуря словно спросонья глаза и с удивлением взирая на гостей.

— Не знаю, какими! Возможно, типа «Встань-травы», возможно естественными афродизиаками — я устриц имею в виду, — засмеялась Сатти. — У тебя, дорогой, дверь была незапертой, вот мы и вошли. Знакомься, это Василиса. Со вчерашнего дня моя подруга и единомышленница. Хочет посмотреть на живого российского Агента 007.

— Вообще-то я не автомобиль, чтобы на меня номер вешали! — пробурчал Каледин, осторожно пожимая руку гостье и с опаской заглядывая в её васильковые глаза. — И пока я действительно живой, зовите меня Кантемиром.

— Василиса Дорошенко, — почему-то официально представилась гостья, и, уловив несоответствие официального тона в обстановке предстоящего дружеского застолья, добавила с улыбкой: «Зовите, как хотите, только Васькой не называйте»!

— А Вы меня Кантиком.

— Как? — засмеялась Василиса.

— Кантиком, — смущаясь, повторил Каледин.

— Это я так придумала его величать, — пояснила Сатти, бесцеремонно усевшись за стол, торопливо хватая с тарелок закуски и жадно отправляя в рот.

— Прошу к столу, — запоздало предложил хозяин квартиры.

— Угу, — пробормотала Сатти. — Вина лучше дамам налей! Ухажёр! — с полным ртом с трудом произнесла Эльвира. — Василиса, будь, как дома. Сейчас нас господин полковник развлекать будет. Я правильно говорю, Кантик?

В ответ Кантемир залился краской, что с ним происходило крайне редко.

— Ой, смотрите — покраснел, как девица! — засмеялась Эльвира. — Что-то я за тобой этого раньше не замечала.

— Ночью темно, вот и не замечала! — едко заметил Каледин, обидевшись на «Кантика».

— А Вы правда полковник? — чтобы как-то разрядить обстановку, спросила Василиса.

— Нет, я всего лишь подполковник, — скромно уточнил Кантемир и смущённо потупил глаза.

— Хм! Всего лишь! — снова встряла в разговор Эльвира. — Обращаю ваше внимание, девушка, подполковники в тридцать лет встречаются крайне редко. Легче найти девственницу в борделе Листермана, чем молодого подполковника. При обыкновенном течении службы мужчины получают это звание в тот печально знаменитый период, когда зубы уже выпали, а эрекция ещё не наступает. Вернее, уже не наступает.

— Умеешь же ты, Элька, находить причинно-следственную связь между двумя совершенно независимыми событиями, — похвалил её Каледин и налил всем вина.

— Это точно! — с довольным видом подтвердила Сатти, нанизывая на вилку аппетитный ломтик «хамона». — Вот скажи мне, герой невидимого фронта, какая связь между моим мужем и Василисой?

— Зная повадки твоего мужа, надеюсь, что никакой, — настороженно произнёс Каледин и выжидающе посмотрел на гостью. Василиса после этих слов почему-то залилась краской, а Сатти с довольным видом расхохоталась.

— А вот и не угадал! — ещё больше развеселилась банкирша. — Связь имеется, только не та, о которой в твоей голове мелькнула пошлая мыслишка, а самая что ни на есть зеркальная!

— Это как? — опешил Кантемир, который до этого момента считал себя знатоком интимных удовольствий.

— Это когда голой задницей со всей дури влетаешь в зеркало, — с удовольствием пояснила Эльвира.

— Он вчера ко мне пьяный приставать пытался, вот я и взбрыкнула, — опустив ресницы, скромно дополнила Василиса.

— Хорошо взбрыкнула! — не переставая веселиться, детализировала Сатти. — У моего благоверного от этого вся жопа пластырем залеплена. Выпьем за его здоровье, оно ему, болезному, сейчас ой как понадобится!

Они дружно выпили и тут же налили по второй. По большому счёту, всем присутствующим было всё равно, за что или кого пить, так как первоначальная неловкость исчезла, и за столом установилась непринуждённая атмосфера, которую так ценят любители позднего ужина, плавно переходящего в ранний завтрак.

Через пару часов, когда вино и закуски были изничтожены, но весёлая компания «поймала волну» и готова была гулять до утра, все дружно перекочевали в грузинский ресторанчик, расположенный неподалёку от дома Каледина. Хозяин ресторанчика встретил дорогого гостя, как родного брата после долгой разлуки. Они расцеловались, и Каледин не успел представить колоритному кавказцу своих спутниц, как официанты уже накрыли стол и веселье вспыхнуло с новой силой.

Василиса ела что-то острое, но очень вкусное и ловила себя на мысли, что в результате затянувшегося дружеского застолья она опьянела до неприличия.

— Пьяная баба — себе не хозяйка! — вспомнила она поговорку, которую менторским тоном любила повторять мать, явно намекая дочери на возможные во хмелю внебрачные связи.

— Да знаю я всё, мама! Знаю! — отмахивалась она от материнских нравоучений. — Что имеем — не храним, потерявши — плачем! Запомнила до гробовой доски. Ты мне об этом с пятого класса твердишь, оскомину набила!

Теперь она так не думала. Василиса ловила на себе жаркие мужские взгляды посетителей ресторана и чувствовала себя лёгкой добычей.

— Беги, девонька, пока не поздно! — с материнскими интонациями посоветовал внутренний голос. — Беги, а то завтра поутру локти будешь кусать!

Хотела было Василиса подняться со стула и выйти на воздух, но чьи-то сильные руки удержали её на месте и горячий шёпот сладким ядом просочился в одурманенное алкоголем сознание. — Не время ещё! — шептал искуситель. — Ещё не время! Потерпи, скоро начнётся самое интересное! Как только последняя капля вина из бокала коснётся твоих божественных губ и на осенний небосклон серебряной денежкой выкатится проказница луна, наступит время исполнения потаённых желаний. У тебя есть самое потаённое, самое сокровенное желание? Хочешь, чтобы оно исполнилось? Тогда скажи «да», но не губами, скажи сердцем!

— Нет, нет! — испуганно шепчут губы. — Я не могу, так нельзя! — но шёпот теряется в шуме хмельного застолья, а рука сама находит под столом и сжимает крепкую мужскую ладонь.

— Остановись! Что ты делаешь? — кричит внутренний голос. — Сейчас твоё место в девичьей спальне в родном Кривоколенном переулке, а не в ночном ресторане. Надо всего лишь сделать над собой небольшое усилие — встать и под благовидным предлогом выйти из-за стола!

Надо, ох, как надо, да только вот нет на это ни сил, ни желания.

Кто сказал, что утро может быть добрым? Для большинства людей процедура утреннего пробуждения — это ежедневное насилие над собой, сопровождаемое недомоганием во всём теле и заторможенным сознанием, что делает человека вспыльчивым и крайне раздражительным. По большому счёту сон — это маленькая смерть, поэтому ежедневное «воскрешение из мёртвых», как правило, происходит болезненно. Особенно если накануне граждане дружной компанией отмечали День взятия Бастилии или Всероссийский день физкультурника, или просто День гранёного стакана. После окончания праздника тело гражданина надолго выпадает из стройных рядов сторонников трезвого образа жизни. А его одурманенное водкой сознание, плавно покачиваясь на волнах приступов тошноты и слабо трепыхаясь в огненных синусоидах болевых ощущений, упорно не хочет возвращаться в мир суровых реалий, дабы не испытывать всех «прелестей» похмельного синдрома.

Когда Василиса открыла глаза, сначала никак не могла понять, как она умудрилась оказаться на корабле. Судя по качке, капитан зачем-то приказал выключил двигатель, отчего судно теперь дрейфовало в открытом море по воле волн.

— И почему в каюте такая широкая кровать и огромное, под потолок, трёхстворчатое окно? — пробилась сквозь головную боль несвоевременная мысль. — Наверное, у меня «морская болезнь», — решила девушка после того, как к горлу в очередной раз подступила тошнота.

Тут её взгляд упал на соседнюю подушку, которая хранила отпечаток чьей-то головы.

— Боже! — холодея от страшной догадки, подумала Василиса. — Я, кажется, с кем-то переспала! Но я этого не помню! Господи, да я же ничего не помню. Последнее, что сохранила моя память, был тост за вечную любовь… или нет — это был тост за любовь с первого взгляда, а может быть, за любовь до гроба?

— Кажется, вчера прозвучали все три тоста, и за все три вида любви я пила по полной, — призналась Василиса сама себе и, обхватив голову руками, издала протяжный и мучительный стон.

— Тебе плохо? — спросил чей-то участливый голос, и Василиса, продолжая раскачиваться из стороны в сторону, с трудом, но открыла глаза. Рядом стояла Эльвира и держала стакан с чем-то мутным.

— Как мне может быть хорошо, если я второй день в запое! — застонала Василиса. — Какой сегодня день? Мне на работу надо.

— Сегодня воскресенье. Полдень. Самое время поправить здоровье.

— Не буду! — взвилась Дорошенко.

— Чего не будешь? — как ни в чём не бывало, уточнила Сатти.

— Пить больше не буду! — заныла горе-журналистка, мысленно проклиная себя за авантюру, которая в начале казалась захватывающим журналистским расследованием.

— Не хочешь — не пей! В чём дело? Ты девочка взрослая, тебя ни силой, ни обманом никто в наши игры не втягивал.

— Эльвира, я, кажется, с кем-то переспала, — сквозь слёзы пояснила Василиса. — Но я этого не помню! Я даже не помню, кто со мной был в постели!

— Это горе поправимо. Возьми выпей водички, да только смотри, не испачкай блевотиной мне простыни — водичка сероводородом попахивает, но зато сильно облегчает существование.

— А разве мы у тебя?

— А ты думала, где?

— На корабле…

— Ну ты даёшь, подруга! Кажется, у тебя действительно после двухдневной пьянки что-то с мозгами случилось. Да, кстати о корабле — тебя сильно штормит, или тебе ночью морячок приснился?

— Меня укачивает, — призналась девушка и с отвращением хлебнула пахнущей тухлым яичком воды.

— Пей, пей! Вот увидишь, минут через пятнадцать полегчает! — ободряла её Сатти. — Теперь о твоём моральном облике. Скажи мне, дорогуша, как ты умудрилась провести ночь с мужчиной, если мы с тобой спали вместе?

— Так значит, здесь ночью мужчины не было?

— Ни ночью, ни в предрассветной дымке мужиком здесь и не пахло. А ты что, сама этого не чувствуешь?

Василиса сконфузилась и промолчала. Сатти была не той девушкой, которой она могла признаться в том, что до сих пор девственница, поэтому сравнивать внутренние ощущения ей просто было не с чем. Она сделала большой глоток из стакана и закрутила головой.

— Не вздумай облевать! — закричала на неё Эльвира. — Глотай! Глотай, тебе говорю!

Дорошенко с трудом проглотила отвратительное во всех отношениях пойло, и мысленно поклялась себе больше спиртного в таких количествах не употреблять никогда.

— А что вчера было? — жалостливо спросила она у Сатти.

— А ты что, совсем ничего не помнишь?

— Помню, но не всё. Кое-что припоминаю, но смутно и фрагментарно.

— Ничего особенного, — с безразличным видом произнесла Сатти, закуривая тонкую сигарету. — В общем всё, как всегда. После того, как все перепились, и вечер перестал казаться томным, нас развезли по адресам.

— А мы сейчас в каком адресе?

— Мы сейчас по месту моей постоянной прописки.

— То есть, мы у тебя дома?

— Соображаешь! Допивай водичку и побыстрей приходи в себя, а то у тебя вопросы пошли по второму кругу.

— Куда?

— Что куда? Куда уехал цирк?

— Нет! Куда мы торопимся?

— Это тебя надо спросить! Ты же вчера о чём-то с Кантемиром договаривалась. Полчаса назад он позвонил и просил передать тебе, что скоро заедет.

— Он заедет, и мы с тобой куда-то поедем?

— Ты поедешь, а я остаюсь дома. Двое суток непрерывного загула — это много даже для меня.