Манюню Кантемир увидел из окна автомобиля сразу, как только проскочил поворот. Она стояла возле красной «Audi» и беспомощно озиралась вокруг. Капот иномарки был открыт, что на языке Манюни означало «SOS».

Женщина провожала взглядом проезжавшие мимо автомобили, капризно надувала красиво очерченные губки и даже рассерженно топала стройной и в меру обнажённой ножкой. Можно было поднять руку и просемафорить проезжающим водителям, но у Манюни, видимо, было другое мнение. Весь её рассерженный вид как бы говорил: «Ну, вы, мужланы! Разуйте глаза! Вот перед вами стоит красивая и молодая женщина, которая на вас в обычной обстановке и не взглянет! Так что пользуйтесь моментом: остановитесь, выйдите из машины, припадите к моим стройным ногам, и тогда я, так и быть, приму от вас помощь»!

Однако мужчины делали вид, что Манюни не существует, и с каменными лицами проезжали мимо.

— Здесь явная подстава, — было написано на лицах водителей. — Не может быть, чтобы такая яркая и красивая баба так долго стояла одна, и ей никто не помог. Тут что-то нечисто. Точно, подстава!

С Манечкой Поливановой, или Манюней, как её называли в среде московских тусовщиков, Кантемир познакомился около трёх лет назад, когда расследовал смерть высокопоставленного кремлёвского чиновника на съёмной квартире. Дело предавать огласке было крайне нежелательно, так как чиновник представлял Российское государство на одном крупном международном форуме, и его смерть в очень пикантной обстановке могла бросить тень на гордо реющий российский триколор. Поэтому, по указанию Президента, это дело у «ментов» забрали и поручили Каледину. Как всегда, расследование следовало провести тихо, «по-семейному»! Однако совсем тихо не получилось. В ходе расследования выяснилось, что смерть кремлёвского чиновника в постели юной любовницы была не случайной. Оказалось, подсуетились иностранные конкуренты, которые в начале расследования хотели Каледина купить, а когда не сошлись в цене — удавить. Не получилось! И надо отдать должное Манечке Поливановой, которая, сама того не ведая, вовремя «слила» Кантемиру нужную информацию и тем самым спасла его в частности и всю операцию в целом. Разрабатывать Манюню в оперативном плане было легко и где-то даже приятно. Вся оперативная комбинация уложилась в одну ночь пламенной любви, после чего оба разбежались в разные стороны: Каледин реализовывать полученную информацию, а Манечка обсуждать в кругу подруг бурный, но скоротечный роман.

Так же, как и Эльвира Сатти, Манюня была состоятельной «кочевницей», только кочевала не по чужим постелям, а по роскошным особнякам, куда входила в качестве законной жены. В любви Манюне везло, как никому. Примерно раз в три года, используя свою красоту и обаяние, Манюня в очередной раз выходила замуж. Однако замужество, как правило, длилось недолго: супруг или погибал в результате бандитских разборок или несчастного случая, или подавал на развод, застав дражайшую супругу в объятьях другого мужчины.

— Ты всё неправильно понимаешь! — в очередной раз кричала Манечка разъярённому мужу, пытаясь одновременно сделать два дела: поспешно натянуть на себя кружевные трусики и вытолкать из спальни обнажённого любовника.

Так же, как и Сатти, Манечка не могла отказать себе в чувственных удовольствиях. Во время развода Манечка не привередничала и не пыталась урвать от состояния бывшего супруга кусок побольше, чем сыскала себе репутацию не хищницы, а слабой женщины, которой просто по жизни не везёт с мужиками.

Получив при разводе причитающуюся ей долю, Манюня тут же улетала в далёкие страны с жарким климатом, где за пару месяцев умудрялась растратить большую часть отступных или нечаянного наследства. После чего госпожа Поливанова снова появлялась в Москве, где основательно и без суеты приступала к поискам нового мужа. И, надо сказать честно, ей это удавалось.

Сейчас, стоя на обочине Ленинградского шоссе рядом заглохшей «Audi», Манюня как раз находилась в брачном поиске. Очередной муж-миллионер, выдававший себя за арабского бизнесмена, оказался заезжим аферистом из Азербайджана. В результате Манечка вместо нефтяных вышек и нефтеперегонного завода получила моральный ущерб в виде развившегося у неё комплекса брошенной жены и финансовые затраты в виде оплаты услуг адвоката и различных судебных издержек.

Каледин притормозил рядом с театрально страдающей Манечкой, и, приоткрыв тонированное стекло, небрежно спросил: «Слышь, плечевая, у тебя оплата почасовая или за ночь»? Манюня уже было воспрянувшая духом, поняла, что её приняли за проститутку, мгновенно приготовилась к отпору и стала напоминать рассерженную кошку. Однако, увидев на виске водителя знакомый шрам и упрямо спадающий на открытый лоб непокорный локон, признала «душку военного» и ласково обозвала его дурачком. Через минуту Манюня уже сидела в машине рядом с Кантемиром, и, активно жестикулируя, что-то пыталась ему рассказать. Кантемир нисколько не волнуясь, что о нём подумает пассажирка, заткнул правое ухо пальцем, а к левому приложил сотовый телефон.

— Ты меня не слушаешь! — взвилась Манюня.

— Не сейчас. — спокойно ответил Каледин и вызвал по телефону эвакуатор. После чего подошёл к сиротливо стоящей на обочине «Audi» и закрыл капот. Потом проверил салон автомобиля и с переднего сиденья забрал забытую Манюней красную сумочку. — Ты автомобиль под цвет сумочки подбирала, или наоборот? — усаживаясь на водительское кресло, с усмешкой спросил он Манечку.

— Когда мой несчастный Серж подарил мне машину, эта сумочка у меня уже была! — со слезой в голосе парировала пассажирка.

Серж был у Манюни третьим, а может, четвёртым мужем. С самим Сержем или Сергеем Арутюновичем Ганиевым — выходцем из Владикавказа, Кантемир лично знаком не был, но слышал, что последний очень быстро поднялся на фальшивой водке и входил в число так называемых «водочных королей» Северной Осетии и Ингушетии. Через пару лет счастливого с Манечкой брака Серж поехал в родной город разбираться о причинах срыва поставки очередной партии водочной продукции в Москву. Поехал и не вернулся. Оппонент Сержа оказался проворней, и в пылу дискуссии первый выхватил пистолет. Серж опоздал на какое-то мгновенье, и это стоило ему жизни. После похорон родственники мужа Манюню к водочному бизнесу не допустили. В ответ Манечка подала в суд, но всё решилось миром. Безутешной вдове досталась трёхкомнатная квартира в центре Москвы и деньги на счетах покойного мужа. Весь бизнес отошёл многочисленной родне Сержа Ганиева.

— Куда мы едем? — успокоившись, игривым тоном осведомилась ветреница.

— А куда бы ты хотела? — не глядя на неё, спросил Каледин.

— К тебе. — ничуть не смущаясь, заявила Манюня.

Кантемир бросил взгляд на часы: было без четверти четыре. День клонился к закату, и не было ничего предосудительного в том, чтобы поужинать в компании красивой женщины. — Чем чёрт не шутит, а может, и в этот раз девочка подкинет мне нужную информацию. Ведь вращается она в высших тусовочных сферах, а там какие только сплетни не ходят. Может, мне повезёт, и среди информационного навоза я отыщу жемчужину, — мысленно оправдывал свои действия «офицер для деликатных поручений», ловко лавируя в вечернем потоке машин.

— Давай закажем на дом роллы с копчёным угрём, маринованным имбирём и васаби, и много-много саке. Я напьюсь и буду изображать гейшу, — предложила Манечка, и Кантемир боковым зрением увидел, как в её глазах заплясали бесенята.

— Заманчиво. Однако что это тебя на восточную экзотику потянуло? Может, лучше взять русской водки и солёных огурцов? В конечном счёте эффект будет тот же.

— Да ну тебя! — надула губки Манюня. — Последнее время в моей жизни всё так пресно и безрадостно, а тут ещё и ты лишаешь меня последнего удовольствия.

— Последнее удовольствие, полагается осуждённым на высшую меру, и то только перед приведением приговора в исполнение, — пошутил Кантемир. — А ты, кажется, ещё не в этом статусе.

— Чёрный юмор! — обиделась Манечка. — Вокруг меня всё пресное, безрадостное и чёрное. Я чувствую, как смерть ходит кругами возле моего дома! — драматично заявила она.

— Неужели? — рассмеялся Кантемир. — И давно ходит?

— С начала месяца. — серьёзным тоном ответила женщина. — Первого сентября убили тестя моей подруги Катаржины. Убили в двухстах метрах от моего дома.

— Это где? — машинально поинтересовался Кантемир. — В Малаховке?

— Нет. В короткий и грустный для меня период безбрачья, чтобы соискатели моей руки и сердца не соблазнились трёхкомнатной в центре, я специально обретаюсь в своей скромной квартирке в Замоскворечье.

После этих слов Каледин резко принял вправо и затормозил на обочине.

— В чём дело? — недовольным тоном взвизгнула Манюня, ударившись локтем о приборную панель.

— Как фамилия твоей подруги? — чуть ли не по слогам произнёс Кантемир.

— Катаржина…, э-э-э какая-то труднопроизносимая немецкая фамилия! Катаржина…, вспомнила! Катаржина Шлифенбах!

— Твоя подруга рассказывала тебе об обстоятельствах смерти тестя?

— Это я ей рассказывала. Я, правда, в тот момент не знала, что тот старичок, которого вперёд ногами в «Скорую помощь» грузили, был её тесть.

— Так ты, что, была там, в момент смерти Шлифенбаха?

— А почему это тебя так интересует? Это что, допрос? Ну, была, и что такого? У меня в этом сквере было свиданье назначено. Я ведь тоже не полная дура! Это я раньше, после первого развода, мужчинам в ресторане свиданье назначала, когда по интернету знакомилась. А теперь хватит — учёная! Я больше сама за ужин платить не хочу. Так что я теперь свиданье в сквере или парке назначаю.

— И как?

— Что как?

— 1-го сентября свиданье у тебя как прошло?

— Да никак! Не пришёл суженый мой, знать, не судьба. Мы с тобой куда-нибудь едем, или будем на обочине пыль глотать?

— Поедем, как только ты мне всё подробно расскажешь.

— Что именно я должна рассказать?

— Я хочу знать, при каких обстоятельствах умер Шлифенбах. Меня интересует буквально всё! Любая мелочь!

— А в более приятной обстановке этого сделать никак нельзя?

— Можно, если ты после бокала вина ничего не перепутаешь.

— Не перепутаю, клянусь честью!

— Чем?

— Ну, тем самым, что я потеряла в девятом классе.

— Убедительная клятва, — вздохнул Кантемир и осторожно вырулил на проезжую часть.

По иронии судьбы, накануне Каледин как раз изучал материалы по факту смерти профессора Шлифенбаха, в которых, кроме очень интересного заключения судебно-медицинской экспертизы и химической экспертизы, подтвердивших, что смерть выдающегося российского учёного произошла в результате отравления цианидом, были показания свидетелей и протокол осмотра места происшествия. Так вот, среди свидетелей смерти Шлифенбаха Манечка Поливанова не значилась.

— Давай по пути заедем в магазин «Viva Italia», — промурлыкала Манюня, прижимаясь к плечу водителя. — Там всегда есть в продаже чудесные итальянские вина!

— Там цены запредельные! — поморщился Кантемир, у которого деньги были на исходе, а причитающуюся сумму на оперативные нужды он ещё не получил.

— Фи! Как пошло! — фыркнула Манюня.

— Предлагаю устроить вечер грузинской кухни, — примирительным тоном произнёс Кантемир. — Я знаю одно местечко, где подают настоящую «Хванчкару» и чудесные сациви.

— А также ткемали и «Рикацители»! — передразнила Манюня. — Ладно, поехали жрать непрожаренную свинину, и запивать кислым вином.

— Ты просто восхитительна! — ухмыльнулся Кантемир и нажал на газ.

Через полчаса, сидя в уютной беседке, декорированной искусственным плющом, Манюня жадно заглатывала аппетитные куски шашлыка и запивала восхитительным марочным вином. Её опасения оказались напрасными. В маленьком грузинском ресторанчике, притаившимся недалеко от поворота на элитный жилой комплекс «Алые паруса», готовить умели, и, что немаловажно, делали это с душой. Весь малочисленный персонал ресторана дорожил репутацией своего скромного заведения, и к посетителям, которые в основном были владельцами элитного жилья и дорогих престижных иномарок, относился с почтением, поэтому протухшим, вымоченном в уксусе мясом, дорогих гостей здесь не кормили.

— Так что же ты видела? — задал вопрос Кантемир после того, как Манюня утолила первый голод и откинулась на спинку плетёного кресла.

— Всё! Всё видела, — нараспев произнесла довольная собой временно незамужняя красавица. — Видела, как старичок на скамейку присел, как ему плохо стало, как молодой человек ему пытался помочь, и как «Скорая» прикатила, тоже видела…

— Постой, постой! — перебил Кантемир. — Какой такой молодой человек? Что-то я не припомню, чтобы он среди свидетелей значился. Может быть, врач?

— Он такой же врач, как я девственница, — хмыкнула Манюня. — Когда старичку плохо стало, он его за руку держал: может, встать помогал, может, пульс щупал. Не знаю я. Потом зеваки набежали, и его от старичка оттёрли. Он скромно так в сторону отошёл, и на происходящее из-за тополя смотрел.

— Там нет тополей, — машинально поправил Кантемир. — Шлифенбах умер на лавочке кленовой аллеи.

— Может, клён был, — легко согласилась девушка. — Я не ботаник, но одно знаю точно: красавчик этот никакой не врач.

— Почему ты так решила?

— Для врача смерть пациента — ещё тот геморрой. Радости в этом мало: объяснительные пиши, в прокуратуру к следователю на допросы ходи, с близкими покойного объясняйся, почему не вырвал из безжалостных лап смерти их дорогого и горячо любимого родственника, и так далее. Ну, да ты и сам знаешь! Так вот, врач при виде очередного трупа, конечно, не заплачет, но и радоваться не будет, а у парня, который из-за клёна на всю эту суету любовался, было такое одухотворённое лицо, словно он испытывал потаённую радость.

— И откуда ты это знаешь? — удивился Каледин.

— Сейчас сериал про больницу идёт, — охотно пояснила Манюня, отхлёбывая рубиновое вино из пузатого бокала. — Так что я все медицинские проблемы знаю, как свои. А про парня я не соврала! Ему точно по кайфу было на труп пялиться.

— Что-то Вы, мадам, с высокого слога на уголовную «феню» сбиваетесь, — подметил Кантемир, но Манюня его замечание проигнорировала.

— Как он выглядел?

— Шлифенбах? Плохо! Как может свежий покойник выглядеть?

— Да я не о профессоре тебя пытаю! Красавчика, который профессора за руку держал, описать сможешь?

— Без проблем! Поехали ко мне, я тебе его нарисую в лучшем виде.

— Я так и знал, что этим всё закончиться! Ладно, поехали, — согласился Каледин и жестом подозвал официанта.

Манечка Поливанова обещание сдержала: ближе к полуночи на руках у Кантемира был мастерски нарисованный углём портрет двадцатипятилетнего юноши с тонкими чертами лица и миндалевидными глазами.

— Похож? — для проформы спросил Кантемир, не отрывая взгляда от портрета.

— За фотографическую точность не ручаюсь, но основные черты схвачены, — спокойным тоном пояснила Поливанова, вытирая салфеткой пальцы. — Я ведь когда студенткой была, портретистом на Арбате подрабатывала, а там, сам знаешь, времени рассусоливать нет! Работать надо быстро и точно, иначе конкуренты задавят.

— Ты была студенткой ВУЗа? Интересно, какого?

— Художественного! Не закончила я его по дурости, поэтому и вспоминать не хочется.

— Да ты, Маня, талант! Я бы даже сказал, талантище! — восхитился Каледин. — С такой ориентировкой мы его быстро отыщем, даже если он на Камчатке залёг.

— Про Камчатку ничего не скажу, а то, что он 3-го сентября был в Питере, это гарантирую.

— Поясни! — опешил Кантемир.

— Я в этот день, вернее, вечер, в Шереметьево была. Из Женевы должен был прилететь… в общем, неважно кто, главное, что он попросил его встретить. Так вот, я своими глазами видела, как этот красавчик на посадку шёл, когда рейс на Питер объявили. Правда он в тот вечер в другой одежде был, и лицо воротником куртки закрывал, словно у него зуб болел, но я его всё равно узнала. Колоритная личность! Ты куда собрался?

— На службу! — заторопился Кантемир.

— На ночь глядя?

— Ты же знаешь, что в нашей «конторе» работают круглые сутки. К тому же ты, Манечка, мне за один вечер столько зацепок подбросила! Так что надо успеть все отработать до утренней зари, чтобы было к утру, что начальству доложить.

— А за помощь органам мне что-нибудь причитается?

— Причитается! Только не сейчас, — уклонился Кантемир, хорошо зная, что творческая натура Манечки обожает ролевые игры, а изображать сейчас из себя злого следователя, допрашивающего красивую, но беспутную воровку, у Каледина не было ни сил, ни желания.

— Обман! Опять обман! — горько вздохнула Манюня. — И когда вы, мужчины, прекратите пользоваться моей доверчивостью?

— Ты уже в образе, или говоришь от своего имени? — не скрывая иронии, попытался уточнить Кантемир.

— Проваливай! — махнула рукой Поливанова, и, покачивая бёдрами, удалилась на кухню.