21

Проснулся Виктор от настойчивого покашливания слуги. Надо отдать должное Стайфли, это был единственный раз, когда он позволил себе разбудить Виктора. До этого утра он, словно волшебник, появлялся в комнате как раз в тот момент, когда Виктор окончательно созревал для утренней чашки чая. Пока Виктор пил чай, слуга коротко вводил его в курс заслуживающих внимания новостей. После чая он подавал письма, разумеется, если они были.

– Что случилось, Стайфли, надеюсь не пожар? – раздражённо спросил Виктор.

Накануне ему так и не удалось вырваться из цепких дружеских лап Эрни, в результате из оперы они отправились в одно милое местечко, затем ещё в одно, и ещё… Так что домой Виктор прибыл только на рассвете. Результатом этого одиссейства стало жуткое похмелье, а ранний подъём совсем не способствовал поднятию духа и улучшению настроения.

– К счастью, нет, но это срочно, сэр, – ответил слуга, подавая на специальном подносе пахнущий духами розовый конверт. Конверт не был подписан.

– Что это? – морщась от головной боли, спросил Виктор.

– Это письмо, сэр.

– Письмо? – повторил Виктор, тупо уставившись на конверт.

– Его доставил курьер, сэр. Он сказал, что это срочно… или нет, что это не требует отлагательств. Да, именно так он и сказал, сэр.

– И вы послушали этого болвана?

– Он был очень убедителен, сэр.

– Да что вы!

– Он сунул мне в карман пять фунтов, чтобы я согласился вас разбудить, сэр.

– Пять фунтов? Весомый аргумент.

– Вот именно, сэр. Если человек готов пожертвовать пятью фунтами ради своевременной доставки письма, значит это действительно важно. Поэтому я и позволил себе побеспокоить вас в столь ранний час. Поверьте, дело не столько в деньгах, сколько в психологическом моменте…

– Пожалуйста, Стайфли, оставьте свою исповедь священнику. Я не собираюсь отнимать у него хлеб, – оборвал его Виктор.

– Как вам будет угодно, сэр.

– Ладно, приготовьте мне чай, да покрепче, раз уж всё равно придётся вставать.

– Сию минуту, сэр.

Оставшись один, Виктор ещё раз осмотрел конверт, словно на нём могли проявиться тайные письмена, затем вскрыл. Внутри был листок дорогой бумаги размером чуть больше визитной карточки. На нём значилось:

И больше ничего.

«Да за кого они меня принимают, – взбесился Виктор, – если думают, что я с радостью побегу на встречу не понятно к кому и за каким хреном!»

Ну да, конечно… Вчера весь вечер, пренебрегая приличием, его рассматривала в бинокль какая-то дама из ложи напротив. И делала она это настолько нарочито откровенно, что только слепой не смог бы этого заметить. И вот теперь приглашение. Такое могло прийти в голову разве что одной из тех коллекционерок любовных побед, которые мнят себя чуть ли не пупом земли. Виктор и раньше не отличался любовью к подобного рода особам, а после появления в его жизни Жозефины вообще начал чувствовать в их присутствии заметную тошноту.

Не удивительно, что когда слуга появился с чашкой «дарджиллинга» на подносе, – Виктор так и не смог заставить себя пить «эрл-грей», – Виктор готов был взорваться от злости.

– Уберите это, Стайфли, – сказал он, неприязненно бросив письмо на поднос, – и постарайтесь впредь быть более стойким перед лицом курьеров. Вы можете сколько угодно брать с них чаевые, но никогда больше, я повторяю, НИКОГДА не приносите мне подобные шедевры эпистолярного жанра, особенно если я чем-то занят или сплю. Надеюсь, вам понятно?

– Да, сэр. Мне очень жаль, что я доставил вам неудобство своим поступком. Поверьте, этого больше не повторится, сэр.

– Хорошо, можете идти.

– Благодарю вас, сэр, но если вы позволите мне сказать…

– Ладно, что у вас там ещё?

– Дело в том, сэр, что я забыл вам сказать, что это были не совсем простые пять фунтов.

– Да? А какие же?

– Я думал, вы в курсе. Наверно, господин Рид забыл вас предупредить… Это были те самые пять фунтов, о которых говорил господин Рид. Они должны были стать чем-то вроде пароля.

– Что?!! – Виктор подскочил как ужаленный. Он даже представить себе не мог, что Стайфли окажется человеком Джеймса.

– Дело в том, – продолжил как ни в чём не бывало слуга, – что эти пять фунтов служат чем-то вроде пароля. Благодаря им я понял, что в этом послании содержится приглашение на ту самую встречу, ради которой вы и прибыли в Лондон, сэр. Иначе я ни за что не позволил бы себе нарушить ваш сон. Но раз эти люди говорят: «Срочно», – значит, это действительно срочно. Поэтому я возьму на себя смелость порекомендовать вам не опаздывать. Они не станут ждать.

– Что ж, это в корне меняет дело, – сказал Виктор с кислым выражением лица. Несмотря на всю важность предстоящей встречи, ему совсем не улыбалось вставать в такую рань и куда-то идти или ехать.

Не успел Виктор выйти из кэба, как к нему подлетел одетый с иголочки мужчина средних лет.

– Мистер Григорьев! – завопил он чуть ли не на весь Гайд-парк, – какая приятная встреча.

Тебя ещё здесь не хватало, – подумал Виктор, инстинктивно отшатываясь от него.

– Не узнаёте? – удивился тем временем тот, – а совсем ведь недавно мы вели весьма интересную беседу в декорациях ночной набережной.

– Вы?!! – удивился Виктор, с трудом узнав в этом щёголе странствующего философа.

– Как вам моё новое обличие?

– Просто потрясающе. У меня нет слов. Похоже, в вашей жизни произошёл резкий поворот.

– Совершенно верно. И я с удовольствием вам расскажу…

– Извините, – перебил его Виктор, – но сейчас у меня деловая встреча. Я с удовольствием поговорю с вами в любое другое время.

– Позвольте мне угадать. Розовый конверт, запах духов, записка…

– Так значит, тогда на лавочке?..

– Должны же мы были удостовериться, что вы – тот самый человек, которого мы ждём.

– Но зачем был весь этот маскарад?

– О каком маскараде вы говорите?

– Но разве не…

– Ни сколько. Клянусь печёнкой гиппопотама. В тот раз я действительно был странствующим философом, тогда как сегодня я – слуга своей госпожи, посланный ею за вами. Она ждёт. Прошу вас в карету. По дороге я всё объясню.

– Дело в том, – продолжил он в роскошной карете, – что одной из наиболее распространённых человеческих иллюзий является взгляд на человека как на некое единое «я», обитающее в его плоти. На самом деле таких «я» множество. Да вы сами можете в этом убедиться, стоит только внимательно понаблюдать за своими мыслями, чувствами, настроением. Сейчас вами управляет одно «я», совершенно искренне считая себя вами. Через какое-то непродолжительное время его сменит другое «я», и так всю вашу жизнь, если вы не разрушите это самоотождествление с главенствующими «я» и не научитесь управлять этим процессом. В моём случае одним из таких «я» является странствующий философ, другим – слуга своей госпожи. И так далее. И каждому из этих «я» соответствует определённый характер и внешний облик. Так что всё было по-честному.

– Сказать по правде, меня сейчас больше занимает, куда мы едем, и кто она, ваша госпожа, – прервал его объяснения Виктор.

– Не думаю, что если я назову адрес, это вам что-либо скажет, а что касается госпожи… Она сама сообщит всё, что посчитает нужным. Я же не уполномочен ею на подобного рода откровения.

– Ну а своё имя вы мне можете назвать, или это тоже секрет?

– Для меня имя настолько потеряло какое-либо значение, что я благополучно его забыл. Так что можете называть меня как вам угодно или вообще никак. Я не обижусь.

– Ну, вот мы и приехали, – сказал он, когда они въехали в ворота и подкатили к парадному крыльцу скорее дворца из восточных сказок, нежели лондонского дома.

Подбежавший лакей почтительно открыл дверь кареты.

– Прошу вас, мистер Григорьев, – сказал он, почтительно кланяясь, – госпожа вас уже ждёт.

Увидев хозяйку дома, Виктор остолбенел. Как он и предполагал, это была та самая женщина, которая вчера в театре рассматривала его в бинокль. Та самая и одновременно совершенно иная, не похожая на неё. Если в театре она показалась ему развязной и даже вульгарной, этакой мнящей себя аристократкой, разбогатевшей на торговле шерстью мещанкой, то теперь она была самим олицетворением обаяния и неземной красоты. Она была идеально сложенной брюнеткой с красивыми, длинными волосами. Немного золотистая, но не жёлтая, как у азиатов, кожа. Прекрасные и одновременно не свойственные представителям ни одной из известных рас черты лица. Но больше всего Виктора поразили её глаза. Бездонные, они буквально лучились неземным светом. Заглянув в эти глаза, Виктор утонул в их свечении, позабыв обо всём на свете.

– Здравствуйте, господин Григорьев, – сказала она удивительно прекрасным голосом, подавая Виктору идеальной формы руку, – очень рада вас видеть.

Какой-то продолжавший функционировать в его теле механизм заставил Виктора поцеловать ей руку, произнести любезность в ответ… Сам же он был очарован этой женщиной настолько, что мог только с обожанием на неё смотреть.

– Прошу вас, садитесь, – предложила она, садясь на диван.

Виктор механически сел рядом.

– О, да у вас вчера был трудный день, – сказала она, поморщившись от его перегара, – вас нужно срочно привести в порядок.

– Я в полном порядке, сударыня, и весь к вашим услугам, – пролепетал он.

– Не болтайте глупости, – строго сказала она, – я пригласила вас не для того, чтобы попусту тратить время. Вы мне нужны в наилучшей своей форме, сейчас же иметь с вами дело попросту не имеет смысла.

Она несколько раз хлопнула в ладоши, и в комнату впорхнуло несколько совершенно юных красавиц, одетых так, словно они сошли со страниц «Тысячи и одной ночи». Не говоря ни слова, они потащили Виктора за собой. Феи, так их про себя окрестил Виктор, привели его в поистине огромный крытый бассейн, больше похожий на окружённый стенами и потолком пруд. Сам бассейн был настолько велик, что в нём вполне можно было кататься на вёсельной лодке. Бассейн, а так же пол, стены и потолок самого помещения были облицованы белым мрамором. Курительницы на стенах наполняли помещение пьянящим запахом благовоний.

Недолго думая красавицы принялись раздевать Виктора, одновременно раздеваясь и сами. Это шокировало Виктора, но у него не было ни сил, ни желания сопротивляться, к тому же каждое их прикосновение вызывало блаженство. Раздевшись догола, они все вместе бросились в воду. Вода была тёплой как в ванне и пахла отваром растений. После купания феи отвели Виктора в соседнее помещение, где, уложив на кушетку, долго массировали и натирали маслами и благовониями его тело.

В результате, когда он, одетый в удобное свободное одеяние, вновь предстал пред очами хозяйки дома, он чувствовал себя более чем великолепно. Его тело было необычайно сильным и совершенно воздушным, а голова – ясной, как никогда.

Она приняла Виктора в декорированной в стиле восточных сказок комнате. Толстый ковёр на полу, посредине небольшой стол, уставленный удивительными яствами, вокруг подушки. И роскошь, которой позавидовал бы даже король-Солнце. Пока Виктора возрождали к жизни, хозяйка дома переоделась в совершенно неописуемый словами наряд. Несмотря на то, что эта одежда не открывала ровным счётом ничего, она буквально приковывала к себе внимание, разжигала страсть, заставляя фантазию рисовать скрываемое под ней тело, а заодно и наделять его наиболее желаемыми пропорциями и свойствами.

– Нравится? – спросила она, несколько раз повернувшись перед Виктором. – Это одеяние самой Марии Магдалины – одной из величайших верховных жриц Богини. Да-да, она была одной из самых прекрасных женщин своей эпохи и служила олицетворением женской красоты Богини. Когда она выходила к людям в таком вот одеянии, не только мужчины, но и женщины готовы были целовать следы её ног, настолько этот костюм усиливал её природную магическую силу женщины.

Это потом, чтобы очернить её славу, отцы церкви превратили её в проститутку, но так и не решились умолчать тот факт, что именно она помазала Иисуса в знак благосклонности к нему Богини. Кстати, из-за этого он чуть было не был убит ревнивыми священниками, но волей Богини чудом сумел спастись.

Вот и ты сейчас смотришь на меня во все глаза, не в силах даже на мгновение отвести от меня взгляд, а в твоей душе бушует страсть. Уверена, ты уже душу готов отдать только за право поцеловать ремень на моей сандалии, и прикажи я всё, что угодно, ты, не задумываясь, бросишься исполнять мой приказ.

Это было действительно так. Виктор был полностью порабощён, очарован, заколдован этой удивительной женщиной. Ради неё он был готов на всё.

– Но ты избран Богиней, – продолжала она, а это означает, что ты достоин сорвать с меня этот покров и обладать мною прямо сейчас. Ну иди же ко мне, люби меня, возьми меня здесь, не медля…

От этих слов Виктор почувствовал себя счастливейшим из смертных, но когда он уже готов был броситься в её объятия, чего бы это ни стоило ему потом, его сознание словно молния пронзил образ Жозефины. В одно мгновение он ощутил, увидел всю разницу между пожирающей его страстью к прекрасной незнакомке и тем чувством, что возникло между ним и Жозефиной. И если здесь, к этой незнакомке его влекла всепоглощающая, лишающая как разума, так и сил сопротивляться страсть, являющаяся по своей сути взбунтовавшейся против рассудка необузданностью животного инстинкта, то его любовь к Жозефине имела совершенно другую, божественную природу. И с этой Богиней данной благодатью ни что не могло сравниться. Это была бесконечно ценная и необычайно хрупкая духовная субстанция, которую он сейчас чуть было не разрушил, поддавшись животной страсти.

Ужас осознания того, что он чуть было не уничтожил нечто во сто крат более ценное, чем сама жизнь, привёл его в чувство. Наваждение кончилось. Магические или гипнотические чары этой женщины больше не действовали на Виктора. Без сомнения, она была удивительной, красивой, желанной, но это больше ничего не значило для Виктора, поблёкнув перед дарованным Богиней чувством. И именно эта женщина, которая чуть было не лишила его всего, открыла ему всю ценность любви! В порыве благодарности Виктор опустился перед ней на колени и поцеловал ей руку. В ответ она улыбнулась улыбкой понимания.

– Поздравляю. Ты выдержал испытание, – сказала она, садясь рядом с ним на подушку, – но пора переходить к делу. Должна признаться, что я прибыла сюда издалека, с Острова Тайн. Этот остров находится далеко за пределами того мира, где обитаешь ты. Ты – человек, а я – Тайна. Тайна с Острова Тайн. Однажды, балансируя между жизнью и смертью, во время иного витка спирали ты какое-то время гостил у нас и даже сумел влюбить в себя одну из моих сестёр, но к этим воспоминаниям у тебя доступ закрыт. Ну да я пришла в твой мир не для того, чтобы ворошить с тобой прошлое. Я пришла угостить тебя чашей вина. Это не простое вино. Оно – творение мастеров-виноделов, которыми могут стать лишь те, чье сознание окончательно пробудилось ото сна. Только этим избранным дозволено прикасаться к лозе, на которой под солнцем Прозрения созревает в ягодах сама Истина.

Это именно то вино, которое олимпийские боги называли нектаром. Именно его заповедовал пить Христос. Именно его воспевали в своих поэмах великие мастера, называемые суфиями. Именно этим вином угощает Богиня возлюбленного. Надеюсь, ты понял, какая тебе уготована честь? Это вино особое, и к нему надо подходить с особым почтением.

Для начала оно захочет испытать тебя, узнать, познакомиться с тобой поближе. Затем последует приглашение. Всё это время ты должен будешь внимательно смотреть на него, ловя каждый нюанс, каждую перемену в его настроении. Затем, если ты окажешься этого достоин, вино откроет тебе свою истину. Почтительно внимай ему, и лишь когда оно окончательно раскроется, ты должен будешь выпить его одним махом. Не спеши, но и не медли. А главное, не забывай, что любая ошибка сведёт на нет все твои усилия, а также усилия всех твоих друзей. Так сделай всё правильно, и да поможет тебе Богиня.

После этих слов Тайна отвела Виктора в соседнее помещение – маленькую комнатушку без окон, больше похожую на чулан. Освещали комнату несколько ламп, установленных так, что их свет падал прежде всего на небольшой столик у противоположной от двери стены, на котором и стояла чаша с вином. Её внешний вид разочаровал Виктора. Конечно же, он ожидал увидеть нечто необычайно прекрасное, созданное искусными мастерами из драгоценных металлов и камней, но чаша оказалась обычным стеклянным бокалом, какие продаются в дешёвых посудных лавках. Вино тоже не выглядело сверхъестественным. Вино, как вино. Стараясь не показывать своего разочарования, Виктор сел, скрестив ноги, на специально приготовленную для этого подушку.

– Удачи. И что бы ни случилось, думай только о вине, – сказала Тайна, оставляя Виктора наедине с вином.

Виктор сидел, смотрел на бокал, и ничего ровным счётом не происходило. Разве что у него затекли ноги, и разболелась спина. Виктору хотелось спать, но сильнее сна было нарастающее желание бросить всё и вернуться домой. В голове словно рой мошкары роились мысли, заставляющие его чувствовать себя идиотом. Он буквально превратился в поле боя, где одна сторона, понимая всю серьёзность ситуации, требовала выполнить все инструкции Тайны, а другая всеми силами старалась ей помешать. Несколько раз Виктор ловил себя на том, что сидит с закрытыми глазами и проваливается в сон. Превозмогая себя, он открывал глаза, тер ставшие свинцовыми веки и продолжал смотреть на вино.

Наконец, когда Виктор окончательно разуверился в том, что что-то вообще может произойти, вино начало открываться. Сначала оно изменило цвет, сделалось более ярким и насыщенным. Затем содержимое бокала само начало светиться, и это свечение словно бы изменяло пространство, превращая его в некое продолжение вина. Свечение начало проникать в Виктора. Он чувствовал, как оно входит в него во время дыхания, как проникает сквозь кожу, сквозь глаза. И когда он наполнился этим свечением, он узрел нечто совершенно невообразимое. Он увидел Адама или человека как такового вне времени и пространства.

Человек… Обычно, произнося это слово, мы представляем себе некое существо с одной головой, двумя руками и двумя ногами (не будем сейчас говорить об увечьях или уродствах), и так далее, обладающее разумом, сознанием и, предположительно, душой. Да что говорить, достаточно посмотреть в зеркало или на кого-нибудь из людей. Мужчины, женщины, дети… все они люди или человеки.

При этом мы почти не задумываемся о том, что этот совершенно очевидный для нас взгляд на человека является исключительно результатом того, что наше сознание угодило в одну из наиболее коварных ловушек во вселенной: в ловушку времени. И если в пространстве наше восприятие способно относительно свободно перемещаться в пределах доступных ему трёх измерений, то время мы способны воспринимать, только перемещаясь по нему в настоящем из прошлого в будущее.

В результате мы смотрим на человека как на человека в настоящем, как на человека в данный момент времени, как на временной фотографический снимок, как на пусть одушевлённый, но предмет.

Понимание этого позволяет нам взглянуть на человека как на некий процесс (ведь каждый предмет по своей сути является процессом, скорость протекания которого слишком мала для нашего восприятия), предположительно от момента зачатия и до момента смерти (так как ни «до», ни «после» нам ещё не известны).

Но это ещё не всё. Такая точка зрения позволяет понять, что человек – это далеко не отдельное существо или процесс, а некий структурный элемент, неотделимый от гораздо более сложного образования, а именно от Человека как такового или процесса, включающего в себя всех людей, которые когда-либо существовали, существуют и будут существовать. Так ни один из нас не возник на пустом месте, а, следовательно, все мы связаны друг с другом, и этим связующим звеном является зачатие, которое структурно соединяет родителей, создавая новую ветвь на теле этого гиперчеловека или Адама, назовём его так.

Но и это ещё не всё. При таком взгляде на человека рождение не является началом, а смерть не является концом. Они превращаются в некие формообразующие элементы, определяющие как временну́ю конфигурацию отдельного человека, так и его место на теле Адама.

А раз так, то всё то, что мы воспринимаем как величайшие из бедствий: разгул стихии, войны, эпидемии… всё это есть не более чем элементы формы Адама, образующие его облик.

Такого вот Адама во всём его великолепии и увидел Виктор, а испив вина, смог его и принять.

Домой он вернулся чуть живой от перенесённого им потрясения, мечтая лишь об одном – зарыться в постель на целую вечность. Но этим его планам не было суждено сбыться.

Возле дома его уже ждала карета, рядом с которой стоял Джеймс.

– Садись, – сказал он, – нам пора.

– Куда? – устало пробормотал Виктор.

– Жениться. И не смотри на меня так. Садись, или мы опоздаем на поезд.