Глава 14. Цена вопроса
Владельцем Черемизовского рынка был Сталик Джабраилов – высокий пятидесятилетний красавец-брюнет с умным доброжелательным взглядом и седыми висками, сильно походивший на обеспеченного европейца и мало имевший общего со своими земляками, торгующими свежими фруктами на московских рынках.
К своим пятидесяти годам Сталик в московский бизнес врос прочно. Являясь владельцем несколькими московских продовольственных рынков и огромного вещевого рынка «Черемизовский», Джабраилов обеспечил себе ежемесячный доход, сумма которого выражалась цифрой с шестью нулями. Большую часть прибыли он вкладывал в строительный бизнес, как в Москве, так и на быстро развивающемся Ближнем Востоке, что резко повышало его шансы оставаться «на плаву» при любом политическом шторме.
Поэтому известие о ликвидации его любимого детища не стало для него новостью: когда имеешь пару-тройку миллиардов, то даже очень секретная и закрытая информация становится для тебя такой же доступной, как Коран для правоверного. Сталик знал, что если не сегодня, так завтра «Черемизовский» закроют, и ничего с этим поделать не мог. С каждым днём рынок разрастался, словно раковая опухоль, захватывая всё новые и новые территории. Порой Джабраилову казалось, что «Черемиза» – так его прозвали москвичи, живёт сам по себе, по своим законам, и что творится внутри его ненасытного чрева, неизвестно ни московским властям, ни ему, владельцу рынка.
Благодаря хорошо налаженным с таможней связям, на «Черемизовский» еженедельно поступали крупные партии контрабандного товара, которые тут же растворялись в его нескончаемых торговых рядах и дальше отследить, тем более доказать криминальное происхождение поступившей продукции было просто нереально.
Сначала довольны были все – и продавцы, имеющие свою долю стабильной прибыли, и гости столицы, которых устраивал широкий ассортимент товара и низкие цены. Многонациональный торговый люд «Черемизы», в основном состоящий из китайцев, вьетнамцев, корейцев и таджиков, по-русски говорил плохо, поэтому продавцы общались с покупателями на «тарабарском» наречии. С помощью отдельных фраз, мимики и жестов продавец и покупатель, который зачастую являлся обыкновенным перекупщиком, приходили к консенсусу и на практике воплощали знаменитую формулу немецкого экономиста «товар-деньги-товар», после чего дешёвый китайский ширпотреб крупными партиями расходился по городам и весям Среднерусской возвышенности и центрального Нечерноземья.
Подобно сказочному дракону, «Черемиза» ежедневно заглатывал тысячные людские массы, чтобы в конце дня «отрыгнуть» тугие пачки американских долларов. И с каждой отрыжкой пропахший дешёвым табаком и китайской лапшой «дракон» становился всё ненасытнее и злее.
Не секрет, что большие деньги могут вскружить голову любому трезвомыслящему и законопослушному гражданину, даже если он имеет временную регистрацию. Поэтому «Черемизовский» всё чаще стал мелькать в криминальных сводках, что вызывало раздражение московской криминальной милиции, а также потерпевших граждан, которых с каждым днём становилось всё больше и больше. Недовольство зрело и в верхах: «Черемизовский» становился опасным и неуправляемым. Внутри рынка текла неведомая московским властям и обывателям тайная жизнь, со своими неписаными правилами поведения, подпольными борделями и обменными пунктами, игорными домами и междугородними переговорными пунктами, оборудованными спутниковой аппаратурой. Практически на территории рынка была создана «теневая» инфраструктура, которая ежедневно стоила городу многомилионных потерь.
В Москве одно время ходила легенда о том, как полицейские спланировали секретную операцию по проведению специального рейда по территории вещевого рынка и даже успешно её начали под прикрытием роты ОМОНовцев, но дальше начального этапа дело не пошло. Продавцы, побросав товар, разбежались по укромным уголкам и щелям, как тараканы, а те, кого удалось задержать, мгновенно из продавцов превратились в законопослушных покупателей, и на ломанном русском поясняли, что приехали на рынок исключительно для того, чтобы купить себе и своим детям одежду по низким ценам.
Апофеозом неудавшейся операции явилось обнаружение на контейнерной площадке двух «морских» контейнеров, под потолок забитых детской одеждой китайского производства, общей стоимостью на два миллиарда рублей. Как ни старались доблестные полицейские, но установить, кому принадлежит товар, так и не смогли.
Целую неделю бесхозные два миллиарда лежали на виду, но владелец не объявился. В конце недели было принято решение: товар, от которого попахивало самой настоящей контрабандой, изъять и уничтожить, как опасный для здоровья граждан. Два миллиарда бросили в печи и сожгли, но и после этого владелец не объявился.
Сталик понимал, что перешёл границы дозволенного, и теперь власти города не успокоятся, пока не вобьют осиновый кол в самое сердце его любимого детища. Он пытался бороться, но все заказные статьи и проплаченные телевизионные дебаты успеха не имели, и общество к дальнейшей судьбе крупнейшего рынка осталось равнодушным. И только китайское посольство дипломатично, но недвусмысленно выразило озабоченность в связи с планируемой ликвидацией «Черемизы».
– Я их понимаю, – сказал мэр Москвы в приватной беседе с Президентом. – Надо же куда-то девать несколько тысяч незаконных китайских эмигрантов.
– Получается, что это и наша проблема, – заметил Президент. – Как только мы снесём «Черемизовский», они разбегутся по всей Москве, и вылавливать их поодиночке будет сложнее. Брать их надо сейчас, пока сосредоточены в одном месте.
– Брать и депортировать! – уточнил мэр. – Хотя депортация и влетит бюджету города в копеечку, другого выхода я не вижу.
– Не прибедняйся! – нахмурился Президент. – Ты кто? Мэр Москвы или дотационного уральского городка? Деньги изыщешь, сколько потребуется, и всех, кто не имеет регистрации, отправишь назад, в Поднебесную!
– Сделаем, – склонил голову мэр.
С этого момента судьба «Черемизовского рынка» была решена.
Казалось бы, какое отношение я, офицер ФСБ, имею к ликвидации вещевого рынка? Ответ напрашивается сам собой: да никакого!
Это головная боль городских властей и московской полиции, потому как тронуть «Черемизу» в её нынешнем статусе было всё равно, что разворошить осиное гнездо: крика и жалоб много, а практической пользы мало, и при этом из всех щелей разорённого рынка полезет криминальный элемент.
Однако профессиональное чутьё подсказывало, что именно в такой «мутной водице» передела собственности можно поймать ценную информацию.
Утром следующего дня мне позвонили из секретариата и попросили зайти для ознакомления с приказом.
– С каким ещё приказом? – раздражённо переспросил я.
– С приказом о командировке, – ровным голосом ответила секретарь и отключила связь. Я послушал короткие телефонные гудки и понял, что большего не добьюсь, и придётся ехать на Лубянку, хотя утро этого дня я планировал начать с посещения «Черемизы». Что именно я там рассчитывал найти, и сам не знал, просто следовал на поводу интуиции, как слепец за поводырём.
В секретариате симпатичная курносая девушка в форме с погонами старшего лейтенанта передала мне приказ с грифом «Секретно».
– Интересно, почему в секретариате любой организации, как правило, работают очень симпатичные девушки, а некрасивых начальство «прячет» куда-нибудь на склад или в архив? – задался я чисто риторическим вопросом, искоса наблюдая за курносым старшим лейтенантом.
– Не стойте здесь с секретным документом, – вежливо, но строго сказала мне секретарь, и при этом её нежные, как спелый персик, щёчки почему-то порозовели. – Пройдите в комнату исполнителей, – добавила она уже тише и не так строго.
В ответ я кивнул, но не удержался и позволил себе небольшую вольность: мой взгляд упёрся чуть выше переносицы секретаря, отчего у последней создалось стойкое ощущение, что я смотрю ей прямо в зрачки. Это был старый приём, которому меня научили старшие товарищи в пору лейтенантской юности. Девушка смутилась и окончательно покраснела, а я, довольный собой, отправился в комнату исполнителей.
Приказ был исполнен на двух листах и являл собой образец казённого документа, изобилующего глаголами повелительного наклонения и категоричностью формулировок. Я дважды прочитал текст, но кроме того, что мне необходимо срочно выехать в Питер, ничего не понял.
– Владимир Афанасьевич, что я буду делать в Петербурге? – тактично, пытаясь скрыть раздражение, задал я вопрос по телефону своему начальнику Баринову.
– Работать! – лаконично проскрипел тот в ответ.
– Как работать?
– Активно! Что Вам, полковник, непонятно? В приказе ясно сказано, что в Петербург Вы должны убыть для проведения оперативных мероприятий в соответствие с планом операции «Таненбаум»!
– А нельзя ли с этого момента подробнее?
– Нельзя! По приезду в Ленинград, то есть в Петербург, зайдёте в Управление, к полковнику Семёнову, он Вас и введёт в курс дела. Ещё вопросы имеются?
– А как быть с лидером Объединённой оппозиции?
– Что именно Вас в нём смущает?
– Да меня лично он не смущает, меня ситуация настораживает! Я ещё не всё его окружение проверил, да и Черемизовским рынком заняться не мешало бы.
– Вы, Каледин, пытаетесь объять необъятное! Официально проверку Черемизовского рынка я Вам не поручал. Остальное пусть Вас не волнует! Оформляйте командировочные документы и завтра утром Вы должны быть в кабинете Семёнова!
Я сделал глубокий вдох, потом максимальный выдох и, учитывая дефицит времени на подготовку, рысью понёсся по кабинетам оформлять командировочные документы.
«Почему-то в нашей «конторе» даже фамилии у сотрудников безликие: Иванов, Петров, Сидоров, теперь вот Семёнов! – думал я, перебегая из кабинета в кабинет и собирая образцы росчерков пера начальников служб. – А как бы красиво звучало: майор Апраксин или полковник Державин или на худой конец…»
– Полковник Каледин! – перебил мои мысли проходивший по коридору начальник одного закрытого отдела, о котором в Управления почему-то не принято было особо распространяться. – Вас срочно просила зайти старший лейтенант Казанцева, – казённым тоном сообщил он, но при этом по-дружески мне подмигнул.
– Казанцева? А это кто такая? – не сразу понял я.
– Это секретарь! – рассмеялся начальник отдела. – Вы, Каледин, двадцать минут назад ей глазки строили!
Я поблагодарил его и, перейдя с рыси на галоп, поспешил обратно в приёмную.
– Товарищ полковник! – почему-то потупив глаза, обратилась ко мне обладательница курносого носика. – Вам приказ ещё нужен?
Я не сдержался и вполголоса выдал не совсем литературный оборот речи.
– Простите, – глядя в девичьи глаза, произнёс я вполне искренне: приказ с грифом «секретно» всё это время был у меня среди командировочных документов. Уходя из комнаты исполнителей, я забыл его сдать обратно секретарю, дала мне секретный документ без росписи в журнале. Получается, мы оба с ней нарушили требования «Инструкции по обращению с секретными и совершенно секретными документами».
– Можете доложить о моём нарушении рапортом по команде, – произнёс я вполне серьёзно, возвращая приказ.
Курносый секретарь часто заморгала глазами и ничего не сказала в ответ, из чего я сделал вывод, что докладывать она никому не будет.
Это рядовое происшествие вернуло меня в рамки реального мира и заставило взглянуть на предстоящую командировку более пристально.
Перед выходом из Управления я зашёл в финансовую часть, где получил на руки деньги на командировочные расходы. Пересчитывая новенькие купюры, я почему-то подумал, что этой суммы на «…проведение оперативных мероприятий по плану операции «Таненбаум» мне может не хватить. Почему я так подумал, и сам не знаю! Просто в голову пришла мысль – чёткая и ясная, словно предупреждение о грядущих неприятностях.
– Бред какой-то! – закрутил я головой. – Я в командировку еду всего на неделю! – успокаивал я сам себя, отгоняя дурное предчувствие. – Да и что со мной может произойти? Питер – не Кавказ!
О том, что город на Неве ещё в прошлом веке обрёл славу столицы российского криминала, я как-то не подумал.
Билет в купейный вагон «Красной стрелы» я взял перед самым отходом поезда. В кассе меня заверили, что в купе я буду только с одним соседом.
– Прямо перед Вами семейная пара сдала два билета, – пояснила словоохотливая кассирша.
– Приятно слышать! – улыбнулся я в ответ, а про себя подумал, что если сосед не пьяница и не картёжник, то семь часов полноценного сна мне гарантированы.
В купейном вагоне было малолюдно.
«Вероятно, из-за дороговизны билетов», – решил я, пробираясь вглубь вагона.
Подойдя к своему купе, я через приоткрытую дверь увидел расположившегося на нижней полке попутчика, точнее, попутчицу. Это была женщина средних лет, с расчёсанными на прямой пробор русыми волосами и полным отсутствием косметики на лице. На кончике её аккуратного носика каким-то чудом держались очки в простенькой металлической оправе. Весь её внешний вид намекал на то, что обладательница немодных очков либо младший научный сотрудник одного из многочисленных НИИ, либо учительница русского языка и литературы. Именно так подумал бы каждый, кто видел её впервые.
Именно так должен был подумать и я, если бы это не была наша вторая встреча, поэтому мой «головной компьютер» решил задачу без особых усилий. На пару секунд я «завис» от нечаянной встречи, но тут женщина подняла на меня глаза, и я стал отчаянно импровизировать.
– Добрый вечер, – небрежно произнёс я, пытаясь таким образом скрыть минутную растерянность. – Хотя, думаю, с определением «добрый» Вы вряд ли согласитесь.
Произнося короткую тираду, я сел напротив «учительницы» и аккуратно поставил по правую руку от себя дорожный саквояж.
Женщина прикусила нижнюю губу и молчала. Я понял, что она меня узнала. Узнала и растерялась. Агнесса Винтер, она же Мария Яковлевна Гуськова, смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и по её щекам расплывалась меловая бледность. Наконец она сорвала с лица очки и закрыла лицо руками. Я же, во избежание каких-либо осложнений и для создания приватной обстановки, закрыл дверь в купе.
– А бледность Вам к лицу! – продолжал я импровизировать. – Сейчас Вы выглядите как натуральная утопленница!
После этих слов из-под ладоней донеслось неясное мычание, от которого веяло близкими слезами.
– Только не надо истерики, Мария Яковлевна! Я в неё всё равно не поверю.
– Я выполнила все ваши условия! – через силу произнесла она и убрала ладони от лица. – Зачем Вы преследуете меня?
– Паспорт покажите, – проигнорировал я вопрос попутчицы и протянул за документом руку.
– Зачем? – упиралась попутчица. – Я ничего не нарушила!
– Паспорт! – повысил я голос на два тона и для пущей убедительности хлопнул ладонью по столу. – Быстро! Иначе я сейчас сорву стоп-кран, и дальнейшая наша беседа будет проходить у меня в рабочем кабинете!
И тут я сообразил, что в памяти собеседницы я по-прежнему офицер полиции, и ни настоящего моего имени, ни специального звания она не знает, так как во время нашей первой и единственной встречи я ей не представился.
Пока я прокручивал эту мысль, Гуськова достала из сумочки новенький паспорт и нехотя протянула мне.
– Русакова Руслана Рудольфовна, – произнёс я вслух, раскрыв паспорт на первой странице. – Уроженка города Пензы. А Вы, Мария Яковлевна, не меняетесь! Всё та же любовь к звучным именам и красивым словосочетаниям: Руслана Рудольфовна!
– Могу я взглянуть на ваше служебное удостоверение? – подала голос Гуськова.
– Нет, не можете! – отрезал я.
– Почему?
– Потому что Вы, гражданка Гуськова, профессиональная мошенница!
– Это ваше личное предположение. В настоящий момент перед законом я чиста! Кстати, я до сих пор не знаю ваших полномочий. Может, Вы и не полицейский вовсе!
– Значит, настаиваете на беседе в официальной обстановке? Стосковались по казённому дому, госпожа Винтер?
– Нет у Вас против меня сейчас ничего!
– Разве? А паспорт на чужое имя? По закону я могу Вас сейчас задержать на семьдесят два часа для установления личности. Ну, так как, срывать стоп-кран или будем беседовать под стук колёс за чашкой чая?
– Ваша взяла! Банкуйте!
– Что за уголовный жаргон, Мария Яковлевна? Вы же не судимая, и к тому же отягощённая дипломом о высшем экономическом образовании.
– И это помните! Ладно, давайте проводнице чай закажем.
– Немного позже.
– Почему?
– Не хочу, чтобы во время нашей милой беседы Вы мне кипяток в лицо плеснули.
Гуськова неожиданно смутилась, и я понял, что угадал её намерения.
– А Вы, Мария Яковлевна, не так безобидны, как кажетесь! – произнёс я с явным осуждением. – Сменили яркий облик специалиста по инвестициям на образ сельской учительницы, но повадки у Вас остались прежние!
– Я сейчас в маленькой фирме под Петербургом осела, – доверительно произнесла Гуськова. – Денег платят мало, так что не до нарядов и дорогой косметики! Так зачем я Вам понадобилась?
– В прошлую нашу встречу Вы не были со мной до конца откровенны.
– Вас тоже не упрекнёшь в чрезмерной открытости! Даже удостоверение мне показать не хотите!
– Не верите, что я офицер полиции?
– Да как Вам сказать? Верить мужчинам я перестала с семнадцати лет, сразу после потери девственности.
– Если бы я не был полицейским, то, как бы я Вас нашёл?
– А действительно, как Вы меня нашли?
– Мария Яковлевна! Мы хоть и не в моём служебном кабинете, но всё равно вопросы задаю я!
– Понятно! Не хотите раскрывать свои оперативные наработки.
– Вы даже такие слова знаете?
– Не юродствуйте, капитан! Или всё-таки майор? Судя по возрасту, Вы уже должны носить майорские пагоны.
В это время у меня в кармане запел сотовый телефон. Проигнорировать вызов я не мог, так как на мелодию песни «С чего начинается Родина?» были настроены звонки высокопоставленных сотрудников «конторы».
– Алло! – сказал я и прибавил громкости, так как стук вагонных колёс мешал восприятию информации. Как назло, в этот момент за окном поплыл перрон очередного полустанка, и поезд плавно затормозил. В купе стало неправдоподобно тихо, и в этой тишине чётко прорезался скрипучий голос моего начальника: «Полковник! Вы уже в вагоне или ещё прохлаждаетесь на московской земле»?
– Я уже в пути, Владимир Афанасьевич, – тактично ответил я и замолчал в ожидании очередной порции указаний. Однако дальше разговора не получилось, так как в трубке раздалась характерная трель телефонного аппарата, который в кабинете Баринова стоял особняком. Раньше, в годы Советской власти, на корпуса таких телефонов наносили герб государства, и это означало, что данный телефон обеспечивает прямую связь с хозяевами высоких кабинетов в Кремле.
– Я Вам перезвоню, – бросил в трубку Баринов и отключился.
– Полковник? – не скрывая горькой иронии, переспросила Гуськова. – Интересно, в какую же историю я вляпалась, если мной лично занимается целый полковник?
Дальше не имело смысла темнить, и я достал из кармана служебное удостоверение.
– ФСБ? – искренне удивилась Гуськова. – А я думала, сюрпризы закончились! Так чем же я могу Вам помочь, господин полковник?
– Меня интересует ваш бывший куратор, о котором Вы упоминали во время нашей первой встречи.
– Меня он тоже интересует.
– В каком смысле?
– В том смысле, что мне бы не хотелось с ним где-нибудь случайно столкнуться.
– Боитесь его мести?
– Мстить мне вроде бы не за что, но то, что я его боюсь – однозначно. Я его случайно по телевизору увидала, так потом три дня спокойно заснуть не могла!
– Вот с этого места, пожалуйста, поподробней!
– К сожалению, подробностей немного. Примерно месяц назад включила телевизор, чтобы сериал посмотреть, а вечерние новости ещё не закончились. Сижу, значит, я на диване, семечки грызу, и новости смотрю, и вдруг вижу его – моего московского знакомого. Помню, шёл сюжет об открытии очередной ветки газопровода «Северный путь». Событие это было обставлено очень помпезно: высокие гости, рабочие в чистых спецовках, оркестр, публичное включение насосов и прочая праздничная мура. На этом празднике трудовых достижений присутствовал сам Президент, а куратор мой пару раз на заднем плане его свиты мелькнул. Видимо, в объектив телекамеры он случайно попал, так как по его поведению было видно, что «светиться» он явно не хотел.
– С чего Вы так решили?
– Так видно было невооружённым глазом, как он старательно за спины прятался. Одного не учёл: снимали несколько камер с разных ракурсов, вот он в телесюжет и попал.
– Мария Яковлевна, предлагаю заключить договор, – произнёс я после короткой паузы, которая мне понадобилась для осмысления полученной информации. – Вы мне пальчиком указываете на своего куратора, а я постараюсь избавить Вас от его назойливой опеки.
– То есть как это пальчиком указать? – встревожилась Гуськова. – Как на милицейском опознании?
– Примерно так, только опознание будет по телевизору.
– Хм, в общем, я не против, только где мы телевизор смотреть будем? Может, у меня дома?
– Телевизор мы с Вами будем смотреть в Управлении ФСБ по городу Петербургу и Ленинградской области.
– Значит всё-таки казённый дом!
– Уверяю Вас, что в нём Вы пробудете недолго. Как только проведём опознание, я Вас тут же отпущу.
– Точно отпустите или опять лукавите?
– Слово офицера!
– Опять приходится верить на слово! – притворно вздохнула моя невольная собеседница. – Придётся для Вас, господин полковник, сделать исключение. Это второй раз, когда я вверяю свою судьбу мужчине.
– Да-да, я помню, – с невозмутимым видом произнёс я. – Хотя первый раз мне кажутся, дело было связано не с судьбой, а с потери девственности.
Очнулся я от боли: кто-то сильной рукой без жалости хлестал меня по щекам. Я замычал и попытался уклониться от очередной оплеухи, но сделать это не удалось.
– Достаточно! Он, кажется, пришёл в себя, – услышал я незнакомый голос и попытался открыть глаза. Получилось со второй попытки: окружающий мир был нечётким, размытым, и при этом вращался вокруг моей больной головы, вызывая приступы тошноты. Я закрыл глаза и облизал пересохшие губы.
– Эй ты! Как там тебя? Не отключайся! – снова услышал я незнакомый молодой голос, и кто-то сильно тряхнул меня за плечи. Я через силу снова открыл глаза и попытался сфокусировать взгляд на бледном пятне, которое двигалось и от которого исходил голос. Я никак не мог понять, чего этот голос добивается. Лично мне в этот момент хотелось одного: закрыть глаза и снова впасть в спасительное беспамятство.
– Не отключайся! – требовал молодой голос. – Говорить можешь?
Говорить я не мог: во рту пересохло и шершавый язык заполнил весь рот. К тому же сильно болела голова.
Я приложил ладонь к голове и почувствовал на пальцах что-то липкое.
– Товарищ сержант! – раздался над ухом девичий голосок. – Я в аптечке нашатырь нашла, дать ему понюхать?
– Давай! Пусть понюхает, может, соображать начнёт.
После этих слов в нос ударил резкий запах нашатыря. На мгновенье перехватило дыхание, но потом стало лучше: мир перестал вращаться, зрение сфокусировалось, частично вернулась память, что позволило идентифицировать своё положение во времени и пространстве.
Оказалось, я лежу на нижней полке, а надо мной склонились две проводницы и молоденький белобрысый полицейский. За окном вагона мелькали редкие фонари, которые на фоне мрачного леса казались приятным исключением из общего правила светомаскировки, введённых ещё в начале сороковых годов прошлого века и по чьему-то недосмотру не отменённых до сей поры.
– Где мы? – с трудом разлепил я спёкшиеся губы.
– Скоро Бологое будет! – охотно ответила молоденькая проводница, продолжая держать возле моего лица ватку с нашатырём. Я поморщился и попытался дистанцироваться от источника резкого запаха.
– Убери! – коротко приказал сержант, и проводница вместе с нашатырём исчезла. – Вы помните, что с Вами произошло? – продолжал наседать на меня полицейский.
В ответ я покачал головой. Память о последних событиях была обрывочной, словно порванная киноплёнка: вот я захожу в купе, закрываю дверь и сажусь напротив какой-то женщины. Кажется, мы с ней знакомы, но она почему-то не рада меня видеть. Я её знаю, но её имя не помню! Почему-то мне кажется, что у неё несколько имён. Она мне не нравится. Почему? Не нравится, потому что в ней есть что-то нехорошее, что-то ненастоящее. Где она? Почему я её не вижу?
– А где моя попутчица? – спрашиваю я оставшуюся проводницу.
Женщина удивлённо закрутила головой.
– А действительно, где она? – удивилась проводница. – Билет-то у неё до самого Питера был!
– Давай билет мне! – встрял полицейский. – Сейчас позвоню дежурному, пусть «пробьют» её по базе данных. Может, она наводчица!
Проводница на минуту отлучилась и вернулась с билетом в руках.
– Русакова Руслана Рудольфовна, – прочитал вслух полицейский и после этих слов у меня в мозгах что-то сдвинулось, и я вспомнил! Вспомнил всё, до последней мелочи.
– Русакова не наводчица, – с трудом произнёс я.
– Вам-то откуда знать! – пренебрежительно заметил сержант.
– Она моя знакомая. Мы с ней давно не виделись, и вот в вагоне случайно встретились.
– Знакомая, говорите? А чего это ваша знакомая дёру дала? Билет-то у неё действительно до Питера! – и полицейский помахал билетом перед моим носом. – Ваши вещи все на месте?
– У меня был английский кожаный саквояж, – сообщил я и покрутил головой, – но я его почему-то не вижу.
С этими словами я обшарил карманы и понял, что мои наихудшие опасения подтвердились: бумажника и служебного удостоверения тоже не было.
– Деньги и документы пропали! – упавшим голосом сообщил я полицейскому. – И командировочное удостоверение тоже.
– Да-а, дела-а! – нараспев произнёс полицейский и почесал за левым ухом. – Сообщи в Бологое, что пассажира снимать будем! – обратился он к проводнице. – И пусть медиков пригласят, возможно, у потерпевшего травма умственная, тьфу ты – черепно-мозговая!
– А зачем меня снимать? – воспротивился я. – Меня снимать не надо! У меня командировка служебная! Очень важная! Мне позарез в Питер надо!
– Успокойтесь, гражданин! Ну, куда Вы с пробитой головой поедете? В какой такой Питер? Какая может быть командировка без денег, без документов? У Вас при себе даже билета нет!
– Есть! – вдруг встряла в разговор проводница. – Есть билет! У меня ведь все билеты! Я билеты пассажирам, как и положено, по инструкции, перед самой высадкой возвращаю!
– Давай, неси! – распорядился сержант и с облегчением вздохнул. – Хоть личность потерпевшего, ваша личность, установлена будет!
Проводница выскользнула из купе, и мы с полицейским остались одни.
– Сержант, – прохрипел я и поманил его рукой. – Сержант. Доложи дежурному по Управлению, что совершено нападение на полковника ФСБ Каледина и похищены служебные документы, – немного приврал я. – Я не шучу, – заверил я полицейского, заметив недоверчивый взгляд.
– Вот его билет, – радостно прокричала проводница, ворвавшись в купе. – Каледин Кантемир Константинович, – прочитала она вслух. – Следует, как я и говорила, до самого Петербурга.
Сержант недоверчиво покосился на проводницу, потом на меня, потом выхватил у неё билет из рук и выбежал из купе.
– Чего это с ним? – удивилась проводница и с надеждой посмотрела в мою сторону. Я не ответил. Мне было плохо: болела голова, и меня сильно тошнило, прежде всего от собственной глупости.