Вопросы, с которыми столкнулся Кант
Нравственная философия Канта могущественна и весьма убедительна. Но понять ее нелегко, особенно поначалу. Если вы все же зашли достаточно далеко, у вас могло появиться несколько вопросов. Назову четыре самых важных вопроса. (Если вы ранее читали Канта, можете рассматривать эти вопросы как викторину или контрольную работу и проверить, можете ли вы ответить на них.)
Вопрос 1. Категорический императив Канта гласит: относись к любому человеку с уважением, как к цели самой по себе. Разве это, в сущности, не то же самое, что и «золотое правило» («Не делай другим того, что не хотел бы, чтобы сделали тебе»)?
Ответ. Нет. «Золотое правило» зависит от непредвидимых, случайных обстоятельств, связанных с тем, как люди хотели бы, чтобы к ним относились. Категорический императив требует, чтобы мы абстрагировались от таких обстоятельств и уважали других людей как мыслящих существ, независимо от того, чего они могут хотеть в конкретной ситуации.
Предположим, вы узнаёте о том, что ваш брат погиб в ДТП. Ваша мать, находящаяся в приюте для престарелых по причине состояния ее здоровья, спрашивает вас о брате. Вас терзают сомнения: вы не знаете, то ли сказать матери правду, то ли пощадить ее, уберегая от потрясения и мук. Как поступить правильно? В соответствии с «золотым правилом», вопрос следует поставить так: «Как вы хотели бы, чтобы в подобной ситуации отнеслись к вам?» Ответ, разумеется, весьма условен. Некоторые люди предпочли бы, чтобы их пощадили, не открывая правды в моменты уязвимости, тогда как другие хотят знать правду, пусть и жестокую. Вы вполне можете прийти к выводу, что, будь вы в положении вашей матушки, вы предпочли бы не знать правды.
Но, по мнению Канта, это неправильно поставленный вопрос. Значение имеет не то, как вы (или ваша мать) будете думать в этих обстоятельствах. Значение имеет то, что вы относитесь к людям как к мыслящим существам, заслуживающим уважения их достоинства. Это случай, когда сострадание может указывать на один поступок, а кантианское уважение — на другой. С позиции категорического императива можно утверждать, что, если вы солжете матери, заботясь о ее чувствах, вы используете ее как средство для достижения ее спокойствия, а не проявите к ней уважение как к мыслящему существу.
Вопрос 2. По-видимому, Кант предполагает, что действия в соответствии с долгом и автономные действия — это одно и то же. Но возможно ли это? Действие в соответствии с долгом означает повиновение закону. Можно ли совместить повиновение закону со свободой?
Ответ. Долг и автономия идут рука об руку только в том особом случае: если я сам являюсь автором закона, которому я должен подчиняться. Мое достоинство свободной личности состоит не в подчинении нравственному закону, а в том, что я и являюсь автором «этого закона... и подчиняюсь ему только на этом основании». Когда мы повинуемся категорическому императиву, мы подчиняемся закону, выбранному нами самими. «Достоинство личности... в том, что она устанавливает моральный закон и достоинство человечества состоит именно в этой способности устанавливать всеобщий закон, хотя бы и с условием, что в то же время оно само будет подчиняться именно этому закону».
Вопрос 3. Если автономия означает действие в соответствии с законом, который я сам себе даю, что гарантирует то, что каждый изберет себе один и тот же нравственный закон? Если категорический императив — продукт моей воли, разве не возможно, что другие люди выдвинут другие категорические императивы? Кант, по-видимому, полагает, что все мы согласимся с одним и тем же нравственным законом. Но как можно быть уверенным в том, что разные люди не думают по-разному и не приходят к разным нравственным законам?
Ответ. Когда мы актом воли создаем моральный закон, то делаем выбор не между мной и вами, между конкретными личностями, каковыми мы являемся, а действуем как разумные существа, участвующие в том, что Кант называет «чистым практическим разумом». Так что считать, что моральный закон зависит от нас как от индивидов, — ошибка. Разумеется, если мы рассуждаем, руководствуясь своими индивидуальными интересами, желаниями и целями, мы можем прийти к какому угодно количеству принципов. Но эти принципы будут принципами не морали, а всего лишь благоразумия. Если мы используем чистый практический разум, мы абстрагируемся от своих особых интересов. Это означает, что каждый, кто использует чистый практический разум, достигает одного и того же вывода и придет к единственному (всеобщему) категорическому императиву. Таким образом, «свободная воля и воля, подчиненная нравственным законам, — это одно и то же».
Вопрос 4. Кант утверждает: если мораль — нечто большее, чем дело благоразумного расчета, то она непременно должна принимать форму категорического императива. Но каким образом мы можем узнать, что мораль существует помимо и вне игры власти и интересов? Можно ли быть уверенным в своей способности действовать автономно, со свободной волей? А если ученые установят (скажем, с помощью сканирования мозга или когнитивной нейробиологии), что у нас, в конце концов, нет никакой свободной воли? Опровергнут ли такие открытия нравственную философию Канта?
Ответ. Свобода воли — не тот предмет, который может быть доказан или опровергнут наукой. То же следует сказать и относительно морали. Действительно, люди живут в царстве природы. Все, что мы делаем, можно описать с физической или биологической точки зрения. Когда я поднимаю руку, чтобы проголосовать, мой поступок можно объяснить сокращениями мышц, сигналами, проходящими по нейронам, синапсами, клетками. Но тот же самый поступок можно объяснить идеями и убеждениями. Кант говорит, что мы не можем не понимать себя с обеих точек зрения — чувственно воспринимаемого царства физики и биологии и «умопостигаемого» царства свободной человеческой субъектности.
Чтобы полнее ответить на этот вопрос, мне надо сказать еще кое-что об обеих точках зрения или позициях. Они, по сути дела, — две перспективы, в которых можно рассматривать человеческие действия и законы, управляющие действиями людей. Вот как Кант пишет об этом:
«У разумного существа наличествуют, как правило, две точки зрения, с которых он может рассматривать себя и познавать законы приложения своих сил, то есть законы всех своих действий; во-первых, поскольку оно принадлежит к чувственно воспринимаемому миру, оно может рассматривать себя как подчиненное законам природы (гетерономия); во-вторых, поскольку оно принадлежит к умопостигаемому миру — и как подчиненное законам, которые, будучи независимы от природы, основаны не эмпирически, а только в разуме».
Контраст между этими двумя перспективами можно связать с тремя противопоставлениями, которые мы уже рассматривали, добавив к ним еще одно.
Как естественное существо, я принадлежу чувственно воспринимаемому миру. Мои действия определены законами природы и закономерностями причины и следствия. Это аспект человеческих действий, описываемый физикой, биологией и неврологией. А как существо мыслящее, я живу в мире разума. Именно здесь, будучи освобожден от действий законов природы, я способен к автономии, к действиям, соответствующим закону, который и даю себе сам.
Кант утверждает, что только с этой второй (разумной) точки зрения я могу считать себя свободным: «Ведь независимость от определяющих причин чувственно воспринимаемого мира (каковую разум должен всегда приписывать самому себе) есть свобода».
Будь я всецело и исключительно эмпирическим существом, я был бы неспособен к свободе; любое осуществление воли могло быть обусловлено каким-либо интересом или желанием. Все решения были бы гетерономными, управляемыми преследованием какой-то цели. Моя воля никогда не смогла бы стать первопричиной, а оставалась бы следствием некой более важной и предшествующей причиной, инструментом того или другого импульса или склонности.
В той мере, в какой мы считаем себя свободными, мы не можем мыслить о себе как о чисто эмпирических существах. «Если мы мыслим себя свободными, то переносим себя в умопостигаемый мир в качестве его членов и познаем автономию воли вместе с ее следствием — моральностью».
Вернемся к поставленному выше вопросу. Итак, почему возможны категорические императивы? Только потому, что «идея свободы делает меня членом умопостигаемого мира». Идею того, что мы можем действовать свободно, принимать моральную ответственность за наши действия и считать других людей морально ответственными за совершаемые ими поступки, требует, чтобы мы рассматривали себя с точки зрения субъекта, а не только объекта. Если вы действительно хотите отказаться от этой точки зрения и утверждаете, что человеческая свобода и моральная ответственность — это всего лишь иллюзии, то логика Канта не может доказать вашу неправоту. Но нам было бы трудно (а то и невозможно) понять самих себя, найти смысл в нашей жизни без какой-либо концепции свободы и морали. По мнению Канта, любая такая концепция обязывает нас занять две позиции — позицию субъекта и позицию объекта. И как только вы поймете силу и убедительность этой картины, вы увидите, почему наука никогда не сможет доказать или опровергнуть возможность свободы.
Вспомните: Кант признаёт, что мы не только разумные существа. Мы обитаем не только в мире разума. Будь мы только разумными, мыслящими существами, не подчиненными законам природы и ее закономерностям, тогда все наши действия «были бы сообразны с автономией воли». Поскольку мы обитаем одновременно в двух мирах, правомерны обе точки зрения: одна учитывающая царство необходимости, другая — царство свободы, и всегда существует возможность разрыва между тем, что мы делаем, и тем, что должны были бы делать; между тем, как обстоят дела, и тем, как они должны бы обстоять.
Это положение можно выразить иначе, сказав, что мораль — не эмпирическая наука. Она стоит на некотором расстоянии от чувственно воспринимаемого, физического мира. Она судит этот мир. Наука, при всем ее могуществе и проницательности, не может решать нравственные вопросы, поскольку действует в рамках чувственно воспринимаемого мира.
«Самой утонченной философии, так же как и самому обыденному уму, невозможно устранить свободу какими бы то ни было умствованиями», — пишет Кант. Он мог бы добавить, что столь же невозможно отрицать свободу и с позиций неврологии, даже самой изощренной. Наука может исследовать природу и изучать эмпирический мир, но не может отвечать на вопросы морали или опровергать свободу воли. Это происходит потому, что мораль и свобода — не эмпирические концепции. Нельзя доказать их существование, но невозможно и придать смысл нашей нравственной жизни, не предположив существования морали и свободы.
