Юлькин джип летел по Россельбану, и все послушно уступали ему скоростную полосу, уходили в сторону, как сделанные дела. В салоне пахло духами – Юлька любила только «Dior Addict» и на компромиссы не шла, как, впрочем, и в том, что касалось музыки. Шесть дисков, на каждом – джаз. Любить джаз её научил Ереваныч, спасибо ему за это большое. И ещё – за то, что джип летит по скоростной полосе и в салоне пахнет духами, а не кислыми тряпками, как в каком-нибудь такси. Юлька глянула на себя в обзорное зеркало, коснулась десны языком – наконец-то анестезия отходит. Нужно скорее забрать Евгению из аэропорта, чтобы успеть домой к ужину – Ереваныч не любил есть в одиночестве, а Юлька не любила огорчать своего мужа. И если удалить отсюда слово «огорчать», – вырвать, как больной зуб! – тоже будет правда. Юлька не любила своего мужа, но была ему бесконечно признательна и благодарна. Эта благодарная признательность была такой густой и крепкой, что на ней можно сварить хороший суп – и ничем его не заправлять. Ереваныч стал её точкой – и отсчета, и невозврата, и выбора. Неизвестно, что сталось бы с Юлькой, не повстречай она в тот счастливый год своего Ереваныча. Неизвестно, что бы от неё осталось…

…Почти сразу же после возвращения из Парижа Юлька получила письмо по электронной почте. Адрес отправителя ей ничего не говорил. Конечно, Юлька знала, что письма от неизвестных лучше не открывать – но её будто под руку толкнули, и она подвела курсор к жёлтому конвертику.

«Здравствуй Юля ты меня наверно не помниш, это Саша».

Юлька отшатнулась от монитора. Она что, всерьёз считала мужчиной-мечтой вот этого неуча? Запятые ещё можно простить, пусть и не хочется, но «помниш» не пройдёт ни в какие ворота. Интересно, от кого в таком случае Евгения унаследовала свою врождённую грамотность? Юлька ведь тоже не была грамматическим гением, старалась писать короткими фразами и часто бегала за помощью к словарям.

Через силу вернулась к письму.

«Я часто вспоминаю нашу встречу в Оренбурге. На днях приеду в Екат. Сообщи планы. Твой адрес мне дали Калинины из Орска. Саша».

Прежде чем влюбляться, нужно попросить человека написать хоть пару строк, решила Юлька на будущее. Встречаться с отцом Евгении ей совершенно не хотелось, проклятый Джон обесценил всё, что было до него – и даже то, что пришло после, казалось каким-то ущербным.

И всё-таки интересно, каким он стал? Что с его семьёй? Жена, будем надеяться, растолстела – Юлька видела её всего лишь раз в гостях, тем летом, но та и тогда уже была – хоть на чайник сажай. Какие у него дочки? Старшие сёстры Евгении, Вика и Марина, она отлично помнила, как их звали – сейчас им двадцать три и двадцать пять, где-то так.

Юлька часто видела в дочери чужого человека – может, потому и не научилась любить Евгению хотя бы наполовину так, как Стенина обожала свою Лару. Верка узнавала в Ларе любимого мужчину, видела саму себя и обеих бабушек – все они отражались в девочке то вместе, то по очереди. Жесты Веры, походка Геры, словечки старшей Стениной, взгляд Лидии Робертовны… Лара была сложена из близких и знакомых примет и чёрточек – неважно, хороши они были или плохи, но каждую можно было узнать и обрадоваться ей, как старому другу на пороге.

Евгения была наполовину Юлькина, а наполовину – чужая. Неизвестно чья. Оттопыренные ушки – папины. Смуглая матовая кожа – от мамы. Но как быть со всем остальным? Форма рук, пальцы на ногах, ресницы… Неведомые Юльке люди могли узнать и то, и другое, и третье как фирменную черту своей семьи, но Юлька любила в Евгении только то, что могла считать своим. Волосы у дочери были калининские – тёмные, кудрявые, мягкие. И зелёные глаза – точь-в-точь как у покойного брата Серёги.

Отличница Евгения, любимица учителей и предмет зависти чужих мам, раздражала Юльку ещё и тем, что была чересчур правильной. Ни намёка на недовольство, ни слова против, даже если следовало – дочь была кроткой и милой, как падчерица из нравоучительной сказки. Чаще всего Юлька слышала от неё слово «сказали»:

– Сказали выучить стихотворение.

– Сказали принести клей.

– Сказали измерить, сколько шагов в коридоре.

Всё, что «сказали», тут же превращалось в «сделали» – Юлька это просто ненавидела и всячески подбивала дочь взбунтоваться:

– Ну, хотя бы раз сделай не так, как сказали!

Евгения поджимала губы, бывало – плакала, но ни разу не подвела ни общеобразовательную, ни музыкальную школу.

– А как вы этого добились? – пристала к Юльке одна родительница на школьном собрании. – Вы её наказываете или мотивируете?

Юлька рассмеялась от души, оставив мамашку без ответа, а вот Стенина могла бы поделиться собственной теорией: «Чем беспечнее родители, тем ответственнее дети. И наоборот». Верка со своей Ларой только что на Луну не летала – каких только репетиторов в доме ни перебывало, сколько денег потрачено, а результат всем известен. Зато Евгения чуть руки на себя не наложила, когда обнаружила в новом учебнике геометрии за девятый класс решённые задачи – чернильной ручкой, в библиотечной книжке! Это мама Юлька не утерпела и вечером, после двух бокалов своего любимого рислинга, стащила у дочери задачник.

– Как ты могла? – спрашивала наутро зарёванная дочь, потрясая поруганным учебником. – Что ты за человек вообще?

Ереваныч, обнаружив в кухне рыдающую Евгению и весёлую, несмотря на небольшую головную боль, Юльку, тут же всё понял – выдал Евгении субсидию на покупку нового учебника, а вечером пришёл домой с работы с целой сумкой задачников для её мамы.

Но всё это было, конечно же, потом.

Тогда никакого Ереваныча в их жизни ещё не было – а было только безграмотное письмо Саши из Оренбурга.

Надо признать ошибкой и его, решила Юлька и оставила письмо без ответа.

Но Саша прислал ещё несколько сообщений, и в каждом были щедро рассыпаны, как цветы по весеннему лугу, самые разнообразные ошибки – орфографические, стилистические, на любой вкус! Юлька жмурилась от досады, читая эти письма – и сама себя спрашивала, точнее, ту Юльку, которой она была двенадцать лет назад:

– Как он мог мне понравиться?

Стала вспоминать Сашу – в тумане времени на слепящем фоне любви к Джону он выглядел не слишком убедительно. Кажется, хорошая фигура, красивый голос, шутил с невозмутимым лицом. Ещё от него приятно пахло, и в компании все девочки были в него влюблены – а это очень опасно, когда все влюблены в одного. Орфографические ошибки – ничто в сравнении с ошибками молодости. Что, если он развёлся с женой? Или каким-то невероятным образом узнал про Евгению? Что, если судьба наконец-то предъявляет Копипасте счастливый фант, пусть и несколько истрёпанный от времени?

Вот так и случилось, что Юлька назначила Саше встречу на троллейбусной остановке, получила радостный ответ (семь ошибок в девяти словах) – и в назначенное время, конечно, нарвалась на Стенину, которая задумчиво вышла из «тройки» на Белореченской.

– Ты меня ждёшь? – поразилась Верка.

Она хотела остаться, и Юлька с огромным трудом отправила её домой – Верка ушла, крутя головой, как филин. Недовольная.

Саша должен был приехать пятнадцать минут назад, но его всё не было. Троллейбусы подплывали один за другим, как медленные корабли: «тройка», «семёрка», «двойка». «Тройка, семерка, туз…» – крутилось у Юльки в голове. Она совсем не умела ждать, это у неё получалось плохо.

Да и вообще, всё у неё получалось плохо. К возрасту, в котором она сейчас пребывала, Юлька предполагала стать счастливой и успешной. Собственная красота, в которую она долго не верила, со временем стала несомненной – её видели и признавали все. Даже древняя прабабка Бакулиной однажды сказала:

– Юля, вам надо пойти в модэли.

Красота красотой, но «на счастье не сядешь», как выражалась старшая Стенина, до отказа набитая народной мудростью. Вот и газетная волчица Ира была почти оскорбительно некрасива – но при этом любима и счастлива.

Здесь, на остановке троллейбуса, Юлька вдруг увидела себя со стороны: почти что тридцатилетняя тётка нервно приплясывает на месте в ожидании отца своего ребёнка. В сумке – тощий кошелёк, стрела на колготках заклеена розовым лаком для ногтей. А Джон сейчас наверняка сидит со своей Галей в каком-нибудь вкусном ресторане.

Юлькины мысли привычно сворачивали к Джону – так водитель, который многие годы ездит по одному и тому же маршруту, не может пропустить заветный поворот.

К остановке пришёл очередной «туз» – бабахнул дверцами, выпустил трёх молоденьких девиц и дедушку с авоськой.

– Юля?

Она обернулась – и увидела высокого, какого-то очень тёмного человека. Всё в нём было тёмным – и кожа, и глаза, и одежда, и пакет, который он держал в руке. Только волосы – седые.

– Саша, – он указывал на себя пальцем так радостно, словно бы сам только что узнал своё имя. Юлька не знала, что сказать – и что сделать. Куда увести его с этой проклятой остановки? Домой пойти и речи нет, ведь у него уши точно как у Евгении.

– Я тебе конфеты привёз, – Саша начал шуршать пакетом, достал коробочку «Птичьего молока». Юлька вспомнила, как они с Веркой гадали когда-то давно на этих конфетах. Белая начинка – значит, «будешь красивая», жёлтая – «богатая», а коричневая – «счастливая»! Евгения не любила шоколад и «раздевала» каждую конфету, съедая только начинку – а Стенина ворчала, что это ей не семечки.

– Пойдём в «Универбыт», там кафе открыли на четвёртом этаже.

Саша согласился, легко зашагал рядом. Походка у него была слегка подпрыгивающая, так часто ходят высокие худые мужчины.

– Ты где остановился? – из вежливости спросила Юлька.

– В гостинице «Большой Урал». Я в командировке, от предприятия. Да я ж писал тебе!

Юлька так сосредоточилась на ошибках, что упустила содержание писем. Спустя пару лет она точно так же сосредоточится на понимании того, как управлять машиной, – и упустит из виду, куда именно нужно ехать. Два этих умения придут в соответствие очень и очень не сразу, зато водитель из неё в конце концов получится хороший – лучший, чем, к примеру, мать.

В кафе было малолюдно, но все немногие посетители отчаянно и со вкусом курили. Юльку это обрадовало, а вот Саша заскучал:

– Я бросил год назад. Совсем не могу этот запах.

– Давай сядем поближе к выходу, здесь вроде бы меньше наносит.

Заказали кофе, а Саша зачем-то попросил принести пирожных с кремом, Юлька никогда такие не любила.

«И тебя я никогда не любила», – подумала она, аккуратно размешивая сахар в чашечке.

Саша улыбнулся – зубы просто вопияли о необходимости срочного лечения, а лучше – протезирования.

– Я же тут развёлся между делом.

Говорил он слишком громко – одна из курильщиц обернулась к нему с недовольством оперной фанатки, заслышавшей телефонную трель. Саша этого не заметил, шумно прихлебнул кофе и даже, кажется, крякнул – у Юльки от ужаса выключился слух, но тут же снова включился, потому что Сашина история была интересной. Жаль, что её не излагал кто-нибудь другой.

Оказывается, все последние годы Саша и его жена Лида потратили на ссоры и обстоятельное взаимное недовольство. У них, если помнит Юлька, двое сыновей – Витя и Марк (Юлька в мыслях возопила: а куда же делись Виктория и Марина и что творится с памятью?).

– Те ещё гаденыши, – сказал Саша, и курильщица за соседним столиком – Юлька могла поклясться – сказала подружкам: «Тише, я слушаю». – Лоботрясы, вруны и подлецы. Я ведь, Юль, всегда мечтал о дочке.

– Бытует такое мнение, – светски ввернула Копипаста, – что все мужчины хотят сыновей, а любят – дочек.

Саша посмотрел на неё странно – винить в этом, скорее всего, следовало слово «бытует».

– А Лидка их только защищает да выгораживает! Виктор стащил у меня деньги из кошелька – она говорит: «Ты сам виноват, не бросай где попало!» Марик пришёл домой пьяный – «Это твоя дурная наследственность, при чём здесь бедный мальчик?» Она любит моих детей, а меня – ненавидит, вот как такое может быть?

Юлька не знала, что сказать. Внешне сочувствуя Саше, она думала: надо же, до чего затейливо обошлась с ними реальность! Подсунула зеркало под самый нос – как умирающим, проверить дыхание. Юлька не может любить Евгению, потому что видит в ней слишком мало своего, а Саша не любит сыновей, потому что не узнаёт в них себя. В том, что Лида права, Юлька не сомневалась – она всегда была на стороне женщин, даже соперниц.

– Поступить никуда не смогли, – продолжал Саша, – работают, стыдно сказать, на стройке. А она всё на меня тянет – твои гены!

Юлька, забывшись, ложечкой размазала пирожное по тарелке.

– Ты надолго приехал? – спросила невпопад.

Саша поднял на неё взгляд и словно споткнулся на месте.

– Я думал, мы могли бы попробовать… – неуверенно сказал он.

– Не обижайся, но я скорее попробую это пирожное.

– Девушки, сигаретой не угостите? – громко спросил Саша у соседнего столика. Столик радостно щёлкнул по донышку пачки «Пэлл-Мэлл», поднёс зажигалку и улыбнулся. «Вот-вот, – думала Юлька, – улыбнись в ответ! А мне ты больше не нужен, и про Евгению я тебе даже слова не скажу».

– Рада была увидеться, – сказала она, пока Саша пересаживался за соседний столик, шуршал пакетом и улыбался во все свои страшные зубы. Коробка «Птичьего молока» лежала на столе, как жертва, которую должны были принять – или отвергнуть – боги.

Приняли.

– Если не хотела пирожное, нечего было портить! – сказал ей Саша на прощание. – Мне, может, тоже не понравилось, как ты выглядишь. И в Оренбурге у меня моложе есть. Семь лет назад дочку, а я, дурак, вначале с тобой решил попробовать.

Столик лез всеми своими руками в коробку за конфетами. Жёлтая начинка – будешь богатой, коричневая – счастливой. А если попадётся белая – останешься красивой до самой смерти. И никогда не состаришься.