Катастрофа разразилась. Теперь нужно было сохранить спокойствие, тщательно взвесить все обстоятельства и срочно приготовиться к обороне. И Уиллоуби оказался на высоте.

Его негодование против Иетса, ужас, овладевший им, когда вслед за Марианной и Памелой объектом разоблачений оказался он сам, — все это были преходящие тревоги. Они улеглись, прежде чем машина Уиллоуби успела проехать полдороги от редакции до Гранд-отеля. Его сознание стало просеивать факты, навалившиеся на него в течение одного этого вечера. Он нехотя отдал должное той прозорливости, которая обеспечила Иетсу успех, а затем принялся перебирать возможные пункты обвинения.

Он отдал свои симпатии девушке, которая оказалась бессовестной мошенницей. Но ведь она обманула всех, не его одного. Конечно, он обязан был проверить ее через контрразведку; это, несомненно, — очко в пользу противника. Но он скажет, что в проверке отпала надобность, поскольку Марианна перестала работать в комендатуре.

Он принял на веру все, что касалось личности человека, жившего в замке Ринтелен под именем покойного мужа Памелы. Но почему он должен был усомниться? Ринтелены — вполне почтенная семья. Уиллоуби сердито фыркнул. Нужно поймать Троя и дать приказ об аресте неизвестного, пока Иетс не опередил его в этом.

Арест должен быть произведен быстро и без лишнего шума, так, чтобы слух обо всей истории не дошел до Фарриша. Если окажется, что незнакомец — фигура потенциально опасная, генерал этого так не оставит. Можно, конечно, сказать, что Марианна была помещена в замке специально для того, чтобы следить за его обитателями, — это даже, между прочим, правда! Кто же знал, что эта шлюха немедленно заведет шашни с мнимым майором Дейном! Все от чрезмерного доверия к фрицам! Ладно, теперь он прихлопнет всю эту ринтеленовскую шайку; березкинские акции Лемлейн ему уже передал, так что руки у него развязаны.

Лемлейн! Ведь и Лемлейн оказался замешанным в деле! Вот это действительно загвоздка! Такой услужливый, безобидный на вид человек — мелкий чинуша, не больше. Ездил с генералом на охоту, уступил ему оленя… Но кто знает, что у него все время было на уме? Памела говорит, что мэру известно настоящее имя ринтеленовского гостя… Наверно, снюхался с ним с самого начала. Черт бы драл этих фрицев, все они одинаковая сволочь! Но ведь Лемлейну не только этот секрет известен. Милейший мэр причастен и к сделке с ринтеленовскими акциями, и к истории с десятипроцентным налогом на все кремменские предприятия. Эти паршивые десять процентов, которые еще нужно было делить с Люмисом, — они ему теперь могут дорого обойтись. Лишнее доказательство, что не следует размениваться на мелочи, если хочешь вести крупную игру.

Вся злость, накипевшая в Уиллоуби, обратилась на Люмиса; кто, как не Люмис, впутал его в эту дурацкую аферу с десятью процентами! Но злость утихла, и Уиллоуби стал спрашивать себя: против кого же и против чего, в конечном счете, должен он принимать меры?

К тому времени как машина Уиллоуби подъехала к Гранд-отелю, у него уже был готов вчерне план действий.

Он ворвался к Люмису в номер и бесцеремонно растолкал его. Люмис, спавший в помятой пижаме и с не менее помятым лицом, проснулся не сразу. Но до его сонного сознания все же дошло, что Уиллоуби чем-то встревожен.

— Что вам от меня нужно? — спросил он заплетающимся языком. — Сначала отняли мою девочку, потом навязались в компаньоны — все равно друзей у вас нет, никто вас не любит. Я тоже не люблю. Дайте мне спать.

Но Уиллоуби рывком поднял его с постели.

— Одевайтесь! Живо!

— Зачем?

— Не задавайте идиотских вопросов. Мне грозят неприятности — понятно? Но и вам тоже.

— Какие там еще неприятности? У меня все в порядке.

— Стало известно про десять процентов.

У Люмиса мгновенно сон прошел. Он забегал по комнате, ища свои трусы; его поджарые ноги, покрытые редкими топорщившимися волосами, придавали ему карикатурный вид.

— Вот они! — Уиллоуби поддел ногой лежавшие на полу трусы и швырнул их Люмису. — Вы неряха. Всегда были неряхой. Вот ваша рубашка. Может, вас еще одеть?

— Что нам теперь делать? Кому известно? Кто докопался?

Углы губ Уиллоуби искривились в презрительной гримасе. — И докапываться не нужно было! Вы сами все выдали! Завели разговор на эту тему в кабаке, при Марианне!

— Это вы начали, а не я! Вы первый!

— Я первый, вы первый! Не в этом сейчас дело! Важно, что она слышала и разболтала. Иетс знает. Трой знает.

Люмис сел на кровать; рубаха у него была расстегнута, брюки сползали. Он уставился на Уиллоуби невидящим взглядом, повторяя:

— Что нам делать? Что делать?

— Если вы в состоянии привести свои мозги в порядок, берите машину и поезжайте к Лемлейну домой. Приведите его сюда в каком угодно виде: в пижаме, голого, мне наплевать. Вот что вы конкретно можете сделать. У Троя и Иетса нет других доказательств, кроме слов Марианны. Дамочка оказалась просто жуликом в юбке! Вы, конечно, поверили ей — и дурацкой басне про ледяную ванну, и всему прочему. Нелепость! Вообразить, что такая девка участвовала в мюнхенском студенческом протесте! В драке в какой-нибудь мюнхенской пивной — это скорее! Словом, ее изобличили во лжи, она взбеленилась — и вот вам результат.

— Что же делать?

— Я ведь вам сказал, что делать! Добудьте мне Лемлейна! Лемлейн с самого начала знал про ваши десятипроцентные поборы. Так вот, нужно, чтобы он молчал и чтобы его торговая палата тоже молчала. Я ему сумею объяснить, что к чему. Если мы слетим, он тоже слетит; очень просто.

— Да, — закивал головой Люмис. — Да, да. Если вы думаете, что это правильный выход.

— Правильный! Это единственный выход! — Уиллоуби не счел нужным пояснить Люмису, что есть еще ряд моментов, по которым он желал бы заставить Лемлейна молчать. Люмис и так знал больше, чем ему можно было доверить. Господи, с какими людьми приходится работать!

Уиллоуби снял с вешалки походный китель и набросил ему на плечи.

— Помните, все должно быть сделано за эту ночь, больше у нас времени нет. Я буду ждать в своем номере.

Он погасил свет, вытолкал Люмиса из комнаты и потащил его вниз. Люмис спотыкался на каждой ступеньке; он хотя проснулся, но никак не мог прийти в себя. Уиллоуби, глядя на него, сокрушенно качал головой. И зачем только он вообще взял Люмиса в военную администрацию — да еще на такую работу! Дружба! Симпатия! Может быть, даже жалость! Никогда не нужно припутывать личные чувства к служебным обязанностям. А то кончается тем, что тебе же приходится платить по счету.

Люмис почти вслепую вел машину по темным, грязным улицам. В воздухе висела сырая мгла. Люмис, сыпля бранью, без конца протирал переднее стекло, нажимал то на акселератор, то на тормоза, стараясь набрать скорость и при этом не угодить в одну из бесчисленных воронок на мостовой. Подальше от городского центра дороги были лучше, но зато здесь стояла уже вовсе непроглядная тьма; угля не хватало, и Лемлейн ввиду экономии электроэнергии установил норму ночного освещения — один фонарь на квартал.

Наконец он доехал до нарядной, недавно отремонтированной виллы цвета лососины, где была резиденция Лемлейна. Въезжать в ворота он не стал. Он выпрыгнул из машины посреди мостовой, пробежал вдоль аккуратно подстриженной живой изгороди к массивной, прочной парадной двери и, нащупав кнопку звонка, изо всех сил надавил ее. В ответ не послышалось ни голоса, ни шагов. Нигде не зажегся свет. Люмиса прошиб пот. «Дома нет, — подумал он, — этот мерзавец не ночует дома». Что теперь делать? Что делать?

Он выхватил пистолет и заколотил рукояткой по филенке двери. В ночной тишине гулко отдался этот грохот, в котором было больше злости, чем смысла. На этот раз в окнах зажглись огни, и не только у Лемлейна, но и по соседству.

— Ja, was ist denn? Ja! Ja! — послышался сверху испуганный женский голос.

— Откройте! Где бургомистр Лемлейн?

— Ja! Ja!

Шаги за дверью. Наконец дверь приотворилась на цепочке.

— Amerikanischer Militär! — сказал Люмис. — Откройте! Лемлейн!

Женщина, костлявая, долговязая, в нарядном оранжевом халате с оборочками, плохо скрывавшем ее худобу, вся дрожа, откинула цепочку.

— Was ist denn?

Люмис оттолкнул ее в сторону.

— Где Лемлейн?

Она указала наверх. Люмис, все еще держа в руке пистолет, побежал по лестнице. На площадке верхнего этажа, в дверях своей спальни, облаченный в широченную ночную сорочку, стоял бургомистр Лемлейн.

— Ах, капитан Люмис! — воскликнул он с видимым облегчением. — Как вы нас испугали. Особенно мою бедную жену. Мы, знаете, привыкли к такому стуку — так, бывало, являлось гестапо, ночью, всегда ночью…

— Вы немедленно поедете со мной. Подполковник Уиллоуби…

— Что-нибудь случилось с подполковником? Но вы войдите, пожалуйста, ко мне в спальню, капитан. Здесь холодно. Я, знаете, очень чувствителен к сквознякам. Все от дурного питания, постоянно недоедаем, пища малокалорийная…

Люмис последовал за бургомистром в его спальню. Лемлейн рылся в стенном шкафу, разыскивая халат.

— Ах, моя жена, — говорил он. — Вечно она у меня наводит порядок. Потом я ничего не могу найти. Ну хорошо, ночные туфли во всяком случае должны быть здесь. — Он открыл низенький ночной шкафчик с мраморной доской.

Он надел ночные туфли, потом стащил с постели голубое стеганое одеяло и задрапировался им. Люмис смотрел на все это, постепенно приходя в бешенство от медлительности Лемлейна.

— Я вам сказал, что подполковник Уиллоуби ждет вас. Вы разве не слышали?

— Но что случилось? Что произошло? Неужели что-нибудь настолько серьезное, что нельзя даже подождать, пока я оденусь?…

Он был достаточно сведущ в новейшей немецкой истории, чтобы помнить: не следует добровольно покидать среди ночи свой дом, не зная, зачем.

— Что произошло? — повторил Лемлейн.

— А то произошло, что нас выдали. Идет дознание, и вас оно тоже не минует. Ни вас, ни нас. Сколько вам нужно времени, чтобы одеться? Чертовы фрицы — копаются, копаются, копаются!…

Он расхаживал взад и вперед, от окна с цветастыми занавесями до белой двери, меряя шагами эту веселую комнату, от безмятежности которой у него еще тревожнее становилось на душе.

— Ach, Gott! — приговаривал Лемлейн. — Это ужасно!

— Да, именно ужасно! — сказал Люмис. Лемлейн все с той же сонной педантичностью натягивал свои длинные подштанники. Люмису не терпелось поскорей вернуться к Уиллоуби; в Уиллоуби он чувствовал свою единственную опору. Почему, чтобы одеться, нужно три часа времени?

В самом деле, почему? Все предметы одежды Лемлейна оказывались не на месте; вчерашние носки были брошены в грязное, а чистых не находилось. Лемлейн попросту тянул время. Ему до смерти хотелось отделаться от Люмиса. С той минуты как Люмис произнес свое «Нас выдали», Лемлейн напряженно старался определить, какой стороной это зловещее сообщение может относиться непосредственно к нему. Что именно выдали? Во всех своих действиях Лемлейн всегда старался неуклонно следовать букве многочисленных декретов и указов военной администрации, а также той части немецкого уголовного кодекса, которая была оставлена в силе. Если же ему случалось нарушать закон, он устраивал так, что виновными в нарушении оказывались сами оккупанты, как в случае с передачей ринтеленовских акций или с взиманием дани с предпринимателей. А он был маленький человек, выполнявший приказания, и только. Единственным уязвимым местом являлся Петтингер; правда, и тут Лемлейн действовал как маленький человек, выполняющий чужую волю, но на сей раз это была воля другой, временно покоренной стороны. Любое расследование деятельности Уиллоуби, Люмиса и его собственной рано или поздно протянуло бы нити к ринтеленовскому поместью и ринтеленовским заводам, а следовательно, необходимо было устранить то единственное, что могло его подвести. Не откладывая. Этой же ночью.

После долгих поисков Лемлейн разыскал свои высокие сапоги на шнуровке. Он не надевал их уже давно. Шнурки были истрепаны до последней степени. Лемлейн, пригнувшись, усердно шнуровал их, в то же время искоса поглядывая на Люмиса. Вдруг он дернул — и шнурок порвался. Пришлось связать концы узелком. Узелок упорно развязывался. Потом нужно было заново продеть шнурок в пропущенные дырочки.

У Люмиса лопнуло терпение.

— Сволочь! Мерзавец! Чорт вас побери!

— Простите? — переспросил Лемлейн.

— Оденетесь вы когда-нибудь или нет?

— Почему вы мне не позвонили? — спросил Лемлейн. — Я бы оделся заранее и к вашему приезду был бы готов…

И верно, почему он не позвонил? Почему Уиллоуби это не пришло в голову? Всего не предусмотришь. А может быть, Уиллоуби боялся говорить по телефону?

— У вас есть машина? — спросил Люмис.

— Есть. Вы разве забыли? Благодаря вашей любезности…

— Ладно. Я тогда поеду в Гранд-отель. А вы, как только оденетесь, берите свою машину и приезжайте туда же.

— Слушаю, сэр, — сказал Лемлейн. — Я мигом.

Люмис вылетел из дома.

Лемлейн отшвырнул сапоги со шнуровкой и проворно достал из шкафа нормальную пару обуви. Он прислушался к звуку шагов Люмиса по лестнице, в вестибюле, на гравии дорожки. Он услышал, как запыхтел мотор и машина, рванувшись, унеслась в ночь.

На одно мгновение он позволил себе улыбнуться. Потом быстро оделся, крикнул своей костлявой жене, что вернется через три-четыре часа, побежал в гараж и выкатил оттуда свою служебную машину, большой щегольской черный лимузин, который раньше принадлежал гаулейтеру.

Иетс складывал и раскладывал экземпляр расшифрованной стенограммы. Несмотря на спешку, страницы были отпечатаны со всей безупречной аккуратностью, свойственной Абрамеску.

Девитт протянул руку.

— Дайте-ка сюда стенограмму, пока она еще цела. Отчего вы так нервничаете?

— Никогда со мной такого не бывало, — сказал Иетс. — Это в первый раз сегодня. Я словно вижу перед собой составную головоломку, отдельных кусков еще не хватает, но картина уже начинает вырисовываться.

— Какая же картина? — спросил Девитт, движением руки показывая, что считает достигнутые результаты любопытными, но не потрясающими. — Хорошенькая девчонка втерлась в кому-то в милость под вымышленным предлогом. Это единственное, что вам удалось доказать. Все остальное лишь намеки, предположения и доносы, которые пока ничем не подкреплены.

— Нет, почему, — вмешался Трой, — разве только это? А десятипроцентный рэкет Люмиса и Уиллоуби — Господи боже, подумать, что мы пришли сюда учить немцев демократии!

— Свидетель — Марианна Зекендорф, которую вы сами разоблачили как безответственную лгунью.

— А нацист, скрывающийся в поместье Ринтелен — том самом поместье, которое мы никак не можем вырвать у Уиллоуби?

— Откуда вы знаете, что этот человек нацист?

Иетс сказал:

— Это не Дейн! Майор Дейн умер!

— А кто же это? Почему его до сих пор не взяли?

Иетс пожал плечами:

— Сэр, дело настолько запутанное, что я не решился действовать дальше без ваших распоряжений.

— А, армейская субординация! Я достаточно старый военный, чтоб знать ей цену! — Девитт подался вперед, энергично жестикулируя. — Есть моменты, когда нужно действовать на свой страх и риск, если знаешь, чего добиваешься. Но вы-то знаете? Что вас интересует? Уиллоуби? Неизвестный в замке Ринтелен? Фарриш? Или что-то более значительное, чем каждый из этих людей в отдельности?

Иетс нахмурился и провел рукой по волосам.

— Сам не знаю, сэр. Сегодня на меня что-то уж очень много всего навалилось. Я еще не успел обдумать.

— Так думайте быстрей! Не теряйте времени!

— У меня были бородавки на пальцах, сэр. Бывало, выжжешь одну — а на ее месте или где-нибудь рядом сейчас же вырастет другая. Так и здесь. Уиллоуби не стал бы делать то, что он делал, если бы не чувствовал себя одним из многих, если бы не рассчитывал, что это ему сойдет с рук. У него есть свои представления относительно того, зачем мы пришли в Европу. Мы, видите ли, принесли сюда лозунг свободы предпринимательства, свободы любыми средствами обеспечивать свою выгоду, пока тебя не стукнут по голове. Я раньше думал, что у нас нет определенной цели. Благодаря Уиллоуби я уразумел, что цель есть…

Иетс говорил спокойно, не горячась. Он только следил за Девиттом, стараясь понять, соглашается ли тот с ним, или, по крайней мере, принимает ли его основные положения.

Девитт, помолчав, сказал:

— В вас слишком много ненависти.

Иетс улыбнулся одними глазами:

— Война научила, сэр. Но я не согласился бы забыть этот урок за все блага мира.

— Вернемся к действительности! — сказал Девитт. — Как, по-вашему, достаточно у нас данных, чтобы, как вы выразились, стукнуть этих молодчиков по голове?

Иетс слегка нахмурился:

— Мне кажется, успех местного значения нам обеспечен.

— Тогда чего вы ждете?

— Я всего лишь лейтенант, сэр, — и притом в душе школьный учитель. А если завтра генерал скомандует «Руки прочь»?

— До завтра еще далеко, — сказал Девитт. — Завтра я побеседую с Фарришем и еще кое с кем. А пока — ночь в вашем распоряжении.

Было около часу ночи, когда Лемлейн подъехал к замку Ринтелен. Петтингер еще не спал; он сидел у себя в комнате перед камином и помешивал тонкий серый пепел сожженных бумаг.

— Так вы уже знаете… — были первые слова Лемлейна.

Петтингер указал на пепел:

— Мне не впервые! — Он отставил кочергу. — Я рассчитывал на ваш приезд, герр бургомистр. Мне сегодня понадобится проводник. Памела в восемь часов ушла из дому и не вернулась. Вдова совершенно спятила — вы не слышали, как она там мечется?

— Памела ушла и не вернулась… — повторил Лемлейн.

Он прислонился к кровати Петтингера, раскрыв рот, вытаращив глаза — точно человек, силящийся проглотить слишком большой кусок. Отсутствие Памелы — и полуночный визит Люмиса!… Лемлейн затрясся. Но зачем бы Памела стала доносить на него? Она ведь знает, что он — единственный защитник ринтеленовских интересов!

Петтингер закричал:

— Gott verdammt! Что вы стоите точно истукан? Надо что-то делать! Вы знаете город! Куда мне идти?

— Вы поссорились? — упавшим голосом спросил Лемлейн.

— Да, поссорились. Она каждые пять минут желает целоваться. Сколько можно выдержать такое?

— А где та, Марианна?

— Почем я знаю? Уиллоуби прислал за ней машину. Она обычно ночует у него.

— Вы и с ней баловались?

Петтингер фыркнул:

— Надо же человеку отдохнуть!

Лемлейн стал ощупывать свое тело, машинально, сам не зная, чего ищет.

— Это еще хуже, чем я думал, — простонал он. Его воздержание от политической деятельности при нацизме, его ухаживания за Уиллоуби, все труды, все унижения — все пропало зря. Петтингер оказался тем прогнившим столбом, который подломился, и теперь грозила рухнуть вся постройка.

— Вы мозгляк! — услышал он слова Петтингера. — Возьмите себя в руки.

Лемлейн встрепенулся. Его оцепенение уступило место ярости.

— Ах, я мозгляк! — взвизгнул он. — Я мозгляк? Может быть, это мне принадлежат ваши бредовые замыслы! Эрих Петтингер, оберштурмбаннфюрер, претендент на роль фюрера новой Германии, великий политик, стравливающий две державы, — и не может помирить двух баб или обуздать собственные аппетиты!

На мгновение Петтингер даже оторопел от этого неожиданного наскока.

— Легко быть умным и важным, когда ты у власти! — продолжал расходившийся Лемлейн. — Это каждый сможет, любой мазилка, любой скандалист, любой бродяга! А вот когда ты не у власти, когда нужно терпеть, выжидать, организовывать, планировать…

Петтингер размахнулся и дал Лемлейну пощечину. От силы удара голова бургомистра качнулась на тонкой шее.

Пощечина вернула Лемлейна на место и восстановила дисциплину. Лицо его было теперь пепельного цвета, только на щеке тяжелая рука Петтингера оставила багровый след.

— Мне случалось убивать людей за меньшие дерзости, — сообщил Петтингер. — А на случай, если вы рассчитываете выдать меня американцам и ценой моего аккуратно расфасованного трупа вернуть себе их благосклонность, позвольте пролить некоторый свет на ваше положение. Кто отрекомендовал меня Уиллоуби под именем майора Дейна? Вы. Следовательно, мы с вами неразрывно связаны, и если меня поймают и вздернут, то на соседней веревке будете болтаться вы… Пусть я попал в беду, пусть даже я сам виноват в этом, но вы приложите все усилия, чтобы меня выручить. Понятно?

Лемлейн только теперь осознал размеры катастрофы.

— Понятно, — ответил он.

— Ну, ведите меня! — приказал Петтингер.

— Куда вы хотите идти?

— Я не знаю, куда.

Лемлейн жалобно сказал:

— Но меня ждет Уиллоуби.

— Пусть ждет! Найдите место в самом Креммене. Я должен сохранить имеющиеся связи. Нельзя допустить, чтобы такие случайности влияли на ход истории!

Лемлейн посмотрел на него. История! Человек по собственной глупости лишился последнего пристанища и болтает об истории!

— Я знаю одно место, — сказал Лемлейн, — старое бомбоубежище под разрушенной конторой герра фон Ринтелена. Я проведу вас туда. Вы там отсидитесь несколько дней, а потом я увезу вас из города.

Петтингер поморщился.

— Там, конечно, не так уютно и удобно, как здесь, — подхватил Лемлейн в последнем проблеске бунта.

Петтингер сдернул со своей несмятой постели пушистое розовое одеяло.

Лемлейн вдруг заторопил его:

— Убежище пустует с самой войны. У вас нет карманного фонарика? Ничего, у меня в машине найдется. Возьмите два одеяла. Еду я вам как-нибудь доставлю. Скорей, скорей!…

Выдвинув ящик небольшого викторианского бюро, Петтингер достал свой маузер и патроны.

— Им можно пользоваться и как винтовкой, — показал он Лемлейну. — Деревянная кобура заменяет ложе.

Лемлейн покосился на ствол, отливавший тусклой синевой.

— Надеюсь, вам не придется прибегать к нему, — заметил он. Это было сказано от всего сердца. Перестрелка не входила в планы Лемлейна. Единственное, что могло спасти его шкуру, положение и деньги, — это тихое и незаметное исчезновение Петтингера со сцены.

Петтингер не ответил. Перекинув одеяла через руку, зажав пистолет под мышкой, он спустился с лестницы и прошел через холл, мимо вдовы, которая, сгорбившись, сидела за письменным столом своего покойного мужа и листала какие-то старые гроссбухи.

Лемлейн, семенивший следом, шепнул:

— Вы бы хоть простились с фрау фон Ринтелен, она все-таки была для вас гостеприимной хозяйкой.

Петтингер остановился. Он посмотрел на огромную тушу, неподвижно застывшую у стола. Потом его взгляд скользнул выше, на портрет созидателя империи, Макси, с его хищными руками.

— Пошли! — сказал он.

Он ускорил шаг. Дверей он достиг уже почти бегом.

Лемлейн едва поспевал за ним.