4
В Средние века город Нейштадт был окружен стеной, и, кроме того, обороной ему служила речка, в излучине которой он гнездился. Некогда Нейштадт стоял на большом торговом пути, ведущем из голландских портов через Кельн, Аугсбург и Венецию на Ближний Восток. В те дни купцы, путешествующие по извилистым дорогам со своими громоздкими повозками, груженными пряностями и драгоценными тканями, останавливались в Нейштадте. Город благоденствовал и был преисполнен чувства независимости и гордыни. В дальнейшем, когда расширилась заокеанская торговля и обе Америки возымели вес на рынке, когда Аугсбург и Ганзейский союз пришли в упадок, Нейштадт погрузился в сонную дремоту, оказавшуюся долговечнее его каменных стен, которые постепенно разрушились сами собой. Таким он и стоял весной 1945 года — средневековые церкви, ярко освещенные солнцем, башни с маленькими дозорными амбразурами, узкогрудые домишки с двускатными крышами. Стоял замкнутый, словно особняком от всего остального мира, маскируя свою бедность историческими декорациями, а его обитатели, переженившиеся между собой, всецело зависели от местной канатной фабрики, пивоваренного завода и от туристов, которые изредка приезжали полюбоваться древними красотами этого городка.
— Для любителей фотографии — рай, а жить здесь — упаси Боже! — сказал Бинг.
Трой стоял, прислонившись к своей командирской машине. Он остановил оперативную группу милях в двух от Нейштадта и теперь вместе с Иетсом и Карен слушал лекцию Бинга об этом притихшем городке, который лежал между зелеными холмами у самых их ног.
Бинг не успел досказать, как вернулся первый патруль, высланный на разведку. Командир его, лейтенант Диллон, подвел к Трою штатского, который, несмотря на теплую погоду, был в парадном темном костюме и шел, опираясь на трость с привязанным к ней вышитым носовым платком.
Диллон подтолкнул его к Трою.
— Мы поймали этого старикашку за городом.
— Сдаемся! — сказал штатский.
— Ладно, ладно! — Диллон отмахнулся от него. — Мы подъехали к самой реке. Город как на ладони — переплюнуть можно на тот берег. Огня не открывали — все тихо. Если это не ловушка, — кто их знает! — по-моему, можно вступать. Мост как будто цел. Артиллерию выдержит.
— Спасибо, — сказал Трой. — Молодцы! Ступайте отдыхать, Диллон, и покормите людей. — Он повернулся к Иетсу. — Ну, блесните!
— С удовольствием.
Иетс сказал по-немецки:
— Подойдите сюда.
Штатский немедленно повиновался и отвесил ему поклон.
— Карл Теодор Циппман. — Снова поклон, — Я здешний аптекарь…
Бинг не дал ему договорить.
— И по-прежнему незаконно торгуете бузинным шнапсом?
Обрюзгшая физиономия Циппмана побелела. Откуда этому солдату из-за океана известно про его бузинный шнапс!
— Нет! Нет! — крикнул он. — Я закона не нарушаю!
— Перестаньте, Бинг, — сказал Иетс по-английски. — Вы его с толку собьете.
Хитренькая улыбочка скользнула по губам Циппмана.
— Но две-три бутылочки у меня, может, найдутся… и когда вы, господа, будете в Нейштадте…
— Он не узнает меня, — сказал Бинг, обращаясь к Карен. И в голосе его прозвучали и разочарование, и радость.
Иетс ответил совершенно серьезным тоном:
— Нам некогда пробовать ваши шнапсы, герр Циппман. Есть в Нейштадте немецкие войска?
— Нет, герр официр. Об этом я и хочу вам доложить. Сегодня утром мы, четверо граждан города Нейштадта, вышли навстречу господам американцам. Я горд и счастлив тем, что в столь знаменательный в истории нашего города день мне выпала честь встретить вас первым. Герр Бундезен, виноторговец, — он председатель нашей торговой палаты, — никогда мне не простит этого, потому что я всего-навсего аптекарь, но отец Шлемм выделил меня…
— Подождите, — перебил его Иетс. — Вы уверены, что в Нейштадте нет немецких войск?
Бинг не мог удержаться. Заложив руки за спину, он подошел к Циппману сбоку, так что тот не знал, на кого ему смотреть — на него или на Иетса, и нетерпеливо сказал:
— Герр Циппман, если мы обнаружим в городе хоть одного немецкого солдата, вас расстреляют, и я сам позабочусь об этом.
— Ja, Herr… — Циппман весь сжался. — У нас стоял гарнизон — до вчерашнего дня, а вечером…
— Какой численностью? — спросил Иетс.
— Около сорока солдат. Но они убежали, и вместе с ними скрылся крейслейтер Моргенштерн. Он взял с собой троих служащих из ратуши и секретаршу, а жену бросил. Подумайте, какой прохвост! Половина фольксштурмовцев тоже ушла — те, которые из нацистов, а остальные просто не явились на сбор и сидят по домам.
Такой подробный отчет показался Иетсу вполне правдоподобным. Чего Бинг придирается к этому Циппману?
— Мост был заминирован, — деловито продолжал тот. — Но отец Шлемм велел рыбаку Ули перерезать провода, и Ули так и сделал, и мост остался неповрежденным.
— Кто этот отец Шлемм?
— Патер прихода святой Маргариты. Он сказал: надо известить американцев, что нацисты ушли и что мы сдаем город, иначе они его обстреляют и не оставят в нем камня на камне.
— А вы, может, ничего другого и не заслуживаете, — сказал Бинг.
— Перестаньте! — сказал Иетс и, снова перейдя на немецкий, спросил Циппмана: — А этот ваш патер, этот отец Шлемм — порядочный человек? — Он вспомнил отца Грегора из Энсдорфа.
— Да, безусловно.
— В мое время такого не было, — сказал Бинг по-английски. — Может, потом появился! Но Циппман человек более или менее приличный. При нацистах, если нам нужны были лекарства, мой отец ходил к нему после закрытия аптеки, и он никогда не отказывал.
— Чего же вы на него наседаете?
— Я знаю этот городок, лейтенант.
Иетс пожал плечами. Потом он вкратце пересказал Трою слова аптекаря и добавил:
— Все-таки осторожность не помешает, капитан.
Трой подошел к Циппману и оглядел его с головы до ног.
— Ладно! — сказал он наконец. — Чего же мы, собственно, ждем?
Он дал команду «вперед».
Саперы обследовали мост, и слова Циппмана подтвердились.
Тогда орудия, бронемашины и грузовики вступили в этот древний городок, громыхая колесами и гусеницами по булыжнику, будя эхо на узких улицах с их занятными домиками. И это были единственные звуки, которыми сопровождалось вступление завоевателей. В молчаливом приеме, оказанном им, чувствовалось что-то гнетущее, тревожное, несмотря на царившую здесь атмосферу старомодного, мещанского уюта.
Иетс видел лица, выглядывающие из-за прикрытых ставен. На коньках крыш, на карнизах, в нишах — всюду, где изобретательные нацисты ухитрились приспособить флагштоки, развевались самодельные белые флаги из простыней, полотенец, наволочек. Горожане, должно быть, хотели подчеркнуть таким образом свою лояльность. И все же то, что они перестарались, было совершенно очевидно. И это не внушало доверия.
Но в конце концов, думал Иетс, ни он, ни Трой, ни солдаты Троя, никто не рассчитывает на лояльность со стороны здешнего населения. Каков бы ни был этот хорошенький, точно с почтовой открытки, покорный город Нейштадт, он лежит во вражеском стане и является ближайшим соседом лагеря «Паула».
Улица расширилась, перейдя в довольно большую продолговатую площадь, в дальнем конце которой стояло готическое здание ратуши. Из-за него, словно владыки города, поднимались две колокольни церкви Святой Маргариты, и лишь только головные машины колонны подъехали к ратуше, колокола Святой Маргариты зазвонили мрачно и гулко, так же, как они звонили на Пасху или в день рождения Гитлера, а еще раньше — в день рождения кайзера.
Часть машин осталась на рыночной площади, другие двинулись к городским окраинам, охранять подступы к Нейштадту. Трой соскочил на тротуар и с револьвером в руке быстро взбежал по ступенькам, ведущим к главному входу в ратушу. Он налег плечом на массивную дверь, она с готовностью открылась перед ним. Внутри, под каменными сводами, было темно, прохладно и пахло плесенью. На полу валялись груды бумаг, порванных, обгорелых, — следы беспорядочного бегства. Он расшвырял их ногами по сторонам.
Бинг не участвовал в занятии Нейштадта. Он сказал Иетсу:
— Теперь отпустите меня, очень вас прошу. Я вернулся домой. Я вернулся туда, где начиналась моя жизнь.
Иетс отпустил его со словами:
— Спокойно, не волнуйтесь!
Бинг шел по улицам Нейштадта, казавшимся ему теперь такими маленькими, узкими, и думал: «С закрытыми глазами — и то найду дорогу». Он миновал аптеку Циппмана. На ее дверях висел замок. Заглянул в витрину — в его воспоминаниях она была гораздо богаче, но ему и сейчас почудился запах трав, из которых Циппман когда-то с таким знанием дела готовил лекарства.
А вот дом, где он родился и где жил; окно первого этажа по-прежнему зарешечено — решетку поставил еще его отец, чтобы мальчик, любивший играть у этого окна, не упал на улицу. Стоя вот в этих дверях, мать поджидала его из школы; он кидался к ней, радуясь возвращению домой после стольких часов, проведенных среди чужих людей. Ему мучительно захотелось войти в этот дом, посидеть в своей бывшей детской, потом в столовой, услышать шаги отца и мягкий голос матери.
Он позвонил в ту квартиру. На его звонок никто не ответил.
Тогда он нажал одну за другой все кнопки на дощечке с аккуратно выписанными фамилиями. Жильцы выглядывали из окон, некоторые вышли на крыльцо, спрашивая, кого ему нужно.
— Что это? — сказал он. — В первом этаже никого нет?
Они не узнали его; он уехал отсюда мальчиком, а вернулся взрослым мужчиной в военной форме.
— Да, герр зольдат, — ответила одна из женщин. — Там никого нет.
— Где же они?
Молчание. Женщина попятилась.
Бинг посмотрел на фамилию против номера той квартиры.
— Здесь живет Фримель — кто он такой?
— Адвокат, — ответила женщина. — Тут так и написано, герр зольдат.
— Нацист? — Молчание. — Убежал? — Молчание. — Я пройду в квартиру.
— Ключей ни у кого нет, герр зольдат, — с готовностью ответила она.
Тогда Бинг вспомнил, что отец называл фамилию Фримель. Это был тот самый Фримель, который отнял у него практику. Так делалось в те годы: соглашайся сам, а нет, так тебя заставят согласиться.
Он растолкал любопытных и вошел в дом. Дверь в квартиру была заперта на ключ. Он что есть силы ударил в нее ногой. Дверь подалась.
Бинг один стоял в своей старой квартире.
Он надеялся, что в этих комнатах осталось хоть что-то от прежнего. Но они стали совсем другие, запущенные. Обои сменили, мебель новая, дешевенькая. Единственная знакомая вещь — металлический чехол на радиаторе в передней. Ему захотелось отломать кусок от него, но стоит ли обзаводиться таким печальным сувениром? Он прошел по всей квартире, не задерживаясь ни в одной комнате. Ему нечего было делать здесь. Дом, запечатлевшийся в его памяти на всю жизнь, исчез, хотя стоял он на прежнем месте. Кров, под которым протекало его детство, оказывается, существовал только в его воображении.
Он вышел из квартиры, не оглядываясь назад, и оставил дверь открытой в надежде, что соседи или проходящие мимо солдаты приберут к рукам добро герра Фримеля.
Навстречу ему по улице бежала какая-то женщина. Она остановилась, вопросительно глядя на него, и когда он посмотрел ей в лицо, крикнула прерывающимся голосом:
— Так и есть! Мне говорят, к Фримелям кто-то пришел, и я догадалась, что это вы! Сразу догадалась! Какой вы стали большой, и как к вам идет военная форма! Просто не узнать маленького Вальтера Бинга!
Около них опять собралась толпа. Бинг крикнул: — Разойдитесь — ну! — и схватился за карабин. Любопытные бросились врассыпную.
Женщина засмеялась.
— Правильно, герр Бинг! Пусть знают, кто здесь теперь хозяин!
— Вы Фрида? — спросил он.
— А как поживают герр Бинг и ваша матушка? Ах, если б вы знали, сколько раз я вспоминала о старых временах! Ваши родители были такие добрые люди, так хорошо обращались с прислугой! Я всегда говорила Роберту — это мой муж… да, я замужем. — Она хихикнула. — Роберт, говорю, можешь ругать евреев как тебе угодно, но лучших хозяев не найти. Правда, ваш отец не еврей — мать еврейка, но такой доброй женщины я…
— А вы почти не изменились, Фрида. Где ваш муж?
— Роберт? — Она снова рассмеялась. — Ох, он у меня так сглупил! Поддался на уговоры и пошел в фольксштурм. Сейчас его нет. И где он, одному Богу известно. Вы не зайдете к нам? Квартирка у нас маленькая, но очень уютная. Вы же знаете, я женщина домовитая. Брайтештрассе, номер девять. Обязательно заходите. Может, прямо сейчас пойдем?
— Нет, сейчас не могу, — медленно проговорил он. — Да вообще я здесь ненадолго.
— У нас и переночевать можно, — продолжала она. — Кровать вам дам мягкую, постелю чистые простыни, как в добрые старые времена, две подушки положу.
— Нет, мне надо идти, — сказал он. — Меня ждет лейтенант.
— Ох, уж эта война!
Он отошел от нее, а она крикнула ему вслед:
— Адрес не забудете?
Бинг увидел Карен у входа в городскую ратушу и обрадовался ей.
— Ну, как родные пенаты? — спросила она. — Повстречали кого-нибудь из знакомых?
— Да, горничную, которая у нас служила, — ответил он. — Все такая же болтушка. Успела рассказать мне, что с ней случилось за эти годы. Кроме того, я заглянул в дом, где прошло мое детство, но этот дом стал совсем чужим. А знаете что? Хотите, я покажу вам город? Пойдемте к моей школе, и там вы сфотографируете меня. «Самый преуспевающий воспитанник Нейштадтской гимназии» Недурная подпись? И, кстати, это правда. Я жив и преуспеваю! Мои одноклассники, те, которые в свое время травили меня, либо погибли, либо попали в плен, либо торопятся проиграть войну. Пойдемте посмотрим, какой он, этот городок.
— Пойдемте.
К белым флагам прибавились выведенные от руки надписи: «Привет нашим освободителям!» Карен скептически поглядывала на них.
— Освобождение! — сказал Бинг тем насмешливым тоном, который появился у всех у них после вступления в Германию. Трудно было верить в это большое слово, когда такие надписи всюду лезли в глаза; когда полногрудые, веснушчатые, хорошо одетые фрейлейн прежде всего заявляли вам, что вы гораздо лучше фашистов, а потом спрашивали, нет ли у вас сигарет; когда упитанные, круглоголовые мальчишки, так не похожие на истощенную детвору Франции и Бельгии, весело здоровались с вами, поднимая руку гитлеровским приветствием, клянчили конфеты, шоколад, навязывая в обмен дешевенькие сувениры.
— Не знаю, каковы эти немцы были в роли победителей, — сказала Карен, — но побежденные они стали такими паиньками!
— А почему бы вам не написать об этом? Мы, собственно, освобождаем не их, а фотоаппараты, пистолеты, эсэсовские кинжалы. И такое освобождение немцам, видимо, по душе. Они знают, что натворили их соотечественники, и теперь рады — по крайней мере легко отделаются.
Навстречу им по улице, важно вышагивая, двигалась группа солдат в цилиндрах. Они приподнимали их, раскланивались широким жестом и кричали: — Guten Tag! Kommen Sie hier, Freulein!
— Вот это для фрицев кровная обида, — сказал Бинг. — Цилиндр в Нейштадте — символ добропорядочности. Он переходит от отца к сыну.
Карен рассмеялась.
— Чего же Трой смотрит! Остановил бы их!
— А зачем? Пусть развлекаются. Вся беда в том, что цилиндры — это только начало, а потом они приступают к торговле, и в конце концов немцы остаются и при своих цилиндрах, и при наших сигаретах.
— А потом?
— А потом Трой продвигается дальше. А потом приходят тыловые части. И вот тогда «освобождение» приобретает организованный характер. Крерар говорил… Он уже вернулся домой. Вы помните Крерара?
Карен не успела ответить, как Бинг бросился к двум мужчинам в полосатой, похожей на пижамы одежде. Один из них бессильно опустился на край тротуара, прислонившись головой к фонарному столбу, другой тщетно обращался к прохожим за помощью. Те обходили их стороной.
— Кто вы такие? Откуда? — строго спросил Бинг. Потом он увидел лицо старика, сидевшего на тротуаре, его закрытые, ввалившиеся глаза, острый подбородок, выстриженные плеши на седой голове; увидел резкие темные шрамы на щеках второго мужчины и, понизив голос, мягко добавил: — Вам помочь?
— Мы из лагеря «Паула», — сказал Келлерман. — Мы бежали…
В городской ратуше, в бывшем кабинете крейслейтера Моргенштерна, Трой назначил лейтенанта Диллона временным военным комендантом Нейштадта.
— Больше взвода я вам оставить не могу, — говорил он Диллону. — А этого вполне достаточно, будете поддерживать порядок в городе и следить за дорогой, чтобы нам не терять связи с дивизией. Полицейский час объявите с 19.00, улицы непременно патрулируйте. Если столкнетесь с регулярными немецкими войсками, численно превосходящими вас, оставьте город, отступите и попытайтесь связаться со мной.
— Хорошо, сэр. — Диллон был узкоплечий, анемичного вида молодой человек. — Но здешние фрицы меня больше беспокоят. Как сформировывают муниципалитет — я не знаю, а гражданские власти тут нужны обязательно, хотя бы для того, чтобы объявлять полицейский час.
— Придется вам завести глашатая, — посоветовал ему Иетс.
— А где этот патер? — спросил Трой.
— Дожидается приема, — сказал Иетс. — Я велел Циппману привести его сюда.
— Так пусть войдет.
Человек, который переступил порог кабинета и скромно остановился у двери, по-видимому, прекрасно умел пользоваться достоинством своей черной сутаны и серебряной цепи с нагрудным крестом. Лицо у него было так тщательно и гладко выбрито, что скулы и круглый подбородок отливали розовым. Этот розовый оттенок хорошо сочетался с живым взглядом его светлых глаз и темно-каштановыми волосами, напомаженными и расчесанными на косой пробор.
— Отец Шлемм? — спросил Иетс.
— Да. Я патер церкви Святой Маргариты — самого большого прихода в городе. — Он говорил на безукоризненном английском языке с американским акцентом, и его деловитый тон несколько смягчал высокомерие этого заявления. — Обращаюсь к вам на вашем языке, джентльмены, во избежание затруднений с немецким. Я провел несколько лет в иезуитском колледже в Нью-Джерси.
Диллон вздохнул свободнее. Слава Богу, нашелся человек, с которым можно будет работать.
— Насколько нам известно, вы содействовали сдаче города? — сказал Иетс.
Патер ответил после минутного раздумья:
— «Сдача» — не то слово, сэр. Церковь — наша мать, она считает, что лучше сохранить, чем предать гибели.
— Дело не в словах, — сказал Трой, не желавший вдаваться сейчас в споры.
Патер чуть заметно поднял брови.
— Церковь не вмешивается в политику, сэр. Все мирское чуждо ей.
— Значит, вы отказываетесь содействовать нам? — Трой поднялся с громадного кресла герра Моргенштерна, обогнул стол и подошел к патеру вплотную. Тот не отступил перед ним.
— Напротив, — сказал отец Шлемм. — Правда, мы еще не знаем, что от нас потребуется. В данный момент в абсолютной пустоте, которая царит в городе, мы являемся единственной дееспособной организацией, если не считать ваших войск, но ведь они рано или поздно уйдут отсюда.
— Вот это другой разговор, — сказал Трой.
Иетс отметил мысленно, что отец Шлемм уже начинает торговаться.
— Мы хотим установить порядок в Нейштадте, и мы его установим, либо с вашей помощью, либо без нее. Выбирайте, отец Шлемм.
Патер молча склонил голову.
— Давайте ближе к делу, — сказал Трой. — Нечего тянуть. Кто будет мэром?
— Бургомистром, — пояснил Иетс.
— Наш бывший бургомистр бежал вместе с крейслейтером Моргенштерном, так же как и другие должностные лица. — Отец Шлемм говорил сухо, не осуждая и не оправдывая беглецов.
— Вы знаете кого-нибудь, кто может занять этот пост? — спросил Иетс.
— Да, разумеется, — ответил патер. — Перед тем как прийти сюда, я взял на себя смелость составить список кандидатов на главные административные посты в городском управлении. Думаю, что они устроят и вас, и жителей Нейштадта.
— Почему вы сразу об этом не сказали! — с облегчением в голосе воскликнул Диллон.
Патер благосклонно улыбнулся.
— Я не знал, дозволят ли мне представить этот список. Но, вручая его вам, я хочу подчеркнуть, что церковь не несет никакой ответственности за действия этих лиц.
— Перестаньте вилять, — сказал Трой. — Кто они такие?
— Виноторговец и председатель торговой палаты герр Бундезен — самый подходящий кандидат на должность бургомистра. Он человек всеми уважаемый и прекрасный администратор, что подтверждается его положением в деловом мире. Городской инженер, герр Зондерштейн, предпочел остаться на своем посту, вместо того чтобы бежать вместе с крейслейтером Моргенштерном. Его советую назначить на должность помощника бургомистра по городскому хозяйству.
— Прекрасно! — сказал Диллон, радуясь, что кто-то будет заботиться о канализации и уборке мусора.
— Герр Клейнбах, управляющий центральной сберегательной кассой — учреждением хоть и небольшим, но весьма солидным, — годится на должность городского казначея.
— А начальник полиции? — забеспокоился Диллон.
— Сейчас скажу и о нем, — успокоил его отец Шлемм. — Это полицейский инспектор в отставке, точнее, полицай-оберинспектор, некто Вольфарт. У него бывают приступы подагры, но сейчас он здоров.
— А кого-нибудь помоложе, поэнергичнее не найдется? — спросил разочарованный Диллон.
— К сожалению, нет, — сказал отец Шлемм все с той же легкой благосклонной улыбкой. — Германия сейчас не так уж богата энергичными молодыми людьми.
«Что-то уж очень гладко у него получается», — подумал Иетс. Уиллоуби одобрил бы такой состав городского управления, но как раз поэтому Иетс и считал своим долгом отнестись к нему настороженно и, покуда еще есть время, повлиять на Троя.
Он сказал:
— А вы уверены, отец Шлемм, что эти люди согласятся занять места во временном городском управлении?
— Если я посоветую, согласятся, — спокойно ответил патер. — Они верные сыны церкви.
— Скажите мне, отец, — продолжал Иетс, — это все бывшие нацисты?
Патеру понадобилось секунду, чтобы ослабить мускулы своего внезапно окаменевшего лица. Потом он ответил:
— Да. Но каждому мало-мальски видному человеку в Германии приходилось быть членом национал-социалистской партии. Так же, как… ну, скажем, в штате Миссисипи, где все, кто занимает хоть какое-нибудь положение в обществе, должен быть демократом.
Иетс повернулся к Трою. — Ваши люди не за тем отдали жизнь в Арденнах, чтобы мы устанавливали здесь прежний порядок, жертвой которого они стали.
— Вы правы, — согласился Трой. — Но уважаемый патер так ловко все это подал!
— А кто же обеспечит подачу электроэнергии? — спросил Диллон. — Я понятия не имею, как это у них делается.
— Давайте обсудим все снова, — сказал Иетс патеру. — Садитесь, отец Шлемм. Вот вам стул. Вы слышали о лагере «Паула»?
Патер опустил глаза. Казалось, он рассматривает свои колени. — Да, я знаю о лагере «Паула», — проговорил он, сокрушенно поджав губы. — Туда попали некоторые из моих прихожан. Я пытался спасти их…
— И тем не менее вы смеете называть имена людей, принадлежавших к той самой партии, которая создала лагерь «Паула»?
— Вы не знаете Германии, сэр! — воскликнул патер. — Герр Бундезен и другие, кого я рекомендовал, не имеют никакого отношения к лагерю «Паула»!
— Давайте говорить начистоту, отец Шлемм!
— С удовольствием! — благосклонное выражение слетело с розовой физиономии патера. Он нервно потер ладонью островок коротких волос на макушке. — Какое городское управление вам нужно? Кто в городе может стать у власти? Вы должны радоваться, что здесь остались еще порядочные, всеми уважаемые люди, которые соглашаются помочь вам.
— Хорошо! Кто стоит за этим управлением, которое вы нам предлагаете? — Иетс вложил в свои слова всю ярость, бушевавшую в нем.
Патер впился руками в сиденье стула.
— За ним стою я, лейтенант!
Дверь распахнулась настежь. Бинг ввел в кабинет двоих мужчин в полосатой одежде.
— Входите, профессор, не бойтесь!
Потом, обращаясь к Иетсу, Трою и Диллону, Бинг сказал:
— Простите, что помешал вам. Но эти двое убежали из лагеря «Паула». Я подумал, что их надо выслушать немедленно.
Трой круто повернулся. Патер, Нейштадт, городское управление, уборка мусора — все сразу показалось ему сущим вздором.
Иетс перевел взгляд с двух беглецов на патера и обратно.
Патер поймал на себе этот взгляд. Он встал. — Пресвятая Дева! Их надо накормить! Я позабочусь об этом!
— Сядьте, отец Шлемм, — приказал ему Иетс. — Сначала послушаем, что скажут они. — Он подошел к тому, который был помоложе. — Вы можете говорить по-немецки. Как вас зовут?
— Рудольф Келлерман. — И, устало поведя рукой в сторону, добавил: — Это профессор Зекендорф из Мюнхенского университета.
— Вы из лагеря «Паула»? Как вам удалось бежать?
— Мы бежали не из лагеря…
— А откуда?
— Со станции.
— Со станции? А я думал, вы из лагеря «Паула».
— Так и есть. Нас эвакуировали. Пять тысяч человек, тех, кто покрепче. Семь тысяч осталось в лагере.
— И они до сих пор там?
Келлерман улыбнулся. Эта улыбка резнула их, как ножом.
— Не знаю…
Трой еле сдерживал нетерпение. Иетс вкратце перевел ему слова Келлермана.
— Лейтенант Диллон! — сказал Трой. — Дайте знать всем командирам частей: мы выступаем через полчаса.
Он подвинул свое кресло профессору, знаком приказал отцу Шлемму встать и подал его стул Келлерману. — Полчаса, Диллон! — повторил он. — Надо спасти хоть кого-нибудь из этих семи тысяч… пока не поздно.
— Слушаю, сэр! — Диллон выбежал из кабинета. Иетс снова обратился к Келлерману. — Как вам удалось бежать?
— В темноте, — ответил тот. — На станции был такой беспорядок.
— Вы громче не можете? Вот, выпейте. — Он подал свою фляжку сначала ему, потом профессору. Келлерман пил медленно.
— Нас гнали весь день. К вечеру мы подошли к железнодорожной станции. Подали поезд, и тут мы бросились бежать. В такой спешке устраивать облаву было некогда. Мы повернули на запад, подошли к этому городу, увидели белые флаги, увидели на окраине у большой фабрики броневик с белой звездой, я тогда я сказал профессору: «Добрались. Это американцы».
— Потом они вошли в город, — продолжал вместо него Бинг. — Мы с мисс Уоллес видим, сидят двое на тротуаре, а проклятые немцы обходят их чуть не за милю.
— Нейштадт! — воскликнул Трой таким тоном, который ясно говорил, что сейчас ему важно лишь одно — выступить вперед, к лагерю «Паула». — Иетс! На утверждение городского муниципалитета у нас остались считанные минуты. Давайте покончим с этим.
Иетс повернулся к Келлерману:
— Сколько вы просидели в лагере?
— Десять месяцев.
— А где были до этого?
— На военном заводе. Арестован по обвинению в саботаже.
— А вы действительно саботировали?
— Нет, случая не представлялось. Но я видел, как это делали русские и поляки, и не мешал им.
— Фанатик! — проговорил отец Шлемм. Келлерман услышал это. Он перевел взгляд с патера на Иетса и словно весь сжался, ушел в себя.
Иетс сказал Келлерману:
— Моя фамилия Иетс. Я американский офицер. Я смею вас заверить: ваши убеждения для нас не менее ценны, чем убеждения патера Шлемма. Где вы были до военного завода?
— В военном госпитале, — ответил Келлерман. — Я был ранен в Северной Африке.
— В какой части?
— 999-я бригада.
— Это штрафная часть?
— Да, туда посылали политических.
Иетс замолчал. Ни у него, ни у Троя не было никаких директив о назначении бургомистра в Нейштадте. Он посмотрел на Келлермана — воспаленные глаза, обтянутые скулы с запекшейся на них кровью — и уже больше не колебался.
— Капитан, вот вам бургомистр. Герр Келлерман, вы не откажетесь помочь нам навести порядок в Нейштадте?
Келлерман, только что опустившийся на стул, который освободил патер, снова встал. Впервые за долгие годы к нему обращались вежливо. Он почувствовал спазму в горле. Наконец-то пришло то время, ради которого он так цеплялся за жизнь.
— Может быть, лучше профессора… — проговорил Келлерман. — Он образованный человек.
— У вас больше сил, — улыбнулся Иетс.
— Не знаю, какой из меня получится бургомистр, — торжественно проговорил Келлерман. — Но обещаю вам, нацисты здесь головы не поднимут.
Патер поклонился и шагнул к двери. Трой окликнул его:
— Куда вы торопитесь, отец Шлемм? Если мы решим назначить бургомистром господина Келлермана, ему понадобится ваше сотрудничество.
— Я уже сказал вам, — ответил тот, — церковь не может вмешиваться в политику.
Иетс вставил язвительно:
— Другими словами, если это будет не ваш муниципалитет, вы намерены саботировать его работу? Правильно я вас понял?
— Это клевета, сэр! — ответил патер. — Вы можете навязать Нейштадту власть человека, сбежавшего из концентрационного лагеря, но не ждите, что я стану убеждать здешних жителей покориться этой власти и сочувствовать ей.
Трой отвел Иетса в сторону.
— Нельзя ворошить этот улей, пока дивизия не подтянет сюда достаточные силы.
— Это дело принципа, — сказал Иетс.
— Диллон с горсткой солдат не справится с взбунтовавшимся городом.
— Я оставлю здесь Бинга, — сказал припертый к стене Иетс. — У Диллона будет человек, который говорит по-немецки. Он обеспечит ему связь с кем нужно.
— Не будем препираться. — Мысленно Трой был уже по дороге к лагерю «Паула».
— Вы можете положиться на городское управление, в которое войдут четыре нациста? — спросил Иетс.
Отвечать на это было нечего. Трой подошел к окну и увидел, что его колонна уже строится на рыночной площади, увидел у подъезда ратуши свою машину и шофера. Лейтенант Диллон бежит вверх по ступенькам — доложить, что все готово к выступлению. Трой чувствовал у себя на затылке взгляды всех, кто был в кабинете.
Он круто повернулся.
— Отец Шлемм, а этот аптекарь, которого вы послали к нам, этот Циппман тоже был в нацистской партии?
— Нет, — сказал патер, — насколько мне известно, не был.
— Тогда пусть аптекарь и будет бургомистром.
Отец Шлемм покачал головой:
— Боюсь, сэр, что тут встретятся затруднения. Герр Циппман — увы! — протестант. А у нас община католическая.
Трой стукнул кулаком по подоконнику: — Это уже черт знает что!
Патер молча склонил голову.
Бинг чуть заметно поджал губы. Он поймал взгляд Иетса, и Иетс понял: американцы опять импровизируют. Нет у нас твердой программы. Но что тут, черт возьми, поделаешь, когда надо двигаться дальше!
Вошел Диллон с рапортом. Трой надел каску.
— Сержант Бинг! Лейтенант Иетс оставляет вас здесь в помощь Диллону. Диллон! Вы получили соответствующие указания. И позаботьтесь об этих двоих.
Трой снова посмотрел на Зекендорфа и Келлермана, и в этом взгляде промелькнуло беспокойство. Скоро у него на руках будут тысячи таких людей.
— Пошли, Иетс!
Бинг и патер спустились по лестнице следом за ними. Бинг смотрел, как колонна покидает площадь. Странно выглядят танки на этих древних улицах! Он стоял у ратуши до тех пор, пока их грохот не затих вдали.
Потом он услышал спокойный голос патера:
— Вам, американцам, еще многому надо поучиться.
— Да? — сказал Бинг. — У кого же?
