КНИГА ТРЕТЬЯ.
ИМПРОВИЗАЦИЯ НА ЗНАКОМУЮ ТЕМУ
1
Бывает, что прошлое врывается в настоящее с необычайной силой. Словно чьи-то руки крепко сжимают тебе череп. Немые свидетели через много лет после смерти обретают дар речи, и голос их звучит так громко, что смолкают шутки и смех, песни и разговоры.
Солдаты из роты Троя, и притом не только самые впечатлительные и серьезные, чувствовали это, когда наступали в районе Вердена. Настроение их породил не только памятник павшим воинам, видный со всех окрестных высот, — огромный каменный солдат, сложивший руки на рукоятке меча, и не только бесконечные ровные ряды крестов, которыми щетинились холмы.
Больше всего поразили солдат окопы, которые все еще уродовали землю. Правда, острые края их обсыпались и поросли травой, но и трех десятков лет оказалось недостаточно, чтобы сравнять их с землей, уничтожить след сотен тысяч людей, истекших кровью в этой бессмысленной, ничего не доказавшей бойне.
Солдаты Троя знали о Вердене очень мало. В год верденских боев большинства из них еще не было на свете. Они слышали об этих событиях в школе или от отцов и дядей, в свое время читавших газетные заголовки, где упоминалось о продвижении на столько-то ярдов и мелькали чудные названия фортов и деревень. Теперь эти чудные названия снова появились на картах. Оказывается, все это действительно существовало, вплоть до неубранных развалин, казавшихся солдатам очень маленькими по сравнению с новыми развалинами, которые они видели и в которые сами обращали города.
В Нормандии и в Северной Франции армия продвигалась по нетронутой земле, на которой веками никто не воевал. Теперь же приходилось идти по таким печальным местам…
А в воздухе уже чувствовалась осень. Прошедшая ночь выдалась совсем холодная. Они, правда, продолжали наступать, но конец войны, казалось, отодвигался все дальше. «К рождеству будем дома!» Как бы не так. Солдаты вспоминали, как они после Авранша мчались по дороге на Париж. Куда девались их уверенность, их надежды? Осталось одно — шагать и шагать вперед.
Они шли среди полей, невозделанных с тех пор, как их пахали снаряды прошлой войны. Моросил дождь, липкой пылью оседая на руках и на лицах. Винтовки, повернутые дулом вниз, стали тяжелее, с мокрых касок по каплям стекала вода.
Город остался в стороне от их пути; в его окружении они не участвовали. Где-то восточнее Вердена они остановились на ночлег. Трой обошел свои взводы. Он заметил, как молчаливы солдаты, и это ему не нравилось; он по себе знал, чем заняты их мысли.
Он сказал:
— Я знаю, о чем вы думаете, потому что сам думаю о том же. Война, будь она проклята, конца ей не видно, а ради чего? Вон окопы остались с тысяча девятьсот шестнадцатого года, — за что в них погибали люди? И неужели через двадцать—тридцать лет по этим местам опять пройдут войска? Вот о чем вы все думаете.
Они смотрели на него — Саймон и Уотлингер, Черелли, Трауб, Шийл и сержант Лестер. Выражение у них было не напряженное, а выжидательное и чуть скептическое. Трой подумал, как они стали похожи друг на друга, на всех лицах лежит отпечаток того, что вместе пережито.
— Готовых ответов у меня нет, — сказал Трой. — И думаю, что никто не мог бы вам ответить. Но возьмите нашу роту. Вот мы остановились на ночлег, и что мы сделали? Выставили часовых, значит, кое-кто из нас жертвует несколькими часами сна ради товарищей. Думаю, что после победы мы должны будем поступать точно так же. Сразу ничему не научишься, у одних это идет быстрее, у других медленнее. Вы постарайтесь чему-нибудь научиться, пока есть время. Война — хорошая школа.
— Разве? — сказал Шийл.
— Тише, — сказал Лестер, — капитан говорит.
— Нет, я кончил. — Трой сдвинул каску на затылок. Сейчас он выглядел моложе своих солдат.
На следующий день под вечер рота Троя подошла к группе строений, в которых, судя по слинявшим вывескам, когда-то помещались французские военные склады; более свежие приметы говорили о том, что здесь хозяйничали немцы. Некоторые из этих строений выгорели внутри и были полуразрушены, другие остались целы. При виде их солдаты оживились. Картина запустения не обманула их; они по опыту знали, что здесь пахнет добычей, сувенирами, — словом, будет чем поживиться.
Лейтенант Фулбрайт, невысокий, с низким лбом и широкими плечами футболиста, шел впереди первого взвода, готовый ко всяким неожиданностям. Фулбрайт поступил в роту уже после Нормандии и не любил рисковать; но, оглядев здания, он мысленно согласился с мнением солдат: немцы ушли, захватив с собой все, что можно, а остальное пытались уничтожить, но не успели.
Людей не было видно; только из одного здания появились несколько французов в огромных меховых шапках, в куртках и штанах на меху и в меховых шубах. Они глупо улыбались, попробовали выклянчить курева и исчезли, как только Фулбрайт крикнул:
— А ну, катись отсюда!
— Хороши зимние вещички, — сказал Лестер.
— Казенное имущество, — произнес Фулбрайт медленно и с сожалением. — Придется, видно, расставить часовых.
— Придется, — подтвердил Лестер. Его это не огорчало, — лишь бы часовые были из третьей роты. Они никого чужого не подпустят, а своим ребятам будет раздолье.
Мысли Фулбрайта, очевидно, шли в том же направлении, потому что он добавил:
— Вы там поаккуратнее, не наткнитесь на ловушку.
Шийл хитро подмигнул:
— Навряд ли, очень уж они быстро драпали. Я ловушку издали чую.
— Лейтенант говорит, что ловушки есть, — сказал Лестер, — значит, надо соблюдать осторожность. Ступай вон к тому зданию, видишь, где окна в нижнем этаже выбиты, будешь его охранять.
— Нашел дурака, — Шийл выплюнул кусок жевательной резинки.
— Бегом марш! — сказал Лестер.
Фулбрайт слушал эту перепалку молча, чуть заметно улыбаясь. Он не сразу, и то только с помощью Троя, разобрался в том, какие люди его окружают, и понял, что дисциплина достигается не изучением устава; но, раз поняв это, он сжился с ротой и стал ее неотъемлемой частью.
— Расставить остальных часовых! — приказал он.
Лестер назначил людей, а взводу крикнул: «Разойдись», и люди мгновенно исчезли, торопясь воспользоваться остатками дневного света.
Из полуразрушенного здания вышли Трауб, Черелли и Шийл — в черных галстуках и немецких матросских шапочках.
— Чего там написано? — спросил Шийл, разглядывая золотые буквы на черной ленте. — Ну и язык!
— «Kriegsmarine», — засмеялся Трауб, — это их военный флот.
— Выбрать якорь! — протяжно крикнул Черелли, балансируя на обломках бетона и покореженных стальных рельс. Он стал вертеть руками воображаемый штурвал. — Полный вперед! Огонь торпедой! Вззз! Есть! Пошел ко дну, чертов сын, со всем экипажем! — Он повернулся к Траубу. — Я к вам по ошибке попал. Я прирожденный моряк. — И добавил мечтательно: — Мне бы на корабль, в море…
— Заткнись, адмирал, — сказал Шийл. Он прислушался. В отдалении прогромыхала скрытая сумерками колонна танков. — Я эту шапку домой пошлю, пусть сестренка носит.
— Да она в ней потонет, — сказал Трауб. — Ей какой номер нужен?
— Вот черт, — сказал Шийл, — я забыл. Да нет, она теперь подросла, ведь у ребят головы тоже растут, а?
— Не так быстро, как ноги.
— Ей будет интересно, — упорствовал Шийл, — я ей напишу, что снял шапку с нациста.
— Детям врать — это не дело, — сказал Черелли. — Взрослым ври сколько влезет, а ребята и без того слишком быстро набираются скверных привычек.
— Так она же не будет знать, что я соврал! — сказал Шийл. Потом он швырнул шапку на землю. — Ну ее к черту, все равно не во что завернуть. Ни минуты свободной нет у человека…
— Ты лучше пройди вон туда, — посоветовал Черелли, — да «освободи» себе парочку меховых вещиц.
Им преградили путь четыре человека, внезапно выступившие из полутьмы. Одежда их — смесь гражданской и военной — была сильно поношена, за плечами винтовки.
Шийл первым увидел их и испугался. Он навел на них винтовку и крикнул:
— Стой!
Все четверо остановились. Первый протянул вперед руки ладонями вверх — либо в знак приветствия, либо чтобы показать, что в руках у него ничего нет.
— Здорово, американцы! — сказал человек, улыбаясь широко и радостно.
— Ни с места! — крикнул Шийл. Он сделал знак Траубу и Черелли заходить с флангов, в то время как неизвестный, видимо, главный в своем маленьком отряде, осторожно шагнул вперед.
Указывая на себя, он сказал:
— Русский! — Потом указал на двоих из своих товарищей и повторил: — Русский, — а о третьем сказал: — Поляк! — Потом опять улыбнулся и хлопнул Шийла по плечу с такой силой, что тот зашатался.
Шийл смущенно поглядел на русского; тот был немногим выше его, но какие плечи! Какие крепкие руки и ноги!
Русский ткнул себя в грудь и представился:
— Ковалев! Андрей Борисович Ковалев! — Потом вопросительно посмотрел на Шийла.
— Шийл, — ответил тот.
На этом разговор прервался. Продолжить его следовало Шийлу, а он не знал, что сказать.
Наконец он сообразил, что нужно известить Лестера или лейтенанта. Но когда он попросил Черелли сходить за ними, тот фыркнул:
— Где это я их буду искать? — и Шийл понял, что их действительно не найти, раз они охотятся за меховыми куртками в каком-то из полутора десятков домов.
— Нечего рассуждать! — крикнул он Черелли и Траубу. — Отберите у них винтовки, и пошли! — Он потянулся к оружию Ковалева. Большая рука русского крепко обхватила ствол винтовки.
— Давай, давай, — сказал Шийл и потянул винтовку к себе.
Русский, не разжимая пальцев, покачал головой, дружелюбно, но твердо.
Шийл растерялся. Без нужды лезть в драку с такими людьми ему не хотелось. Он нехотя отпустил винтовку, русский улыбнулся.
Шийл подтолкнул его вперед. Ковалев послушался: высоко держа голову, он двинулся с места легким шагом человека, привыкшего к большим переходам.
Командный пункт роты помещался неподалеку, в маленьком доме на дороге, ведущей к складам. В углу на скамье несколько солдат играли в карты. Трой накладывал в плиту дрова, а какая-то старуха в синем переднике суетилась с кастрюлями и чайниками, стуча деревянными подошвами по каменному полу.
Трой поднял голову, не выпуская из рук полена.
— Я к вам привел этих людей, сэр, — доложил Шийл. — Кажется, русские.
— Дело! — сказал Трой. — Пусть сдадут оружие старшине.
— Насчет этого, сэр, вы лучше сами с ними поговорите, я уже пробовал. — И озабоченный тем, как бы поскорее вернуться к меховым курткам, Шийл добавил, что он поставлен охранять склады.
— Ладно, — кивнул Трой. Шийл и Черелли ушли; Трауб остался, предвкушая тепло и кофе.
Трой оглядел четырех незнакомцев. По их измученным лицам видно было, что они много пережили. Недоверие Троя быстро растаяло. Немец, или человек, служивший немцам, не был бы таким тощим и не было бы у него в глазах такой спокойной уверенности и надежды, как у этих людей.
Трой выбрал из четверки того, в котором всего заметнее была военная выправка, и знаком подозвал его к столу.
Русский отдал честь:
— Сержант Ковалев, Андрей Борисович. — Потом, взяв протянутую руку Троя, пожал ее крепко и сердечно.
Трой указал на стул.
— Вы по-английски говорите?
Ковалев улыбнулся.
— Не понимаю.
— Как?
— Не понимаю. Nicht verstehe! — У-у… — Трой был озадачен.
— Deutsch! Ich spreche deutsch! — сказал Ковалев.
Из угла, где играли в карты, Трауб крикнул:
— Он говорит, что знает по-немецки!
— Так идите сюда! — нетерпеливо сказал Трой.
У Трауба с русским завязался оживленный разговор. Трой перебил их:
— Мне нужно узнать, как они сюда попали.
Трауб дал Ковалеву сигарету и продолжал его расспрашивать. Отвечая на вопросы, Ковалев достал из кармана большой нож, разрезал сигарету на три равных кусочка и отдал своим товарищам.
Трой посмотрел на русского, тот ответил на его взгляд и улыбнулся.
— Знаю, — сказал Трой, словно Ковалев мог понять его, — это свинство с моей стороны. — Он вытащил из вещевой сумки пачку сигарет и протянул Ковалеву.
— Спасибо!
— На здоровье… товарищ!… Как там кофе, готов?
Трауб пересказал Трою историю Ковалева.
Ковалев служил сержантом в русской морской пехоте, участвовал в обороне острова Эзель при входе в Рижский залив, был тяжело ранен и попал в плен к немцам. Он бежал и пробрался к своим.
— Как же он оказался здесь? — спросил Трой.
— Партизан, — объяснил Трауб. — Его послали за линию фронта партизанить. В Риге немцы схватили его и пытали.
— Заливает! — сказал Трой.
Он привык к иной войне — более упорядоченной, более цивилизованной. Пленных не пытают! Партизаны — это романтика, пропагандистская выдумка в советских киновыпусках последних известий, которые он смотрел в Штатах.
Трауб сказал что-то Ковалеву. Тот снял свою тонкую, заплатанную на локтях куртку. Под ней оказалась чисто выстиранная полосатая тельняшка. Он стянул ее через голову и повернулся к Трою спиной. Спина тоже была полосатая, только полосы были не синие, а красные.
Трауб поглядел на эту спину. Из угла подошли картежники и тоже стали смотреть.
Трой судорожно проглотил слюну.
— Скажите ему, пусть оденется. Скажите, что я ему верю.
Трауб перевел:
— Он хочет, чтобы я вам сказал, капитан, что он убил много немцев. Они работали в шахте в Лотарингии. Они оттуда бежали и голыми руками убили нескольких немцев. Потом взяли у них оружие и этим оружием убили еще много немцев.
Трой протянул палец к поясной пряжке Ковалева.
— Советская! — сказал Ковалев. — Советская морская пехота! — Он показал Трою серп и молот.
Трауб объяснил:
— Это все, что у него осталось от своего обмундирования — тельник и пряжка. Даже немцы не смогли их отнять.
Трой задумчиво подал Ковалеву кружку кофе.
— Трауб! Скажите, что мы его обмундируем с ног до головы. У нас тут целый склад германского военного флота, прекрасные вещи — брюки, кители и все прочее.
Ковалев, с упрямым огоньком в глазах, сказал что-то Трою.
— Он хочет воевать, — перевел Трауб.
Трой, сдержав улыбку, велел Траубу объяснить, что Ковалева и его спутников отправят в Верден, и там другие американцы решат, что ему делать дальше.
— Воевать? — сказал Ковалев.
— Да, да.
— А теперь, Трауб, скажите ему, что винтовки все-таки нужно сдать. Нельзя терпеть такое в нашем тылу.
Трауб попытался разъяснить его слова Ковалеву.
— Воевать? — спросил тот снова и развел руками в знак того, что уже совсем ничего не понимает.
Трой в глубине души соглашался с логикой русского. Но отобрать винтовки он был обязан.
