Ужасы и любовь (ужа-а-асная любовь)
Я понял, что должен расстегнуть сзади молнию на ее платье. Поколебавшись некоторое время, я осторожно опустил вниз собачку молнии, причем Матильда давала указания: “Пониже попка!” Я расстегнул длиннющую молнию до конца, до “пониже попка”. Старуха, не поворачиваясь, сняла платье до пояса и заверила меня, что сейчас я буду видеть невероятное качество омолаживающих кремов фирмы “Юниус”. И повернулась передом. У меня потемнело в глазах.
— Нравится? — спросила она странным голосом. Я разглядывал ее девичью грудь, чудные гладкие плечи и не имел сил ответить.
— Это мы убирать, — вдруг заявила Матильда и с силой стащила с головы назад парик.
Мне стало нехорошо. У нее совершенно не было волос! Абсолютно выбритый череп со странными складками сероватой кожи. Я решил, что это от постоянного закрепления парика клеем.
— Кремы фирмы “Юниус” делать и лицо юным! — заявила она и вдруг, как в кошмаре, стала стаскивать это самое свое лицо с подбородка — вверх!
Меня отнесло от нее. Помню, что нащупал позади себя край дивана и свалился, не в силах вздохнуть. Я не считаю себя слабонервным — просто меня расслабила совершенно чудная и невероятно красивая ее грудь. Если бы бабушка сначала стащила парик и содрала с себя лицо, я бы не утратил исследовательской отстраненности, но грудь повернула мои мысли совсем в другое русло.
Когда Матильда со странным звуком хлопнувшей резины сняла с головы и лицо, я закричал. Она бросилась ко мне, закрыла рот своей рукой и вдруг захохотала знакомым грудным смехом, и в глазах моих красными пятнами полетели шляпы над могилами — много шляп над множеством могил. Ты поняла, да? Это была Анна.
— Ничего не поняла! — созналась я. — Почему в виде старухи?
— Она сказала, что смогла только так попасть в Россию, что у нее здесь дела, — все это шепотом, покусывая мое ухо.
Мы провели совершенно дикую ночь.
Наутро в дверь постучали в семь тридцать — “Матильда” на это время заказала машину. До шести мы с нею кувыркались по всей квартире, а с шести часов наклеивали лицо и гримировали руки. В голове моей творилось нечто невообразимое — я то и дело срывался на нервный крик. В дверях она приказала мне сидеть дома и “не отлючаться”, потом погрозила пальцем, напомнив, что в восемь вечера мы должны “кушать ресторанный индюшат и вам стоит успевать выбрать смокинг”!
Она спускалась вниз по ступенькам — “я не любить лифты, клаустрофобия в таких маленьких комнатках, понимаетесь?” — я видел ее покачивающуюся внизу шляпу и бормотал, бормотал как заведенный: “Господи, спаси!” Двое дежуривших в подъезде помогли мне вернуться в квартиру, уложили на диван, быстренько осмотрели комнаты; потом стали надо мной — строго, ровно, как над покойником, — и от души посочувствовали: “Ну ты, мужик, попался, так попался! Кто же мог знать, что у американок в семьдесят два наступает сексуальное бешенство!”
Когда они ушли, я бросился искать микрофоны.
