Григорий Бронников
30 октября 2001 года. Нант, Франция
Сначала они, как и собирались, побывали в Париже. Ярмарка была, как всегда, шумная, яркая, глаза разбегались от обилия стендов, качество полиграфии подавляло. Предложений о совместных изданиях Бронников получил как никогда много: «Бук» постепенно, крошечными шажками, но становился известен в Европе. Однако стоило прикинуть себестоимость этих сверхкрасивых, очаровательных книг, особенно детских и учебных, при виде которых просто руки тряслись, так хотелось их взять, полистать, поиграть (некоторые книжки были лучше всяких игрушек!), а потом посчитать соотношение продажной (хотя бы оптовой, не розничной!) цены их и средней российской зарплаты, как появлялось желание вообще навсегда расстаться с издательской деятельностью. Потому что эти книжки еще долго останутся в России товаром штучным, для избранных.
Удивило его на этой ярмарке изобилие комиксов. Помнится, Коля Резвун (надо надеяться, покойный) уверял, что за комиксами, особенно фантастическими, – будущее. Отчасти Коля был прав, хотя в России они никак не приживались, а вот во Франции и впрямь заполонили стенды: прекрасные издания, большого формата, в твердом целлофанированном переплете, с очень яркими картинками, на великолепной бумаге. И притом, касаемо содержания, – жвачка такая, что тоска брала. Жвачка для ума!
– Не пойму я что-то: Европа совсем оскудела интеллектом, или как? – сердито спросил он Римму, раздраженно ставя на стенд очередной комикс, но та пожала плечами – не знаю, мол, – отвернулась и пошла к стендам с детективными и дамскими романами: это ее интересовало куда больше комиксов. Как будто мгновенно забыла и о Григории, и о том, что ему нужен переводчик.
Она вообще была какая-то странная все эти дни, дерганая необыкновенно. Бронников, который обычно терпеть не мог всех этих женских штучек, на сей раз терпел стоически. Во-первых, у нее были нехорошие дни, а с женщинами в эти дни надо быть побережней. Во-вторых, он не сомневался: Римме в очередной раз осточертел ее статус, вернее, полное отсутствие такового. Еще хорошо, что в либеральной Франции никто не искал штампов о браке в их паспортах, в прелестном отельчике на Рю-де-Прованс им отвели один номер на двоих, как и было заказано, и никого не волновал моральный облик гостей, никого не интересовало, с кем конкретно спит русский турист Бронников: с женой или дамой сердца. Однако Римму двусмысленность ее положения всегда особенно сильно начинала бесить в их совместных поездках, она безумно комплексовала по поводу этих самых штампов в паспортах. Со дня на день следовало ждать бурного взрыва негодования и сто восемьдесят пятой попытки выяснить отношения.
Бронников, как и подобает нормальному мужику, никаких таких сцен не терпел, однако на сей раз ждал взрыва Римминого негодования почти с нетерпением. Не потому, что внезапно сделался извращенцем и садо-мазо, который ловит кайф, когда его хлещут моральным, если не физическим хлыстом. Совсем нет! Просто у него был для Риммы припасен некий сюрпризец, который должен был ее сразу обезоружить и осчастливить на веки вечные, но по натуре своей Бронников просто не мог вот так преподнести себя женщине на блюдечке с голубой каемочкой. Римма получит этот приз, да… но пусть еще немножко подергается. Еще немного, еще чуть-чуть. Тем более что дело здесь было не только в его резко изменившихся чувствах к ней, отнюдь нет. Суть состояла в другом, но об этом Римма не узнает никогда.
Определенно он решил сказать ей все сразу после поездки в Нант. Эта поездка не входила в программу выставки, была просто частной, но Бронникову требовалось побывать в Нанте непременно. Римма хотела остаться в Париже, походить по музеям, по магазинам, но Бронников настоял на поездке в Нант вдвоем. В отеле и в полиции он ничего бы не выяснил без хорошего переводчика. Все, что он для Риммы мог сделать, это побродить однажды вечером по Монмартру и холму Сакре-Кер (сам Бронников это место и особенно храм, отчего-то напоминающий ему Тадж-Махал, терпеть не мог, однако Римма там просто задыхалась от восторга), стоически присутствовать при закупках у «Маркса и Спенсера», в «Галери Лафайет» и еще в каком-то маленьком, но чрезвычайно дорогом бутике под названием «Мисс Опера», а потом еще зайти в две оружейные лавки: «Армюрери Рено» на той же самой Рю-де-Прованс и «Гостин Рено» на авеню Франклина Рузвельта.
Все-таки страсть Риммы к оружию была странная, почти неестественная в женщине. К примеру, из старенького «вальтера», принадлежащего Бронникову, она стреляла куда лучше, чем он сам. И сейчас он с трудом увел ее от витрин с пистолетами, револьверами, охотничьими ружьями, ножами, кинжалами, кастетами, газовыми баллончиками, электрошокерами…
Магазин как магазин, практически ничем не отличающийся от российских такого же рода, но, как ни странно, только здесь Римма на несколько мгновений сделалась прежней: восторженной, доверчивой, любящей, – а потом замкнулась, начала отводить глаза и отмалчиваться. Бронникову даже захотелось еще немного побыть в оружейной лавке, но было уже поздно – через час с вокзала Монпарнас отходил скоростной поезд в Нант, а им еще нужно было заехать в отель за вещами.
В поезде от скорости закладывало уши почти так же, как в самолете, и Бронников с Риммой почти всю дорогу не то спали, не то просто дремали, порою бездумно глядя в окна, за которыми медленно погружалась в сумерки прекрасная, действительно прекрасная Франция. В восемь, когда они вышли на маленькую причудливую площадь перед маленьким причудливым вокзалом Нанта, было уже совсем темно.
«Нов-отель», где Бронников заказал места, находился в десяти минутах ходьбы от вокзала. Они не стали брать такси, а прошли через мост над одним из рукавов Луары, нарочно громко шурша ногами по опавшим платановым листьям. Воздух был тихий, необыкновенно ароматный. Пахло листьями и осенью, и Бронников услышал, как Римма прерывисто дышит, словно пытается скрыть слезы.
Ее что, растрогал и довел до слез этот щемящий аромат? Конечно, приятно пахнет, да и Нант вообще потрясающий город, это с первого взгляда ощущается, но чтобы вот так, сразу ударяться в слезы?!
«Черт, да что случилось?» – в первый раз задумался он, и тень каких-то смутных опасений внезапно коснулась души. А что, если она каким-то образом узнала?..
Да ну, глупости. Не могла она узнать. Узнать можно, если только послать запрос, а чтобы его послать, надо опять же узнать. Замкнутый круг. Беспокоиться не о чем.
Они разместились в номере с видом на Луару (разумеется, никто не заглядывал в их паспорта на предмет проверки брачных печатей, однако Римма оставалась по-прежнему напряженной), наскоро поужинали в маленьком ресторанчике отеля и снова подошли к стойке портье. Блондинка с жестким, кукольным личиком, какие часто встречаются у француженок, смотрела так радостно, словно только их и ждала. Бронников с улыбкой взял зеленую мятную конфетку из вазы на стойке, а Римма начала разговор. Кое-что Бронников схватывал с пятого на десятое (он понимал по-французски гораздо лучше, чем говорил), кое-что Римма переводила на ходу, так что он постоянно был в курсе разговора и то и дело встревал в него. Разговор, впрочем, оказался короче, чем хотелось Бронникову, и носил слишком общий характер.
Для начала блондинка очень удивилась, что печальное происшествие, случившееся в «Нов-отеле» (исчезновение во время фестиваля фантастики русского гостя и его семьи), стало кому-то известно за рубежом. Разумеется, работники отеля получили строжайшее распоряжение не болтать об этом прискорбном случае. Да, конечно, в газетах была информация, эти папарацци все на свете раскопают, но чтобы об этом знали в России…
Ах, мсье – друг исчезнувшего господина? Мадам и мсье работали вместе с ним? Тогда понятно. И все-таки Жаклин (у девушки на пиджаке была картонка с этим именем) не может, не имеет права вдаваться в подробности. Да, конечно, всех поразила эта история. Сначала ушел господин – у него такая странная фамилия, Жаклин ее никак не могла запомнить… ах да, Резвун! – ушел и не вернулся ночевать.
Наутро его испуганная дочь обратилась к администрации отеля и в полицию. День прошел в тревоге, а утром горничная обнаружила, что дочь и внук пропавшего тоже исчезли. В номере остались все их вещи, создавалось такое впечатление, будто они просто вышли в чем были – и пропали бесследно. Администрация вновь обратилась в полицию, и вновь никого не обнаружили. Все трое русских словно бы растворились в воздухе, бросив все свое имущество и многочисленные покупки, которые успела совершить в Нанте молодая дама! В «Нов-отель» приезжал русский консул, вообще была большая суматоха, половина которой, впрочем, прошла мимо внимания Жаклин, ибо она уехала в отпуск. Однако еще до ее отъезда был очень острый момент, который заставил всех довольно сильно понервничать…
– Какой? – насторожился Бронников.
О, это была просто неприятная ошибка. Ложная тревога. В одном из сточных отверстий на набережной Луары нашли труп мужчины. При нем не было документов, лицо изуродовано несколькими выстрелами. У полиции возникло подозрение, что это мсье Резвун…
– Господи боже! – потрясенно воскликнула Римма, а Бронников…
Бронников промолчал. Покрепче оперся ладонями о стойку портье. Покачал головой.
– О да, мсье совершенно прав, – воскликнула Жаклин, подметившая его движение. – Это оказался какой-то совершенно посторонний человек. Он несколько ниже ростом и плотнее сложением, чем пропавший господин русский, у него более темные волосы, а прическа очень вульгарная: челка на лоб, затылок высоко подбрит… Его фотографии показывали всем работникам нашего отеля, но никто его никогда и близко не видел.
Конечно, с абсолютной точностью Жаклин утверждать не может, но ей кажется, что этот человек так и остался неопознанным.
– Спасибо. Мерси боку! – расшаркался Бронников, вызвав милую улыбку на лице Жаклин. – Данке шен. Сэнкью вери мач. Шукрат и все такое. Скажи ей спокойной ночи, Римма. И пошли спать.
– Бон нюи, мадемуазель.
– Бон нюи, мадам, мсье…
В номере Римма сразу ушла в ванную, а Бронников пошарил в столе и нашел то, что искал: план города, предназначенный для туристов. На одной стороне была большая карта, на другой – список основных магазинов, ресторанов, кафе, баров, музеев, галерей, отелей.
Шрифт был ужасно мелкий, Бронников ничего не мог толком разобрать, вдобавок у него всегда от волнения резко садилось зрение. Пришлось искать очки. И лампы, как назло, были все интимно-приглушенные. Наконец глаза начали привыкать и к свету, и к шрифту.
Бронников медленно повел пальцам по строчкам: так, «Аббат Жюр», «Бурже», «Шато», «Ке – де-Люар», «Гран Монарх», «Анри»…
Отель «Анри», вот что ему нужно! 31, Рю-де-Ришбор, телефон 02-40-74-08-32.
Прислушавшись к шуму воды в ванной, Бронников снял трубку, набрал единичку, дающую возможность выхода на городскую телефонную линию, затем номер.
– Бон нюи! – послышался сонный женский голос, и только тут Бронников догадался глянуть на часы. Черт, уже почти одиннадцать! Н-да, как это время умудрилось так быстро пролететь? В тихом, буржуазном, добропорядочном Нанте ложатся рано. Насколько он помнил по прошлому приезду, в девять на улицах уже совсем пусто.
Положить разве трубку? И все же он решил попытать счастья.
– Спик инглиш? – спросил он, с надеждой ожидая ответа.
С пятого на десятое, с трудом подбирая слова, женщина на том конце провода ответила, что говорит она по-английски «комси-комса», то есть так себе, но хозяин отеля говорит хорошо, жаль только, что его сейчас нет, будет только туморроу, завтра, андестенд, мсье?
– Андестенд, – со вздохом отозвался Бронников и положил трубку как раз в то мгновение, когда Римма вышла из ванной.
Пока он брился и умывался, она уже уснула, а может быть, сделала вид, что спит. Бронников слушал ее затаенное дыхание и вдруг, неизвестно почему, ощутил желание – не просто заняться с ней любовью, это как раз было понятно, а как бы закрепить свои права на нее. Нет, ну правда – сколько можно вести себя, будто они вдруг стали чужими?! Нехорошие дни… да шут с ними, настоящего мужика такой ерундой не запугаешь, а женщинам, говорят, в такие дни еще слаще.
Начал целовать. Губы ее ответили вяло, сонно, потом повлажнели, сделались упругими. Пробежали по его губам россыпью мелких поцелуев, нежного, чуть слышного шепотка: «Радость моя… о моя радость!»
Никогда не слышал у нее такого глубокого, почти надрывного шепота. Разволновался до головокружения. Едва сдерживая нетерпение, начал гладить ее груди, соски, зная, что против этого Римма устоять не сможет. Она и не смогла – тихо застонала, начала нетерпеливо извиваться, все теснее вжимаясь в его бедра. И уже раскрылась было с отчаянной готовностью, но Бронников вдруг захотел другого. Лег на спину, осторожными движениями начал подталкивать ее вниз.
Ого, какими каменными, неуступчивыми сделались вдруг ее плечи! Странно, раньше ей эти ласки нравились даже больше, чем ему. А сейчас она напряглась, начала упираться, пыталась вырваться.
Но уж нет, теперь Григорий просто не мог ее отпустить. Ладно, пусть будет, как хочет она. Растолкал коленями ее ноги, вторгся в нежную глубину, ощутив, как всегда, в первую минуту такое острое блаженство в этой жаркой тесноте, что даже испугался: вот сейчас кончит, прямо сейчас! С трудом успокоил себя, начал двигаться медленно, но вскоре вновь потерял терпение. Удивительно, необыкновенно возбуждало его скрытое сопротивление, которое он ощущал в Римме. Чудилось, она совсем остыла, только и ждет, чтобы он побыстрее оставил ее в покое.
Ну он ведь спал с ней не в первый раз. Знал, что она любит больше всего! С трудом сдерживая себя, встал на колени меж ее ног, начал гладить кончиками пальцев живот, спускаясь все ниже, и сам при этом медленно, ритмично качался взад-вперед.
Так, совсем другое дело. Ну он же не в поле обсевок, знает, как довести женщину до логического завершения!
За окном горел фонарь: блики света падали на запрокинутое лицо Риммы; напрягшиеся груди выступали из тени, темнели набухшие соски. Слабо застонала, забила кулаками по подушке, подняла бедра. Бронников задвигался быстрее. Римма вскрикнула раз, другой. Настигло, настигло ее! Бронников смотрел с каким-то особенным, болезненным любопытством. Вдруг, совершенно внезапно, промелькнуло в памяти воспоминание о какой-то газетной заметочке, мол, женщины ощущают это в восемь раз острее, чем мужчины. Да уж, сейчас – определенно!
Римма что-то выдохнула, какое-то слово. Бронников не разобрал, но послышалось: «Никогда! Ни-ког-да…»
Почему? Что – никогда? Или он ослышался, она что-то другое сказала?
Но ему уже стало не до размышлений. Смотреть, как она кончает в его руках, – это невыносимо. Теперь следовало и о себе позаботиться. Двинулся в путь медленно, но скоро сбился на торопливый бег, а к финишу примчался задыхаясь, резкими, стремительными скачками.
Распростерся плашмя, с трудом утихомиривая дыхание, слепо, бездумно шаря ртом по щеке неподвижной Риммы. Щека отчего-то показалась соленой.
Пот? Слезы? Да ну, с чего бы ей плакать? Хотя… может быть, от счастья? А почему бы и нет?
