Глава 13
Михайловы жили неподалеку от аэропорта, в старой кирпичной пятиэтажке, на четвертом этаже.
Шубин вышел из машины и прислушался. Он стоял во дворе, заросшем старыми гигантскими тополями и густыми кустами акации. «Удивительно тихое место», – подумал Шубин, который представлял себе район аэропорта как самое шумное место во всем городе. Но самолеты, как бы им ни было положено, почему-то не гудели. И дело, наверное, было не в нелетной погоде, не в том, что над головой собирались тучи, грозя разразиться дождем, а в том, что отменили почти все рейсы – цены на авиабилеты стали недоступны простому смертному, и аэропорт теперь находился в состоянии глубокого анабиоза.
Игорь поднялся и позвонил. Тишина. А ведь они должны быть дома, они так спешили покинуть дачу, у них уже были собраны все вещи, когда на участок Ларчиковой нагрянула милиция. В таком случае где же они?
Шубин звонил еще минут пять, пока не понял, что квартира пуста.
Он позвонил Крымову, который как раз выходил от Пермитина. Они договорились встретиться у аэропорта, и Крымов подъехал к назначенному месту.
– Как тихо, – это было первое, что он сказал, выйдя из машины. – Ну что, может, подберем ключики?
Он имел в виду, что было бы неплохо вскрыть квартиру Михайловых, чтобы убедиться в том, что с ними ничего не случилось.
– Знаешь, мне кажется, что они что-то видели. В их показаниях столько несуразности и раздражения… У этой дамочки глазки такие хитрющие и все бегают, бегают… А муженьку явно было стыдно за нее. Но это мое субъективное мнение, – продолжил Крымов.
Они вышли из машин и теперь стояли на смотровой площадке перед центральным входом в здание аэровокзала и с наслаждением курили, любуясь раскинувшимся под ногами тонущим в сизой клубящейся мгле городом.
– Мусорная яма, – вдруг сказал Шубин. – Это только внешне кажется, что городской пейзаж… зеленые аллеи, белоснежные дома… А на самом деле город кишит тварями, от которых кровь стынет в жилах… У меня перед глазами до сих пор эта несчастная учительница. Жила она себе и жила, покупала у соседей редиску и никого не трогала. Нет, надо было ее убить, такую жизнелюбивую, молодую и красивую… Кому она встала поперек дороги? Может, знала что? Как же мало чистоты вокруг, везде одна грязь… Мусорная яма, а не город…
– Слушай, Шубин, откуда в тебе столько сентиментальности? Ты прямо как Земцова… А насчет мусора, это хорошо, что ты мне напомнил. Только не смейся надо мной, пожалуйста. Просто Корнилов рассказал мне одну историю про Голубеву, которая не успела выбросить мусор, а там находились две записки, написанные Льдовым… Вот я и подумал: а что, если и у Пермитина в мусорном ведре лежит что-нибудь важное?..
Крымов вздохнул, достал из кармана джинсовой куртки пакет с мусором и, присев на корточки, вытряхнул содержимое прямо на бетонные плитки смотровой площадки.
– Убирать тебе, предупреждаю, я уже и так нахожусь в предтошнотном состоянии…
Шубин, сорвав веточку с дерева, росшего в двух метрах от площадки, принялся ворошить ею добычу Крымова. Апельсиновые корки, шкурка от колбасы, грязный ватный тампон, три разноцветных использованных презерватива, крышка от баночки с майонезом, несколько куриных косточек, свитые в золотистое кольцо длинные женские волосы и клочки исписанной бумаги.
– Записка или письмо. – Крымов, забыв о брезгливости, начал складывать, как мозаику, обрывки записки. – Шубин, я, конечно, еще ни в чем не уверен, но должно же нам повезти хотя бы на этот раз, а? Мы уже столько времени торчим на одном месте, следствие по обоим делам не продвинулось ни на шаг… Игорь, чего ты молчишь, читай вслух, а я послушаю…
Он не скрывал своей радости. Это было коротенькое письмо, адресованное Пермитину.
«Миша! Я так верила тебе, а ты, оказывается, такая же скотина, как все остальные мужики, а возможно, и хуже. Мало того что ты водишь к себе домой малолеток, ты привозишь их ко мне на дачу, и это после того, как я согласилась выйти за тебя замуж. Когда ты будешь читать эти строчки, меня в городе уже не будет. Я не хочу, чтобы мое имя трепали в газетах или чтобы меня таскали по судам в качестве свидетельницы. Ты за все ответишь, и ты знаешь, ЧТО и КОГО я имею в виду. Доллары, которые ты прятал в фотоальбоме, я забрала, тебе они все равно уже не понадобятся. А что касается остальных денег, то ты сам знаешь, кому их задолжал. Жаль, что я не увижу…»
– Я уверен, что это Ларчикова… Какая жалость, что нет окончания письма. – Крымов чуть ли не с умилением смотрел на подмокшие и дурно пахнувшие клочки бумаги, словно это было адресованное ему любовное послание. – Шубин, что ты все молчишь? Скажи, что я гений.
– Безусловно, ты – гений. И похоже, что это письмо действительно написала Ларчикова. В любом случае надо будет отправить его на экспертизу – пусть прояснят с почерком.
– Слушай, Игорек, у меня в багажнике бутылка с водой, полей мне на руки…
Пока Крымов мыл руки, Шубин рассуждал, где бы могли сейчас быть Михайловы.
– Да где угодно, странный ты человек. Они – пенсионеры, а стало быть, свободный народ.
– А если они свободный народ, то почему же тогда так рвались с дачи? Собрались, можно сказать, на ночь глядя в город. И это при том, что они живут на даче почти постоянно.
– У них дела могут быть в городе, это во-первых, а во-вторых, тебе разве не приходило в голову, что они просто испугались? Элементарно ИСПУГАЛИСЬ?! Кому понравится находиться по соседству с трупом?
– Но его же увезли…
– Ну и что… Игорь, мы попусту тратим время. Михайловых сейчас нет, значит, они появятся дома к вечеру. Я понимаю, на что ты намекаешь: свидетели… Посмотрим, что они скажут нам сегодня, а вдруг признаются, что видели убийцу? Слушай, Игорек, у меня к тебе вопрос на наблюдательность. Помнишь, я тебе показывал фотографии Ларчиковой, сделанные Льдовым и Кравцовым?
– Помню.
– Ты ничего особенного не заметил?
– Нет.
– А ты посмотри еще раз… – Крымов сел в машину и достал из бардачка папку с докуметами, среди которых лежала и пачка фотографий, отданных ему Ларчиковой. – Ну что?
– Ты имеешь в виду задний план?.. Что какие-то снимки, вот эти, к примеру, сделаны в кабинете литературы – я вижу толстовскую бороду, – а эти как будто бы в другом месте? Но это, может быть, все тот же кабинет литературы… Или нет, стой… – Шубин закрыл глаза. Он долго сидел, мучительно вспоминая, где же он мог видеть этот натюрморт с ромашками, пока не хлопнул себя по лбу. – Крымов! Я вспомнил! Сейчас и ты вспомнишь… Сосредоточься! Итак. Дача Ларчиковой. Забор – сетка «рабица», она отгораживает дачу Ларчиковой от дачи Михайловых. В саду Михайловых, у самых ворот, стоит машина…
– …старенькие голубые «Жигули»… Вот черт! Ну конечно, этот натюрморт я видел за окном машины на заднем сиденье…
– Машина вообще была набита битком, и вокруг нее стояли какие-то пакеты, сумки… Спрашивается, куда это они собрались и что увозят, если лето только начинается? Ну, укроп-петрушка, это еще ясно, а что было в остальных сумках?
– Я чувствовал, что здесь что-то не так, поехали…
Они, следуя друг за другом, въехали во двор дома, где жили Михайловы.
На лестничной клетке Крымов встал таким образом, чтобы никто из соседей ничего не увидел через глазки в своих дверях, в то время как Шубин возился с замком.
– Жаль, нет Земцовой, она обожает такие приключения. Ее хлебом не корми – дай вскрыть ночью какую-нибудь нехорошую квартиру и поискать там убийцу…
– Ничего, она еще успеет вскрыть…
Щелкнул замок, дверь поддалась, и Крымов с Шубиным ввалились в чужую квартиру. Запах старости соседствовал здесь с запахом пыли и камфары – довольно характерный букет для такого тесного и скромного жилья пожилых людей.
– Они здесь не были… – сказал Крымов, обойдя все комнаты, заглянув на кухню и особенно тщательно осмотрев холодильник. – Их здесь не было уже давно.
– А где же они?
– Да мало ли… Может, к детям заехали, к родным… Пошли отсюда. Ты сможешь аккуратно запереть дверь?
Оказавшись на улице, Крымов тотчас достал телефон и набрал номер Корнилова.
– Виктор Львович, это Крымов. Надо срочно найти Михайловых. Дома их нет.
– Это все? – спросил Корнилов недовольным тоном.
– Все, а что за тон? Мы в чем-то провинились?
– Да не в этом дело… Просто пропала еще одна ученица из девятого «Б» – Ольга Драницына. Ушла вчера из дома, и больше ее никто не видел. Мать пьет уже второй день и не может говорить – ревет. В школе паника, директриса мне звонила уже несколько раз… Что за напасть? Ты встретился с Земцовой?
– Нет, а что, она уже приехала?
– Приехала, я сам их видел…
– Кого это ИХ?
– Ее и Харыбина.
– Ты нарочно говоришь мне об этом?… Я прямо-таки вижу твою довольную физиономию: добился, чего хотел? Познакомил, сосватал? – Крымов разозлился не на шутку. За какие-нибудь пару минут он просто позеленел от злости.
– Да вы оба – что ты, что Шубин – совсем измучили девчонку, а ей нужен нормальный, понятно, НОРМАЛЬНЫЙ мужик! Вы же только использовали ее… не хочу даже говорить. Короче, сдается мне, что у них все хорошо…
– Ну и скотина же ты, Корнилов… – Крымов в сердцах швырнул трубку на землю.
– Ты чего, Жень?.. – Шубин поднял трубку. Из обрывков разговора он догадался, что речь идет о Юле и Харыбине.
Телефон, как ни странно, не разбился. Шубин, заметно волнуясь, набрал номер Земцовой и вздрогнул, когда услышал ее нежный голосок:
– Я слушаю, кто это?
– А ты не догадываешься?
– Игорек! Привет, как же я рада тебя слышать. Как вы здесь? Все нормально?
– Я сейчас приеду в агентство. Если сможешь – подъезжай.
– Договорились.
– А ты-то как съездила?
– Нормально… – тихо ответила она. – Ну что, до встречи?..
– До встречи.
Игорь повернулся к Крымову, курящему в двух шагах от него. Во дворе было по-прежнему тихо, шелестела листва, где-то за домом проносились машины, и только не слышно было гула самолетов.
– Знаешь что, Шубин, я смертельно соскучился по ней… – вдруг проронил Крымов. – Я словно играл сразу в несколько игр, заигрался, закружился, устал, и теперь мне снова хочется вернуть то время, когда мы с ней были вместе. Нам было так хорошо вдвоем…
– Крымов, прекрати… У тебя же есть Щукина! – возмутился Шубин. – Как только у женщины, с которой ты был и которой не дорожил, появляется другой мужчина, так ты сразу начинаешь горевать о ней… Сколько можно? Она же тебя любит!
– Кто? Земцова?
– Надя. Ты же еще вчера был счастлив, разве я не прав? А стоило Юле познакомиться – заметь, всего лишь познакомиться с Харыбиным, который, по словам Корнилова, неравнодушен к ней, – как ты сразу же воспылал к ней страстью! Не дури и не мешай ей!
– Игорек, успокойся. Ты думаешь, я не понимаю, какую цель преследуешь ты? Да ты сам весь побледнел, когда услышал наш разговор с Корниловым… Ты бережешь ее для себя?
– Я был бы счастлив, если бы у меня оставалась хоть какая-нибудь надежда, но Юля никогда не любила меня и мучилась оттого, что не может заставить себя полюбить.
– А кого же она тогда любила? Меня? Нет, Игорек, ничего подобного. Женщина, которая влюблена, никогда бы не стала себя вести так, как Юля. Женщина, она и есть женщина, и должна во всем подчиняться мужчине. Она должна быть ослеплена любовью, а разве можно было это сказать о Земцовой? Она играла. Точно так же, как я. Мы с ней похожи в этом. В нелюбви, в пристрастии к подобным проявлениям чувств, причем ненатуральных чувств. Скажу даже проще – я нравился ей лишь как мужчина…
От внезапного и сильного удара Шубина Крымов отлетел к машине и упал спиной на капот. Из носа его хлынула кровь…
* * *
– Ну как, нравится? – Миллерша отошла в сторону и, склонив маленькую кудрявую головку набок, внимательно осмотрела с головы до ног утопающую в бело-розовых кружевах Надю. – Как ты и хотела, моя дорогая: грудь вся видна, даже соски. Уверена, что твой жених оценит и мое платье, и твою грудь.
– Да уж, платье прозрачное, слов нет… То-то удивятся все его друзья и в особенности прокуратура, когда увидят меня в этом наряде… А может, еще и трусики снять? – и Надя, подчиняясь вселившемуся в нее дьяволенку, который терзал ее вот уже несколько дней, не давая покоя и внося в душу все новые и новые сомнения относительно верности ее возлюбленного Крымова, легко приподняв подол воздушного свадебного наряда, сняла с себя оставшееся белье. – А если так? Хорошо?
– А так – это уже диагноз. Тебя не поймут, даже Крымов. Это после свадьбы можешь все снять, а на церемонии будь паинькой, они это любят…
– Алла Францевна, а почему вы сами не замужем?
– Должно быть, потому, что все красивые мужчины, вроде твоего Крымова, уже заняты, а жить с кем попало не хочется. Я нашла хорошую замену мужчине…
– ?..
– Да нет, это не то, что ты думаешь. Мне в физиологическом плане всегда было как-то спокойно, я, очевидно, из тех женщин, которые считаются НЕРАЗБУЖЕННЫМИ. Просто я нашла свое дело, и это просто чудесно, что оно совпало с источником дохода. Когда у человека есть деньги, он вполне может считать себя счастливым. И никогда не верь обратному. Когда человек говорит, что деньги – это не самое важное в жизни, это блеф. Деньги – это свобода. Причем во всем. Ты думаешь, почему я так хорошо сохранилась в свои почти шестьдесят лет?
– Сколько? – Надя выскользнула из платья и, оставшись нагишом, осторожно разложила его на софе, на которой проспала всю ночь. – Вы что?..
– А ничего! Мне пятьдесят восемь лет, дорогая Надечка. А теперь подойди ко мне поближе и попробуй отыщи на моем лице морщинки? Где они? То-то и оно, что их практически нет. Потому что я исправно плачу своей косметичке, которая через день разглаживает мою кожу с оливковым маслом, делает какие-то совершенно невообразимые маски из белой глины, парит мое лицо с травами и молодит меня, как только умеет… Кроме того, Надечка, я хорошо питаюсь. У меня нет особых диет, но я ем много сливочного масла – специально для кожи, в моем холодильнике не переводятся гранаты и орехи…
– Может, вы еще и зарядкой занимаетесь?
– Нет, я не люблю заниматься зарядкой, но по утрам я, как девчонка, кручу педали – еду на велосипеде до парка, там наворачиваю кругов пять и обратно…
– Вы шутите?
– Нет. А вот зимой я ничего не делаю, тут уж увольте… Терпеть не могу зиму, холод, снег. Зато зимой я очень много сплю и целыми днями ем яблоки и лимоны.
– И кто же вам придумал такую диету?
– Говорю же – никакой диеты. Просто я чувствую, что мне нужно, вот и все. Ты сегодня ночуешь у меня?
– Да нет, что вы… Я и так явно перестаралась и злоупотребила вашим гостеприимством.
– Ничего подобного. Мне доставило огромное удовольствие принимать тебя. С тобой легко, ты понимаешь меня с полуслова. Я только удивилась, что ты за весь вчерашний вечер ни разу не упомянула имя Юли Земцовой. Вы что, в ссоре?
– Нет, но она раздражает меня тем, что Крымов до сих пор к ней неравнодушен. Я вижу, как он старается изо всех сил, чтобы я не заметила обращенные на нее пылкие взгляды, но у меня же есть глаза…
– Не вздыхай. Любовь – не вечна. Это не сказочное чувство и не кактус, который долгое время может обходиться без воды. Любовь должна питаться. Причем регулярно.
– Яблоками и лимонами? – Улыбка Нади получилась грустной.
– Прикосновениями. – Миллерша, сощурив глаза, задумчиво посмотрела на Надю. – А сейчас, насколько я поняла, Крымова питают твои прикосновения, твои чувства, твое безумие…
– Я не безумна, и он знает об этом. Я реалистична и трезва, как никогда…
– Это тебе только кажется. Хочешь совет?
– Хочу.
– Ты не должна оставлять его на ночь одного. Он должен спать только с тобой, понимаешь? Это железное правило для супругов. Что бы ни случилось, как бы вы ни поссорились, какие бы обстоятельства ни пытались разлучить вас даже на одну ночь, знай – вы все равно должны спать в одной постели и под одним одеялом или простыней. У вас идет обмен биополей, вы должны питать друг друга…
– Вас так приятно слушать…
Надя уже оделась, но уходить почему-то не хотелось. Здесь, в большой и уютной квартире Миллерши, можно было хотя бы на время забыть о своих сомнениях и окунуться в теплое море надежд. Редкая женщина, а тем более одинокая, наделена способностью прибавить счастья и без того уже счастливой женщине, тем более невесте одного из самых красивых мужчин города. Другая портниха, помогая примерять своей клиентке свадебное платье, постаралась бы из ложной солидарности сделать все наоборот, например, опорочить в ее глазах жениха, назвав все имеющиеся у него отрицательные и бросающиеся в глаза качества СВОИМИ ИМЕНАМИ. Тем более что уж кому-кому, а Миллерше хорошо известно, кто такой Крымов, и о всех его похождениях она знает из ПЕРВЫХ УСТ. Но ведь молчит, не настраивает Надю против него, не изводит рассказами о его многочисленных любовницах, которым Алла Францевна своими пухлыми, исколотыми булавками пальчиками шила в свое время наряды, предназначенные для того, чтобы их впоследствии снимал он, все тот же неисправимый Крымов…
Надя поцеловала Миллершу за платье, за понимание, за тепло и, оказавшись на улице, вдруг всем своим существом ощутила холод реальности – съежилась от ветра и мелкого секущего дождя, как будто даже уменьшилась в размерах. Куда подевался внутренний огонь, который грел ее все эти последние недели необъяснимого счастья и блаженства рядом с Крымовым? Кто успел или кто посмел так нахально и грубо погасить это пламя, забравшись ей в душу и выстудив сердце?
Она посмотрела на часы – полдень. Лева Тришкин должен быть уже на месте и работать теперь уже за ДВОИХ: за себя и за Лешу Чайкина, которого он предал за тридцать сребреников.
И Надя поехала в морг.
Лева встретил ее растерянным выражением лица:
– А Чайкина нет. Как ушел вчера, так больше и не появлялся…
Тришкин, светловолосый и кудрявый, напоминал внешностью ангела-переростка. Было в нем много от мальчика и от женщины одновременно. Округлости его тела вызывали недоумение, а большие светлые глаза и полные губы довершали портрет гермафродита. Никто не знал, кого любит этот пухлячок Тришкин – мужчин или женщин. Все знали лишь о его пристрастии к коньяку и деньгам. Он никогда не был женат, детей на стороне тоже не имелось, а потому Наде Щукиной, которая приехала к Леве с вполне определенной целью, было довольно трудно сориентироваться в общении с ним, чтобы нащупать его самые чувствительные места.
– А я, Левушка, пришла по твою душу.
Она стояла и смотрела, как Тришкин машинально стягивает со своих рук окровавленные резиновые перчатки, швыряет их на пол, как нервно чешет пальцами правой руки ладонь левой.
– Тебя интересует какой-то определенный труп? Ты по работе?
– Да нет, Лева, мне нужно тебе кое в чем признаться, но без спиртного я не могу… Духу не хватает…
– Надя, что случилось? Почему ты такая бледная? – Тришкин пятился к столу, наступая на перчатки, которые мокро чавкнули под его подошвами. – Что-нибудь с Чайкиным?
Какое странное было у него лицо, когда он произносил эти слова, в них одновременно чувствовалась и забота о гостье, и страх перед чем-то неизвестным. Такое лицо бывает у человека, который хочет что-то украсть, сделав при этом вид, что берет свое.
– С Чайкиным? Да брось ты, Лева, что с ним может случиться? Он живуч, и все ему нипочем. Мой уход не произвел на него ровно никакого впечатления. Так у тебя есть что выпить или ты очень занят?
– Как интересно ты ставишь вопросы, – начал приходить в себя Тришкин, – так ты хочешь выпить и признаться мне в чем-то? Скажи, а это связано как-то со мной лично? Или с… Чайкиным?
– Говорю же – Чайкин здесь ни при чем. Понимаешь, у меня сегодня не лучший день, и мне кажется, что мы могли бы понять друг друга… Ты на машине?
Она нарочно это спросила – «Фольксваген» Тришкина стоял возле крыльца морга.
– Ну да, а в чем, собственно, дело?
– Если у тебя сейчас много работы, то я, конечно, не стану тебе мешать и уйду. Но если ты все же выкроишь для меня…
И Тришкин, до которого наконец-то стало доходить, что Щукина пришла действительно к нему, и ни к кому иному, пришла просто как к мужчине и, быть может, даже собиралась ему признаться в своих чувствах, растрогался, расслабился и опустился на круглый металлический белый стул, какие можно встретить только в старых моргах или женских консультациях.
– Надя, – он перебил ее, чувствуя прилив желания уже от одного вида стоящей перед ним Щукиной (она находилась совсем близко от него и источала совершенно дивный аромат, ее пышные волосы почти касались его лица, а сладкое дыхание опаляло его губы), – я все понял. Работы у меня – никакой, то есть может подождать. Все мои клиенты молчаливы до отвращения. Сама знаешь – с ними не поговоришь. Я готов предоставить тебе и свою машину, и себя в придачу. Ты хочешь немного отдохнуть? Хочешь, чтобы я составил тебе компанию? У тебя неприятности?
Он хотел бы поверить, что Надя пришла к нему по причине глубоко интимного свойства, но вчерашний конфликт с Чайкиным не давал ему возможности до конца отдаться этой иллюзии, и в глубине души он ожидал какого-то подвоха. Надя, которая прекрасно понимала это, решила расставить все точки над «i», придав своему визиту – для большей правдивости – совсем уж неожиданный оттенок.
– У меня сложности с Крымовым.
– Неужели он изменил и тебе, этот котище проклятый?
Надя опустила голову. Она и сама не поняла, откуда взялись эти слезы, которые покатились по ее щекам и закапали на грудь. Должно быть, они накопились еще ночью или ранним утром, когда она вспоминала Крымова и его взгляды, обращенные в сторону Земцовой. Зато как пригодились они сейчас! (Ей не хотелось думать о том, что слова, которые она только что произнесла вслух, и на самом деле могут оказаться правдой.)
Тришкин яростно мыл руки над раковиной, розовая мыльная пена клочками разлеталась в разные стороны.
– Вот сукин сын!.. – Он подставил ковшиком ладони, наполнил их водой и с хрюканьем и кряхтеньем принялся умываться, перемежая водяные звуки отборными матерными словами в адрес Крымова. Затем вытерся серым грязноватым полотенцем, висевшим на ржавом крюке слева от мутного зеркала, укрепленного над умывальником, и, как солдат, по стойке «смирно», предстал перед выжидавшей удобного случая, чтобы высказаться, Наде.
– Ты хочешь сказать, что выбрала МЕНЯ, чтобы отомстить Крымову? – догадался он. – Ты думаешь, я не знаю женщин? Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Со мной вообще всегда надо говорить ОТКРЫТЫМ ТЕКСТОМ: мол, Левочка, так и так, мне изменил жених, мне необходимо отплатить ему тем же, не мог бы ты мне в этом помочь… Какие проблемы? Тем более что ты такая хорошенькая и тебе так идет эта красненькая кофточка и эта юбка… Ты в чулках?
И Тришкин, с которым Надя была едва знакома, почувствовав, что сейчас ему перепадет нечто, о чем он даже и не мечтал, и возбуждаясь от собственных фантазий, полез ей под юбку…
– Не здесь… Я не могу в морге…
– Все. Понял. Поехали. Представь, я как чувствовал – с самого утра полный бак залил… Поехали скорее, а то я больше не могу…
Надя позволила себя поцеловать, и они, внешне похожие на одержимых желанием любовников, молча и очень быстро покинули морг, заперли его, оставив в большом зале на столе вскрытое тело неизвестного Наде покойника (Тришкин цинично помахал ему рукой, а в дверях даже послал ему воздушный поцелуй!), сели в машину и на огромной скорости помчались в сторону Лысой горы, где проходила основная магистраль, соединяющая город с дачными поселками.
Дождь все усиливался, но Тришкин не обращал на это никакого внимания. Вытянув вперед голову и близоруко щурясь, отчего лицо его казалось застывшей гротескной маской, он молча крутил руль и что-то напевал себе под нос.
– Надечка, кто бы мог подумать? А тебе Чайкин ничего не говорил вчера?
– О чем? – Надя сидела по правую сторону от Левы и с тоской смотрела на стекающую по стеклу дождевую воду: «дворники» едва справлялись с ней. – Я его вообще вчера не видела… Ты хочешь меня спросить, почему я предпочла ему тебя?
– Хотя бы и так… – уклончиво ответил он. – А он тебе раньше ничего не говорил о том, что ты мне ужасно нравишься?
– Нет, если честно, он тебя недолюбливает, разве ты не знаешь? – Надя старалась держаться естественно, чтобы, не дай бог, не спугнуть уже успевшего разгорячиться Леву. Он попросил ее положить ему руку на бедра, и Надя, превозмогая отвращение, исполнила его просьбу.
С серой, залитой дождем трассы они свернули в небольшой хвойный лесок.
– Ты не застрянешь? – спросила Надя, с трудом борясь с тошнотой при мысли о том, чего ждет от нее Тришкин, и представляя себе его без одежды… Эти жирные складки на пояснице, полуженские бедра, рыхлую грудь…
– Нет, у меня шипы еще с зимы остались…
– А разве у тебя зимой была машина?
– На машине были шипы, – усмехнулся он. – Вон сейчас встанем туда, там тихо, кругом сосны, и НИКОГО… Фантастика! А как это эротично – заниматься этим в лесу, при дожде и в такой благостной тишине… Раздевайся, Надечка, а то я уже не могу…
– Сначала ты, а я кое-что достану… – И Надя сделала вид, что полезла в сумочку за презервативом.
Нащупав там газовый пистолет, она некоторое время наблюдала за тем, как Тришкин раздевается, сопровождая этот недолгий и неэстетичный процесс непристойными, но вполне соответствующими моменту словами, пока ее потенциальный любовник не остался совершенно голым.
– Ну как, я тебе нравлюсь? – спросил он, демонстрируя ей свой возбужденный орган. – Чего ты ждешь? Теперь твоя очередь… Ты меня уже измуч…
Пыхнув ему прямо в лицо едким газом, Надя тут же выскочила из машины сама. Вдыхая грудью влажный лесной воздух, она смотрела сквозь стекло на находящегося в беспамятстве отвратительного в своей наготе Тришкина и думала о том, что лучше все-таки быть портнихой, чем заниматься таким грязным делом, как расследование убийств, и иметь отношение к подобной порнографии…
Выждав определенное время, она снова открыла машину, взяла свою сумочку и достала из нее моток веревки. Затем выволокла тяжеленного Тришкина из машины и уложила его прямо на землю, на сосновые мокрые иголки, после чего крепко связала ему руки и ноги. Глядя, что стало с его органом (вполне, кстати, мужским), она усмехнулась, но затем, решив, что ее улучшающееся с каждой минутой настроение может быть связано с дремлющим в ее душе садизмом, прикрыла Тришкина его же одеждой и принялась приводить в чувство. На это ушло довольно много времени. Когда он пришел в сознание и увидел себя лежащим под дождем на голой земле, да к тому же и связанным, он мгновенно все понял и оценил. Возможно, что, если бы не сильнейшая головная боль и тошнота, он мог бы еще попытаться освободиться или хотя бы оскорбить сидящую в машине Щукину, спокойно курящую его же дорогие сигареты, но Тришкин понял, что проиграл и находится в ее власти. Ему не оставалось ничего другого, как любыми способами сохранить себе жизнь и, по возможности, машину. Ведь он, как никто другой, знал, что жизнь Чайкина вчера висела на волоске, и косвенно в этом виноват он, Тришкин…. И какой же он все-таки дурак и сластолюбец, если, вместо того чтобы выставить Щукину вон из морга, позволил ей соблазнить себя и привезти в такое глухое место, где теперь этой стерве ничего не будет стоить выпытать у него все, что угодно. А вопросов у Крымова и его золотых работничков накопилось ох как много…
– Надечка, не надо меня бить или пытать. Я слишком люблю себя и свое тело, чтобы позволить глумиться над собой… Скажи, что тебе нужно, и я все для тебя сделаю. Со мной можно договориться, ты знаешь. И вообще, зачем ты устроила весь этот спектакль? Вам с Чайкиным не дают покоя мои деньги? Зачем вы лезете в чужую жизнь? Каждый живет как может. Я же НИКОГО НЕ УБИВАЛ…
– Ты продаешь трупы… – Она сказала первое, что пришло в голову, потому что еще не представляла себе, каким образом подойти к теме Саши-агента. Ведь основная цель ее визита к Тришкину заключалась в том, чтобы выяснить, кто стоит за смертью этого парня и какое отношение он имеет к квартире Белотеловой. Быть может, его убили за то, что он так дешево продал ей эту злосчастную квартиру. Но перед тем как выяснить это, необходимо было нащупать самое слабое место Тришкина, чтобы, надавив на него, задать главные вопросы.
– О чем ты говоришь? Да я в своей жизни продал всего один труп, он все равно никому не был нужен…
Надя насторожилась. Ей показалось, что Тришкин сейчас скажет то, о чем она ничего не знала. Она решила блефовать.
– Это тебе только так кажется…
– Ничего мне не кажется. Эта девка – вокзальная шлюха, грязная, отвратительная… Ее использовали все, кто только мог. Я ее даже вскрывать не стал, потому что и так было ясно, отчего наступила смерть… У нее же башка была превращена в лепешку. Она пару часов пролежала на вокзальной площади, пока ее не заметили.
Надя слушала его и ничего не понимала. Она надеялась получить информацию об агенте Саше, а вместо этого Тришкин «кололся» на тему какой-то вокзальной шлюхи, которой разбили голову. И все же это было интересно. Могло пригодиться в дальнейшем.
– Я даже зарегистрировать ее не успел, как приехали эти ребята. У меня, кроме этой девки, в холодильнике было еще шесть женских трупов, но этот им понравился больше всего. Пойми, нравственность здесь ни при чем, тем более когда речь идет о таких проститутках, как она… Ты бы видела, в каком состоянии были ее… Уф… Как же у меня болит голова. Ну продал я ее, что дальше? Уверен, будь в ту смену твой Чайкин, он поступил бы так же. Кому не охота получить такую кругленькую сумму, да еще ничего при этом не делая?
– А разве ты не знал, зачем им эта девица? – Надя осторожно подбирала вопросы.
– Нет, клянусь богом, нет!
– А ты подумай хорошенько… Мне ведь ничего не стоит сейчас завести мотор и уехать, бросить тебя в лесу… И тебя не скоро найдут.
– Надя, ты же хорошая девочка. Поверь мне, больше я ничего не знаю…
– А этот рыжий агент?..
– Его возят по разным моргам, и он нигде не зарегистрирован… Не уверен, что эти две истории как-то связаны. Бурмистров не такой человек, чтобы так рисковать. Подумай сама, на карту поставлено будущее его сына!
Надя даже отвернулась, чтобы лежащий на земле Тришкин не смог увидеть растерянность на ее лице: она ничего, ничегошеньки НЕ ПОНИМАЛА. Похоже, со своим блефом она, сама того не желая, зашла слишком далеко. А Тришкин, в свою очередь, явно переоценил крымовское агентство в смысле информированности. Какой еще Бурмистров? Она знала только одного Бурмистрова – начальника областного УВД. Да, у него был сын, красивый парень, вылитый отец… Собственно, почему БЫЛ? Он и сейчас есть. Неужели все эти трупы имеют к нему какое-то отношение?
– На кого работал агент Саша? – Это ее интересовало сейчас больше всего, поскольку от него цепочка преступлений тянулась к Пермитину – бывшему хозяину квартиры Белотеловой, а уже от Пермитина к убитой Ларчиковой и ее погибшим ученикам.
– На Бурмистрова, конечно, а заодно и на того, на чьей квартире нашли труп девушки.
Да уж, много бы она отдала, чтобы узнать, труп какой еще девушки (и сколько вообще может быть трупов!) нашли на чьей-то квартире?
– Интересно, и сколько же сейчас стоит труп?
– Надя, ну зачем тебе все это? Отпусти меня, слышишь? Развяжи! Мне же холодно, черт тебя побери… Я тебе и так много сказал.
– В том-то и дело, что ты мне еще ничего не сказал…
– Ну тогда я тебе скажу. Не суйся лучше в это дело. Эта пьеса разыграна такими тузами, что с ними лучше не шутить… ЭТИ люди не любят, когда их спокойствие зависит от таких правдолюбцев, как ты и тебе подобные в вашем агентстве. ВЫ работаете за деньги. Я работаю за деньги. Каждый работает как может.
– Тришкин, ты же явно пытаешься что-то утаить. Я знаю, что в Чайкина стреляли. Его хотели убить. За что?
– Да все за то же: он сунул нос, куда его не просили. Приехали за трупом этого парня, значит, так надо было. Тем более что покойничку уже все равно. А Леша проявил нездоровый интерес к этому трупу, да и Крымов с Шубиным интересовались, личность установили, домой к нему потащились… А этого НЕ НАДО БЫЛО ДЕЛАТЬ.
– Но почему, если это может привести к убийце?
– Как я понял, там произошло какое-то недоразумение, но Бурмистров-младший был ни при чем. Не было никакого убийства – подставили его. Именно как сына Бурмистрова и подставили. Поэтому здесь все чисто. Купили у меня труп вокзальной шлюхи, подкинули в квартирку, куда заманили Бурмистрова-младшего, а потом вызвали милицию. Вот и вся история. И что дурного в том, что я заработал на ней машину? Развяжи меня, я старый и больной человек, к тому же лично тебе я не сделал ничего плохого…
– Послушай, если все действительно так серьезно, как ты нарисовал, то тебе самому разве не страшно жить дальше, если ОНИ знают, У КОГО ПОКУПАЛИ ТРУП? Ты не боишься, что и с тобой сделают то же самое, что сделали с агентом? И вообще, какую роль он играл?
– А вот этого я уже не знаю, и не уверен, что эти истории как-то связаны, потому что девку я продал пять лет тому назад – все уже быльем поросло… А этого парня, которого вы все называете агентом, убили совсем недавно, с месяц.
– А как же ты определил, что Саша работал на Бурмистрова? Откуда ты, обыкновенный судмедэксперт, можешь знать такие подробности?
– Да потому что за ним приезжали одни и те же люди, напомнили мне про деньги, которые я получил пять лет тому назад, сказали, что если я отдам им труп Саши, то мне заплатят столько же…
– То есть ты хочешь сказать, что ты купил эту машину ПЯТЬ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД?
– Да нет же, я купил ее совсем недавно, но деньги получил действительно пять лет тому назад. Просто я боялся их тратить… Я вообще все это время жил в постоянном страхе. А когда меня сбила машина…
– Лева, побойся бога, машиной тебя сбили совсем по другому делу, ты, кажется, вскрывал Валентину Огинцеву… Тебе и там заплатили… Кажется, я поняла, на какие деньги ты покупаешь себе машины и все остальное… И как только тебя земля держит?
– А тебя как держит? Ты на себя-то посмотри… Возомнила из себя невесть что, собралась замуж за Крымова! Вышла замуж за скромного Чайкина – и жила бы себе спокойно. Нет, подавай ей богатенького Крымова, красавчика, который перетрахал… весь город. Ты с ним уже по второму разу крутишься? Да он использует тебя сейчас как домработницу и шлюху одновременно. Неужели ты, дурочка, веришь, что он действительно женится на тебе? Уж если он не женился на Юле Земцовой, а она, я тебе скажу, баба роскошная, пямо-таки умопомрачительная, просто цену себе не знает… Так вот, если он не взял в жены Земцову, то тебя, уродину-шизофреничку, он к себе и за версту не подпустит! Вспомни хотя бы о своей мнимой беременности и всех причудах, которыми ты изводила бедолагу Чайкина! Разве нормальная женщина способна на такие чудовищные поступки? Другое дело, что тебе до смерти хочется выйти замуж за Крымова, чтобы тем самым НАСОЛИТЬ Земцовой и доказать в первую очередь ей, даже не себе, что Крымов любит НЕ ЕЕ! А он между тем любит именно ее. А ты… Ты всего лишь Надя Щукина – такая же продажная тварь, как все остальные бабы… Я вас ненавижу, ненавижу, хотя иногда и использую вот в таких тихих и безлюдных местах… Я и не удивился, когда увидел тебя в морге. А почему бы и нет, подумал я. Женщина хочет, и мне ничего не стоит захотеть. Первая сигнальная система, по Павлову. А ты умеешь возбудить мужчину, у тебя, видимо, есть опыт…
Щукина кинулась на него и надавала ему несколько пощечин – ладони с силой били по мокрым от дождя упругим щекам… Затем, когда из носа Тришкина хлынула кровь, она, испугавшись, отпрянула от него… А он все продолжал и продолжал оскорблять ее, говорить такие мерзкие вещи, что она не выдержала. Забралась в машину, завела мотор и, уже не обращая внимания на его угрозы (а угрозы были страшные, отчаянные!), выехала из леса, поднялась по скользкому склону на трассу и помчалась в город. Остановившись возле первого таксофона, она позвонила по «02» и сказала, изменив голос, что на шестнадцатом километре Московского шоссе, по правую сторону, в сосняке, лежит мужчина, который нуждается в помощи. Чтобы подстраховаться на случай, если на ее первое заявление никто не обратит внимания, она повторила то же самое еще два раза с разницей в четверть часа. Затем пересекла город, выехала на трассу, ведущую к химическому комбинату, съехала с нее, поставила машину за смородиновые посадки, достала из багажника канистру с бензином и, твердя про себя: «Сам виноват, сам виноват…» – облила машину и подожгла.
Она бежала, не оглядываясь, к шоссе, моля бога об одном – чтобы в момент взрыва поблизости никого не было. Но шел дождь, и дорога, на ее счастье, была пустынна. Она перебежала на другую сторону, спустилась с насыпи вниз, к посадкам, и забилась в густые заросли дикой смородины; замерла в ожидании взрыва. Когда же он прогремел – оглушительный, утробный, как будто идущий изнутри земли, – сердце ее чуть не выскочило из груди. Все было кончено – у Тришкина теперь не скоро появится новая машина. Разве что он продаст кому-нибудь очередной труп, скажем, труп Нади Щукиной…
