Глава четырнадцатая
Было около трех часов дня, когда вернулся Гаевой. Нина к этому времени уже успокоилась и вполне держала себя в руках.
Лицо у Василия Федоровича было серым, а рукой он массировал левую сторону груди.
— Папа, что с тобой?.. — кинулась к нему Нина. — Сердце?
— Да, в последнее время и мотор стал барахлить. — Гаевой говорил с одышкой. — Ничего, выпью валокордин и полежу.
Лекарство не помогло; Василию Федоровичу становилось все хуже, и Нина вызвала скорую. Пока ожидали карету, Гаевой попросил Нину посидеть рядом с ним и, взяв ее за руку, стал медленно, задыхаясь, говорить:
— Знаешь, дочка, это, может, было бы лучше для меня, если бы я от инфаркта умер. Быстрая смерть и без особых мучений. Во всяком случае это легче, чем то, что мне предстоит.
— Папа, ну перестань говорить ерунду! — перебила его Нина. — Тебе еще жить и жить, а ты себя хоронишь. И потом о каком инфаркте может идти речь? У тебя никогда не было особых проблем с сердцем.
— Да, на учете у кардиолога я не состою. Но сердце — это такая тонкая машинка, которая может выйти из строя очень быстро. Очень, очень быстро…
— Ты переживал из-за своей болезни, держал все в себе. Вот сердце и заболело. Ничего, выдюжим… Приедут, сделают укол…
Врач и медсестра возились с больным недолго. Узнав, что это первый приступ такого рода, сделали внутривенный укол и велели выпить успокоительного.
Однако в прихожей врач сообщил Нине вполголоса, что состояние больного тревожит и, если в течение двух часов не наступит улучшение, надо вызывать кардиологическую бригаду.
Нина вернулась в комнату, села возле отца и стала его успокаивать:
— Видишь, папа, ничего страшного. Людей с абсолютно здоровым сердцем сейчас не найдешь, тем более в зрелом возрасте. Закончишь лечение — заставлю вести здоровый образ жизни. Отдыхать, бегать, играть в теннис…
— Боюсь, что я свое уже отыграл, — сказал Гаевой, тяжело переводя дыхание. — Жил так, будто впереди еще много времени, а оказалось… И вам с Катей не успел устроить жизнь как следует…
— Перестань разговаривать, тебе вредно. Лучше постарайся уснуть.
— Нет, дочка, выговориться хочу. Мало ли что может случиться… даже через несколько часов. Я теперь ни в чем не уверен. И ты меня не перебивай, а слушай внимательно. Так вот, Нина. Ты и Катя — вы для меня самые дорогие люди на свете. Женщины, которые были у меня после мамы, не в счет. Даже, если бы я когда-нибудь женился… то лишь затем, чтоб иметь хозяйку в доме. Но в душе остался бы вдовцом. И цель у меня была только одна — устроить тебя и Катю так прочно, чтобы даже после моей смерти вы могли жить хорошо и ни от кого не зависеть. Но, видишь, я ничего не успел для вас сделать…
— Не надо так говорить. Ты всегда делал для нас все, что мог.
— Нина, ты, наверное, хотела бы знать, кем был твой настоящий отец.
— Я знаю: он был геологом и погиб в экспедиции. Несчастный случай.
— Это не совсем так. Да, он погиб в экспедиции, но не из-за несчастного случая. Была драка, поножовщина. Мне пришлось вести это дело. Тогда я и познакомился с твоей мамой. Она очень переживала… возмущалась нелепостью его гибели… Ко мне сразу почувствовала доверие и скоро я все о ней знал. Мама прожила с твоим отцом три года и за это время успела понять, что вряд ли ее семейная жизнь будет счастливой. Твой отец был красивым мужчиной, но очень неуравновешенным, вспыльчивым. И супружеской верностью не отличался. Прости… о мертвых надо говорить или хорошо, или ничего… Зато как гражданин он, в отличие от меня, был безупречен. Не приспосабливался, не комбинировал, не брал и не давал взяток. Ну и так далее. И все-таки твоя мама была счастлива со мной, а не с ним. И я с ней был счастлив. У меня до этого тоже был опыт неудачного брака. Первая жена в свое время сумела превратить мою жизнь в ад. Такой наглости и распущенности, как у нее, я почти не встречал. И при этом она была хитра, до поры до времени притворялась душечкой. В общем, она так отравила существование, что тетя Клава, которая всегда меня опекала, как младшего брата, считала ее своим злейшим врагом. А твоя мама — по контрасту с той змеей — показалась ей чуть ли не ангелом небесным. И вас с Катей тетя Клава очень любила, тем более, что своих детей у нее не было. Вот такое у меня прошлое…
— Я не знала, что ты до мамы был женат. И о своем родном отце ничего не знала… Но разве так важно, какое у вас было прошлое? Главное, что вы с мамой любили друг друга и нас с Катей.
— Я рад, что ты характером пошла в маму. Такая же чуткая, справедливая… Ты все умеешь понять и ко всему отнестись без предубеждения…
— Не всегда, — вздохнула Нина, а про себя подумала: «Ярослав до сих пор не знает, что я способна все понять»…
— И вот что, дочка, — продолжал Гаевой. — Вчера ты слышала разговор с Захаром. Он говорил: чего, дескать, бояться, все равно помирать скоро, а дочерей бы обеспечил. Если бы это было действительно верное дело, я бы никакого риска не побоялся. Ради тебя и Кати, ради вашего будущего. Но это не так. И вы старайтесь держаться подальше от Ильчуков. Тем более, что ничего серьезного Захар и Боря не решают. Подозреваю, что они пешки, исполнители, ими руководит какой-то мозговой центр. Кто именно — не знаю. Наверное, уже и не успею узнать…
— Да черт с ними, с Ильчуками. Нам от них ничего не надо.
— И то верно. Но у меня душа болит, что нет у вас с Катей родственников и друзей, которые могли бы вам помочь. А ваши мужья… Конечно, не таких я вам желал. Но теперь, когда несчастье подперло, я бы хотел с ними помириться, поговорить. Позвони завтра Ярославу, пусть придет. И Катя с Вадимом должны появиться. Вот я и устрою… так сказать, семейный совет.
— Папа, ты разве забыл?.. — Нина чувствовала, что голос ее дрожит и срывается. — Ведь мы с Ярославом… почти развелись. И ты этого хотел.
— Хотел, не отрицаю… Но, знаешь, Нина, две недели назад Ярослав ко мне приходил, пытался узнать, где ты, когда приедешь. Показалось, что он искренне переживает. Он ничего не требовал, ничем не угрожал. Его интересовала только ты. Я и подумал: а ведь этот парень любит Нину по-настоящему. Я поговорил с ним очень сухо, а теперь жалею об этом… Конечно, я не имею права вмешиваться, но, если вы поссорились из-за ерунды…. ну, как это бывает в молодости… так, может, стоит помириться? Уверен, что если бы ты ему только намекнула…
— Советуешь сойтись с Ярославом?.. — Нина даже растерялась от удивления. — Как понимать такую метаморфозу?
— А так и понимать. Не хочется тебя оставлять без защиты. Когда я буду знать, что ты с Ярославом, мне спокойней будет. Ярослав такой парень, на которого можно положиться. У него и мозги на месте, и характер твердый. С ним ты не пропадешь. Хотя, конечно, если он совсем не нравится тебе, а твоя душа к нему не лежит, не стоит себя насиловать…
— Не в этом дело. Ярослав мне… нравится. Но между нами столько преград, столько всякой мути…
— Если дело во мне, не беспокойся. Я готов признать свою вину… даже попросить прощения у Ярослава. Готов помочь ему во всем, в чем еще смогу. И вовсе не из-за компромата…
— Да нет у него никакого компромата! — Нина внезапно разрыдалась, припав лицом к плечу Гаевого. — Не существует этих бумаг, Ярослав все придумал. И сказал мне об этом еще месяц назад. А я от тебя скрывала. Не хотела, чтобы ты ему стал вредить. Вот так.
— Почему же ты плачешь, Нина?
Она не отвечала, но думала про себя: «Почему всегда все так поздно?.. Возможность примирить двух близких людей появляется лишь теперь, когда беда на пороге…»
Она вытерла слезы, попыталась улыбнуться и сказала уже почти веселым голосом:
— Не будем торопить события. Если я действительно нужна Ярославу, он сам сделает первый шаг.
— Да, конечно…
Лицо Гаевого внезапно исказила гримаса боли и он сделал явное усилие, чтобы не застонать.
— Папа, тебе плохо?.. — забеспокоилась Нина. — Вызвать карету? Врач сказал, что, если не станет лучше…
— Нет, погоди пока… Кажется, отлегло.
— Постарайся уснуть.
Нина отошла к окну, посмотрела вдаль. Жаркое августовское солнце еще немилосердно палило, но длиннющие тени от пирамидальных тополей уже пересекали дорогу. Стая ворон с карканьем летела в сторону пустыря. Где-то прозвучала автомобильная сирена. На мгновение Нине показалось, что привычный вид из окна внезапно приобрел тревожную окраску. Впрочем, она понимала: снаружи ничего не изменилось, а тревога была в ней самой…
Зазвонил телефон. Нина оглянулась на Василия Федоровича. Он лежал с закрытыми глазами. Похоже, задремал. Она взяла телефон и вышла из комнаты, чтобы не беспокоить отца.
Звонил Олег Хустовский:
— Нина, ты меня испытываешь? — В его голосе звучало неприкрытое раздражение. — Я, конечно, готов ждать тебя вечность, но мне не нравится, что ты так мало обо мне думаешь.
— Не обижайся. Олег, но я не могу прийти. Отцу плохо.
— Что с ним?
— Сердце. Уже приезжала «скорая помощь». Может быть, еще раз придется вызывать. В общем, мне сейчас нельзя уходить из дому. Не жди.
— Да… Нескладно получилось. Ему действительно так плохо?
— Боюсь, как бы не пришлось везти в больницу.
— Ну, что ж, сочувствую. Тебе сейчас не до меня, понимаю. Может быть завтра?
— Нет, Олег, не стоит. Извини, что так получилось. До свидания.
Нина положила трубку и заглянула к Василию Федоровичу. Он по-прежнему лежал с закрытыми глазами и, казалось, спал. Немного успокоившись, Нина вышла из комнаты, но не успела сделать и нескольких шагов, как телефон снова зазвонил. Лена взволнованным голосом сообщила:
— Слушай, Ниночка, он только что уехал. Но он ждал тебя почти пятнадцать минут и я его успела рассмотреть.
— Рада за тебя.
— Хорошо, что стоянка машин — через дорогу, на некотором расстоянии, а то бы он мог ждать, не выходя из своего «мерса», и я бы его даже не увидела. Ну, а так он, наверное, побоялся, что может с тобой разминуться, и подошел к самой «Комете». Я спряталась внутри и незаметно за ним наблюдала из окна. Надо было видеть, как он ходил, нервничал, поглядывал на часы. Потом вернулся в машину. Ну, тут и я выбралась из своего укрытия, пошла на другую сторону улицы. По дороге взглянула на его машину и заметила, что он с кем-то говорит по телефону.
— Он говорил со мной. Я сказала, что не приду — отцу плохо.
— Тогда понятно, почему сразу после разговора он уехал.
— Теперь, надеюсь, ты успокоилась?
— Вполне. Олег именно такой, каким я его ожидала увидеть. Самоуверенный, наглый тип с презрительным взглядом. Он на людей совсем не смотрит. Подходили к нему два субъекта. Наверное, его знакомые. Ты бы видела, как он с ними разговаривал. Небрежно, через губу. Словом, сплошное высокомерие. Представляю, каким бы холодом он окатил меня, если бы я имела глупость показаться ему на глаза.
— Ну, что ты, с красивыми девушками он — сама любезность. Но за этой маской все равно скрывается презрение. Он никого не считает равным себе. Между прочим, со мной он тоже говорил с плохо скрытым раздражением.
— А вообще-то — ничего особенного. Не так уж он и выделяется из толпы. Знаешь, я даже заметила, что у него какая-то шаркающая походка. Ну, словом, сердце у меня не упало, земля не дрогнула под ногами. Все осталось на месте, чему я очень рада.
— И я рада за тебя.
— Но что я все о себе, эгоистка… А как у Василия Федоровича дела?
— Неважно. Был сердечный приступ.
— Да, бедный… Конечно, ведь последнее время он жил с таким грузом на сердце, вот оно и не выдержало.
— Ну, ладно, пойду посмотрю, как он там.
— Передай от меня привет. Пусть поправляется поскорей. Если что, звони.
— Пока, до встречи.
Нина подошла к Василию Федоровичу. Он вдруг открыл глаза и поинтересовался, кто звонил.
— Не беспокойся, отец, Лена. Ты слышал разговор?
— Нет, ты говорила очень тихо, и я ничего не разобрал. Значит, Лена… А до этого был звонок?
— Олег Хустовский звонил.
— А ему что надо?
— Да так… Спрашивал, как жизнь. Приглашал в гости.
— Решил возобновить знакомство?
— Может быть.
— Я думал — от Ярослава звонок.
— Не думай ты об этом. Постарайся уснуть.
Василий Федорович закрыл глаза, а Нина вышла из комнаты. Она и не заметила, сколько времени прошло до того момента, как отец позвал ее. Бросив недопитый кофе, прибежала в его комнату.
— В груди печет, — сказал Гаевой, стараясь вымучить улыбку.
И тут Нине стало страшно. Она видела перед собой бледное лицо с синими губами, слышала тяжелое, прерывистое дыхание и с трудом понимала, что этот больной, беспомощный человек — ее отец, тот, кого она всю жизнь знала бодрым и энергичным.
Кинулась к телефону, вызвала кардиологическую бригаду. Вернулась к Василию Федоровичу, села возле него и стала ждать. Медленно тянулись минуты, напряженная тишина нарушалась только тиканьем часов. И вдруг Василий Федорович открыл глаза, взял Нину за руку и тихо проговорил:
— Пусть Катя сюда переезжает… со своим.
— Не беспокойся, я ей скажу об этом, как только увижу.
— Квартира большая. Вы здесь обе поместитесь. Но если все-таки ты сойдешься с Ярославом, лучше уступи эту квартиру Катьке. Ее супруг куда пожиже твоего будет и вряд ли добьется приличного жилья. А твой… твой сам до всего дойдет. Да, вот еще что. Кожаная папка с документами у меня в столе, найдешь. Доллары разделите с Катей пополам. Не густо, конечно, но на первое время…
— Папа, ну о чем ты думаешь в такую минуту? Квартира… доллары… Не подеремся мы с Катькой из-за наследства.
— Я знаю: у тебя мамина натура… благородная. А Катя в меня пошла. Она своего не упустит. Но Катя тебя любит.
— Знаю. Я ее тоже.
— Случается, что сестры и братья перестают друг друга любить. Всякое бывает… Я что хочу сказать: вы с Катей разные. Она более практичная, чем ты. Она приспосабливается лучше. А ты… ты всегда пряталась от жизни. Ты не виновата. Так сложилась твоя судьба… Но мне страшно за тебя. Ты не сможешь вклиниться в эту жестокую реальность, не сможешь себя обеспечить… Погибнешь при первом же столкновении…
— Что ж, туда мне и дорога. Значит, я полное ничтожество, если не смогу бороться даже за себя.
— Не говори так. У тебя нет деловой хватки, но есть много других достоинств. Знаешь, что я заметил? У тебя хорошо развита интуиция. За нее и держись, она не подведет.
Нина видела, что Василий Федорович немного не в себе. Речь его звучала сбивчиво и странно, глаза горели лихорадочным огнем. Тщетно Нина пыталась его отвлечь. Мысль о чем-то значительном не давала ему покоя.
— Знаешь, дочка, — вдруг заговорил он решительным голосом, — знаешь… Только тебе могу доверить одну очень важную вещь. Ты человек серьезный, надежный. Меня не подведешь. Там, Нина, посмотри, — он указал рукой на книжный шкаф, — есть одна тетрадь. На третьей полке, во втором ряду книг… Там пособие по римскому праву… Синяя обложка… Видишь? Возьми. Я сам прошил тетрадь между страницами книги. Открой ее. Нашла?
— Да… Но я ничего не понимаю…
Нина листала страницы, но слова, значки и цифры расплывались у нее перед глазами.
— Ничего, это у тебя от волнения, — сказал Гаевой. — Когда надо будет, — разберешься. Ну, а если не сможешь сама, покажешь Ярославу. Ему эта информация не помешает.
— А что ты сюда записывал?
— Сведения о разных людях. Важных и не очень. О тех, кто на виду и о тех, кто в тени. Кто чем дышит, кто чего боится. Все тайные связи и пружины, которые мне удалось обнаружить. Также некоторые адреса, телефоны, копии документов.
— Понимаю… Информация для размышления? Но иногда такая информация может стоить жизни.
— Вот именно. Но иногда она может спасти жизнь. Это ты тоже учитывай. Поставь книгу на место. Вот так. Об этих записях никто не знает. Только ты. Если со мной что случится — покажешь Ярославу.
— Ты настолько ему доверяешь?
— Что остается делать? Он, по крайней мере, любит тебя. И тебе небезразличен. В случае чего, вы с Катей поддерживайте друг друга. Ее Вадим — не в счет: он из породы ведомых. Тетрадь им не показывай. Катя — легкомысленная, а Вадим… не из тех, кто действует. Покажешь только Ярославу.
— Хорошо, я все поняла, не волнуйся. Не думай ни о чем.
— Не могу не думать. Как много я не успел… Бежал, бежал, и вдруг на повороте: р-раз… судьба делает подсечку…
Речь Гаевого становилась вез более сбивчивой, невнятной, дышал он с трудом, а руками без конца теребил одеяло. Нина совсем испугалась, хотела уже повторно вызывать скорую, но тут раздался звонок в дверь. Приехали кардиологи.
Пока медики суетились вокруг больного, снимали кардиограмму, Нина поспешно складывала в сумку вещи и продукты. Она уже поняла, что Василия Федоровича будут везти в стационар. На всякий случай оставила на столе записку для Кати: вдруг сестра явится в ее отсутствие.
Пока ехала рядом с отцом в «скорой помощи», один из врачей — молодой парень — успокаивал ее: ничего страшного, состояние тяжелое, но инфаркта нет. Полежит недели две в стационаре, а потом станет на учет в поликлинике.
Конечно, Нина понимала, что все не так просто. Но, даже если обойдется с сердцем, остается дамоклов меч другой болезни, неотвратимо-страшной…
Она сидела в коридоре больницы до тех пор, пока ей не сообщили, что после капельницы отцу полегчало и его поместили в палату. Поговорив еще с дежурным врачом, Нина вышла, наконец, из больницы. Было очень темно. Она взглянула на часы и ужаснулась: время приближалось к полуночи. Давно ей не приходилось возвращаться так поздно. Тем более, одной.
«Надо же когда-то становиться нормальным человеком», — мысленно сказала Нина себе и решительным шагом направилась по темной улице. Увы, до дома было далеко. Да и что ждет ее дома? В квартире — гулкая тишина и тревожный запах лекарств…
Нина вдруг остро ощутила свое одиночество. Если бы поблизости оказался телефон-автомат, она сейчас же позвонила бы Ярославу и пригласила его к себе. Что ж, придя домой, обязательно ему позвонит. Многое надо сказать. И не только о своих чувствах. Есть еще что-то важное, связанное с Ярославом…
Нина остановилась, осененная внезапной догадкой. Конечно! Ей знакомо лицо человека, которого заталкивали в «Вольво». Она видела его на армейских фотографиях Ярослава. Когда он ей показывал альбом, она не очень разглядывала его друзей, потому что смотрела только на Ярослава, а все остальные были ей незнакомы и, в общем, неинтересны. Теперь же память, обостренная волнениями и страхом, отчетливо высветлила именно это лицо. Наверное, в нем было что-то значительное, оно западало в подсознание. И еще Нина поняла, отчего пьяная троица показалась ей странной: на самом деле ни один из них не был пьян. Те двое притворялись, а друг Ярослава, скорей всего, был оглушен или ранен. Они тащили его, он почти не передвигал ноги.
«Послушай Тор, — мысленно обратилась она к Ярославу, шагая по улицам ночного города, — послушай, я, кажется, стала свидетельницей преступления. Не знаю, кто твой армейский друг и как он связан с делами Хустовского, но вчера я видела его чуть живым, это уж точно. Куда его завезли, что с ним сделали?.. Господи, я только сейчас поняла, какой была дурой!.. Намекала Олегу, будто мне кое-что известно! Как бы за такую глупость не заплатить слишком дорого… Но ты поможешь мне во всем разобраться, верно? А ты ведь еще не знаешь, что в моей голове и в моем сердце произошел очень важный процессик. Я поняла, что люблю тебя, Тор…»
Внезапно Нина осознала, что, разговаривая с Ярославом, старается заглушить страх перед пустынными улицами ночного города. Впрочем, оставалось только дойти до конца этой неширокой улицы, а там, впереди, проспект, где даже в такой час — прохожие, транспорт, огни, витрины. Там она сядет на автобус.
А вот эта улица совсем пустынна. Ни души. Впрочем, где-то слышатся шаги. Или это ее собственные? Или сердце так гулко стучит? Внезапно Нина оглянулась. Метрах в пятидесяти за ней следовал какой-то тип. И ничего бы подозрительного, но уж очень быстро он приближался. Нина невольно ускорила шаг.
Только бы добежать до проспекта.
И вдруг впереди словно из-под земли выскочила еще одна подозрительная фигура. Нина попятилась, назад, оглянулась. Преследователь приближался. Самые жуткие, самые леденящие истории о насильниках и маньяках припомнились Нине в одно мгновение. Прежний страх, граничивший с душевной болезнью, накатил на нее с такой силой, что в голове начало мутиться. Она хотела закричать, но от ужаса перехватило горло. Мгновенным проблеском мелькнула догадка, что ее могут преследовать те самые типы, которых видела вчера. Нина не успела осмыслить эту догадку, потому что почва вдруг стала уходить из-под ног, а свет и звук стремительно исчезли. Но даже сквозь меркнущее сознание Нина почувствовала силу удара, обрушившегося на ее голову.
