Глава 8
Парня с большим желтым блокнотом в руке он увидел сразу, и сердце его больно кольнуло… Неужели сейчас он услышит от него имя Берты?.. В это и хотелось и не хотелось верить. Потому что Берта всегда принадлежала только ему, Илье, и никто, никто во всей Москве, во всем мире не имел больше права на нее… Но, с другой стороны, этот простой с виду парень может и не иметь никакого отношения к ее исчезновению, а быть, скажем, свидетелем… Но свидетелем чего?
Множество мыслей успело промелькнуть в его голове, пока Ромих подходил к Мише, который, в свою очередь, сразу узнал Ромиха, хотя Берта его никогда не описывала. Просто настолько бледное лицо было у этого хрупкого и высокого интеллигентного мужчины и такие огромные, полные ужаса перед неизвестностью глаза, что его невозможно было спутать ни с каким другим человеком. Несомненно, это был он, счастливчик, которому Миша сейчас подарит его пропавшую жену.
– Желтый блокнот… – пробормотал Илья, боясь посмотреть парню в глаза. Он весь сжался и моментально вспотел от волнения и ожидания: что он сейчас узнает? – Это ВЫ?
– Вы Ромих? – в свою очередь, спросил Миша, протягивая ему руку словно для пожатия. Он тоже нервничал, но несколько иначе, от предвкушения той радости, которую он сейчас увидит в глазах этого Ромиха.
– Да. Будьте уверены, милиция ничего не знает… – лгал Илья, чувствуя, как все плывет у него перед глазами. Он, конечно же, позвонил Севостьянову и рассказал ему о встрече. Рассказал, при этом умоляя ничего не предпринимать. А просто – чтобы ТАМ знали. Подстраховали.
– Вот и отлично.
– Она жива? – Это был самый главный вопрос.
– Жива. Но это еще ничего не значит…
– Как это ничего не значит? Где она? – Ромих старался быть сдержанным, но вопросы и подступающая ярость прямо-таки рвались из него.
– Здесь есть небольшое кафе, там тихо, людей почти нет, вот там обо всем и поговорим… – Миша хотел преподнести ему жену не спеша, медленно и торжественно, а не так, на улице, где кругом одна суета…
В кафе действительно было тихо. Миша взял бутылку водки, разлил ее по двум рюмкам.
– У нас мало времени… У нее жар, поэтому выслушайте меня внимательно, не перебивая, и сами решите, как вам поступить…
И он начал рассказывать. Он и сам не заметил, как стал оправдывать Берту, и рассказ его походил скорее на исповедь, чем на объяснение ситуации, в которую попал не он, а совершенно другой человек. Он болел душой за Берту, за Ромиха и больше всего боялся того, что Берта окажется права и что этот лощеный, с иголочки одетый, хоть и небритый мужчина, не поймет ее и оттолкнет от себя… Как же она тогда будет несчастна!
– Вы хотите сказать, что она все эти дни провела в бункере? Да вы сумасшедший! Что вы мне говорите! – вскричал Ромих, поднимаясь из-за стола и опрокидывая посуду. Официантка, несшая поднос, притормозила у их столика и ахнула.
– Извините, – сказал ей Миша, усадил Ромиха на место и большими своими ручищами словно придавил его к стулу. – Перестаньте орать! Я ведь не шучу! Мне ничего не стоит сейчас выйти отсюда и затеряться в толпе. Однако же я позвонил вам, пришел на встречу, и вовсе не для того, чтобы вы на меня кричали… Она, ваша жена, Берта НЕ ХОЧЕТ вас видеть. Она боится вас, боится, что вы побрезгуете ею. Ей надо лечь в больницу, ей нужна ваша помощь и понимание…
– Да с чего вы взяли, что она не хочет меня видеть? – Ромих не понимал этого странного человека, он его сейчас ненавидел, потому что, представляя себе пусть и мифический бункер (который просто не мог существовать в центре Москвы), он сразу же видел там и самого Мишу с плеткой в руках… От всего услышанного, от клеток, пыток, изнасилований и прочего голова Ильи пошла кругом.
– Что вы хотите от меня? Денег? Вам надо заплатить, чтобы вы отвезли меня к ней? – Он изо всех сил старался держать себя в руках.
– Да нет же, мне ничего от вас не нужно. Пообещайте только, что не обидите ее, ни в чем не упрекнете…
– И это все?
– Все. А теперь поедемте. Мы и так потеряли много времени… У нее жар, и я не знал, что делать… Не мог же я без вас вызвать «Скорую», вы уж сами решайте…
Ромих не помнил, где и как он останавливал машину. Он нарочно утром не сел в свою, поскольку чувствовал, что просто не в состоянии ее вести. Они ехали минут десять, не больше. Остановились на Бронной, вышли и зашли в дом, поднялись, и Миша открыл дверь квартиры.
– Проходите, она здесь…
Илья большими шагами пересек прихожую и замер в дверях, увидев лежащую на сбитых простынях совершенно неузнаваемую Берту. Запавшие глаза плотно сжаты, влажные волосы рассыпаны по подушке, тоненькие, в темных пятнах, руки раскинуты в стороны, а грудь высоко поднимается, словно ей нечем дышать…
За слезами он уже ничего больше не видел. Он закричал, громко, как только мог: «Не-ет!..» Подхватил ее, горячую и бесчувственную, на руки, прижал к себе и, не сказав ни слова человеку, который его сюда привел, спустился с ней вниз. Бежал куда-то, потом попытался остановить машину, но все они почему-то проносились мимо. И тогда он просто вышел на дорогу, на самую середину… Машина остановилась.
– В больницу, немедленно… Умоляю…
* * *
– Смотри-ка, снова вернулась осень… – задумчиво протянул Севостьянов, глядя в окно, за которым шел дождь. – Какая странная она в этом году: то морозная, то теплая, и без конца это ощущение холода, близости смерти…
– Да ты, оказывается, поэт, – усмехнулся Малько, гася в пепельнице сигарету. – Вот уж не знал… На тебя это как-то не похоже…
– Да откуда ты вообще знаешь, какой я и что на меня похоже, а что – нет?.. Да я, если хочешь знать, сегодня полночи не спал, все думал о твоем Ромихе… И это при том, что были у меня дела и пострашнее. Но он симпатичен мне. Он кажется таким слабым, чувствительным и вместе с тем каким-то настоящим, что ли… Таким и должен быть мужчина. А я хоть и «мент», хоть и должен быть черствым сухарем, у которого все атрофировано… я имею в виду то, что касается чужой боли, но я не такой. Я просто «опер» и обязан скрывать свое нутро…. Вот только не пойму, как это ей, Берте, удалось сбежать… Ты говоришь, что она молчит? Ее можно понять…
– Ее бесполезно сейчас о чем-либо спрашивать, потому что она все равно никого из мужчин, которые приходили в бункер, не знает… Ни имен, ни фамилий…
Сергей, как только вернулась Берта, делал все возможное и невозможное, чтобы к ней никого не пускали. Его попросил об этом Илья, хотя и так было ясно, что Берта находится в таком состоянии, что ни о каких допросах или беседах с нею не может быть и речи. Единственное, что сейчас знал Севостьянов, да и то со слов Малько, что там, где держали Берту, погибла и Мила. Что касается расположения бункера с клетками, то Севостьянов по-прежнему не верил в то, что все это действительно существует, поскольку казалось слишком уж нереальным и воспринималось как фантазия измученной женщины.
– …Но пригласил я тебя, Малько, вовсе не для того, чтобы читать тебе стихи и говорить про твоего клиента, хотя то, что я сейчас тебе скажу, может быть, каким-то образом и связано с ним… Тут такая картина вырисовывается… Помнишь, когда вы с Ромихом ко мне пришли, я рассказывал вам про Савченко и Лебедева, и про сутенера этой Савченко, который и мог ее убить… Лебедев этот – малый довольно бестолковый, мы пытались с его помощью составить фоторобот, бились с ним порядком, но, по его словам, все было непохоже… А вчера в Москве-реке выловили труп одного человека. И, представь себе, без головы. Зато полностью одет, разве что без шляпы… Ха-ха… Шляпу-то надевать надо на что-то… И что удивительно: убийца, казалось, ХОТЕЛ, чтобы тело было как можно скорее найдено. То есть оно даже не утонуло, вернее, утонуло, но поскольку было привязано к коряге на берегу, то его, само собой, очень быстро обнаружили и, представь себе – опознали! А знаешь, почему?
– Нет, не знаю. Может, тоже по родинке, как это было у Савченко?
– Нет. Просто на мужчине было пальто, а в нем документы на имя Виктора Храмова.
– Что это за Храмов? – спросил Малько.
– Он проходил у нас по делу девушки-крупье. Помнишь, я тебе рассказывал, как ее избил какой-то пьяный? Но потом сам Храмов откупился от нее, заплатив ей что-то около двадцати миллионов старыми, чтобы она забрала свое заявление назад… У него кафе на улице Воровского, в двух кварталах от его дома…
– Знаю-знаю, он постепенно превратил это кафе в закрытый частный ресторан, так, кажется? – поправил его Малько.
– Почти. Кафе-то осталось, только расширилось за счет выселения жильцов…
– Ничего себе расширеньице, наверняка влетело в копеечку, – предположил Сергей.
– Да уж, выселять из коммуналок – занятие не для средних умов и кошельков, это ты верно заметил, но этот Храмов просто черт какой-то! У него вся документация оказалась в таком идеальном порядке, что к нему невозможно было подобраться ни с какой стороны. То есть фактически он держал ресторан с игорным залом…
– Проще говоря – казино! – воскликнул Малько.
– Вот именно. Но найти этот самый игорный зал оказалось невозможным. Как я понимаю, он расположен таким образом, что войти в него можно лишь со двора, то есть со стороны подъездов, либо через скрытую дверь в одной из стен кафе. Получается такая картина: жильцов выселили, из квартиры сделали пару просторных комнат, которые отремонтировали, превратили в небольшие игральные залы, хотя по документам это помещение считается обыкновенной квартирой и принадлежит официально не Храмову, а совершенно другому человеку, думаю, что одному из его доверенных лиц. Мои люди уже пробовали проникнуть туда как-то вечером, они, представь себе, даже вошли внутрь и застали такую картину: большая квартира, воздух синий, потому что сильно накурено, за небольшим столом в первой комнате сидят какие-то люди, пьют, едят… И никаких карт, – недоуменно развел руками Севостьянов.
– Ты не договариваешь, Коля. За столом сидели не простые люди, в этом-то весь и фокус. И у тебя даже списочек есть. И из-за этого вот списочка-то вы и отстали и от Храмова, и от его ресторана и карт… Помнишь, как в фильме «Тимур и его команда» была построена сигнализация? Вся на рычагах. На один нажимаешь, другой срабатывает, заставляет вертеться велосипедное колесо, которое, в свою очередь, приводит в движение другой рычаг… и так далее… Вот и здесь все так. Цепочка поступательного движения добралась до человека, которому НРАВИТСЯ проводить время в храмовском ресторане и который сделает все, чтобы его дружка оставили в покое. Кроме того, Храмов, – не забывай, муж Рыженковой… Ты мне лучше скажи, как могло случиться, что на нее был сначала объявлен розыск (ее банком «Норд», вернее тем, что с ним стало, благодаря его хозяйке, занималась ФСБ, а затем подключился чуть ли не Интерпол), а потом о ней ЗАБЫЛИ?!
– Элементарно. У него, я слышал, были огромные связи.
– Правильно. Но не только связи. Она оказалась довольно умной бабой и представила уже оттуда, куда она сбежала, пакет документов, по которым выходило, что это не она разорила банк, а ЕЕ разорили, и кто? Экспортеры спирто-водочной продукции из Санкт-Петербурга, не возвратившие кредитов или что-то в этом роде… То есть ее сделали ЖЕРТВОЙ! Ты же сам знаешь, что в документах можно «нарисовать» все, что угодно. Понятное дело, что ей пришлось выложить за это немало, но зато теперь она живет себе спокойно где-то не то в Австралии, не то в Канаде…
– Но при чем здесь ее бывший муж? Думаешь, она дала ему хороший откупной? – поинтересовался Севостьянов.
– Дело не в деньгах. Как ты не поймешь, что эта баба не смогла бы выпутаться, если бы у нее не было влиятельных покровителей. Причем ОЧЕНЬ ВЛИЯТЕЛЬНЫХ.
– Но так это же у НЕЕ были покровители, а не у ее мужа…
– В том-то и дело, что эти покровители были у них обоих. Иначе Храмов не смог бы так развернуться. Больше того, у меня есть сведения, что это именно она и является фактической хозяйкой этого осиного гнезда… А почему бы и нет? – Сергей вопрошающе уставился на Севостьянова.
– Ну, ты это брось. Она от него ушла, а теперь продолжает финансировать и опекать его? Что-то не верится мне в это…
– И зря не верится… – Малько осекся. Ему вдруг пришло в голову, что он и так сказал лишнее. В девяносто четвертом году ему поручили расследовать одно дело, связанное именно с этой небезызвестной Рыженковой, но, занимаясь поиском связи убийства одного крупного чиновника с ее именем (а он был просто уверен в том, что именно она приложила к этому грязному делу руку), он чуть было не погиб сам…
– Ты что-то знаешь о Храмове? – спросил Севостьянов. – С чего это ты замолчал?..
– Было у меня одно дело, но я так ничего и не смог доказать. Хотя был близок, очень близок к тому, чтобы выйти на нее, тем более что она в то время была еще в Москве и я мог помешать ей уехать…
– Это ты о Рыженковой?
– О ней. Помнишь, я еще просил тебя тогда добыть некоторые сведения, касающиеся Федерального агентства по банкротству?
– Что-то такое припоминаю…
– А меня тогда сбила машина. Большая такая черная машина. Она мчалась прямо на меня, и это просто чудо какое-то, что я успел отскочить. Отделался сильными ушибами. И, что самое удивительное, человек, который поручил мне это дело, исчез. Испарился. А я, если честно, так испугался, что деньги, полученные от него в качестве аванса, положил в конверт и заклеил – не потратил ни одного доллара. А вдруг он вернется и потребует их назад?
– Но ты же работал!
– Работал, да слишком быстро оказался в больнице. Слишком уж крупная птица был тот покойничек, чтобы и дальше заниматься поиском его убийцы. Струсил – признаюсь, – вздохнул Сергей.
– Всем жить охота. Так вот, я не договорил. Ты, наверно, уже понял, что из Москвы-реки выловили тело Храмова. Вот я и говорю: убийца даже документы не вынул из кармана, явно хотел, чтобы покойника побыстрее обнаружили и опознали. Только вот зачем? С какой целью?
– Может, скоро всплывет и голова?
– А голова уже, можно сказать, всплыла… Я же недаром говорил тебе о фотороботе… Так вот: физиономия, которую мы с грехом пополам составили со слов Лебедева, очень похожа на Храмова. Мне и до этого казалось, что я где-то уже видел это лицо, но только сейчас до меня дошло, что это Храмов…
– Значит, Храмов был сутенером Людмилы Савченко? Той самой Милы, которую, по словам Берты, держали в соседней клетке… И ты думаешь, что это он ее убил, а потом убили и его самого?
– Мало ли что я думаю, все это еще нужно доказать… Я, кстати, звонил твоему Ромиху, хотел договориться с ним о том, чтобы встретиться с его женой… Мне же надо показать ей фотографии Храмова… Но он мне отказал. Он даже слышать об этом не хочет, словно не понимает, как это важно для него же самого… И вообще, Серега, у меня сейчас на душе так мерзко…
– Но ты же сказал, что твоя жена нашлась… Что еще случилось?
– А то, что она снова пропала. А сорочка, та, что в крови – тоже исчезла, словно ее и не было. Ты мне скажи, что это за кровь и почему на спине?! Да еще ПОЛОСКАМИ…
– Какими, поперечными, как тельняшка?
– Давай-давай, ты еще посмейся надо мной… Не поперечными, а ВДОЛЬ…
– Фреди Крюгера видел?
– Кого-кого?
– «Кошмар на улице Вязов»…
– Да пошел ты…
– Так что, белье, значит, пропало и жена тоже?
– Да ладно, сам разберусь…
Зазвонил телефон. Николай взял трубку. Малько наблюдал за выражением лица Севостьянова: брови нахмурились, а взгляд словно затуманился…
– Ну что? У тебя такое лицо, словно тебе только что приказали пробежать стометровку. Чего вздыхаешь? – Малько разбирало любопытство.
– Голова Храмова нашлась. На блюде.
* * *
Миша понял, что про него забыли, и от обиды, от шума дождя за окном, от беспросветной тоски по женщине и от отвращения к себе запил. Он сидел в своей квартире за столом и пил не закусывая «Смирновскую». Иногда он плакал от жалости к самому себе, вспоминал мать, которая его жалела и считала самым умным и красивым.
Берта исчезла из его жизни так же неожиданно, как Мила. Они покинули его навсегда. Но если Мила погибла, то Берта постарается сделать все возможное, чтобы только не возвратиться сюда, в эту квартиру, где все, абсолютно все до мелочей будет напоминать ей о пережитом ужасе…
Он уснул, когда в дверь позвонили. И он бы не удивился, если бы, подойдя к двери и заглянув в «глазок», увидел Милу. Но уже ДРУГУЮ. Ему казалось, что их уже стало много. И все они любили его, жалели, воспитывали, учили жить, гладили по головке и целовали в губы.
Он подошел к двери и громко икнул. Ему было плохо.
– Кто там? – спросил он вяло, словно наперед знал, что и после этого, пока еще неизвестного визита ничего в его жизни не изменится. Он так же будет презирать себя, так же ненавидеть свою слабость и то отчаяние, которое и прежде он умудрялся гасить только водкой.
– Это Илья. Ромих, – услышал он и тотчас распахнул дверь.
Это действительно был Илья. Он был встревожен и бледен.
– Вы извините, что я вас так поздно побеспокоил, вы, наверное, спали… Прошу вас, поедемте со мной. Она хочет вас видеть. Она хочет с вами поговорить…
– Она убьет меня… – тяжко вздохнул Миша, понимая, зачем его хочет видеть Берта. Сейчас она упрекнет его, упрекнет одним взглядом… Она без слов спросит его, зачем он это сделал: зачем рассказал все Ромиху. И она никогда, никогда его не простит.
– Она ненавидит меня? – спросил он дрогнувшим голосом и как-то неловко покачнулся. Ромих, который уже понял, что Миша пьян, отшатнулся от него, словно боясь, что этот детина рухнет на него или, чего доброго, повалит вместе с собой на пол.
– Вы пьяный, Миша… Вас могут не пустить…
– Куда?
– Она в клинике. И ничего, ничего не хочет мне рассказать. У нее сегодня была женщина-психолог, но Берта отказалась разговаривать с ней. Она сказала мне, что ничего, кроме физических мук, не испытывает, но я ей не верю. Она страдает, и я страдаю вместе с нею… Прошу вас, поторопитесь, она очень хочет вас видеть. Я не думаю, что она ненавидит вас, напротив, она сказала, что если бы не вы и какая-то соседская кошка, которая не выпила молоко (да, представьте себе, она так и сказала про кошку), то она бы умерла от голода и холода. Поторопитесь, а то она уснет, и тогда вам придется ждать, пока она проснется. ВЫ же спасли ее. Она мне ничего толком не объяснила. Говорит, что со всеми разберется сама. Но она так слаба, так слаба!
– Неправда! – Миша уже обулся и теперь шарил по карманам в поисках ключей. – Она у вас сильная. Но она просила меня ничего вам не рассказывать. И вы обещали мне, что никогда и ни в чем ее не упрекнете… Послушайте, да не тяните вы меня за рукав… Мне надо вам сказать. Ромих, если она будет не нужна вам, вы только шепните мне. Да я рядом с такой девушкой умру от счастья… Она у вас сильная, очень сильная…
Ромих вел машину нервно, летел на большой скорости по забитым автомобилями шоссе и очень рискованно сворачивал, сокращая путь к клинике.
Миша протрезвел, едва только вошел в палату. Берта с густо намазанными какой-то прозрачной мазью губами, слабо улыбнулась ему.
– Ты не думай, я не сержусь на тебя. Проходи, садись. Илья, вот человек, про которого я тебе рассказывала. Я позвала его, чтобы ты, Илья, вслух, при мне, пока я жива, потому что я не знаю, сколько еще проживу… чтобы ты, Илья, пообещал мне, что будешь его ЗАЩИЩАТЬ…
Ромих ничего не понимал. Да разве могло ему прийти в голову, что Миша был соучастником убийства Вика? Что пистолет, найденный Ромихом в пижаме, в которую была одета Берта в тот момент, когда Илья впервые увидел ее на квартире Миши, – Мишин? Вернее, его бывшей подружки, ныне покойной Людмилы Савченко.
– Защищать? Но от чего?
– Не от чего, а от кого… Мало ли… – и Берта слабо улыбнулась Мише улыбкой заговорщицы. – Как дела, Миша?
– Да что я?! Ты-то как?
– Ты сам знаешь, как… Но главное – я с Ильей, пусть он даже будет презирать меня, я все равно буду с ним… Врачи говорят, что мне предстоит перенести три операции, что меня еще лечить да лечить. Но я здесь долго не выдержу. Здесь противно. Я хочу домой. Миша, скажи Илье, что мне нельзя встречаться с Малько и Севостьяновым – это люди, которые искали меня… Мне нельзя им ничего рассказывать. Надо сделать так, чтобы они ни о чем у меня не спрашивали и вообще оставили меня в покое… Нам надо обо всем забыть и уехать. Но перед этим… – и она нервно хохотнула сквозь рыдания, да так, что у Миши по спине побежали мурашки от ужаса перед новой, еще неизвестной ему Бертой, явно больной и находящейся на грани нервного срыва, – нам еще предстоит работенка…
У нее началась истерика, и Миша, закрыв лицо руками, вышел из палаты, тихонько притворив за собой дверь. Нет, она никогда не простит ему предательства. Ведь в каком бы нервном состоянии она ни находилась, она понимает, что теперь Ромих будет ей помехой в исполнении задуманных казней ее мучителей.
Миша вернулся в палату и попросил Ромиха оставить их наедине с Бертой.
– Но я не могу, ты не видишь разве, что с ней творится? Позови лучше врача, пусть ей сделают укол…
– Я прошу вас, Илья, выйдите. Она позвала меня не для того, чтобы просто повидаться. Она позвала меня для дела.
– Для какого еще дела? Ладно, Бог с вами, поговорите, я тем временем схожу за врачом…
Ромих вышел, а Миша, склонившись над Бертой, которая, стуча зубами, бормотала что-то себе под нос, прошептал ей:
– Можешь на меня рассчитывать. Я тебе помогу. И я верю, что у тебя все будет в порядке. Мы найдем их. И я, как ты, – тоже ничего не боюсь.
Он поцеловал ее в горячую щеку и увидел совсем близко от себя полный благодарности, выразительный донельзя взгляд Берты. Она оценила его преданность и плотно прикрыла глаза в знак того, что теперь она будет спокойна.
– Иди домой, отдохни… Я тебе позвоню, если что…
В это время Ромих разговаривал с врачом. Это приехал приглашенный специально для Берты психиатр, светило в своей области, Валентин Николаевич Журавлев.
Пока Ромих сбивчиво объяснял ему, что произошло с его женой, бормотал, краснея, про бункер, пытки и прочее, Журавлев внимательно смотрел на самого Ромиха. По виду психиатра нетрудно было догадаться, что он не верит ни единому слову.
– Вы хотите сказать, молодой человек, – говорил Валентин Николаевич, разглядывая ногти на руках, – что на улице Воровского, в самом центре Москвы пытают молодых женщин? Вы извините меня, конечно, но я не могу в это поверить… Мне необходимо осмотреть вашу жену, побеседовать с нею… Быть может, у нее послеродовая психическая травма или что-то другое, но поверить в то, что вы мне рассказали, я пока не могу… Где она лежит?
Было одиннадцать часов вечера. В центре коридора за столиком, освещенным лампой, дежурила медсестра. Никого из врачей в этот час в терапевтическом отделении клиники не было. Ромиху насилу удалось выпытать у дежурной сестры, где врач и почему его нет в ординаторской. Он был зол, потому что заплатил и ей, и лечащему врачу хорошие деньги, лишь бы за Бертой был достойный уход. И теперь, когда наступила ночь и он больше всего боялся оставаться наедине с больной, поскольку чувствовал всю свою беспомощность перед ее тяжелым психическим и физическим состоянием, отсутствие врача сильно нервировало его и вызывало раздражение. Кроме того, его совершенно выбил из равновесия приезд Журавлева, который должен был явиться в клинику к Берте только завтра утром, к десяти. Что побудило этого солидного господина притащиться в клинику ночью, он не понимал. Ведь деньги психиатру он вручил авансом, ДО осмотра больной.
Журавлев скрылся за дверью палаты, в которой лежала Берта, и спустя минуту оттуда раздался душераздирающий крик.
Ромих, бледный как бумага, кинулся вслед за психиатром…
* * *
– Вы арестованы по подозрению в убийстве вашего друга, Храмова Виктора Александровича и его соседки Доры Леонидовны Смоковниковой…
Татьяна смотрела на следователя широко раскрытыми глазами и, прекрасно понимая, что с ней не шутят, что ее действительно обвиняют в убийстве Вика, хотела рассмеяться ему в лицо. Или сказать что-нибудь смешное, чтобы они вместе посмеялись. До чего же нелепо звучали все эти обвинения! Чтобы она и убила Вика?!
– Но я никого не убивала… Вы что… Как можно обвинять человека, который ни в чем не виноват?
– А вот в этом-то мы и попытаемся разобраться. Но пока что, Татьяна Васильевна, мы вынуждены вас задержать…
Кабинет следователя был теплый и уютный, а вот сам следователь прокуратуры, Владимир Борисович Захаров, показался Тане холодным и бесстрастным. Ни живого огонька в его глазах, ни тепла в голосе. Мрачный тип, прокуренный, прокопченный, прожженный… Черный свитер, черные брюки, грязные ботинки…
– Вы хотите посадить меня в тюрьму? Я там умру от несправедливости и грязи. Вы не должны так поступать. Докажите сначала, что я убила, а потом и сажайте. И вообще… у меня есть деньги, пригласите моего адвоката. Его зовут…
– Ваши соседи в один голос утверждают, что за пару дней до убийства вы поссорились с Виктором, что вы кричали на него и обвиняли в измене. Все это происходило в подъезде, и свидетелей вашей ссоры довольно много. Вы кричали, что убьете его, что не потерпите «такого свинского» отношения к себе… Вот видите, – Владимир Борисович водил желтым пальцем по листу с письменными показаниями гражданки Дубининой – Таниной соседки, – слово в слово… Кроме того, в вашей квартире найдено неотправленное письмо, адресованное Храмову, в котором вы угрожаете ему неприятностями, если он не перестанет встречаться с другими женщинами. Вы пишете, что поскольку он собрался на вас жениться, то должен вести себя достойным образом… Объясните, пожалуйста, о каких неприятностях шла речь?
Она пожала плечами.
– Неприятности начались уже давно… И письмо написано давно. У него была женщина, я ревновала, обычные дела… Неприятности… Конечно, я немножко шантажировала его тем, что расскажу кому надо о том, кто бывает в его клубе или казино, не знаю даже, как правильно назвать… У него ТАМ встречались люди, которые НЕ ДОЛЖНЫ были встречаться.
– Что это значит?
– А то, что это связано с политикой, с интригами… Не все, поймите, афишируют свою дружбу с мафиози. За глаза они готовы поклясться в ненависти друг к другу, а у Вика в клубе пьют за одним столом и строят совместные коммерческие и политические планы… Это игра. Большая игра, которая забавляла Вика. Но его не могли убить. Он был слишком полезен всем, чтобы его убивать. Я не верю вам… И если его кто и убил, то это сделали ваши люди, а меня вы вызвали к себе и арестовали, чтобы выпытать у меня, ЧТО ИМЕННО я знаю об этом клубе, об играх… А я ничего не знаю. Мне это было неинтересно. Я любила Вика и до сих пор не могу поверить в то, что его нет… А как его убили? Где нашли? Что с ним, наконец, случилось?
Захаров смотрел на нее, такую красивую, молодую и смелую, и диву давался, с какой легкостью она разговаривает с ним на такую опасную тему. Она, конечно, НИЧЕГО не понимала. И адвоката у нее никакого нет, так, какой-нибудь знакомый юрист, одноклассник.
На Тане был тонкий красный свитер, рыжая вязаная юбка, на груди позвякивала толстая золотая цепочка с янтарными шариками. Она была совершенно из другого мира, и ничто на первый взгляд не связывало ее с миром, в котором жил Вик. Видимо, на этой-то почве у них и происходили раздоры.
– Давайте начистоту, Татьяна Васильевна…
– Да можно просто Таня, – предложила она, тем самым обезоруживая поддавшегося на ее непосредственность Захарова. – Это уж я вас буду называть по имени-отчеству…
– Хорошо, Таня. Скажите мне, пожалуйста, что вас связывало с Храмовым? Ведь вы знали, чем он занимался и в каком вращался обществе… Вы – ученый человек, биолог… зачем вам нужен был Храмов?
– Я любила его. Я его и сейчас люблю. Но моя беда в том, что его любила не только я. У него были и другие женщины… Вы не читали роман «Невыносимая легкость бытия»?.. Конечно, нет… Так вот, мужчина подчас изменяет просто так, от скуки, или, если хотите, это у вас, как спорт, как что-то необходимое, без чего невозможно прожить… Я могу увидеть его?
– Боюсь, что нет.
– Но почему?
– Да потому, Танечка, что ВАМ не стоит видеть то, что от него осталось. И если следствие докажет, что из пистолета стреляли вы, то уж голову ему отрезали не вы – это точно…
Она побледнела.
– Ущипните меня, пожалуйста… – она протянула руку и сама вдруг ущипнула следователя за руку. Тот даже подскочил.
– Вы что, рехнулись?
Она поднялась и, тряхнув головой, сложила руки на груди и закрыла глаза:
– Умоляю вас, отпустите меня… Я никого не убивала. И перестаньте рассказывать мне эту чушь про отрезанную голову… Перестаньте, слышите?! – Она закричала уже в голос.
– Это вы прекратите истерику и перестаньте орать, а не то я вызову охрану… Вашего дружка убили, отрезали ему голову и принесли ему же на квартиру, положили в кухне на большое блюдо… А тело сбросили в Москву-реку…
– Голову принесли домой? А почему в таком случае вы не схватили Анну?
– Анну? – Захаров весь напрягся, словно боясь пропустить сказанное Татьяной мимо ушей. – Какую такую Анну?
– Обыкновенную. Хватит придуриваться! Анну Рыженкову, его бывшую жену, которая вот уже несколько дней как живет в его квартире… Я-то сначала думала, что он застрял дома с какой-нибудь девицей, приехала, а дверь мне открыла Анна… Мы с ней даже познакомились… А когда вы нашли там голову?
– Это вы у меня спрашиваете?
– По-моему, в кабинете больше никого нет…
Он был поражен подобным поведением этой молодой женщины. И одновременно восхищен. Она с таким изяществом и непосредственностью балансировала на краю пропасти, выбалтывая совершенно невозможные и опасные для нее вещи, что, конечно, меньше всего вызывала подозрение в убийстве своего жениха.
– Послушайте, вы хотя бы думайте, что говорите, – сказал он ей, почему-то волнуясь за ее судьбу. – А то несете, ей-Богу, невесть что… Вы признаетесь, что были на квартире вашего жениха четырнадцатого октября во второй половине дня?
– Разумеется!
– Кого вы встретили в квартире?
– Вы что, глухой? Я же только что сказала, дверь мне открыла его бывшая жена, Анна Рыженкова!
– Но ведь она три года тому назад покинула страну и скрылась в неизвестном направлении!
– Да бросьте вы, честное слово. Как покинула, так и возвратилась…
Захаров почувствовал себя неуютно. Он сам лично побывал на квартире Храмова и, разумеется, видел вещи, принадлежащие женщине, но все соседи, которые хорошо знали Дору, а от нее, естественно, и Храмова, в один голос утверждали, что на его квартире бывала лишь одна женщина и зовут ее Татьяна. То же самое он услышал и от соседей самой Татьяны, живущих в ее подъезде. Их часто видели вместе – Храмова и Виноградову – как в ее доме, так и в его. А от Доры знали и то, что эта пара собиралась пожениться. Разумеется, обнаружив на квартире Виктора женскую пижаму, расчески, еще какие-то мелочи, Захаров подумал, что все это принадлежит Татьяне. И не ошибся. Разве мог он предположить, что пижамой, которая действительно была Татьяниной, какое-то время пользовалась бывшая жена Храмова – Анна?
– Вы ведь опознали свою пижаму?
– Ну и что с того? Если хотите знать, эту пижаму мне купил Вик, чтобы я утром не ходила голая по квартире. Но он и сам в ней спал иногда, потому что она была огромная и, можно даже сказать, БЕСПОЛАЯ. Это была НАША пижама. На двоих. А моих вещей там не было. Я не собиралась жить в квартире, где ему все напоминало о бывшей жене, которую он никак не мог забыть. Думаете, это приятно?..
– Что именно? – не понял Захаров.
– Знать об этом, вот что! А то, что вы нашли там мою расческу, так это тоже можно объяснить… Я же была там, на квартире, четырнадцатого, беседовала с Анной, мне было любопытно поговорить с ней, чтобы понять, что же такого особенного он в ней нашел…
– А по нашей версии никакой Анны там не было. Там были вы, ночевали, ели-пили с Виком…
– Какой вздор!
– Это не вздор. Вот, пожалуйста, результаты экспертизы…
– Какой еще экспертизы? – Татьяна приняла из рук следователя листок и, ничего не понимая, быстро пробежала по нему взглядом.
– На посуде – тарелках, фужерах, вилке, – отпечатки ВАШИХ пальцев, Таня…
– И все? А ЕЕ пальцев там что же, нет? Она мне что, приснилась? Или вы хотите сказать, что она НЕ ПРИЛЕТАЛА В МОСКВУ? Хорошо же вы работаете, черт побери! Поднимите на ноги ваших компьютерщиков, свяжитесь с Шереметьевом-2 и выясните, прилетала из Лондона Анна Рыженкова или нет… Да я видела ее, как вот сейчас вас… Что вы мне голову морочите?!
– Она прилетала, причем дважды. Четвертого октября и одиннадцатого.
– А что же вы тогда…
– Как прилетела, так и улетела… Это почти ваши слова. Так вот, четвертого она прилетела, а пятого – улетела. Одиннадцатого прилетела, а уже двенадцатого – улетела… И тому есть свидетели!
– Вы что… – Татьяна побледнела, и на ее глазах ее выступили слезы. – Вы что же это… хотите сказать, что женщина, которая жила эти дни на квартире Вика – НЕ ЕГО ЖЕНА? Но тогда кто же? Я видела ее фотографии, это она, она!
– У нас тоже есть ее фотографии, и даже больше, чем вы себе это можете представить. Но именно Анна Рыженкова двенадцатого рано утром вылетела из Шереметьева-2 и благополучно приземлилась в лондонском аэропорту Хитроу… У нас есть свидетели. Вы же и сами, наверно, знаете, что Анна Рыженкова не та женщина, которую можно было бы с кем-то спутать.
– Я прекрасно знаю, что ее делом, я имею в виду дело о ее бегстве и аферах, занимались органы и даже Интерпол, мне рассказывал об этом Вик и, как мне показалось, чуть ли не гордился этим… Но я же разговаривала с ней, пила коньяк и, как вы успели заметить, что-то ела, закусывала, какой-то сыр, мясо… Вот откуда там мои отпечатки пальцев. Но на рюмках или стаканах – хоть убейте, но не помню, из чего мы пили! – должны быть отпечатки и ЕЕ пальцев…
– На пепельнице следы пальцев Храмова, на посуде – ваши… Теперь вы понимаете, почему вы здесь? Про Анну вы могли все выдумать, зная о том, что она в Москве, но у вас не получилось… Возможно, Виктор действительно продолжал испытывать к своей бывшей жене нежные чувства, и вы могли их увидеть где-нибудь вместе…
– Да я ни разу не видела их вместе! Слышите вы, НИ РАЗУ!
– Успокойтесь… Ревность – очень сильное чувство. И если вы убили Храмова из-за ревности, суд учтет это… Признайтесь, ведь это вы подкараулили его во дворе и застрелили… Недалеко от подъезда, рядом с детской площадкой, там натекло довольно много крови и даже остался след – тело волокли до машины… Но вот кто и куда отвез это тело и, следовательно, кто являлся соучастником преступления, вы мне сейчас и расскажете…
– Когда его убили?
– Пятнадцатого.
– Вот вы сами себе и противоречите! Я-то была у них…
– У них? Вы сказали «у них»? Значит, их было все-таки двое: Анна и Храмов.
– Да нет же, у меня просто вырвалось! Я имела в виду у них, потому что это ИХ квартира…
– Голубушка, ничего ПРОСТО ТАК ни у кого не вырывается. Вы сказали именно то, что и должны были сказать в вашей ситуации…
– Постойте, не сбивайте меня! Если Вика убили пятнадцатого, то почему же вы арестовали меня, если я была там, в квартире, четырнадцатого?!
– Правильно. Это вы В ПЕРВЫЙ РАЗ пришли туда четырнадцатого и увидели их двоих. Но это не обязательно была Анна. Это могла быть совершенно другая женщина. Ваша соперница. Вам это, разумеется, не понравилось, вы всю ночь не спали и думали только о том, как бы ему отомстить, а на следующий день где-то достали пистолет и вечером, спрятавшись, скажем, в подворотне, подкараулили его, потом наверняка окликнули, подошли и выстрелили в упор… Именно в упор. В сердце. А потом кто-то помог вам отвезти тело в другое место, где вы вашему бывшему любовнику отрезали голову…
– Я не отрезала голову!
– Хорошо. Я и не настаиваю на том, что голову отрезали именно вы… Возможно, что тот, кто помогал вам, отрезал ее и отвез обратно во двор, приставил к лоджии лестницу (которую мы нашли там же, под окнами), поднялся на нее и положил голову на стоящий на лоджии стол… Там тоже все в пятнах крови, хоть ночь и была снежная… Думаю, что соседка Дора, которая являлась домработницей Храмова (об этом я тоже узнал от соседей), увидев за кухонным окном голову Храмова, испугалась и внесла ее в дом…
– Дора? Да вы с ума сошли!
– Поосторожнее в выражениях…
– Да чтобы Дора взяла в свои руки голову Вика! Она же трусиха! Можете мне поверить, Дора никогда бы не притронулась руками к мертвой голове… даже если бы такое и случилось, она бы закричала и выбежала в подъезд, чтобы позвонить соседям, поставить всех на уши и вызвать, наконец, милицию…
– Совершенно верно! Это именно то, что я и хотел от вас услышать, дорогая Татьяна… – расплылся в улыбке удовлетворенный ходом беседы Захаров. – Правильно! Именно это она и сделала, эта ваша Дора. Она выбежала из квартиры Храмова и тут же увидела на лестнице… ВАС! Но разве могла она подумать, что вы имеете к этому какое-то отношение? Она скорее всего принялась рассказывать вам, что произошло, она нервничала, и вы предложили ей принять успокоительное или сердечные капли… Для этого вы спустились к ней в квартиру и там зарезали ее ножом! После чего спокойно вытерли нож о полу ее халата, поднялись в квартиру к Виктору и положили его голову на блюдо, чтобы насладиться этим зрелищем… Ведь вы победили…
Татьяна стала еще бледнее и охватила руками голову.
– У меня кружится голова…
– А потом вы со своим сообщником вернулись за телом Виктора, привезли его на набережную и сбросили в реку… Вот так-то.
– Но все это еще надо доказать… У меня есть алиби… – она уже едва говорила. Горло ее сдавил спазм, а язык отказывал повиноваться.
– В том-то и дело, голубушка, что никакого алиби у вас НЕТ! Я справлялся в вашей лаборатории. Убийство произошло около восьми, пятнадцатого октября, а вы закончили свою работу в пять, хотя отсутствовали и до этого, наверняка искали пистолет…
– Я просто ходила по магазинам… Нужные мне инструменты находились на дезинфекции, я ждала, когда все будет готово…
– Вы в пять часов вышли из здания вашего института и больше туда не возвращались…
– Возвращалась! Я вернулась туда минут в пятнадцать седьмого, чтобы проколоть уши Эстер и Левушке…
– Какие еще уши?
– У меня есть две мыши, которых зовут Эстер и Левушка. Наша лаборатория занимается проблемой регенерации… Я сделала им проколы на ушах! Вы можете хоть сейчас посмотреть… Я сделала замеры этих отверстий, два миллиметра…
– То же самое мне сказала и заведующая вашей лабораторией. К сожалению, выяснилось, что вы только ХОТЕЛИ сделать эти проколы, но НЕ СДЕЛАЛИ… Я сам лично осмотрел ваших мышей… Да-да, это те самые мыши, которых вам привезли из исследовательского центра Филадельфии… Так вот: их драгоценные ушки нетронуты. На них нет ни единого прокола… Даже следа… Перед тем как вас арестовать, мы немного, ну совсем малость, поработали…
Загоняя эту красавицу в угол, Захаров испытывал огромное профессиональное удовлетворение. И хотя ему было безумно жаль ее и он получал наслаждение уже от одного ее присутствия, все факты свидетельствовали против нее, и ничего-то с ними нельзя было поделать.
– Вы же сами говорите, что никто не видел, как вы возвращались в лабораторию…
– Никто, – тяжело вздохнула она, опустив плечи и голову, – даже охранника не было, он, должно быть, отлучился со своего места… Вы правы, никого…
– И когда вы якобы уходили из лаборатории, вас тоже никто не видел…
– Я ушла поздно… Сделав эти проколы, я примерно полтора часа дремала на кушетке у себя в лаборантской… И когда я уходила, внизу снова никого не было… Но этого парня, – Татьяна немного оживилась, – почти никогда не бывает на месте… К нему приходит девушка, и они запираются в служебной комнатке, там стоит кушетка… Я понимаю, что это невозможно доказать, но охранник скорее всего был тогда с девушкой… Вы спросите у него… Хотя… разве он признается вам, что ему пришлось запирать после меня дверь… К тому же он мог просто не заметить, что дверь была открыта. Возможно, что именно после того, как я ушла, собственноручно отодвинув засов и осторожно прикрыв за собой дверь, он решил проводить и свою девушку… Он выпустил ее, даже не заметив того, что дверь УЖЕ БЫЛА ОТКРЫТА…
– Но если вы открыли дверь и вышли из института, то почему же вы не позвали этого охранника, чтобы он запер за вами?
Она покраснела. Она не знала, как ему объяснить, чтобы он понял, что ей было жаль этого парня… Что ей просто не хотелось их тревожить, тем более что она прекрасно слышала доносящиеся из расположенной всего в двух шагах от «вертушки» служебной комнаты характерные звуки… Они, эта молодая пара, расположились на узкой кушетке… И ведь уже не первый раз она уходит, не добившись того, чтобы за ней заперли дверь…
– Я не хотела им мешать, – призналась она.
– А вот охранник все отрицает. Он говорит, что у него и девушки-то никакой нет.
– Мне нечего больше добавить. Вы действительно ХОРОШО ПОРАБОТАЛИ, – она нервно улыбнулась. – А теперь вы можете пригласить моего адвоката?
– У вас есть СВОЙ адвокат? И кто же он? Вы хотите ему позвонить?
– Конечно… Пока у меня есть возможность. Ведь в камерах нет телефона…
Она набрала номер и стала ждать. Ей казалось, что стук ее сердца разносится по всему кабинету, а то и всему зданию.
– Юлий, это ты? Это Таня. Да, а ты откуда знаешь?.. Понятно. Приезжай, пожалуйста. Хотя я тут уже и так порядком наломала дров… Вот даже как? Тогда тем более приезжай… Все. Жду.
Она положила трубку и заплакала.
– Что же это вы даже не сказали, где находитесь? Москва-то, она большая… И что это за Юлия такая?
Она подняла мокрое от слез лицо и посмотрела на Захарова с усмешкой.
– Это не Юлия, а ЮЛИЙ. Юлий Израильевич Шеффер. Надеюсь, вам знакомо это имя?
Захаров был шокирован. Одного из самых известных и влиятельных адвокатов Москвы она запросто называла Юлием…
– К тому же, – добавила она с грустью в голосе, – он знает, где я и кто занимается моим делом…
Захаров поправил галстук и выпрямился на стуле. Шеффер! Какое счастье, подумал он, что этот еврей не приехал раньше…
Он выключил магнитофон, где был полностью записан весь допрос, и посмотрел в окно: по стеклу бежали струи дождя…
* * *
Малько вернулся к себе в агентство, заперся в кабинете, достал стопку бумаги и принялся чертить схему. Получалось нечто, напоминающее своим видом химическую формулу: кружочки со стрелками. В кружочках фамилии и имена: Ромих Илья, Ромих Берта, Людмила Савченко, Михаил Лебедев, Виктор Храмов, Дора Смоковникова, Татьяна Виноградова…
В это время раздался телефонный звонок. Он машинально потянулся к аппарату, но на том конце провода, очевидно, расхотели разговаривать и положили трубку. Посмотрев на табло определителя номера и отложив в сторону ручку, он принялся вспоминать этот знакомый порядок цифр… Он уже звонил по нему несколько раз. Нет, он так и не вспомнил, но решил на всякий случай перезвонить. И там тут же взяли трубку, и взволнованный женский голос произнес:
– Коля, это ты? Наконец-то… Куда ты пропал? Коля, это ты? Ты меня слышишь? Я тебе уже куда только не звонила… Коля… – появились встревоженные нотки, и дальше, чуть глуше: – Вот черт, – словно обращаясь к кому-то, кто стоит рядом с ней, – это, наверно, не он… Извините…
И короткие гудки.
И Сергей вспомнил, чей это телефон. Севостьянова. А женщина, говорившая в трубку, – его жена. Его пропавшая жена. Катя.
Он быстро вскочил, сунул листок с нарисованными на нем стрелками и кружками в карман и выбежал из кабинета. Через пару минут он уже мчался на машине в сторону Масловки, где жил Севостьянов.
Он остановился возле его подъезда, вышел из машины и посмотрел на светящиеся на третьем этаже окна Колиной квартиры. Может, зря он так разволновался и прилетел сюда? Мало ли что бывает в семье? Но ведь Севостьянов и сам говорил, что его жена пропала. Если бы они были в ссоре и она ушла из-за этого, навряд ли он стал бы посвящать в эту семейную проблему Малько. Они всего лишь приятели, хотя Сергей давно симпатизировал этому смекалистому и обаятельному «оперу», с которым всегда охотно делился информацией и гонорарами. С ним было легко работать, они понимали друг друга с полуслова. Вот только принцип работы Малько сильно отличался от принципов Севостьянова, который всему предпочитал ясность и законность. Для него проникновение в чужую квартиру в поисках улик считалось преступлением, тогда как для Малько – это было единственным надежным способом добывания информации…
Сергей поднялся и позвонил в дверь, и почти тотчас она открылась. Высокая стройная женщина с длинными светлыми волосами и выразительными черными глазами смотрела на него, с трудом скрывая удивление и даже раздражение, словно ее не вовремя побеспокоили.
– О Господи, кто вы? – с тревогой в голосе спросила она, машинально прикрывая дверь, словно боясь чего-то. – Вы к кому?
– Моя фамилия Малько. Я работаю в частном сыскном агентстве.
– Но почему я должна верить вам на слово? Покажите документы! – довольно жестким тоном потребовала она, всем своим видом выказывая недоверие.
«Что ж, – подумал Малько, протягивая ей свое удостоверение, – она совершенно права, и молодец Севостьянов, что у него такая понимающая жена… Действительно, с какой стати она должна ему верить».
– Извините… – Севостьянова вернула ему удостоверение, но дверь так и осталась полуоткрытой. Малько понял, что его не собираются впускать в дом. – Вы к мужу?
– Нет, я к вам. Ваш муж просил передать вам, что очень волнуется…
– Не лгите. Мой муж ни о чем вас не просил. Он просто не мог вас ни о чем просить… Он не знает, что я сейчас дома. Я заставила его волноваться, но пусть лучше уж так… И, пожалуйста, не говорите ему, что видели меня. Вот если бы он сам приехал, тогда другое дело… Нет, вы незнакомый нам человек…
Она, услышав какое-то движение за спиной, резко повернулась, кому-то что-то тихо сказала, так чтобы Сергей ее не услышал, и перед тем, как захлопнуть дверь, прошептала уже Малько:
– Вы извините меня еще раз… Но я не могу сейчас с вами разговаривать… Я жду звонка. Это очень важно.
Но по ее глазам он понял, что она снова лжет. Просто она не хотела, чтобы он знал, что у нее в квартире находится еще кто-то.
– Вы хотя бы знаете, что Николай ищет вас? У него все из рук валится, он постоянно думает о вас… Вас ведь зовут Катя…
Он видел, что ей страшно неловко за то, что она не впускает его, но, очевидно, была причина, по которой она так вела себя.
– Катя, в городе идет охота на блондинок…
– Как в кино… – нервно ухмыльнулась она, даже не дав ему договорить. – Ерунда какая-то… Мне не шестнадцать лет…
– Я понимаю, что это не мое дело, но я сейчас же позвоню вашему мужу и сообщу, где вы, чтобы он приехал…
– Гм… А как вы думаете, чем сейчас занимаюсь я? Звоню всюду, где он может находиться, но его нигде нет…
– Я вижу, что у вас что-то произошло… Вы можете полностью положиться на меня, я давно работаю с вашим мужем, и если вам сейчас требуется помощь, то я готов…
– Нет, спасибо, это не тот случай…
И все же по ее виду он понял, что она почти решилась рассказать ему что-то.
– Ладно, входите… – Севостьянова распахнула дверь и, прижимая к груди ладонь, словно у нее заболело сердце, впустила его в дом. – Извините за беспорядок…
