Егор Царев
Май 2001 года, Марракеш
Они появились, точно с неба свалились. Или из-под земли выросли. Как ни в чем не бывало! К этому времени бедный Константин Васильевич сбросил не менее двух кэгэ живого веса – в основном, конечно, в жидком виде, потому что беспрерывно потел от ужаса, когда обнаружил, что двое туристов пропали. Где, когда, куда? Неведомо.
Никто не видел, как они отстали или повернули не в те развалины и сделались жертвами древнего лабиринта. Народ сначала лениво озирался, позевывая; потом забеспокоились все. Как понял Егор из обрывков долетавших до него разговоров, люди-то тревожились по большей части из-за уходящего времени: надо было ехать поселяться в гостиницу, хоть душ принять, смыть с себя пылищу жаркого африканского дня, прежде чем ехать на «шоу Али». Отправиться туда как можно скорее мечтали все. Прежде всего потому, что именно там обещал быть ужин – грандиозный, необыкновенный, обильный, феерический – такой, который вполне восполнит и слишком ранний завтрак, и скудный обед, и вообще станет завершающим аккордом в длинной мелодии сегодняшнего дня. И вот такая задержка!
Постепенно легкое беспокойство сменилось просто-таки злостью. Усталая, оголодавшая публика уже с неприязнью смотрела на гида, который, чуть ли не язык высунув, носился по прилегающим к дворцу улочкам, метался от одной группы туристов к другой, спрашивая, не видел ли кто парочку руссо туристо: он высокий, светловолосый, в серых легких брюках и темно-синей майке, она высокая, рыжая, в джинсовых шортах, белой кружевной маечке без рукавов и в шляпке с пестрой шелковой лентой. Побегав, Константин Васильевич возвращался к автобусу и с детской, истовой надеждой вглядывался во все лица, пересчитывал своих подопечных, словно надеясь, что вот-вот из-за чьей-то спины выступят потерявшиеся и заорут: «А вот и мы!»
Народ раздражался, злился главным образом потому, что нельзя было сказать: да бросьте вы их, на такси до отеля доберутся, не маленькие! Штука вся состояла в том, что названия отеля Константин Васильевич никому не сообщил, добираться потерявшимся было некуда, если только в Агадир за свой счет возвращаться, но это, извините, нонсенс, поэтому гид и ел себя сейчас поедом, расплачиваясь за свою ошибку.
А Егор – за свою…
За нерешительность, за молчание, за то, что побоялся выставить себя дураком. Он видел перед собой лицо милой ему когда-то женщины, на которое уже легли смертные тени…
Сегодня ночью она погибнет. Может быть, ее убивают уже сейчас, а катастрофа у Ребра Шайтана, которую обсуждала эта пара, нужна им просто для того, чтобы окончательно заморочить головы властям. И он невольно приложил к этому руку!
Но нет, сердце подсказывало ему, что Надежда еще жива. Он чувствовал это, знал, однако знал также, что уже пошел отсчет последних мгновений ее жизни…
От муки душевной внезапно обострилась застарелая язва, которую Егор считал давно зарубцевавшейся, и он согнулся от боли, прижав руку к желудку:
– Ох, за-ра-за…
– И не говорите, – сказал стоявший с ним рыжий турист, любитель омлетов. На его лице застыло то же тоскливо-ждущее выражение, что и у прочих собравшихся. – Есть охота просто-таки смертельно. Хоть бы в автобус дали сесть, у меня там крекеры.
– А у меня шоколадка, – печально отозвалась какая-то женщина.
– А у меня апельсины…
– У меня водичка там!
– У меня лаваш или как он тут называется?
– А у меня… Идут, смотрите, они идут!
Все повернулись на-пра-во. Быть того не может!
Но и впрямь! Сверкающий от пота Константин Васильевич буквально на поводу тащил пропавшую парочку. Вот и Родион в своих мятых серых брюках и синей майке, вот и «Надюшка»: спешит, размахивает приветственно шляпкой, грудь так и скачет под тесной и в то же время эфемерной кружевной рубашечкой:
– Ой, как я рада вас всех видеть! Пожалуйста, простите, простите, это я виновата! У меня со шляпки слетела лента, а тут ветер как дунет – и унес ее в какие-то развалины. Пока мы лазили, искали, вы уже ушли. Мы кинулись искать, повернули не туда – и все! Пропали вы! Какое счастье, что нашлись! Как я по вас соскучилась!
Минуту назад все готовы были натурально сделать шашлык из этой парочки и съесть его с оставшимися в автобусе крекерами, шоколадкой, лавашем или как он здесь называется, запив спрайтом. Но это милое: «Как я по вас соскучилась!» – и насмешило, и успокоило всех. И Константин Васильевич выразил общее мнение, с потрясающей галантностью сказав:
– Какое счастье, что вы нашлись, сударыня, и обошлось без серьезных осложнений! Мы уж боялись, что вас похитили. Здесь за красавицу могут назначить выкуп в целое стадо верблюдов, но мы, честное слово, готовы были скинуться ради вас!
Комплимент был потрясающий, несколько женщин ревниво напряглись, однако общего духовного подъема это не испортило, и в отель все ехали в настроении приподнятом, которое не рассеялось и через час, когда, устроившись в номерах и приняв душ, народ снова загрузился в автобус и двинулся смотреть на «шоу Али».
Егор заполз на свой «диванчик», вглядываясь в просвет между креслами. Несколько дам из их группы явились в вечерних платьях или чем-то подобном, несколько, наплевав на то, что «У Али» – один из самых фешенебельных ресторанов Марокко, пришли в тех же джинсах, в которых были и днем. В числе этих дам оказалась и «Надюшка». Возможно, потому, что у нее не было с собой никакой одежды, кроме шортиков для жары и джинсов и легкого белого пуловера – для вечерней прохлады. Очень просто был одет и Родион: тоже в джинсах и очередной светло-синей майке. У него через плечо болталась та же сумка, которую он носил днем, хотя все туристы оставили вещи в отеле. Конечно, в этой сумке могли быть фотоаппараты, ничего особенного, однако Егор напрягся, подумав, что дело близится к развязке.
У него почти не было сомнений, что эти двое попытаются сегодня улизнуть с «шоу Али» в самый его разгар, чтобы присоединиться к своим пособникам и прикончить настоящую Надежду Гуляеву. Причем Егор был почти уверен, что, даже если эти двое будут отсутствовать, ничего не изменится. То есть он никак, никаким образом не может помешать осуществлению их плана, если поднимет шум. Единственное, что он мог, – не спускать глаз с этой парочки ни на миг. Следовать за ними как тень. Пристать к ним, как банный лист, как пластырь, как репей, как неприличная болезнь. Но при этом оставаться незамеченным – елико это возможно. Надо просечь каждый их шаг, а когда дойдет до дела, он будет действовать по обстоятельствам. Скажем, они отделяются от группы и берут такси, чтобы присоединиться к своим сообщникам. Егор тогда тоже хватает такси и неотступно следует за ними. Ребро Шайтана… От Марракеша это не столь далеко. Оружия нет, это плохо. Что он может сделать?! Эта мысль внезапно скрутила его.
Мысли путались, он пребывал в полной растерянности. Он стал натуральным параноиком, шизофреником. Его таким сделали! Что предпринять? Или покориться?
– Это грандиозное сооружение, которое вам предстоит увидеть, построено простым ресторанным поваром по имени Али. Получив некоторое наследство, он завел свое дело, небольшой ресторан, в котором решил устроить скромное шоу, напоминающее любимые им сказки «Тысячи и одной ночи». Однако шоу очень понравилось многим богатым людям, Али получил помощь и постепенно создал то, что теперь является гордостью Марракеша. Вы будете потрясены, уверяю вас. Все бывают потрясены размахом, великолепием, пышностью этого зрелища. Многие, преисполнясь восхищения, желают выразить свою благодарность создателю этого великолепного зрелища. Однако должен вас разочаровать: господин Али погиб несколько лет назад – погиб на знаменитом, роковом Ребре Шайтана, когда на полной скорости выехал из-за поворота в самом опасном месте и не справился с управлением. Завтра, возвращаясь кружным путем в Агадир, мы будем проезжать это место, и все смогут увидеть, насколько осторожным надо там быть. Малейшая оплошность водителя – и…
Почему… почему гид при этих словах вдруг приподнялся на своем месте и многозначительно посмотрел на Егора? Показалось? Возможно… Однако ему не показалось, что Родион вдруг высунулся из-за спинки кресла и послал Егору предупреждающий взгляд. И насмешливая улыбка «Надюшки» ему отнюдь не померещилась!
Он почти не видел того, что происходило вокруг. Вполглаза смотрел на торжественное шествие облаченных в белые одеяния берберов, встречающих гостей. Почти не обратил внимания на великолепные врата в сказочное царство, на шумных драконов и кинг-конгов, на гигантских змей – самых настоящих, не механических, на великана – тоже настоящего, хоть и до крайности уродливого парня, которому «Надюшка», женщина довольно высокая, едва доставала до середины груди, ну а более малорослые дамы вообще телепались где-то на уровне его пояса.
Егор не сводил глаз с этой парочки, а потому едва разглядел великолепное многообразие разноцветных шатров и игривых фонтанов между ними. В одном таком шатре, бордовом с золотом – истинная роскошь, не показная, безумных денег стоящая роскошь, от которой захватывало дыхание! – были накрыты столы для русских. И чего только не было на этих столах, мама дорогая! Да уж, оголодавшие туристы вполне вознаградили себя за день голодовки, ну а когда подали молоденьких, целиком зажаренных барашков в окружении кус-куса и овощей-тажин… И все эти горы еды заливались реками знаменитого «серого вина», которое на самом деле было сдержанно-розовым и несдержанно-вкусным. Поглощение непомерного количества еды, которая почему-то не насыщала, а только еще сильнее разжигала аппетит (по принципу: чем больше ешь, тем больше хочется), а также безудержное винопитие сопровождались песнопениями и игривыми плясками, исполнявшимися представителями всех племен, населяющих Марокко: «синих» туарегов, берберов, арабов и прочих номадов, одетых в свои национальные костюмы.
Егор смотрел вполуха, слушал вполглаза, ел вполрта. Еда всегда производила на него действие просто сногсшибательное, наверное, это началось со времен тюремных голодовок. Чифирить или квасить он мог сколько угодно и что угодно, хоть бы и самогон-чимер, а вот стоило чрезмерно сытно поесть – и глазки закрываются, и ножки подгибаются, и ручки опускаются, и язык заплетается, и сам Гоша лыка уже не вяжет. Поэтому он лишь изредка цеплял вилкой с тарелки морковку-картошку (эх, до чего же вкуснотища в этом тажине получается!), да подносил ко рту ложечку кус-куса, да отщипывал волоконце тонко зажаренного бараньего мясца. Больше прихлебывал неиссякающее «серое», а сам так и пялился на тех двоих, которые, в отличие от него, ели и пили с завидным аппетитом, ничуть не мучаясь угрызениями совести по поводу предстоящего убийства.
«Вы звери, господа…»
Егор зажмурился от боли. Ладно, погоди, еще не все потеряно! Главное – не сводить с них глаз.
И он не сводил их весь ужин, не сводил и потом, когда полуживые туристы выползли из шатров, расселись вокруг арены, и им были представлены феерические сцены из истории Мавритании, из эпох всех этих Аль-Маравидов, Аль-Махадов, Меренидов…
Похищение невесты, нападение на караван, вольтижировка берберов на необъезженных скакунах, стрельба по мишеням, скачки на скорость и снова танцы, танцы, песни, песни… И все это время Родион с «Надюшкой» вели себя совершенно беззаботно, орали от восторга, аплодировали до боли в ладонях, смеялись до колик над проделками шутников-вольтижеров, прикрывались от летящего в них песка, когда бешеные кони вставали на дыбы перед самой трибуной, в деланом испуге прятались за спины сидящих впереди зрителей, когда берберы направляли ружья прямо на них, чтобы в самый последний миг, за полсекунды до нажатия на курок, резко вздернуть стволы вверх.
Зато Егору некогда было смеяться, хлопать, восхищаться, прикрываться от песка и уклоняться от залпа – хоть и безобидного, холостого, но очень впечатляющего. Теперь у него болели глаза, уши, у него чесалось в носу… Когда закружились в вышине рассыпающие разноцветный огонь кольца, когда небо вспыхнуло фейерверком, а берберы, привстав в стременах, принялись палить из всех стволов, он вдруг ощутил, что съел слишком мало, а выпил слишком много.
На счастье, шоу закончилось. Родион и «Надюшка» неспешно шли впереди Егора, не предпринимая никаких попыток от него скрыться.
Зага-адочно! Что же произошло? Передумали? Каким-то невероятным образом посовещались с сообщниками и перенесли время Ч? Или… или все уже кончено, и Егор теперь ничего не сможет сделать, как бы ни дергался? То есть дергаться ему не имеет смысла, да? А может быть… О господи, в его затуманенной серыми парами голове вдруг наступило некоторое просветление: может, он все-таки не так что-то понял? Неверно истолковал?
Ему очень хотелось не дергаться, так хотелось ошибиться! Ведь тогда можно успокоиться. Спокойно дойти до автобуса, забраться на «диванчик», смежить веки. Вздремнуть до прибытия в отель, а потом, поднявшись в свой номер на пятом этаже, в номер с зелеными ставенками и зеленым покрывалом на низкой кровати, залечь – и выспаться, наконец-то спокойно выспаться!
Удивительно расслабляющее средство, это «серое вино»!
Хотелось подпереть спичками опускающиеся веки, но Егор упрямо смотрел вперед, шел и шел, не упуская из виду белый пуловер «Надюшки» и серую куртку Родиона (к вечеру похолодало, и этот тип приоделся). Вот пуловер и куртка задержались у столов с сувенирами, и Егор услышал смех «Надюшки». Вытянул шею, вглядываясь, над чем она там заливается.
Да уж, было над чем! Продавец показывал игрушку: на высокой тонкой спице укреплена птичка из перьев, с пружинкой вместо ножки. Две другие такие же птички на свободных деревянных колечках болтаются вокруг спицы. Стоит поднять их наверх и качнуть спицу, как парочка птичек, потрясая хохолками и хвостиками, начинает спускаться вниз, неистово тюкая длинными клювами несчастную птицу. Верхняя птичка точно так же неистово колышется, не то браня, не то поощряя скачущих вниз трясунов.
– Трясуны! – выговорил Егор, вдруг залившись громким смехом. – Трясуны-пятидесятники! Смотрите!
Вокруг тоже захохотали, словно зараженные его смехом. Игрушка была настолько нелепая и трогательная, что не только веселила, но и умиляла.
– Хау мач? – спросил Родион, демонстративно закатил глаза, услышав: «Фоти тен дирхамз, плиз», – но полез в карман за деньгами.
– А мне? – закричал Егор, словно маленький мальчик, словно дитятко в песочнице. – А мне такую?
Его выразительную мимику продавец понял без перевода и с сожалением развел руками:
– Онли ван, сэр. Онли ван!
– Как это ван?! Почему ван?! Я хочу этих трясунов! Я их хочу!
Егор услышал чей-то плаксивый голос, но не узнал его. Рот был открыт у него самого, губы шевелятся – может, это он кричит? А вот знакомый голос, только Егор не поймет, кому он принадлежит:
– Успокойтесь, Царев. Если вам нравятся эти трясуны – берите их себе. Мне они даром не нужны, честное слово!
– Спа-си-бо, – еле вымолвил Егор, вытаскивая из кармана деньги и прижимая к себе спицу, на которой колыхались дивные трясуны. – Большое спасибо…
– Покажите, как они скачут! – Рыжий оказался рядом, нетерпеливо схватил Егора за локоть. – Покажите!
Егор сел на ближайшую скамью, поднял парочку трясунов вверх, качнул спицу. Птички ринулись вниз, истово клюя металлический пруток. Народ полег от детского, безотчетного, рефлекторного, глупого, необъяснимого – но такого сладостного хохота!
– Классная игрушка! – завопил рыжий. – Знаете что? В России надо поставить ее производство на поток. Возьмите меня в компаньоны, Царев!
Вместо ответа Егор снова поднял трясунов к исходной точке, снова тряхнул спицу, снова раздались раскаты бессильного смеха. Он скользил взглядом по лицам, наслаждался их счастливым выражением с таким чувством, как если бы сам был создателем этого счастья. Может, именно это человеку и надо – смеяться, смеяться… Все смеются. Все. Кроме… кроме этих двоих. Но они не смеются отнюдь не потому, что страдают несварением желудка или приступом мизантропии. Их здесь просто нет. Их нет!
– Да они уехали в Уорзазат, – равнодушно произнес Константин Васильевич, когда Егор вышел наконец из столбняка и смог членораздельно сформулировать свой вопрос. – Предупредили меня, что не будут ночевать в Марракеше, взяли напрокат «Мерседес» и уехали. Я думал, вы знаете. Все знали!
– Все знали, – подтвердил рыжий. – Разве вы не слышали, Родион и Надюшка все уши нам прожужжали, что хотят посмотреть на Касбу и присоединятся к нам завтра вечером, перед самым отъездом в Агадир. Ой, что такое? Что с вами, Гоша?!
Гошу успели подхватить, прежде чем он стукнулся головой о камни. То есть сотрясения мозга он не получил, и вообще, это был не эпилептический припадок, как почему-то испугался Константин Васильевич, а просто пьяный обморок. Вполне объяснимый, учитывая то, сколько «серого вина» выпил нынче вечером господин Царев (это все видели) и сколько испытаний выпало за последнее время на его долю (это все помнили). Поэтому его не только подхватили, но и заботливо отнесли в автобус, где и уложили на диванчик в хвосте.
– Трясуны… мои трясуны… – пробормотал он, прежде чем впал в полное и окончательное забытье.