Василий Крутиков
Апрель 2001 года, Нижний Новгород
Вообще, время встречи, назначенное Русланом, показалось Ваське самым дурацким: в девять уже довольно темно, что там можно осмотреть в такую пору? Можно было бы повидаться прямо сейчас, днем, ну а время, оставшееся до вечера, провести, к примеру, «У Ганса» – в новой и довольно дорогой пивнушке в хорошем немецком стиле – до того хорошем, что там официантки все, как одна, были сущие Гретхен, а музыка играла «Хорста Весселя» и «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес». С другой стороны, что там особенно осматривать? Скандальный клуб арендовал бывшую студенческую столовку, пристроенную к общежитию Строительной академии (в Нижнем Новгороде, куда ни плюнь, непременно в академию попадешь!). Кругом однообразные высотки да асфальтированные дворы. Никакого пейзажа, место довольно унылое. И не очень надежное – в том смысле, что рано или поздно народный нравственный потенциал проснется, исполненный сил, и с шумом, треском и криками: «Гей, славяне!» попрет вышеназванных геев подальше от невинных студентиков. Васька на миг приуныл, потому что будущее место его работы грозило накрыться большим медным тазом, однако тотчас рассудил, что Надежда, понятно, не здание хочет купить, а само дело. Впрочем, что на пальцах гадать? Вечером все прояснится.
Он еще немножко посидел перед телевизором, но даже «Формула-1» не производила сегодня большого впечатления. С трудом дождался конца ужина и упокоения Томки перед голубым экраном и начал собираться, готовясь к выходу в большой свет.
А также к путешествию, которое едва не стало безвозвратным.
Надобно сказать, что Василий Васильевич Крутиков богатырским сложением никогда не отличался. На службе у Алима приходилось ему вертеться, как той белке в ее пресловутом колесе, а потому он был скорее тощий, чем толстый. Однако при спокойной домашней жизни, откормленный любящей, все простившей женушкой, которая и вообще была кулинарка отменная, а на радостях сама себя превзошла, он за эти четыре месяца хорошенько прибавил в весе и сделался не то чтобы совсем уж жиртрест, но, что называется, плечист в желудке. Попросту сказать, выперло у него преизрядное пузцо. Васька хмурился, глядя на себя в зеркало, однако подсесть на диету или чуточку подкачать пресс у него пока не было ни силенок, ни вдохновения, поэтому с каждым днем пузико его нависало над ремнем все шибче. И вот сейчас, снова поглядевшись в зеркало, Васька даже малость приуныл от такого зрелища. Руслан-то всегда был поджарый, словно гончий пес! Как-то неохота представать перед ним в недостойном облике…
И тут Васька вспомнил про знаменитый пояс для тяжелоатлетов, доставшийся ему в наследство от незабвенного дружка Алима Минибаевича. Это была полоска тугой воловьей кожи сантиметров в двадцать шириной с тремя пряжками – некое подобие корсетов, в которые в стародавние времена затягивались хрупкие барышни, чтобы сделать свои талии подобными осиной. Хрупкой барышней Васька Крутиков себя никогда, даже в самом страшном сне, не считал, да и осиная талия была ему без надобности, однако Алимкино наследство могло отлично подправить фигуру, а потому он застегнул пряжки чуть не на последние дырочки, надел черный свитер, облегающий торс, черные джинсы и черный кожан сверху.
Глянул в зеркало – и остался доволен. Хоть Томка и твердит, что в определенном возрасте черный цвет просто смертелен, но это касается исключительно баб-с. А мужчинам, в частности Василию Крутикову, черный цвет придавал этакую мрачную крутизну. Курточка кожаная чуть достигает талии, которая благодаря борцовскому поясу приобрела очень скульптурный вид. И тугие джинсы классно обтягивают задницу, которая, по мнению Томки (разделяемому и Розой, и другими знакомыми Василию барышнями), имела очень сексуальный вид. «Как бы не начали геи приставать!» – хмыкнул он, чрезвычайно довольный собой, и, бросив Томке: «Пойду пройдусь!» – вышел прежде, чем она оторвалась от некогда голубого, а теперь залитого кровью двух несчастных влюбленных экрана.
Объясняться с женой не хотелось, и Васька просто молился, чтобы лифт подошел как можно скорее. Ан нет, не повезло: кнопочка не засветилась, а за пластиковыми, непотребно изрисованными дверцами не раздалось знакомого утробного рычания. Лифт, значит, не работал.
Невелика беда – Василий жил на четвертом этаже, чай, не сотрет ноги, спустившись пешком. Кстати, он каждый день собирался начать ходить пешком вверх-вниз, просто ради моциона, однако лестница в их доме (и во многих таких же кирпичных нижегородских высотках) была сооружена чрезвычайно кретинским образом. Раньше это называлось «черный ход». На площадке каждого этажа надо было выйти на открытый балкон и только потом снова войти в подъезд, на следующий пролет. Это мельтешение на балконах и на темной, уединенной лестнице всем не нравилось, а потому даже жильцы второго этажа ездили на лифте, из-за чего верхним жильцам порой приходилось ждать его чуть не по четверти часа. Но сейчас Ваське просто нечего было делать, кроме как идти по черной лестнице. Он проворно замелькал с балкончика на лестницу, снова на балкончик, снова на лестницу и вскоре уже стоял перед дверью первого этажа, через которую мог попасть на улицу. Толкнулся в нее – и невольно выругался: дверь была заперта. Что за хреновина? А, ну да, на нее ведь тоже присобачили кодовый замок, чтобы всякая бомжа не отиралась в подъезде. Но отчего же этот замок не отпирается изнутри? Заело, что ли? Дверь, конечно, не дверь, а сущие сопли из ДВП, посильнее стукни – и выйдешь наружу, но потом ведь писку соседского не оберешься.
Васька стоял, то пожимая плечами, то пытаясь сладить с заклинившей ручкой замка, как вдруг услышал за стеной знакомое дребезжащее гудение. А, понятно, заработал лифт. Значит, ничего ломать не придется. Сейчас он поднимется на площадку второго этажа, сядет в лифт и спустится в парадный подъезд.
Чушь, конечно. Издержки социалистического строительства!
Васька поднялся наверх, вышел, само собой, на балкончик (на улице уже совсем стемнело), толкнулся на площадку второго этажа – и втихомолку выругался. Там тоже стоял кодовый замок! Полная бредятина. То есть придется подниматься по черной лестнице на третий этаж. А если и там кодовый замок, то на четвертый – туда, откуда пришел.
Васька опять помянул нехорошим словом окружающую демократическую действительность, которая довела народ до полного предела плюрализма и вынудила его понатыкать замки где надо и где не надо, и толкнулся в другую дверь, ведущую на лестницу.
За приоткрывшейся створкой мелькнула чья-то фигура. Василий было посторонился, чтобы не столкнуться с человеком, который, судя по всему, его видеть не видел и пер как танк, но в то же мгновение чья-то рука просунулась в дверь, сгребла Ваську за грудки, рывком втащила его в подъезд, а в следующее мгновение он почувствовал сильный удар под правое ребро, от которого его аж развернуло, вынудило спуститься ступеньки на две и прижаться спиной к стене.
На черной лестнице было темно, он ничего не видел, да и удар этот был из тех, что отнимают дыхание и от которых еще пуще смеркается в глазах. К тому же его вдруг достала острая боль в груди, и Васька, качнувшись, внезапно осознал, что его не просто ударили – пырнули ножом. Нож скользнул по ремню, поэтому Васька не убит наповал, а только ранен, но сейчас нападающий поймет свою оплошность и нанесет другой удар. На сей раз он вряд ли промахнется!
Васька не думал, не рассуждал – за него думало и рассуждало раненое тело. На подгибающихся ногах он ринулся вниз, на первый этаж, слыша за спиной пробежку убийцы. Чудилось, слуха его достиг ехидный хохоток – преследователь знал, что нижняя дверь заперта. Не сам ли он запер ее, не сам ли он отключил на какое-то время лифт, чтобы поймать Ваську в ловушку?
Господи, куда же он бежит, дурак, ведь дверь и в самом деле закрыта!
Заносясь на лестничных пролетах, еле удерживаясь за погнутые, шаткие перила, Васька не сбежал, а скатился по ступенькам, в два прыжка одолел площадку первого этажа и головой вперед, как в воду, ринулся в скользкую, грязную, холодную ДВП, вышибив середину двери с такой силой, что вылетел на крыльцо как торпеда. Чудом удержался на ногах и, превозмогая боль в голове, колотье в боку, туман в глазах, слабость в ногах, помчался по двору с той же скоростью, с какой Шумахер выходит на финишную прямую. Он вылетел на трассу и побежал по обочине, хромая, метнулся в соседний двор, оглянулся – около родного подъезда было пусто. Наверное, убийца затаился около двери. Ну не дурак же он, чтобы выскакивать на улицу и показывать себя не добитому им человеку!
Васька привалился к стене соседнего дома – слабость скрутила до тошноты. Кто там прячется в темноте? Неизвестный? А может быть, это Руслан? Может быть, Васька чуть не погиб из-за собственной жадности и глупости?
Черт, как больно, как худо, как мутит!.. Не хватает тут грянуться без памяти. Чтобы этот неизвестный вышел и добил его – спокойно и расчетливо.
Усилием воли Васька попытался прогнать муть, которая все плотнее заволакивала сознание. Так, надо прежде всего остановить кровь, перевязать рану. Где это сделать? Домой нельзя. Во-первых, в подъезде прячется этот гад, во-вторых, лучше быть убитым вот здесь, во дворе, одному, чем подвергнуть опасности жену и девчонок. Надо где-то укрыться, как можно скорее, но где?
Ну, он что-то совсем поплохел, если не может сообразить такой простой вещи. Этот дом, к стене которого он прижимается, это же Валентинин дом! Валентины Абдрашитовой, жены Алима!
Васька сделал невероятный рывок, вбежал в подъезд. Какое счастье – очутиться в нормальной панельной пятиэтажке, без всяких тебе кодовых замков и лифтов, без всяких черных лестниц и балкончиков, на которых таятся убийцы!
Васька взобрался по лестнице, трясясь от всякого постороннего шума. Как-то холодно ему стало, и ног он не чувствовал, хоть ранен – это он точно помнил – был в грудь, вернее, в бок. Третий этаж, знакомая дверь. Кнопка звонка. Треньканье – далекое такое, словно бы сквозь вату. Щелканье замка, испуганный возглас:
– Вася? Что с тобой?!
Васька повалился вперед, на этот голос. Услышал, как Валентина панически вскрикнула:
– Родион Петрович! Помогите!
Еще успел подумать с оттенком недовольства: «Родион Петрович? Это тот самый лох, что ли? Кинутый издатель? А он-то здесь откуда взялся?»
И темно сделалось кругом. Темно и тихо.
