Книга: Флердоранж - аромат траура
Назад: Глава 7 ОРАНЖЕВОЕ
Дальше: Глава 9 СЕРО-БУРО-МАЛИНОВОЕ

Глава 8
ОГНИ

— Интересно, как это ты там будешь находиться? И главное, меня просто перед фактом ставишь — хорошенькое дельце. А если я тебе не разрешу ехать?!
— Вадичка, но как же? Это же моя работа!
Разговор на повышенных тонах происходил вечером у Кати дома. Едва она заикнулась, что ей придется временно перебраться в Славянолужье на дачу, Кравченко взорвался.
— Ты только о себе и думаешь! — бушевал он. — А я? Ты меня спросила — хочу я этого или нет?
— Но, Вадичка, ты же сам сто раз говорил, что дача — это здорово. Что, раз я теперь сама на машине езжу, мы могли бы жить все лето за городом…
— Правильно. У моего отца на даче. А не в какой-то дохлой деревне у черта на рогах.
— Да это совсем недалеко, — вкрадчиво лукавила Катя. — Подумаешь! Даже такая, как я, сумела проехать. А для тебя с твоим умением водить машину, с твоей скоростью и мастерством — Это вообще час езды… ну два…Ты же машину водишь как бог. Я на тебя просто любуюсь, когда ты за рулем.
— Не смей ко мне подлизываться.
— Я не подлизываюсь, я правду говорю. Могу я тебе хоть раз в жизни сказать, что я тобой просто восхищаюсь и горжусь?
Пораженный Кравченко, ожидавший чего угодно, но только не этого, умолк.
— Сколько ты там собираешься пробыть? — спросил он наконец. И Катя поняла — капитуляция близка.
— Мне надо обязательно допросить главного свидетеля — некую Полину Чибисову, — сказала она. — Для этого меня туда и отправляют. Чибисова при мне покушалась на самоубийство, состояние психики у нее пока непредсказуемое, разговаривать она ни с кем не хочет. Поэтому мне понадобится время, чтобы войти с ней в контакт и узнать, что произошло с ней и ее женихом. Я думаю, что все это займет у меня примерно неделю, ну, может быть, дней десять. А ты на выходные спокойно можешь ко мне туда приехать.
— Очень я тебе там буду нужен, — буркнул Кравченко.
— Если бы не твоя работа, — Катя вздохнула, — я вообще бы просила, чтобы ты поехал туда со мной. Побыл там.
— Зачем?
— Так просто… Для надежности. Для меня. Я что-то боюсь, Вадичка. Если совсем честно — я очень не хочу туда ехать и оставаться там одна.
— Это из-за того, что ты в морге видела?
— Да и нет… Не только из-за этого. Я не знаю, — Катя устало улыбнулась. — Просто мне неуютно там будет без тебя. Ну, раз ты совсем ехать не желаешь то…
— Я там буду утром в воскресенье, — Кравченко произнес это хоть и сердито, но уже совсем, совсем иным тоном. — В субботу Чугунов-работодатель на выставку Экспострой едет. Я его обязан сопровождать. Там мэр будет, прочие шишки, так что Чугунов мой всем им и Москве о себе напомнить желает. А в воскресенье у меня выходной! Я приеду к тебе. Постой, а где ты там остановишься? У этого пенька-участкового, что ли?
— Там одна старушка дачу сдает — учительница Брусникина, — успокоила его Катя. — Это все уже устроено, — она торопилась, чтобы Кравченко не передумал, — Только я буду жить не в самом Славянолужье, а… там местечко есть-Татарский хутор называется. Это дачный поселок вроде бы. Недалеко от особняка Чибисовых.
— Особняка! — усмехнулся Кравченко. — Дача бабульки-учительницы… Знаю я эти дачи. Скворечник, наверное, дырявый, удобства в огороде, колодец за три километра пешком, во дворе куры-гуси, грязь непролазная.
Катя скорбно вздохнула. Такие подозрения посещали и ее. Перспектива проживания на каком-то неведомом хуторе Татарском ее совершенно не радовала.
— Это все ненадолго, Вадик, — сказала она бодро. — Всего на несколько дней. А ты приедешь в воскресенье. Сделаем шашлыки, вишни на рынке можно будет купить… Потом там река Славянка — ты удочки с собой можешь взять. Там берега крутые, как в сказке про высокую горку, и, говорит, щуки водятся и сомы на пятьдесят килограммов.
— Я порой тебе просто удивляюсь, Катька, — Кравченко покачал головой. — И о чем только ваше начальство милицейское думает, посылая такую, как ты, убийства раскрывать?
— Я должна всего-навсего допросить главного свидетеля, — скромно сказала Катя, — насчет раскрытия там другие буду! стараться — следователь прокуратуры, участковый и…
Она вовремя прикусила язык, не назвав фамилии Колосова. Иначе весь с таким трудом достигнутый компромисс рухнул бы в мгновение ока. Кравченко, никогда не встречавшийся с начальником отдела убийств лично, заочно его не переваривал. Любое, упоминание Колосова заводиле его и настраивало на воинственный лад.
— Начну потихоньку собираться, — сказала Катя кротко. — Завтра доделаю все срочные дела, статьи распихаю по изданиям, а в четверг поеду в Славянолужье. Участковый будет меня снова встречать на старом месте.
— Как это у тебя все легко и просто получается, — Кравченко вздохнул— Интересно получается… Я всего десять минут назад категорически против был, чтобы ты ехала, а сейчас… сейчас уже сижу, соображаю, как болван, что из еды тебе в дорогу купить.
Катя поднялась на цыпочки, обвила шею мужа руками и благодарно поцеловала его, стараясь изо всех сил, чтобы драгоценный не заметил ее торжествующей хитрой улыбки.
Но на этом сборы не закончились.
— Вот тебе атлас Подмосковья. Здесь этот район подробно обозначен, — напутствовал ее «Драгоценный В.А.» на следующий день, вручая ей атлас. — По сторонам там не просто глазей, а сориентироваться старайся на местности, где сама остановишься, где убийство произошло, где главные фигуранты живут.
— А там пока никаких фигурантов нет, — ответила Катя, — и подозреваемых нет. Есть только свидетели — гости, что на свадьбе были. Кстати, Вадичка, тебе фамилия Павловский знакома?
Человек семь могу с такой фамилией назвать. Некоторые по ящику даже выступают.
— Павловский по имени Александр — такого помнишь? Кравченко удивленно присвистнул.
— Он что же, там теперь проживает? — спросил он.
— Вроде бы. Участковый Трубников его упомянул. Я сначала не сообразила, о ком это он, только потом вспомнила.
— Давно его в Москве не видно, — хмыкнул Кравченко. — И не слышно. С журналистикой он вроде бы вашей расплевался совсем. Завязал.
— Он, кажется, в Боснии воевал? — спросила Катя.
— И в Косове, ив Приднестровье, и в Абхазии, и в Чечне. Я его репортажи военные видел и фильмы. Где стреляют — там и он… Мужик он ничего, отважный. Только с головой у него, по-моему, давно не все в порядке. — Кравченко усмехнулся: — Ему бы в век Байрона родиться, Лермонтова. Дуэли там, кони, черкесы, казаки, Кавказ подо мною… А не теле-еле-новости. Даже чудно было его видеть с камерой в руках. Впрочем, он среди журналистов всегда белой вороной был. И на всех за это огрызался. А вел себя подчас красиво, да. Но как последний дурак.
— Про него писали, что он какого-то губернатора на дуэль вызвал — на пистолетах и на палашах в конном строю, засмеялась Катя.
— Губернатор в результате все в хохму превратил, — сказал Кравченко. — Я, если б на то уж пошло, в русскую рулетку ему предложил бы сыграть.
— Ты бы! — Катя махнула рукой. — Конечно, ты у нас круче всех… Ой, я не то совсем хотела сказать. Конечно, смешно в наше время совершать такие нелепые поступки…
— Вот-вот. Смешно, но вам, женщинам, нравится. Кстати, у него к женщинам — я это сам в одном его интервью читал — чисто потребительское отношение. Женщина — это отдых солдата. Наложница и Служанка. И все. Никаких там чувств и сантиментов — чистая физиология. Чем же этот Чайльд-Гарольд Иваныч в Славянолужье теперь занят?
— Трубников назвал его наш скотопромышленник. Сказал, что он какую-то барду на спиртзаводе Хвощева-старшего покупает на откорм каких-то герефордов.
— Это коровки такие мясные, — снисходительно пояснил Кравченко. — Да, вот это по-нашему, по-бразильски… Из бретеров и народных трибунов в скотопромышленники. Деньжата надо чем-то зарабатывать на хлеб с маслом. А в горячих точках болтаться обрыдло, Партии своей не создашь — вакансий нет, в депутаты выбраться — он уж там был однажды. Кажется, чуть от скуки не загнулся. Так что самое время — на покой, к земле поближе. Ему сколько, сорок, наверное, уже стукнуло? Ну, правильно. Это в тридцать хорошо с Калашниковым наперевес по Балканам скакать. В сорок пора родовое гнездышко вить да зеленые в банке копить на обеспеченную старость.
— Ты так говоришь, будто все о нем наверняка знаешь, — возразила Катя недовольно, — ты этого человека вживую в глаза не видел, только по телевизору. А судишь.
— Терпеть я таких, как он, не могу. Болтунов, — сказал Кравченко.
Катя вздохнула — драгоценный был весь в этой фразе. Любая сильная и яркая личность мужского пола вызывала в нем неуемное агрессивное желание помериться с этой самой силой и победить. А если это было никак невозможно, оставалось только одно — не переваривать.
— Что-то мне снова резко расхотелось отпускать тебя одну в эту глушь, — сказал Кравченко, пристально глядя на Катю, — что-то ты уж слишком этим типом заинтересовалась.
— Павловский был на свадьбе Артема Хвощева, он хороший знакомый его отца и Чибисова, их сосед, — ответила Катя. — И вообще, я не понимаю тебя…
— Ладно заливать. Не понимаю… Все ты понимаешь. — Кравченко вздохнул. — Ой, маманя моя родная, а самое-то главное — забыл!
— Что? — испугалась Катя.
— Кто же мне завтраки-ужины готовить теперь будет? Кто отбивные пожарит, курочку в духовке запечет? Умру я бедный, несчастный, сдохну от жестокой голодухи.
— Не умрешь, — обнадежила Катя. — Я полный холодильник тебе еды оставляю. Борщ сварила на два дня. Мясо замариновала. Мне в воскресенье привезешь мороженого — сумка-холодильник в чулане… И чистое постельное белье не забудь. Я пока взяла с собой только один комплект для себя.
Удивительно, но эта невинная фраза подействовала на Кравченко успокаивающе, и дальнейшие сборы проходили в атмосфере мирного сотрудничества и редкого взаимопонимания.
Из Москвы на этот раз Катя выехала в два часа дня и около пяти уже подъезжала к знакомой автозаправке у деревни Журавка. Вела машину Катя снова с трудом и трепетом сердечным, но все же ехать в Славянолужье во второй раз было намного легче, чем в первый. Участковый Трубников уже маячил на обочине.
— Здравствуйте, Николай Христофорович, — приветствовала его Катя. — Как видите, я снова у вас. И теперь, наверное, задержусь подольше.
Трубников поздоровался. В глазах его сквозило недоумение. Участковому было непонятно: отчего это его непосредственное начальство и шеф отдела убийств Колосов так настойчиво присылают к нему в район эту самую Екатерину Сергеевну. Женщинам в милиции, по глубочайшему убеждению Трубникова, было не место. А уж подпускать их к оперативной работе по раскрытию убийства вообще нельзя было на пушечный выстрел. А тут вдруг сверху дождем сыпались строгие ЦУ оказать капитану милиции Петровской-Кравченко всю необходимую помощь и содействие.
В результате после нового звонка Колосова Трубникову пришлось сломя голову мчаться на мотоцикле в Татарское, чтобы на скорую руку договариваться с учительницей Брусникиной о сдаче летней половины Дома до конца июля, потому что Колосов настоятельно просил поселить Екатерину Сергеевну именно в Татарском. С дачей все, к счастью, устроилось. В это лето дом Брусникиной пустовал. Семья ее сына, постоянно проживающая в Ясногорске, в этот год не приехала. Мать с отцом не пустили на каникулы в Татарское даже младшего внука Брусникиной Дениску. Не было в это лето дачников и из Москвы.
— Что ж, это гора с горой не сходится, а человек с человеком даже чаще, чем думаешь, — сказал Трубников Кате. — Рад вас видеть. Провожу до Татарского, устроиться помогу.
— Спасибо, но, если у вас время есть, Николай Христофорович, давайте немного по окрестностям попутешествуем. В прошлый раз я не очень в детали вникала и, как оказалось, напрасно. А сейчас я с собой карту взяла, но… С вашей помощью мне легче будет сориентироваться и все нужное запомнить, чтобы уж потом дорогу находить и вас не беспокоить.
— Ладно, все равно мимо поедем, — согласился Трубников.
Когда он втиснулся в машину, Катя ощутил запах дешевой туалетной воды. Участковый на этот раз ею явно злоупотребил.
— День-то какой сегодня хороший, — сказал он, снимая фуражку и вытирая ладонью лоб. — Но парит. Как бы опять грозы не было… К Чибисовым-то, что же, снова завтра поедем?
— Следователь прокуратуры к Полине в эти дни приезжал? — вопросом ответила Катя.
— Был. Только у него ничего опять не вышло. Адвокат Чибисовых тоже бился-бился; все без толку. Молчит девчонка. Особо-то наседать на нее они побоялись, как бы опять какого покушения на суицид не вышло. Так что никаких пока просветов в деле, кроме… Из райотдела нашего опера приезжали Филина с дружками проверять на причастность к нападению. Так и тоже ничего: Филин-то еще в апреле за грабеж осужден Серебрянопрудским судом, а приятели его…
— Кто такой Филин4? — удивленно спросила Катя. — Это кличка, что ли?
— Не кличка, а фамилия. Филин Володька. История у нас тут одна была в мае прошлого года с этим самым Филиным и Полиной Чибисовой. Да вы что же, не знаете ничего, да?
—Николай Христофорович, откуда же я могу что-то знать, если никто мне ничего толком не говорит! — раздраженно воскликнула Катя. — Что случилось в мае?
— Прошлый год у нас богат был на события разные, — загадочно сказал Трубников. — Короче, в праздники это случилось — на День Победы. Полина из Москвы приехала погостить. По вечерам они частенько с отцом и Кустанаевой на конную прогулку ездили. А в тот вечер так случилось, что к Чибисову гости понаехали, ну Полина и отправилась кататься на лошади одна. Она в седле-то крепко держится и с конем умеет обращаться. Михал Петрович ее с детства к лошадям и конюшне приучал. Ну, ехала она себе, каталась, да на парней рогатовских и наткнулась: Филина Володьку и компанию его. Морозов там был, потом Косарев из Журавки и Князев Пашка. Этот вообще пацан еще — малолетка, а те уж взрослые. И к тому же пьяные были в стельку по случаю праздника. А Филин еще и судимый за хулиганку. Ну, конечно, прицепились они к дочке Чибисова по пьянке— лошадь под уздцы схватили, остановили, Полине водки стали предлагать, она отказалась. А они с седла ее начали стаскивать. В общем, не поздоровилось бы ей, если бы не Павловский.
— Павловский? — переспросила Катя с любопытством.
— Он мимо ехал, услышал возню, крики. Подоспел. Пьяниц рогатовских в речку покидал, Филину рожу разбил, и поделом. Полину домой отвез. Вот какая история… Дочке-то Чибисова что-то не везет с историями-то этими, да… Ну а тогда все обошлось. Чибисов шума не стал подымать. Парни-то рогатовские, как протрезвели маленько, сами пришли, прощение слезно просили, ну чтоб не заявляли на них в милицию и с работы чтоб не увольняли. Чибисов не их, конечно, пожалел — черт бы с ними совсем, с хулиганьем, Полину ему не хотелось в уголовное дело ввязывать. Ну и спустили все на тормозах. Я с ними свою профилактическую работу провел — запомнили надолго. Тем дело и кончилось тогда. А сейчас в связи с убийством эпизод этот снова всплыл. Опера приехали всю эту гоп-компанию снова трясти, проверять. Только проверять-то некого. Филин сел, Косарева этой весной в армию забрали. Морозов женился, дочка у него родилась. Как раз в ночь убийства Хвощева он жену в роддом отвозил, так что алиби у него. Остается один Князев Пашка — а он сопляк. Ну, будут его, конечно, проверять. Да только пустая это трата времени.
— Значит, выходит, что в тот раз Павловский спас Полину? — спросила Катя.
— Выходит так. С тех самых пор они и познакомились, — ответил Трубников, и голос его прозвучал как-то особенно загадочно, что снова заставило Катю насторожиться.
— Ну, вот смотрите достопримечательности наши, — указал Трубников в окно. — Поля эти мы с вами в тот раз проезжали. Там видите справа это Лигушин лес.
— Лягушки там водятся?
— Нет, эти поганки у нас больше по весне в бучилах-оврагах в пении упражняются. А в лесу малина да черника, грибы пошли сейчас после дождей. Брусникина, к которой едем, грибы собирать мастерица, солить, жарить, мариновать. Лисичками вас угостит в сметане, если понравитесь ей, да… А в лесу лет пять назад медведя видели в малиннике. Я даже в дозор ходил, в засаду садился с табельным оружием. Да не подкараулил медведя-то. Видно, соврали бабы наши…
— Ой, смотрите, стадо! — воскликнула Катя, притормаживая.
Дорога, по которой они медленно ехали, вилась среди холмов. Вдали темнела полоса леса. На его опушке паслось большое стадо коров. Животные были темно-шоколадной масти, крупные, упитанные.
— Канадская порода, — сказал Трубников. — По привесу рекордсмены прямо.
— Чьи это коровы? — спросила Катя тоном кота в сапогах, ожидая услышать в ответ традиционное: маркиза Карабаса.
— Бычки в основном, молодняк, — Трубников вздохнул. — Павловского да Туманова, они компаньоны по фермерству-то. Второй уж год компаньоны. Мясо у них оптом рестораны московские закупают. Очень даже выгодно. А называется как-то хитро…
— Эксклюзив? — невпопад подсказала Катя.
— Да нет. Мраморное вроде… Мясо мраморное. Прожилка там идет в мясе-то, жировая прослойка. Потому как корма даются особые, по канадской технологии.
— Поехали отсюда скорее, раз там в стаде одни быки, — испугалась Катя. — У нас ведь машина красная.
— Не бойтесь, не тронут, они животные смирные. Кормленые. Да к тому же половина-то волы — достоинство их мужское им ветеринар оттяпал, — хмыкнул Трубников.
Проехали ещё немного, и лес и стадо остались позади. Показался знакомый берег Славянки.
— К Татарскому подъезжаем, — сообщил Трубников. — Чтоб вы знали: поле, где Хвощева-то убили, во-он оно, видите? Полтора километра всего отсюда. А там вон, за рекой, — тоже поля. Только область там уже Московская кончается и начинается Тульская.
— Граница, что ли, близко? усмехнулась Катя.
— Да. Это я так, к слову, чтоб вы знали.
Катя на этот туманный намек в этот раз не обратила внимания. А позже вспомнила и пожалела, что сразу же не растормошила участкового, не расспросила его об этом подробно.
— А чьи это дачи вон там? — Она показала Трубникову на дома за высокими заборами, стоявшими на берегу реки. Один дом был из красного кирпича, другой деревянный с причудливой башенкой-террасой на крыше. Обширные участки домов примыкали друг к другу вплотную.
— Прежде, когда тут еще колхозы кругом были, располагался на этом самом месте филиал опытной семенной станции. А сейчас всю территорию под индивидуальное строительство отдали. Кирпичную дачу себе художник Бранкович построил. Вы его самого в прошлый раз видели. А на соседнем участке Павловский живет — он само здание опытной станции перестроил, надстроил по своему вкусу, и отличный, знаете ли, дом получился. Здесь инфраструктура-то хорошая — и газ, и вода, и свет подведены, оттого тут и строятся люди. Вон там, видите, тоже домик вдалеке. Там актриса .Островская проживает. Не такие, конечно, хоромы с наворотом, как у Бранковича, — все скромнее гораздо. И удобств особых нет, но жить можно. А вон там, еще подальше, — домик голубой в саду яблоневом — это учительницы Брусникиной. Муж ее покойный как раз этой самой селекционной станцией и заведовал. Потому и участок им здесь в середине шестидесятых выделили, и дом построили. Муж-то ее агроном был известный на всю страну, ученый-селекционер. Я его хорошо помню, старика, — ни Толстого был похож Льва Николаевича. Вера Тихоновна, к которой мы едем, — его вторая жена была. Из городских. Полюбила его и жить сюда из Тулы переехала. Учительницей в местной школе стала — историю преподавала и литературу. Что скрывать — я сам у нее когда-то учился. Сейчас она на пенсии уже, но в школе все равно преподает. Потому как учителей стало не хватать. Да и учеников тоже. В мое время тут у нас по три класса было — А, Б и В, а сейчас еле-еле на один А ребятишек из окрестных поселков набирают, да и то только до пятого класса. Народ весь поразъехался… И уезжать продолжают. Тут-то у нас хоть работа есть в агрофирме для тех, кто здесь живет. А в других районах, как послушаешь, все в город рвутся. Особенно молодежь.
Из всего, что Трубников рассказывал о Брусникиной, Катя для себя пока уяснила только одно: пожилая учительница — типичный представитель редкого в прошлом, а ныне почти уже совершенно исчезнувшего сословия настоящей сельской интеллигенции. А значит, человек здравомыслящий и умный, к словам которого стоит прислушаться.
Дом Брусникиной по самую потемневшую от дождей шиферную Крышу утопал в густом и тенистом яблоневом саду. Яблони были старые, рослые и, как пели прежде в песнях, — кудрявые. У калитки росла яблоня-грушовка. Ветки ее клонились к земле, перевешивались через забор на улицу, соблазняя прохожих россыпью мелких зеленых плодов. Забор был ветхий, местами покосившийся. К дощатой калитке снаружи была прибита подкова на счастье.
— Вера Тихоновна, принимайте гостей! — зычно выкрикнул Трубников, вылезая из машины и с наслаждением разминая затекшие ноги. — Вот тут и поселитесь, Екатерина Сергеевна, — объявил он Кате. — Дом просторный, сад, одно только неудобство… Въездных ворот, как видите, нет. Машину вам тут придется ставить — снаружи.
— Не беда, — бодро сказала Катя, а сама тут же вспомнила рогатовского Филина и его гоп-компанию.
Трубников толкнул калитку, но она оказалась заперта.
— Вера Тихоновна, это мы! — оповестил он сад и дом. Ответом было молчание.
— Странно, у нее ж собака, а сейчас чего-то не слышно ее. — Трубников сильно постучал в калитку.
Катя разглядывала дом, где предстояло ей жить ближайшие дни. Это был обычный сельский дом, каких тысячи в Подмосковье, — приземистый, вросший фундаментом в землю, бревенчатый, обшитый вагонкой, выкрашенной в небесно-голубой цвет. Дом окружали две терраски. Одна побольше, попросторнее — хозяйская, зимняя, с двойными рамами. Другая маленькая, летняя, для дачников. Второй этаж был похож на скворечник — крохотная мансарда с окном, смотрящим на реку. В общем, вид у домика был довольно симпатичный — чистенький, уютный, без затей. И уж совсем не походил он на мрачную избу на курьих ногах, которую все последние дни рисовало в качестве конспиративной квартиры изощренное Катино воображение.
В таком домике и правда хорошо было летом отдыхать, бить баклуши, пить на террасе чай с клубничным вареньем, слушать, как шумит яблоневый сад и поют на заре птахи. Лениво наблюдать, как среди кустов смородины шныряют соседские кошки и каждое утро то тут, то там на грядках появляется новый песчаный холмик — результат подрывных работ жуликов-кротов. Но заниматься в таком безмятежном пряничном домике раскрытием убийства, жертву, которого, по словам судмедэксперта (да Катя и сама видела), буквально растерзали на части, было, казалось, делом совершенно безнадежным. И от этого на душе у Кати снова стало неспокойно — пасторальные декорации вызывали смутную глухую неприязнь: Что, уюта захотела? Знаешь, где он, твой уют?
Катя усилием воли стряхнула Наваждение мрачных ахматовских строк. Ладно, там будет видно. Трубников продолжал стучать в калитку.
— Сейчас, сейчас, слышу, иду! Кто там? — донеслось из глубины сада.
— Вера Тихоновна, это я, Николай, — громко сообщил Трубников— Стучу вам, стучу…
— А я в сараюшке разбиралась, банка с купоросом куда-то запропастилась. — Калитка со скрипом распахнулась, и Катя увидела Брусникину. На вид ей было за шестьдесят — рыхлая, бледная, с усталым, покрытым сеткой мелких морщин лицом. Седые волосы на затылке собраны в жидкий пучок, на лбу — очки с толстыми стеклами. Одета Брусникина была в домашнее летнее платье из серого ситца в мелкий цветочек, явно сшитое по выкройкам какой-нибудь местной портнихи.
— Здравствуйте, милости прошу, — сказала она тихим бесцветным голосом, впуская Трубникова и Катю во двор. — А я вас с утра дожидаюсь.
— Добрый вечер, Вера Тихоновна, — Катя была сама вежливость и скромность. — Вот, если не стесню, разрешите пожить тут у вас дней десять. Вот деньги за дачу.
— Вас как звать? Екатериной Сергеевной? — спросила Брусникина, забирая деньги.
— Пожалуйста, зовите меня просто Катей.
— Ну, просто Катя… проходите, комнаты смотрите. Или вам комнаты мои сразу, не глядя, подошли?
— Вера Тихоновна, я ж говорил, объяснял вам, — смущенно кашлянул Трубников.
— Да помню, помню, Коля, из ума-то еще не выжила, — Брусникина покачала головой, разглядывая Катю — Какая вы молоденькая, ай-яй-яй… Я думала, что… ну, это неважно. Проходите, Катя, в дом, располагайтесь. С вами и мне, старухе, спокойнее… Вы что же, из милиции или этой, что раньше КГБ была, структуры?
— Я из милиции, — ответила Катя.
— А я думала, из этой самой… Они вроде сейчас такими вещами у нас занимаются, как в газетах пишут.
— Какими вещами? — спросил Трубников настороженно.
— Явлениями, — сказала Брусникина. — Я тут по телевизору все Секретные материалы смотрела. У них-то в Америке тоже не полиция такие вещи исследует, а специально подготовленные люди.
— Вера Тихоновна, а собака-то ваша куда подевалась? — спросил Трубников, явно пытаясь перевести разговор на другую тему.
— Сгинула, — Вера Тихоновна заботливо отвела от лица зазевавшейся Кати яблоневую ветку — он шли по дорожке к дому.
— Сгинула.
— Как сгинула? — удивился Трубников. — Я ж вчера приезжал днем — меня ваша дворняжка облаяла еще от самой калитки.
— То вчера, а то сегодня, — Вера Тихоновна говорила медленно. — Ночью я проснулась. Слышу Тузик мой лает, с цепи рвется. Встала я, в окно посмотрела. Только вон у меня какие заросли тут, — ничего не увидела. А выходить, разбираться, что там, не стала. Легла. А Тузик лаем исходит, прямо бесится. Потом слышу — звяк, цепь оборвал. Утром вышла — нет его нигде. Звала, звала, кричала, кричала…
— Он кобель у. вас, Тузик-то, — сказал Трубников. — А все на цепи сидел. Поневоле сорвешься, на луну завоешь. Может, лису почуял или хорька… Ничего, набегается — придет сам.
Они вошли в дом.
— Вот, пожалуйста. Тут у меня летом внуки живут, сын со снохой, — Брусникина открыла дверь.
Внутри все было также чистенько и пасторально, как и снаружи: терраса с круглым столом под традиционным сельским абажуром, просторная горница с большой печью-голландкой и пузатым диваном с тугими турецкими валиками и подушками, какие Катя видела только в фильмах пятидесятых годов. Посреди горницы стоял еще один круглый стол, заваленный газетами, книгами, тетрадями. На газетах лежало неоконченное вязанье. С бревенчатой стены над диваном смотрели на гостей мишки с репродукции картины Шишкина. В простенках между окнами висело купеческое зеркало, портрет Льва Толстого в рамке и фотография какого-то старичка, в котором Катя лишь через несколько дней признала ученого Мичурина, и то только прочтя микроскопическую пояснительную подпись под снимком. Соседняя комната была спальней, но, кроме пухлой старческой кровати, были там еще и самодельные книжные стеллажи, и письменный стол. А на нем черный старинный микроскоп и какие-то склянки с притертыми пробками. И все это чистое, без малейшей пылинки, словно хозяин их только на минуту оторвался от работы, чтобы встретить непрошеных гостей. Над кроватью красовалась большая свадебная фотография под стеклом: дородный мужчина в очках, с окладистой профессорской бородой и рядом с ним тоненькая юная блондинка в белом платье колоколом по моде пятидесятых. Разница между новобрачными была лет в двадцать, никак не меньше.
— Мой покойный муж, — просто сказала Брусникина и, повернувшись к висевшим в красном углу спальни иконам, перекрестилась. — А вот ваши комнаты.
Кате досталась та самая маленькая летняя терраска — вся из сплошных окон с рейками крест-накрест и комнатка-пенал с диванчиком, ночным столиком и комодом. С терраски узкая лестница вела наверх, в мансарду. Но дверь туда была закрыта на железный крючок.
— Я туда редко хожу, — сказала Брусникина, — на лестнице голова кружится, упасть боюсь. Но если вам надо будет — можете и туда подняться. Только там у меня хлам разный.
— Ну, устраивайтесь, обживайтесь, — Трубников сходил к машине и принес сумку с Катиными вещами. — Отдыхайте с дороги. Завтра я к вам загляну.
— Николай Христофорович, а у вас телефон есть, чтобы мне с вами связываться? — спросила Катя.
— В опорном есть, конечно, — Трубников усмехнулся, — а мобильника нет, уж извиняйте. Начальство у нас в отделе на такие вещи жила жилой. Да вы не волнуйтесь. Живу я тут близко — всего в двух километрах, в Столбовке. По берегу вон в ту сторону пойдете, ко мне и выйдете напрямки. Потом у вас, Екатерина Сергеевна, машина, у меня мотоцикл, уж как-нибудь друг друга достигнем.
— Хотите я вас подброшу до дома? — предложила Катя.
— Нет, спасибо. Вы отдыхайте. А мне тут еще в одно место поблизости надо заглянуть, порядок проверить, — сказал Трубников. — Ну, счастливо оставаться. Вера Тихоновна, бывайте здоровы.
Катя проводила участкового до калитки. Потом вернулась в дом, начала разбирать вещи, достала полотенце и решила умыться с дороги.
— Умыться? Пожалуйста, — засуетилась Брусникина. — Вот раковина-то где у меня, проходите, а тут кухня… Может, печь затопить, котел нагреть?
— У вас тут АГВ? — робко поинтересовалась Катя.
— И АГВ, и котел в печь вмазан. А тут у меня вот поддон, душ… А как же? Муж покойный обустраивал. Он у меня бани-то не любитель был, потому как гипертонией страдал. Потом сын мой старший тоже все тут делал, воду проводил… А как же? Круглый год ведь мы с мужем тут жили, теперь я живу… Ну, согреть котел?
— Спасибо, не беспокойтесь. Я и холодной ополоснусь. Освежусь, — сказала Катя. Она с удовольствием приняла бы и горячий душ с дороги, но возиться с котлом, печью и дровами в этот жаркий летний вечер, ждать, пока согреется вода, было лень.
Она вспомнила, как драгоценный пугал ее удобствами в огороде. Что ж, хоть в этом он попал пальцем в небо. Кое-какие блага цивилизации все же были знакомы типичным представителям вымирающего сословия истинной сельской интеллигенции.
Умывшись и переодевшись, Катя перетряхнула в своей комнатке матрас, одеяло, взбила подушку (мягкая — пух и перо), достала из дорожной сумки постельное белье, халатик, тапочки, зубную щетку, ночной крем, тоник для лица и…
Ее ждало неожиданное открытие — на дне сумки под джинсовой курткой лежало несколько предметов, Которые сама она в сумку не укладывала. Снабдить ее этими вещами мот лишь один человек — «драгоценный В. А.».
Катя молча доставала и разглядывала электрический фонарь, запасную батарею к нему, зарядное устройство для телефона, резиновые перчатки, полевой бинокль, шерстяные носки, моток крепкой веревки и портативную аптечку, где имелось все, от бактерицидного пластыря до противовоспалительных антибиотиков. Катя вздохнула: да уж, снаряженьице.. Не хватает, кажется, только шпионского радиопередатчика в консервной банке.
Брусникина в кухне гремела посудой. Радиоприемник на холодильнике, аккомпанируя ей, передавал вечерний музыкальный час на радио Маяк. Ходики на стене показывали восемь. Сад за окнами тонул в сумерках. Ясное вечернее небо чертили ласточки.
Катя спрятала багаж драгоценного на дно сумки. Веревка… Ну на что она ей? Достала свитер. Подумала секунду и вынула полевой бинокль. Все-таки это вещь полезная, Вадька прав.
— Катя, вы куда? Давайте чай пить? — окликнула ее Вера Тихоновна.
— Я пройдусь немного перед сном, — сказала Катя и спустилась в темнеющий сад.
Бинокль она спрятала под свитером.
— Допоздна, смотрите не гуляйте! — крикнула ей вслед Брусникина. — Может, пса моего где увидите — пегий такой недомерок, хвост колечком. С ошейником.
— Хорошо, не беспокойтесь. Увижу — как-нибудь подманю, приведу, — обещала Катя.
Но сгинувшего Тузика она так и не встретила. Зато увидела нечто другое.
Выйдя за калитку, Катя медленно побрела к реке. Вечер был тихий, славный. На западе догорали последние отблески заката. Деревья, кусты отбрасывали длинные тени, сливавшиеся с наступающими с востока сумерками. Опасения Трубникова оказались напрасными — на небе не видно было ни одной тучи — предвестницы ненастья.
По крутой осыпающейся сухой глиной тропинке среди кустов черемухи и дикой вишни Катя осторожно спустилась к реке. С высокого берега Славянка казалась глубже, шире, внушительнее, чем вблизи. Она катила темно-зеленые ленивые и теплые воды среди лугов и полей и где-то далеко-далеко за Лягушиным лесом и знаменитым Синь-озером впадала в Оку.
Катя села на песок, закатала джинсы до колена, скинула кроссовки и с наслаждением вошла в воду — как приятно побродить так, вспоминая детство! Над рекой курился пар. В прибрежных кустах сонно перекликались птицы. Точно из ниоткуда на небе возник вдруг мутно-серебристый серп молодой луны, Его восход встретил такой дружный комарино-лягушачий хор, что Катя не выдержала — замахала руками, отгоняя мелких кровопийц, затопала, забултыхала в воде ногами, пугая голосистых жаб и лягушек.
Вода у самого берега была такой прозрачной и теплой, что Катю неудержимо потянуло купаться. Но карабкаться по откосу, возвращаясь за полотенцем и купальником, было так неохота…
Катя оглянулась — все равно вокруг никого. Вечерние тени все темнее и гуще, даль наливается мглой.
Она вышла на берег, в мгновение ока разделась, сложив всю свою одежду на песок, с разбега бултыхнулась в воду и поплыла. Потом перестала грести, шуметь, перевернулась на спину, вытянулась, подставляя мокрое лицо прохладе, тщетно ища глазами на тускнеющем небе бледный ковшик Большой Медведицы.
На берегу тихо заржал конь. Тишину нарушило его фырканье, звяканье сбруи. Катя, как вспугнутая рыба, сильно плеснула, потом замерла, стараясь как можно глубже, до самого подбородка уйти под воду. Не хватало еще, чтобы в самый день приезда кто-то из местных деревенских увидел ее — капитана милиций, посланника главка, командированного на раскрытие зверского, всколыхнувшего весь район убийства, в таком жалком и смешном виде — плескающуюся, как дефективная русалка, голышом при луне!
На берегу в сумерках Катя увидела человека и гнедую лошадь. Лошадь низко опустила голову, пытаясь дотянуться до лакомого куста. Человек одной рукой держал ее за повод, другой спокойно прикуривал сигарету. Прикурив, он спрятал зажигалку в карман брюк и легко, едва касаясь стремян, что было непросто при его грузном, мощном телосложении, уселся в седло.
Катя вздохнула с облегчением, решив, что незнакомец ее но заметил или принял за плывшее по реке бревно, но человек приподнялся в стременах, пристально вглядываясь в воду, и помахал рукой. Жест был одновременно добродушный и насмешливый: мол, это ты брось, детка, я все равно все уже видел.
С досады Катя была готова исполнять роль дефективной русалки до конца — нырнуть на самое дно и затаиться там, пока хватит воздуха в легких. Но такой радикальной жертвы не потребовалось. Да и нырять Катя не умела.
Всадник еще немного помедлил — огонек сигареты тускло освещал его лицо. Потом тронул коня и скрылся из вида.
Топот копыт. Бледный месяц на небе…
Поднимая тысячи брызг, Катя изо всех сил поплыла к берегу. Выскочила, хаотично оделась — трусики, майка, свитер — все мокрое… Кроссовки… Джинсы она схватила под мышку, гольфы… Черт, куда же они подевались? Бинокль…
Крутой подъем она преодолела на одном дыхании. Этот наглец смел за ней подглядывать!
Распластавшись в кустах, цепляясь волосами за какие-то колючки, она начала судорожно оглядывать в бинокль окрестности. Далеко он не уехал… Не успел… Ага… Катя впилась взглядом в движущееся темное пятно на фоне белевших в сумерках березовых стволов. Навела резкость…
Всадник ленивым шагом пересекал березовую рощу.
Катя видела гнедой конский бок, сильную ногу в стремени. Всадник мерно покачивался в седле. Он ехал, бросив поводья, сидел на лошади крепко и прямо. Катя еще прибавила резкости, вглядываясь d его лицо, и… внезапно почувствовала, как сердце ее уколола остренькая ледяная иголочка.
Лицо всадника, приближенное мощным биноклем, было одновременно знакомым и чужим.
Послышался громкий быстрый топот. Катя перевела бинокль вправо — наперерез всаднику в березовую рощу галопом мчалась всадница. Конь под ней был изумительной красоты — серый в яблоках, горячий, резвый. Всадница управляла им решительно и умело. Конь легко перепрыгнул на полном скаку встреченную на пути корягу. На всаднице были белые брюки и белая, рубашка с длинными рукавами. Катя вздернула бинокль выше, ожидая увидеть… В памяти всплыли недавние слова Трубникова о Полине Чибисовой: Она в седле-то крепко держится. И с конем умеет обращаться.
Но бинокль поймал рыжий сполох — волосы всадницы, свободно распущенные по плевам, цветом своим напоминали лисий мех. Катя узнала Елизавету Кустанаеву. Она остановила коня, соскочила с седла и, подбежав, припала всем телом к гнедому конскому боку, к ноге всадника. Тот наклонился и…
Катя опустила бинокль — какой страстный жадный поцелуй! Когда она снова поднесла бинокль к глазам, они все еще целовались. Только уже он спешился. Его руки крепко обнимали тело льнущей к нему секретарши Чибисова. Он теснил ее к старой березе. В бинокль было видно, как Кустанаева обнимает его, смеется, что-то шепча на ухо. И вот ее белая рубашка словно сама собой, растеряв все застежки, соскользнула с плеч, обнажая тело, упала в траву. Катя почувствовала, как кровь приливает к ее щекам. В этой упавшей на землю белой ткани было что-то знакомое, тревожное, жуткое… Всадник легко вскинул Кустанаеву на руки. Она обвила его шею руками. Толстый березовый ствол скрыл любовников. Брошенные на произвол судьбы кони мирно паслись, фыркая, позвякивая стременами.
Катя опустила бинокль. Было уже почти совсем темно. За рекой протяжно и надрывно прокричала какая-то птица. Захлопала крыльями, взлетая. Звук этот разорвал тишину, как выстрел. Катя с размаху прикончила комара у себя на голой икре. Потом кое-как натянула джинсы — не возвращаться же к Брусникиной без штанов. Быстро пошла прочь от березовой рощи к дому. Пару раз она останавливалась, прислушивалась. Мысли ее были всецело заняты тем, что она видела. Да, она узнала спутника Кустанаевой. Узнала сразу, как только его лицо выхватил из сумрачной мглы цейссовский бинокль. Об этом человеке Катя слышала и читала много всего разного. Это был не кто иной, как Александр Павловский. И у него этой ночью было любовное свидание с секретаршей и сожительницей Чибисова Елизаветой Кустанаевой.
Катя шла быстро, вся захваченная сделанным открытием и пока еще смутными перспективами, которые это открытие сулило, как вдруг…
Это было очень странное ощущение… Описать его было очень трудно — словно незримый колючий камешек, брошенный чьей-то невидимой рукой, ударил вам между лопаток.
Катя круто обернулась. Кругом было темно и тихо. Совсем рядом начинался забор участка Брусникиной. Среди густой листвы яблоневого сада ярко светились окна дома. Но все это Катя увидела словно бы боковым зрением — взгляд ее был прикован к другим огням.
Метрах в пятидесяти от дачной дороги в густых прибрежных зарослях Катя отчетливо различала их во тьме — эти огни. Их было два. Они были бледно-зеленого цвета. Если бы они горели, мерцали, становясь то тусклее, то ярче, наливаясь то настороженным ожиданием, то бешеной злобой, где-то внизу, в траве, Катя решила бы, что наткнулась в ночи на дикую кошку, охотившуюся на кротов и полевок.
Но огни, или глаза, или странные болотные светляки мерцали в кустах слишком высоко — примерно на уровне среднего человеческого роста. Замерев от неожиданности, Катя стояла не в силах пошевелиться.
— Кто там, Катя, это вы? — послышался сзади голос Брусникиной. Заскрипела отворяемая калитка. — Как вы долго… Я уж думала, вы в темноте заблудились. Хотела искать идти.
Зеленые огни дернулись, мигнули, словно пытаясь скрыться в гуще зарослей, и внезапно пропали. Словно их задуло ветром, которого не было. Или кто-то невидимый плотно прикрыл свои сморщенные уродливые веки, пытаясь спрятать за ними то, что не предназначалось видеть двоим.
Назад: Глава 7 ОРАНЖЕВОЕ
Дальше: Глава 9 СЕРО-БУРО-МАЛИНОВОЕ